Простить и понять (гет)

Напольные волшебные часы — его подарок — отсчитывают секунды. Каждое движение стрелки — удар по натянутым нервам. Макет солнечной системы медленно движется за циферблатом. Взмах палочки — и солнечная система сменяется лунным календарем.

Равноденствие. Мабон. Он должен вернуться сегодня. И она должна его простить.

Да ни хрена она не должна! Ему так уж точно! Должна она себе — она должна вернуть самоуважение, а чтобы вернуть самоуважение, нужно убедиться… ну… в том, что она и так прекрасно знает.

Будь прокляты эти скользкие змеи! Павлины недорезанные!

Легок на помине. Прошел первую линию защиты, получил по лбу любимым мячиком Живоглота. Приятно. Что-то мелко-мстительное утробно урчит и сыто потягивается внутри.

Десять ярдов.

Пять.

Три.

Пальцы барабанят по столу не в такт с напольными часами. Сердце — непокорный орган — отстукивает свою чечетку. Унять нервный стук зубов получается со второй попытки — еще чего не хватало, и без того никакой ритмики. Бог с ней, с ритмикой. Глубокий вдох. Хлопок входной двери. Резкий подъем. Быстрое движение, чтобы спрятать часы под кровать. Дверь спальни хлопает не в пример тише. А жаль.

Шаг.

Еще один.

Еще.

Стук домашних шлепанцев на каблуке разносится по всему дому. То, что нужно, — громкое и ёмкое стаккато. Почти барабанная дробь. Скорость движения отлично скрывает нервозность.

Он стоит внизу и смотрит. Кажется, даже не дышит. О чем он думает? Гермиона титаническим усилием сдерживает желание броситься к нему, почувствовать его тело под руками, убедиться, что он настоящий, вдохнуть знакомый запах. Она заставляет себя остановиться почти на самом верху лестницы. Замереть, застыть (приклеить бы себя к месту).

— Какого дьявола ты тут забыл?! — голос подводит, дает петуха. То, что было задумано как безэмоциональный, замораживающий тон, звучит пронзительным визгом. Но тот, кому вопрос был адресован, вздрагивает. Цель достигнута, к черту детали!

Гермиона чувствует себя леденцом. Нет. Гребаным клубничным мороженым от Фортескью. Ее буквально облизывают глазами. Но она не тает, наоборот, становится холоднее. Дрожь унимается. Почва под ногами снова кажется твердой. Малфой ее хочет. Абсолютно точно хочет.

Ах да! Если верить Люциусу… Верить Малфою — оксюморон, но… это выражение лица Драко Гермионе знакомо. Так он смотрел на нее, когда она из вредности лишала его доступа к телу. Если же… да-да… оксюморон, то некто уже полгода воздерживается. Так что этот взгляд может быть адресован любой особи женского пола от семнадцати до пятидесяти, чьи очертания соответствуют малфоевским критериям ебабельности. Ведь люби он ее… К черту сопли брошенной девочки! Гермиона вскидывает подбородок и выплевывает требовательное «Малфой!».

Его фамилия — почти оргазмическое удовольствие для артикуляционного аппарата.

— Грейнджер, — ее фамилия в его устах — оргазм для ушей.

Гермиона не обращалась к нему полгода и ровно столько же не слышала его голоса. Как же она скучала… Но важно не то, что она скучает, а то, почему она скучает: потому что кто-то — трусливый бахвал. Гнев помогает взять остальные эмоции под контроль. Этого джинна Гермиона с удовольствием выпускает из бутылки.

— Говори, зачем пришел, ублюдок, и вали отсюда.

В его глазах теперь не просто желание. Он смотрит с благоговением. Кажется, вот-вот грохнется на колени. Гермиона не против — заслужил ползти за ней через весь дом. Даже жаль, что полы отполированы, стоило бы вогнать ему несколько заноз. Гермиона позволяет себе помечтать о том, как хватает Драко за галстук и волоком тащит в спальню. Нет, деревянные ступеньки — не так хороши, а вот мостовая — отличное решение. Она еще самую малость воображает Драко, ползущего за ней по улице, когда борец за равные права вскидывает голову и, потрясая кулаком, напоминает, что они тут вообще-то за эгалитаризм в отношениях.

Пока Грейнджер предается фантазиям, Драко стоит, словно в него попал Петрификус, и на лице его смесь ужаса и воодушевления. Он же не влез к ней в голову? Не приведи Мерлин ему узнать об этих фантазиях!

— Что ты там замер, как жрыль на болоте? — нервно бросает Гермиона.

— Прости, я…

Нет, не гнев — первобытная ярость заливает глаза красным. Она не ослышалась? Он позволил себе… Даже удивительно, что ей удается протолкнуть сквозь сведенное горло:

— Прости?! Ты смеешь произносить слово «прости»?! Ты, хитровывернутое пресмыкающееся, делаешь мне предложение, выдавливаешь из меня согласие…

— И вовсе я его из тебя не выдавливал…

Он действительно придирается к словам? Сейчас?

— Хорошо, вытрахиваешь из меня согласие!..

— Я…

Беспомощное вяканье Гермиона оставляет без внимания — раз начала, она выговорится, Моргана свидетель!

— Отправляешься за кольцом, исчезаешь на полгода и теперь говоришь «прости»?!

— Я вернулся, — он лезет в карман.

Лезет в карман! В карман! Неужели посмеет, после всего? Да она же его по стенке размажет… заставит это кольцо проглотить. Нет, слишком гуманно. Она ему запихнет кольцо в задницу. Ей-ей, запихнет!

Видимо, на ее лице Малфой читает свою судьбу, потому что резко выдергивает руку из кармана. Но это не унимает злость. Интересно, дожил ли бы он до этого момента, если бы ей не было известно… Но он-то не знает, что ей известно. С мстительным удовольствием Гермиона продолжает с того места, на котором остановилась:

— Из газет я узнаю, что, получив мое согласие, ты ухитрился получить еще и согласие Паркинсон. Его ты тоже вытрахал?

Он лепечет что-то про свое воздержание. Герой! Мысленно она отправляет в малфоевскую задницу вслед за кольцом орден Мерлина. Первой степени. Это позволяет ей почувствовать некоторое удовлетворение и понизить градус злобы:

— Навешиваешь на мой дом кучу защитных заклинаний, чуть ли не пояс верности из них плетешь (ко мне даже Гарри зайти не может!), а сам уходишь к другой?!

Вот дьявол! Это она зря. Малфой не идиот, два и два сложить способен. Как и понять, что чары на месте. Ну и пусть. Это говорит всего лишь о том, что чары ей не мешают. Злость на себя выливается в обидные слова:

— Отец не одобрил первый выбор, и ты поджал хвост? А как хорохорился! Соловьем разливался: да я, да я, да он не посмеет, да срал я с Астрономической башни на его мнение... И что? Не вышло? Как разгневанного папеньку увидел, так запор случился? Или не добежал?

И вовсе не сочувствие вызывают его залившиеся красным щеки. Нет, это не сочувствие. Не сочувствие. Не сочувствие!

Так ему, мудаку, и надо.

Он выдавливает из себя какую-то пошлую банальность. Гермиона фыркает и набирает воздух для следующей тирады. Она должна додавить. И наказать должна, что уж.

— Отец поспо... взял с меня Непреложный обет, что я не заговорю с тобой до дня свадьбы, — выпаливает Малфой неожиданно.

Ах вот как! Не заговорит... Которому из Малфоев не поверить? Какой сложный выбор! Гермиона выбирает не поверить обоим. Оптимально! Но из одного она все еще собирается вытрясти правду.

— Поздравляю! Поздравь от меня Панси, а теперь ва…

— При чем здесь Панси?!

Гермиона не может понять, как этот невыносимый засранец оказался рядом с ней, не аппарировал же он, в самом деле — над улицей ставили антиаппарационный барьер лучшие специалисты Кингсли. Все ее рецепторы собрались в кисти руки, в которую Драко вцепился. Как давно он не прикасался к ней. Следующие его слова доходят с опозданием. Что-то про тридцать семь минут, которые у них остались. Значит, малыш Кокси не врал, в общем-то, в нем единственном она и не сомневалась. И как теперь быть? Нельзя соглашаться. Если она пойдет на поводу у… жалости, этот… нехороший человек будет пользоваться ее слабостью всю жизнь. Гермиону Грейнджер нужно заслужить. То есть заслужить ее прощение. Манипулировать он будет кем-то другим.

— Ну ты и… — столько эпитетов просится с языка, что один — самый емкий — никак не подбирается. — Думаешь, что я все еще собираюсь?..

— Но я заговорил с тобой. Если мы не поженимся, я умру.

Гермионе целую минуту хочется рискнуть… но она понимает, что не простит себе, если он все-таки не врет. Ей удается почти равнодушно предложить ему поискать другую дуру, он снова намекает на отсутствие времени, пытается воззвать к ее не-прощу-себе-чужую-смерть натуре (серьезно? это не уровень Малфоя!), Гермиона почти разочарована. Она вздергивает бровь.

— Давай ты меня избавишь от неубедительного вранья, что придешь поплясать на моих костях, — сволочь позволяет себе ухмыляться. Ухмыляться так, что Грейнджер застревает между желанием приложить его жалящим и впиться в растянутые в ухмылке губы.

«Гриффиндорцы не сдаются», — мотивирует она себя на продолжение борьбы. Мантра помогает.

— Ты меня с кем-то путаешь, — подбородок вверх, нос к потолку, Гермиона наконец чувствует себя… собой. — Это не я прихожу танцевать на костях. Я все еще жду твоих оправданий, но мое терпение на исходе!

Что-то не так… Грейнджер не сразу соображает, что происходит, а когда соображает, в очередной раз с трудом удерживается от применения палочки. Хлесткий удар по руке возвращает в реальность извращенца, который уже вовсю лапает ее грудь.

— Это рефлекторно.

Так себе попытка оправдаться… Мерлин убереги ее от применения Авады!

— Вот и держи свои рефлексы под контролем! — выплевывает она и припечатывает: — Или чистокровные волшебники настолько примитивны, что не способны контролировать себя?

— Хвосторога тебя раздери, женщина, если ты не прекратишь так себя вести, я совершу… глупость. Я возьму тебя прямо здесь на лестнице! У меня полгода не было секса!

Значит, гад-старший не солгал хотя бы в одном. Ладно, она согласна на часть игры по его правилам. Гермиона решается:

— Идем!

— Куда?

И как ее угораздило влюбиться в такого труса?

Приходится вернуться и тащить его в спальню почти на аркане, потому что Малфой продолжает стоять столбом. Видимо, не верит своему счастью. И правильно делает. Ведь еще ничего не решено. Не решено же? А кто-то, похоже, уже расслабился.

— Убеди меня, и я найду способ выйти за тебя замуж сегодня, — обозначает Гермиона ближайшую задачу и тут же усложняет ее, стягивая с себя трикотажную тряпку.

Она нервничает не меньше Драко, вот только она — гриффиндорка до мозга костей в отличие от некоторых.

— Ты решила меня добить? — хрипит Малфой.

Это могло бы быть смешно, но нельзя отвлекаться. Даже на веселье. Гермиона собрана, словно перед экзаменом.

— Хочешь, чтобы я выходила замуж в домашней футболке? — возможно, она и не успела к раздаче актерских талантов, но удивление получатся вполне правдоподобным. Малфой совсем не помогает. Или она не ясно дала понять, чего от него ждут?

— Кто-то сетует на отсутствие времени, но продолжает тянуть жмыра за ухо.

— Ты выйдешь за меня?

Вот так вот просто? После всего?.. «Ты выйдешь за меня», и она должна пасть к его ногам, воздеть руки к небу и радоваться, что такой завидный жених глаз на нее положил? Гермиона зла на себя за то, что крайняя степень охре… ошеломления не позволяет ей снова как следует разозлиться. С другой стороны, голос наконец звучит как надо, никаких лишних эмоций, она всего лишь перечисляет факты и задает вопрос:

— Наверное, нет. Не вижу ни единой причины. Ты помолвлен с Панси. Согласно сегодняшнему «Пророку» вы уже и женаты. Если дело в Обете, который с тебя взял папочка, что тебе помешало вернуться в тот же день?

— Кое-что помешало! Поверь мне. Просто поверь, — однажды она уже сделала эту глупость, хватит! — Давай так: сочетаемся браком, и я все тебе расскажу!

Гермиона в очередной раз повторяет про себя, что верить Малфоям — непростительная глупость. Плевать, что один из них даже на расстоянии полукомнаты заставляет ее соски затвердеть. Плевать, что стоять напротив него без одежды и не иметь возможности прикоснуться — пытка.

— Я не собираюсь ничем с тобой сочетаться, пока не узнаю, в какую игру ты играешь! — если вкладывать в слова всю испытываемую страсть, получается веско.

Грейнджер понимает, что неведомая сила тянет ее в сторону Драко. Она сопротивляется своей природе и, чеканя шаг, удаляется в самый дальний угол к гардеробу. Малфой мямлит какую-то детсадовскую чушь, разжигая раздражение — благословенное раздражение, которое позволяет поугаснуть совсем иным желаниям. Гермиона сосредоточивается на ближайшей задаче и натягивает на себя белье. Малфоевский взгляд она чувствует кожей, этот взгляд заставляет ее замедлиться. Такие взгляды нужно прописывать как таблетку от неуверенности в себе. Очень терапевтично. Продолжая неспешно одеваться, Гермиона слушает проникновенный монолог. Интересно, он репетировал его перед зеркалом?

— Я не желаю всю жизнь бояться, что отец пришлет моей жене проклятую вещь, отравит ее, подкупит кого-то из бывших дружков-головорезов…

Прямо так и пришлет, прямо так и отравит, прямо так и поведает кому-то о планах, которые тянут на высшую меру... Пф! Старый павлин не так глуп, чтобы подставляться. Драко мог бы придумать что-то поизящнее. Ах да, он отвлекается... Гермиона не собирается облегчать ему задачу. Она подходит, разворачивается спиной, сводя застежку тонкого кружевного лифчика, и с требовательным «застегни» почти присаживается к нему на колени. Миг — и растопыренные пальцы Драко охватывают ее ягодицы. Гермионе адски хочется закончить все это представление и оседлать его бедра, но нельзя. Нельзя. Видимо, ее невербальный посыл был услышан, руки перемещаются на застежку бюстгальтера. Кажется, Малфой поскуливает. Поделом!

Эти мучения не идут ни в какое сравнение с тем, что испытывала она, когда Драко исчез. И если бы не малыш Кокси, благослови его эльфийский бог, неизвестно, как все обернулось бы для обоих Малфоев. И пусть только Драко заикнется, что освободить эльфа было глупой затеей. Не явись он и не сообщи, что у старшего бывшего хозяина случился конфликт с младшим, Грейнджер действовала бы сгоряча. Кокси недопонял, что послужило причиной конфликта, но сейчас перед Гермионой не Кокси, и она продолжает ждать правды. Вот только вместо правды по второму кругу слушает патетическую чушь:

— Плевать на мнение отца, на наследство, на имя. Не плевать на то, что он может сделать с тобой!

Гермиона видит, что Драко доволен собой. Неужели он не понимает… Ее смешок звучит недоверчиво.

— Серьезно, Малфой? Ты думаешь, я боюсь лишенного палочки Пожирателя смерти?

— То-то и оно, что не боишься, — кипятится Драко, пока Гермиона натягивает тонкие белые чулки с широкими резинками. Он наблюдает за ней, и его глаза расширяются.

Нет, дорогой, ты сделал неправильный вывод.

— Слушаю тебя. Не расслабляйся. Я могу примерить платье и повесить его обратно в шкаф. Будет тебе урок. Пока ты неубедителен. Я не боюсь Люциуса, — опасается, но это детали. — Признай, тебе просто не хочется жить без папочкиных денег и имени.

Ей об этом известно, так сказать, из первых уст, но зачем-то она хочет еще и его подтверждение. Ей удалось проникнуть в суть отношений отца и сына в этом павлинье-змеином гнезде, но нужны детали, ей нужно знать о предмете основного спора.

— Это бонус, но главное — ты.

— Не верю. Если бы главным была я, ты нашел бы способ дать мне знать о том, что происходит, чтоб я не чувствовала себя последней дурой!

Тогда Грейнджер целую минуту надеялась, что Кокси к ней послал он, но ограниченный придурок так и не научился мыслить шире.

— Не мог. Обет. Старый черт не оставил лазеек. Панси…

Именно об этом она и говорит! Домовик и тот нашел лазейку. А про Панси она слушать не хочет, хотя ее план показался достаточно… милым. И простым как сикль на фоне малфоеских игрищ.

— Ты в самом деле считаешь, что ее имя добавит очков в твою пользу?

— В общем… она предложила разыграть помолвку. У нее тоже есть любовный интерес вне…

— Вне вашего кружка упоротых ортодоксов. Обойдемся без эвфемизмов, — хотелось высказаться крепче об извращенцах, которых легко обставил эльф, освобожденный полгода назад.

— Паркинсон увлеклась историей…

Кажется, кто-то слишком часто упоминает липовую невесту…

— Наслышана. Батильда Бэгшот нашего поколения, по словам Скитер. Такая партия! Не пойму, почему ты до сих пор не женат на ней.

— Не поймешь?!

Ого! Не она одна тут теперь в бешенстве. А когда они оба в бешенстве… Нужно сбавить обороты, иначе все закончится так, как планировал Люциус.

— Панси нашла способ облапошить наших отцов и получить благословение, которого мы не получили бы… действуй я в лоб, как собирался сначала. Она пришла с предложением. Я согласился. Ритуал очень старый. Он проводится в осеннее равноденствие...

О ритуале Гермиона узнала от своего маленького шпиона после… милой беседы с неким волшебником и прочитала все, что нашла. Был один спорный момент — сам ритуал нужно успеть провести до захода солнца, но процесс консуммации брака в нем вообще не упоминался. Были предки слишком стыдливы, чтобы описывать такое, или в ту пору эта часть еще не была включена в таинство брака? Люциус говорил… Но верить Малфою — последнее дело. Грейнджер красит губы, размышляя о наплевательском отношении к истории (вдруг кто-то не уберег эту важную часть?), и ловит взгляд Драко. Он смотрит на ее губы глазами кролика, который увидел удава. Не нужно быть легилиментом, чтобы понять, о чем он думает.

— И?.. — мстительно тянет Гермиона, и Малфой, зажмурившись, выдает на-гора то, что она знает и без него, заодно напоминает об утекающих минутах, будто она могла забыть. Времени действительно в обрез, а он еще не сообщил ничего убедительного, Гермионе важно узнать:

— Почему ты веришь Паркинсон? Не думаешь, что это ее способ охомутать тебя?

— Потому что верю! Я не интересую ее в… этом плане. Дьявол, Грейнджер, Панси — лесбиянка! Она крутит с Гринграсс — то ли с младшей, то ли со старшей, то ли с обеими. И они, скорее всего, уже где-нибудь на тропических островах устраивают медовый месяц.

На что-то подобное намекал старший павлин.

— Ладно, их дело — снисходит она и все-таки спрашивает: — Но почему бы Панси не быть той, кем она является, в браке с тобой? Удобно: прикрытие и твои деньги.

— Скрывать свою ориентацию она не намерена. Мои деньги ей не нужны. Если сегодня все сложится как надо, она получит свои вместе с приданым Гринграсс — одной или обеих.

Ну конечно! Приданое. Деньги. Всегда на первом месте деньги. Чертовы чистокровные засранцы!

— Я же говорю, что основной твой, то есть ваш мотив…

— Херню ты говоришь! — Драко взрывается и… открывает глаза. Гермиона довольна произведенным эффектом, она чувствует себя почти богиней. Флорой в ее осенней версии, чьим воплощением и должна стать сегодня. Ну… если кто-то приведет хоть один драклов аргумент, вместо того чтобы тянуть к ней загребущие-как-же-хочется-податься-вперед-и-отдаться-им-руки. Грейнджер едва сдерживается, помогает опаска и осознание, проступающие в серых глазах напротив. А чего она хотела? Малфой не дурак. А сложить два и два на данном этапе проще простого.

— Ты знаешь! — выдает он результат обдумывания.

— Я много чего знаю, — пожимает плечами Гермиона. У них едва хватит времени, чтобы попасть… куда он там собирается ее тащить? Но кое-кто не стремится убедить ее поступить по сердцу. Мерлин, ну каков трус! Грейнджер с огромным удовольствием тыкает его ногтем под ребро, ей хочется пробить малфоевский фасад. — Но я все еще не знаю, в какие игры играешь ты, Драко Малфой.

А он еще смеет обвинять ее в ответ! Если бы она была уверена, что дело только в мерзких малфоевских хранилищах, она без жалости сорвала бы с себя тряпки и отменила все. Но что, если на кону действительно жизнь? Что, если и вправду на кону его свобода?

— Время уходит, Малфой. Я все еще не услышала аргументов в пользу нашего… брака. Твои деньги и имя, сам понимаешь, меня не интересуют. Внятных объяснений тому, что и зачем ты намутил, я не услышала. Люциуса я не боюсь…

— Я люблю тебя!

Почему ее обезоруживают три простых слова? Он говорил их и раньше, говорил, а потом… потом исчез на полгода, и если бы не Кокси…

— И я хочу дать тебе все, что могу.

То, что он пытается ей дать, совсем не то, что ей на самом деле нужно, то, что он желает получить, нужно в первую очередь ему самому. Неужели он не понимает? Ему нужно стать взрослым и перестать зависеть от отца. И Гермиона знает, что может помочь. Только вот…

— А нужно ли мне это? — спрашивает она то ли его, то ли себя.

— Тебе решать, — его губы расплываются в умиротворенной улыбке. Он чувствует, что победил, по крайней мере, в этом раунде.

Она тоже позволяет правде выскользнуть изо рта:

— Я не могу доверять тебе, ты не доверяешь мне…

— Вот тут ты ошибаешься, тебе я доверяю. Даже если ты от меня что-то скрываешь.

Как ему удается приводить ее в ярость одной фразой?

— Я никогда тебе не прощу…

— У меня будут годы, чтобы добиться твоего прощения, — легко парирует Драко.

Каков наглец!

— Если будут…

Она медленно вкладывает пальцы в его протянутую ладонь. Неясно, кто первый срывается с места. Они бегут — бегут вниз по лестнице, едва не скатываясь кубарем, бегут, оставив открытой входную дверь с бронзовой ручкой, бегут по улице, присыпанной листьями, уворачиваясь от каштанов, желудей и мячика Живоглота.

Тридцать ярдов.

Двадцать.

Десять.

Как только они добегают до угла, Драко аппарирует их, и Гермиона успевает подумать, что он совсем идиот, раз даже не осмотрелся.

Они оказываются прямо под аркой, увитой листьями клена, березы и липы и украшенной ягодами боярышника.

— Мистер Малфой, вы опозд…

— Да, мы согласны, — выпаливает Драко скороговоркой, и Гермиона автоматически кивает.

Напыщенному магу с министерской нашивкой на мантии плохо дается даже элементарный Вингардиум Левиоса (первый курс, право слово — рассечь воздух и взмахнуть!). Венки из осенних листьев опускаются на головы криво-косо, и внутренней перфекционистке очень сложно удержаться и не поправить их.

— Приложите палочки, — суетится маг, по-птичьи дергая шеей. Его обвисшие щеки трясутся, что делает его похожим на старого индюка. Не магический мир, а птичник!

Противостояние с Малфоем на время забыто, они слаженно, словно один организм, прикладывают палочки к ветхому пергаменту.

— Соедините ладони, — человек-индюк производит сложный пасс, будто обвязывает их руки невидимой лентой.

Сухая фраза «Объявляю вас мужем и женой» заканчивает короткий обряд, регистратор вручает Драко пергамент и с громким хлопком покидает место действия, оставляя новоиспеченных супругов под аркой.

Гермиона совсем не чувствует себя счастливой невестой. Где эйфория? Где кураж? Она… ошеломлена. И раздражена, но это с ней перманентно. Ошеломление отбрасывается, сейчас не до того. Предстоит многое выяснить.

Наконец удается осмотреться. Они в магловском парке? Кто-то разбудил в себе романтика? Хотя… если судить по оформлению, романтика воскрешали. И не очень удачно. Пока она крутит головой в разные стороны, надеясь, что не похожа на птицу, повисает длинная пауза. Тишина становится давящей.

— Я думала, мы аппарируем в Министерство, — говорит Гермиона, чтобы ее разбить.

— Ты хотела осеннюю свадьбу на пленере, не хотела церемонии…

Какая трогательная забота! Лучше бы дал знать, что с ним всё в порядке, когда она сходила с ума от страха за него и от непонимания происходящего! Волна гнева смывает остатки растерянности.

— Ты!..

— …и никого лишнего рядом…

Люди делятся на тех, кто понимает буквально все, и тех, кто понимает все буквально…

— Прости, этот индюк слегка подпортил…

— Малфой! — не выдерживает она.

— От Малфой слышу, — Драко скалится как кретин. Впрочем, почему как?

Он стремительно достает из кармана коробочку. Ах да, кольца. Они же теперь женаты. Вопрос в том, надолго ли? Если цель Драко — раздраконить отца…

Гермиона протягивает руку, Малфой неправильно трактует ее жест и пытается натянуть ей на палец кольцо. Обойдется! Она должна быть уверена, что тут нет подвоха. Судя по всему, подвоха нет, так как кольца он отдает безропотно. Она долго и пристально изучает их: пару обручальных с рунической вязью по ободку и помолвочное — аккуратное серебряное с небольшим неброским камушком. Появись оно на пальце вовремя, Гермиона была бы счаст... довольна.

При поверхностном осмотре в кольцах не ощущается магии, ни темной, ни светлой — никакой. Ладно, уговорил. Прежде чем Драко успевает вытащить первое, Гермиона ловит его руку и сама натягивает кольцо, стараясь не упустить ни малейшего изменения выражения его лица. А затем так же самостоятельно надевает свои кольца.

Малфой робко, даже испуганно смотрит на ее губы. Не то чтобы она еще не поверила, что об этом Люциус не соврал, но убедиться в очередной раз не грех…

Она делает шаг назад и легко откидывается на ковер из травы и листьев, разводя полы платья, открывая жадным серым глазам кружевное белье и чулки. Гермиона жалеет, что предпочла удобство красоте и надела на ноги балетки вместо шпилек, впрочем, судя по малфоевскому лицу, впечатление она произвела и так.

— Иди ко мне, — манит его пальчиком с алым ногтем. Она старается учесть все его слабости.

В глазах Драко такая мука, что Гермионе снова не удается подавить приступ жалости, приходится напоминать себе, что человек перед ней играет в свои игры.

— Я запланировал ужин, — лицо Драко забавно дергается, пока он пытается взять себя в руки.

Гермиона чувствует себя извращенкой, собственный дивертисмент не на шутку ее возбудил. У нее кинк на тех, кто вызывает жалость?

— Мы можем сразу перейти к десерту, — шепчет она, не до конца понимая, где заканчивается игра в соблазнение и начинается соблазнение, и кто кого соблазняет. В конце концов, Драко не единственный из присутствующих был лишен секса с тех самых пор… Желание хотя бы прижаться к нему всем телом непреодолимо. Гермиона сразу ощущает, что не одинока в своем желании. В нос ударяет смесь запахов: туалетной воды, пота и возбуждения. Не потереться о напряженный член почти невозможно. Только понимание, насколько он перевозбужден, не позволяет ей перейти этот Рубикон. Драко потом не простит. Если ему удалось продержаться так долго, нельзя дать ему сорваться сейчас. Хрен с ним, с браком.

За спиной кто-то смеется, и Малфой дергается. Идиот спланировал свадьбу в магловском парке, но не подумал про маглоотталкивающие чары? Некоторым следует для разнообразия включать верхний мозг. Но нужно признать, что смех чертовых маглов спас ситуацию, ибо послать все к драклам хотелось адски. Драко прикрывает ее собой (джентльмен выискался!), она запахивает платье и очищает его от листьев.

Проходящая мимо парочка откровенно пялится на них. Ничего удивительного.

Перед глазами оказывается покрытая испариной шея Драко, пройтись бы по ней языком, но нельзя. Она легонько дует на кожу и с удовлетворением замечает, как та покрывается мурашками.

— Ты не договариваешь, — констатирует Гермиона факт, известный им обоим, и прекращает умышленно искушать.

Малфой выглядит несчастным и выжатым, совсем не так должен выглядеть новоиспеченный муж. А потом он смотрит на циферблат, и неуверенность Гермионы снова берет верх. Ей хочется испепелить часы, которые сама и подарила, разбить их Бомбардой ко всем соплохвостам.

— Ждешь, когда можно будет закончить этот фарс? — спрашивает Гермиона, впиваясь ногтями в ремешок часов.

— Что? — Малфой вскидывает брови. Сама невинность. Но она-то знает. Правда, высказаться без экивоков пока не может. Но никто не отнимет у нее право зайти с другой стороны.

— Я про наш брак. Поспорил со своей Панси?

— Грейнджер, ты бредишь от счастья? Что за мысли?

— Ты знаешь, как работает мой мозг… — пытается докричаться до его мозга Гермиона. Но кто-то совершенно не желает думать! — Я сопоставляю факты и делаю выводы. Ты боишься близости со мной.

Она не может назвать имя, но должна попробовать подвести его к правильной мысли.

— Херня, — рычит Драко, и на секунду Гермионе кажется, что он сейчас овладеет ею прямо здесь, забыв о своих договоренностях с отцом, маглах в парке и всем остальном. И самое страшное, что она готова ему поддаться. Нет, так нельзя, они почти у цели.

— Наш брак не консуммирован. В полночь он станет недействительным, — изображать равнодушие становится все сложнее.

— Кто тебе наплел эту...

Ну же, Драко! По его лицу растекается понимание. А затем злость. Злость превращается в решимость, к решимости добавляется азарт. Гермиона подхватывает его настроение. И… начинает верить. Это оказывается очень просто. Нужно было всего лишь убедиться, что они на одной стороне.

— Идем! — цедит Малфой.

— Стой, — Гермиона хватает его за руку. Сейчас следует отбросить эмоции. Теперь весь расклад как на ладони, дело за малым — правильно разыграть карты. Вдвоем они смогут сыграть против кого угодно.

— Когда? — задает она последний вопрос. Это важно. Старый павлин признал козырь в рукаве… Он может прятаться в ответе на ее вопрос. Конечно, Грейнджер не дура и понимает, что Драко не даст прямого ответа, но Люциус не мог учесть всё. Она опускает взгляд на часы. Искреннее восхищение в светлых глазах… мужа усиливает ее веру в их победу.

* * *

Три месяца назад

Двое сидят за низким столиком, на столике доска с волшебными шахматами и механические шахматные часы. Играют эндшпиль.

Еще одни часы — тоже механические, но с капелькой волшебства — висят на стене, закрывая часть родового гобелена, ту часть, где изображены ныне живые представители фамилии.

Сухопарый колдун со светлыми длинными волосами громко щелкает часами и почти неслышно шепчет команду коню. Конь стремительно сдвигается на две клетки вперед и на одну вправо. Девушка напротив него впивается тонкими пальцами в доску и, клацнув часами в свою очередь, быстро наговаривает что-то пешке. Соперник, сцепив зубы и раздувая ноздри, сбивает пешку конем. Девушка встряхивает гривой каштановых волос, подталкивая своего ферзя, и объявляет насмешливо:

— Шах! И вы отвечаете на мой вопрос.

Маска вежливого безразличия слетает с лица колдуна, он морщится в отвращении:

— Валяйте.

— Обет или спор?

— И то, и это, — колдун победно усмехается и с интересом рассматривает свои ногти.

Придется доставать информацию по крохам. Ладно. Она уже изучила манеру игры противника и готова использовать его слабость. Он до последнего старается сберечь фигуры, сразу видно, не гриффиндорец. Ей приходится пожертвовать слоном, чтобы поставить…

— Шах!

Напоминать про право на вопрос не приходится. Противник без паузы цедит сквозь зубы свое «валяйте».

— Что на кону?

— Место главы рода, — мерзко скалясь и растягивая слова, отвечает он, а затем жалит: — Сами понимаете, что выберет мой сын.

Будь это так однозначно, как хотелось бы мистеру Малфою, уточнения не было бы. Следующий шах, и она вызнает…

— Предмет спора?

— Многое, — он усмехается, радуясь, что обставил оппонентку, но получает болезненный укол от магии.

— Незачет, — комментирует Гермиона очевидное.

— Драко поспорил со мной, что продержится без распутства с вами до самого Мабона. До собственной свадьбы.

— Вы не верите в выдержку своего сына? — вскидывает бровь Грейнджер, стараясь не сорваться и не бросить Агуаменти в источающего самодовольство павлина. Фантазия о том, как вода будет капать с жалкой пародии на хвост и с тонкого носа, примиряет ее с ситуацией. Она не нападает на безоружных. Не нападает!

— Я верю в отсутствие у него инстинкта самосохранения. Похоже, гриффиндорство передается…

Гермиона знакома с Драко с одиннадцати лет. Как бы ни передавалось отсутствие инстинкта самосохранения, это случилось с ним очень давно. Одна история с гиппогрифом чего стоит. Делиться этими размышлениями Гермиона не спешит.

— Я даже знаю, что они с невестой планируют получить отцовское благословение и использовать его... одна — для… недостойных своего происхождения вещей, второй — для недостойных своего происхождения людей.

Гермиона пропускает мимо ушей попытку оскорбления, сосредоточившись на впитывании информации. Ей все еще не удается уловить суть ловушки. Понадобится помощь эльфа.

— Не вижу препятствий…

Малфой пожимает плечами и возвращается к игре.

— Если брак, который попытается заключить мой сын, не будет консуммирован до полуночи, то он станет недействительным, а вы примерите роль калифа на час.

Гермиона все еще не видит проблемы, Люциус недооценил склонность гриффиндорцев к самопожертвованию, и ее манера игры его ничему не научила. Она легко может поступиться статусом жены, если это означает, что Драко навсегда избавится от давления отца. По мерзкой ухмылке она понимает, что что-то упускает.

— Чтобы занять мое место, он должен быть женат, — входит во вкус Малфой-старший, не дожидаясь нового шаха. — Чтобы это произошло в текущем году — женат до того, как день станет короче ночи. Если же он вступит с вами в интимную связь до той же полуночи, он тоже не станет главой рода, — Малфой переводит взгляд с гобелена на часы и продолжает как ни в чем не бывало: — К тому же я подстраховался. Как именно, простите, не скажу. И вы не сможете рассказать Драко о нашем разговоре. На гостиной чары неразглашения.

Игра заканчивается ничьей. И Гермиона решается попытать счастья еще раз.

— Еще одна партия, условия те же.

На кону ее будущее с Драко против одного вопроса за каждый шах и трех, если она сумеет поставить мат. С честным ответом, разумеется. Но она не проиграет. Единственная польза года сожительства с Роном — он натаскал ее в магические шахматы.

Они играют еще одну партию, а затем еще одну. Свести их удается только к ничьей. Возможно, дело в том, что Гермиона занята обдумыванием задачи, поставленной Люциусом, и тем, сколько он недоговорил и где соврал. Стрелки больших механических часов сходятся на отметке двенадцать.

Из окошка высовывается фарфоровый джарви, напевая первые ноты гимна Хогвартса, и Гермиона, кажется, находит одно решение.

* * *

В ее спальне на мягких простынях лежит Драко. Он лениво водит рукой по ее волосам, слегка запутывая, а она наконец отбрасывает все напускное и позволяет себе выговориться. Рассказывает обо всем прочитанном о древних обрядах, о вариантах консуммации брака в разных культурах, об отличиях систем исчисления времени и нумерологических вычислениях погрешностей. Она понимает, что Драко сейчас не способен оценить глубину проведенных ею исследований, но рассказа не прерывает. Она жалуется на то, как ей не хватало формулировки малфоевского спора (знать бы, оговорено ли было проникновение, контактное взаимодействие сексуального характера или оргазм, можно было не выверять все до секунды и, даже выверив, не полагаться на авось). Еще было последнее замечание про лазейку, которое не позволяло расслабиться и получить удовольствие от… бесконтактного секса, которому они предавались около четырех часов, позволяя себе всё, кроме того, чего хотелось до звезд перед глазами. И Гермиона надеялась, что ее оргазмов достаточно, чтобы магия признала брак совершённым, если магии вообще нужна была консуммация. А когда до полуночи оставалось две минуты, Гермиона обнаружила заложенный Люциусом сюрприз и поняла, что права была с самого начала и времени у них нет совсем. Благо измученный бесконечной прелюдией муж (это слово все еще звучит дико!) не подвел. Ему хватило одного настойчивого «кончи сейчас, Драко», сказанного ее командирским голосом, и нескольких фрикций. Пока Драко двигался, фарфоровый джарви в голове Гермионы напевал первые ноты гимна Хогвартса.