Простить и понять (гет)

Напольные волшебные часы — его подарок — отсчитывают секунды. Каждое движение стрелки — удар по натянутым нервам. Макет солнечной системы медленно движется за циферблатом. Взмах палочки — и солнечная система сменяется лунным календарем.

Равноденствие. Мабон. Он должен вернуться сегодня. И она должна его простить.

Да ни хрена она не должна! Ему так уж точно! Должна она себе — она должна вернуть самоуважение, а чтобы вернуть самоуважение, нужно убедиться… ну… в том, что она и так прекрасно знает.

Будь прокляты эти скользкие змеи! Павлины недорезанные!

Легок на помине. Прошел первую линию защиты, получил по лбу любимым мячиком Живоглота. Приятно. Что-то мелко-мстительное утробно урчит и сыто потягивается внутри.

Десять ярдов.

Пять.

Три.

Пальцы барабанят по столу не в такт с напольными часами. Сердце — непокорный орган — отстукивает свою чечетку. Унять нервный стук зубов получается со второй попытки — еще чего не хватало, и без того никакой ритмики. Бог с ней, с ритмикой. Глубокий вдох. Хлопок входной двери. Резкий подъем. Быстрое движение, чтобы спрятать часы под кровать. Дверь спальни хлопает не в пример тише. А жаль.

Шаг.

Еще один.

Еще.

Стук домашних шлепанцев на каблуке разносится по всему дому. То, что нужно, — громкое и ёмкое стаккато. Почти барабанная дробь. Скорость движения отлично скрывает нервозность.

Он стоит внизу и смотрит. Кажется, даже не дышит. О чем он думает? Гермиона титаническим усилием сдерживает желание броситься к нему, почувствовать его тело под руками, убедиться, что он настоящий, вдохнуть знакомый запах. Она заставляет себя остановиться почти на самом верху лестницы. Замереть, застыть (приклеить бы себя к месту).

— Какого дьявола ты тут забыл?! — голос подводит, дает петуха. То, что было задумано как безэмоциональный, замораживающий тон, звучит пронзительным визгом. Но тот, кому вопрос был адресован, вздрагивает. Цель достигнута, к черту детали!

Гермиона чувствует себя леденцом. Нет. Гребаным клубничным мороженым от Фортескью. Ее буквально облизывают глазами. Но она не тает, наоборот, становится холоднее. Дрожь унимается. Почва под ногами снова кажется твердой. Малфой ее хочет. Абсолютно точно хочет.

Ах да! Если верить Люциусу… Верить Малфою — оксюморон, но… это выражение лица Драко Гермионе знакомо. Так он смотрел на нее, когда она из вредности лишала его доступа к телу. Если же… да-да… оксюморон, то некто уже полгода воздерживается. Так что этот взгляд может быть адресован любой особи женского пола от семнадцати до пятидесяти, чьи очертания соответствуют малфоевским критериям ебабельности. Ведь люби он ее… К черту сопли брошенной девочки! Гермиона вскидывает подбородок и выплевывает требовательное «Малфой!».

Его фамилия — почти оргазмическое удовольствие для артикуляционного аппарата.

— Грейнджер, — ее фамилия в его устах — оргазм для ушей.

Гермиона не обращалась к нему полгода и ровно столько же не слышала его голоса. Как же она скучала… Но важно не то, что она скучает, а то, почему она скучает: потому что кто-то — трусливый бахвал. Гнев помогает взять остальные эмоции под контроль. Этого джинна Гермиона с удовольствием выпускает из бутылки.

— Говори, зачем пришел, ублюдок, и вали отсюда.

В его глазах теперь не просто желание. Он смотрит с благоговением. Кажется, вот-вот грохнется на колени. Гермиона не против — заслужил ползти за ней через весь дом. Даже жаль, что полы отполированы, стоило бы вогнать ему несколько заноз. Гермиона позволяет себе помечтать о том, как хватает Драко за галстук и волоком тащит в спальню. Нет, деревянные ступеньки — не так хороши, а вот мостовая — отличное решение. Она еще самую малость воображает Драко, ползущего за ней по улице, когда борец за равные права вскидывает голову и, потрясая кулаком, напоминает, что они тут вообще-то за эгалитаризм в отношениях.

Пока Грейнджер предается фантазиям, Драко стоит, словно в него попал Петрификус, и на лице его смесь ужаса и воодушевления. Он же не влез к ней в голову? Не приведи Мерлин ему узнать об этих фантазиях!

— Что ты там замер, как жрыль на болоте? — нервно бросает Гермиона.

— Прости, я…

Нет, не гнев — первобытная ярость заливает глаза красным. Она не ослышалась? Он позволил себе… Даже удивительно, что ей удается протолкнуть сквозь сведенное горло:

— Прости?! Ты смеешь произносить слово «прости»?! Ты, хитровывернутое пресмыкающееся, делаешь мне предложение, выдавливаешь из меня согласие…

— И вовсе я его из тебя не выдавливал…

Он действительно придирается к словам? Сейчас?

— Хорошо, вытрахиваешь из меня согласие!..

— Я…

Беспомощное вяканье Гермиона оставляет без внимания — раз начала, она выговорится, Моргана свидетель!

— Отправляешься за кольцом, исчезаешь на полгода и теперь говоришь «прости»?!

— Я вернулся, — он лезет в карман.

Лезет в карман! В карман! Неужели посмеет, после всего? Да она же его по стенке размажет… заставит это кольцо проглотить. Нет, слишком гуманно. Она ему запихнет кольцо в задницу. Ей-ей, запихнет!

Видимо, на ее лице Малфой читает свою судьбу, потому что резко выдергивает руку из кармана. Но это не унимает злость. Интересно, дожил ли бы он до этого момента, если бы ей не было известно… Но он-то не знает, что ей известно. С мстительным удовольствием Гермиона продолжает с того места, на котором остановилась:

— Из газет я узнаю, что, получив мое согласие, ты ухитрился получить еще и согласие Паркинсон. Его ты тоже вытрахал?

Он лепечет что-то про свое воздержание. Герой! Мысленно она отправляет в малфоевскую задницу вслед за кольцом орден Мерлина. Первой степени. Это позволяет ей почувствовать некоторое удовлетворение и понизить градус злобы:

— Навешиваешь на мой дом кучу защитных заклинаний, чуть ли не пояс верности из них плетешь (ко мне даже Гарри зайти не может!), а сам уходишь к другой?!

Вот дьявол! Это она зря. Малфой не идиот, два и два сложить способен. Как и понять, что чары на месте. Ну и пусть. Это говорит всего лишь о том, что чары ей не мешают. Злость на себя выливается в обидные слова:

— Отец не одобрил первый выбор, и ты поджал хвост? А как хорохорился! Соловьем разливался: да я, да я, да он не посмеет, да срал я с Астрономической башни на его мнение... И что? Не вышло? Как разгневанного папеньку увидел, так запор случился? Или не добежал?

И вовсе не сочувствие вызывают его залившиеся красным щеки. Нет, это не сочувствие. Не сочувствие. Не сочувствие!

Так ему, мудаку, и надо.

Он выдавливает из себя какую-то пошлую банальность. Гермиона фыркает и набирает воздух для следующей тирады. Она должна додавить. И наказать должна, что уж.

— Отец поспо... взял с меня Непреложный обет, что я не заговорю с тобой до дня свадьбы, — выпаливает Малфой неожиданно.

Ах вот как! Не заговорит... Которому из Малфоев не поверить? Какой сложный выбор! Гермиона выбирает не поверить обоим. Оптимально! Но из одного она все еще собирается вытрясти правду.

— Поздравляю! Поздравь от меня Панси, а теперь ва…

— При чем здесь Панси?!

Гермиона не может понять, как этот невыносимый засранец оказался рядом с ней, не аппарировал же он, в самом деле — над улицей ставили антиаппарационный барьер лучшие специалисты Кингсли. Все ее рецепторы собрались в кисти руки, в которую Драко вцепился. Как давно он не прикасался к ней. Следующие его слова доходят с опозданием. Что-то про тридцать семь минут, которые у них остались. Значит, малыш Кокси не врал, в общем-то, в нем единственном она и не сомневалась. И как теперь быть? Нельзя соглашаться. Если она пойдет на поводу у… жалости, этот… нехороший человек будет пользоваться ее слабостью всю жизнь. Гермиону Грейнджер нужно заслужить. То есть заслужить ее прощение. Манипулировать он будет кем-то другим.

— Ну ты и… — столько эпитетов просится с языка, что один — самый емкий — никак не подбирается. — Думаешь, что я все еще собираюсь?..

— Но я заговорил с тобой. Если мы не поженимся, я умру.

Гермионе целую минуту хочется рискнуть… но она понимает, что не простит себе, если он все-таки не врет. Ей удается почти равнодушно предложить ему поискать другую дуру, он снова намекает на отсутствие времени, пытается воззвать к ее не-прощу-себе-чужую-смерть натуре (серьезно? это не уровень Малфоя!), Гермиона почти разочарована. Она вздергивает бровь.

— Давай ты меня избавишь от неубедительного вранья, что придешь поплясать на моих костях, — сволочь позволяет себе ухмыляться. Ухмыляться так, что Грейнджер застревает между желанием приложить его жалящим и впиться в растянутые в ухмылке губы.

«Гриффиндорцы не сдаются», — мотивирует она себя на продолжение борьбы. Мантра помогает.

— Ты меня с кем-то путаешь, — подбородок вверх, нос к потолку, Гермиона наконец чувствует себя… собой. — Это не я прихожу танцевать на костях. Я все еще жду твоих оправданий, но мое терпение на исходе!

Что-то не так… Грейнджер не сразу соображает, что происходит, а когда соображает, в очередной раз с трудом удерживается от применения палочки. Хлесткий удар по руке возвращает в реальность извращенца, который уже вовсю лапает ее грудь.

— Это рефлекторно.

Так себе попытка оправдаться… Мерлин убереги ее от применения Авады!

— Вот и держи свои рефлексы под контролем! — выплевывает она и припечатывает: — Или чистокровные волшебники настолько примитивны, что не способны контролировать себя?

— Хвосторога тебя раздери, женщина, если ты не прекратишь так себя вести, я совершу… глупость. Я возьму тебя прямо здесь на лестнице! У меня полгода не было секса!

Значит, гад-старший не солгал хотя бы в одном. Ладно, она согласна на часть игры по его правилам. Гермиона решается:

— Идем!

— Куда?

И как ее угораздило влюбиться в такого труса?

Приходится вернуться и тащить его в спальню почти на аркане, потому что Малфой продолжает стоять столбом. Видимо, не верит своему счастью. И правильно делает. Ведь еще ничего не решено. Не решено же? А кто-то, похоже, уже расслабился.

— Убеди меня, и я найду способ выйти за тебя замуж сегодня, — обозначает Гермиона ближайшую задачу и тут же усложняет ее, стягивая с себя трикотажную тряпку.

Она нервничает не меньше Драко, вот только она — гриффиндорка до мозга костей в отличие от некоторых.

— Ты решила меня добить? — хрипит Малфой.

Это могло бы быть смешно, но нельзя отвлекаться. Даже на веселье. Гермиона собрана, словно перед экзаменом.

— Хочешь, чтобы я выходила замуж в домашней футболке? — возможно, она и не успела к раздаче актерских талантов, но удивление получатся вполне правдоподобным. Малфой совсем не помогает. Или она не ясно дала понять, чего от него ждут?

— Кто-то сетует на отсутствие времени, но продолжает тянуть жмыра за ухо.

— Ты выйдешь за меня?

Вот так вот просто? После всего?.. «Ты выйдешь за меня», и она должна пасть к его ногам, воздеть руки к небу и радоваться, что такой завидный жених глаз на нее положил? Гермиона зла на себя за то, что крайняя степень охре… ошеломления не позволяет ей снова как следует разозлиться. С другой стороны, голос наконец звучит как надо, никаких лишних эмоций, она всего лишь перечисляет факты и задает вопрос:

— Наверное, нет. Не вижу ни единой причины. Ты помолвлен с Панси. Согласно сегодняшнему «Пророку» вы уже и женаты. Если дело в Обете, который с тебя взял папочка, что тебе помешало вернуться в тот же день?

— Кое-что помешало! Поверь мне. Просто поверь, — однажды она уже сделала эту глупость, хватит! — Давай так: сочетаемся браком, и я все тебе расскажу!

Гермиона в очередной раз повторяет про себя, что верить Малфоям — непростительная глупость. Плевать, что один из них даже на расстоянии полукомнаты заставляет ее соски затвердеть. Плевать, что стоять напротив него без одежды и не иметь возможности прикоснуться — пытка.

— Я не собираюсь ничем с тобой сочетаться, пока не узнаю, в какую игру ты играешь! — если вкладывать в слова всю испытываемую страсть, получается веско.

Грейнджер понимает, что неведомая сила тянет ее в сторону Драко. Она сопротивляется своей природе и, чеканя шаг, удаляется в самый дальний угол к гардеробу. Малфой мямлит какую-то детсадовскую чушь, разжигая раздражение — благословенное раздражение, которое позволяет поугаснуть совсем иным желаниям. Гермиона сосредоточивается на ближайшей задаче и натягивает на себя белье. Малфоевский взгляд она чувствует кожей, этот взгляд заставляет ее замедлиться. Такие взгляды нужно прописывать как таблетку от неуверенности в себе. Очень терапевтично. Продолжая неспешно одеваться, Гермиона слушает проникновенный монолог. Интересно, он репетировал его перед зеркалом?

— Я не желаю всю жизнь бояться, что отец пришлет моей жене проклятую вещь, отравит ее, подкупит кого-то из бывших дружков-головорезов…

Прямо так и пришлет, прямо так и отравит, прямо так и поведает кому-то о планах, которые тянут на высшую меру... Пф! Старый павлин не так глуп, чтобы подставляться. Драко мог бы придумать что-то поизящнее. Ах да, он отвлекается... Гермиона не собирается облегчать ему задачу. Она подходит, разворачивается спиной, сводя застежку тонкого кружевного лифчика, и с требовательным «застегни» почти присаживается к нему на колени. Миг — и растопыренные пальцы Драко охватывают ее ягодицы. Гермионе адски хочется закончить все это представление и оседлать его бедра, но нельзя. Нельзя. Видимо, ее невербальный посыл был услышан, руки перемещаются на застежку бюстгальтера. Кажется, Малфой поскуливает. Поделом!

Эти мучения не идут ни в какое сравнение с тем, что испытывала она, когда Драко исчез. И если бы не малыш Кокси, благослови его эльфийский бог, неизвестно, как все обернулось бы для обоих Малфоев. И пусть только Драко заикнется, что освободить эльфа было глупой затеей. Не явись он и не сообщи, что у старшего бывшего хозяина случился конфликт с младшим, Грейнджер действовала бы сгоряча. Кокси недопонял, что послужило причиной конфликта, но сейчас перед Гермионой не Кокси, и она продолжает ждать правды. Вот только вместо правды по второму кругу слушает патетическую чушь:

— Плевать на мнение отца, на наследство, на имя. Не плевать на то, что он может сделать с тобой!

Гермиона видит, что Драко доволен собой. Неужели он не понимает… Ее смешок звучит недоверчиво.

— Серьезно, Малфой? Ты думаешь, я боюсь лишенного палочки Пожирателя смерти?

— То-то и оно, что не боишься, — кипятится Драко, пока Гермиона натягивает тонкие белые чулки с широкими резинками. Он наблюдает за ней, и его глаза расширяются.

Нет, дорогой, ты сделал неправильный вывод.

— Слушаю тебя. Не расслабляйся. Я могу примерить платье и повесить его обратно в шкаф. Будет тебе урок. Пока ты неубедителен. Я не боюсь Люциуса, — опасается, но это детали. — Признай, тебе просто не хочется жить без папочкиных денег и имени.

Ей об этом известно, так сказать, из первых уст, но зачем-то она хочет еще и его подтверждение. Ей удалось проникнуть в суть отношений отца и сына в этом павлинье-змеином гнезде, но нужны детали, ей нужно знать о предмете основного спора.

— Это бонус, но главное — ты.

— Не верю. Если бы главным была я, ты нашел бы способ дать мне знать о том, что происходит, чтоб я не чувствовала себя последней дурой!

Тогда Грейнджер целую минуту надеялась, что Кокси к ней послал он, но ограниченный придурок так и не научился мыслить шире.

— Не мог. Обет. Старый черт не оставил лазеек. Панси…

Именно об этом она и говорит! Домовик и тот нашел лазейку. А про Панси она слушать не хочет, хотя ее план показался достаточно… милым. И простым как сикль на фоне малфоеских игрищ.

— Ты в самом деле считаешь, что ее имя добавит очков в твою пользу?

— В общем… она предложила разыграть помолвку. У нее тоже есть любовный интерес вне…

— Вне вашего кружка упоротых ортодоксов. Обойдемся без эвфемизмов, — хотелось высказаться крепче об извращенцах, которых легко обставил эльф, освобожденный полгода назад.

— Паркинсон увлеклась историей…

Кажется, кто-то слишком часто упоминает липовую невесту…

— Наслышана. Батильда Бэгшот нашего поколения, по словам Скитер. Такая партия! Не пойму, почему ты до сих пор не женат на ней.

— Не поймешь?!

Ого! Не она одна тут теперь в бешенстве. А когда они оба в бешенстве… Нужно сбавить обороты, иначе все закончится так, как планировал Люциус.

— Панси нашла способ облапошить наших отцов и получить благословение, которого мы не получили бы… действуй я в лоб, как собирался сначала. Она пришла с предложением. Я согласился. Ритуал очень старый. Он проводится в осеннее равноденствие...

О ритуале Гермиона узнала от своего маленького шпиона после… милой беседы с неким волшебником и прочитала все, что нашла. Был один спорный момент — сам ритуал нужно успеть провести до захода солнца, но процесс консуммации брака в нем вообще не упоминался. Были предки слишком стыдливы, чтобы описывать такое, или в ту пору эта часть еще не была включена в таинство брака? Люциус говорил… Но верить Малфою — последнее дело. Грейнджер красит губы, размышляя о наплевательском отношении к истории (вдруг кто-то не уберег эту важную часть?), и ловит взгляд Драко. Он смотрит на ее губы глазами кролика, который увидел удава. Не нужно быть легилиментом, чтобы понять, о чем он думает.

— И?.. — мстительно тянет Гермиона, и Малфой, зажмурившись, выдает на-гора то, что она знает и без него, заодно напоминает об утекающих минутах, будто она могла забыть. Времени действительно в обрез, а он еще не сообщил ничего убедительного, Гермионе важно узнать:

— Почему ты веришь Паркинсон? Не думаешь, что это ее способ охомутать тебя?

— Потому что верю! Я не интересую ее в… этом плане. Дьявол, Грейнджер, Панси — лесбиянка! Она крутит с Гринграсс — то ли с младшей, то ли со старшей, то ли с обеими. И они, скорее всего, уже где-нибудь на тропических островах устраивают медовый месяц.

На что-то подобное намекал старший павлин.

— Ладно, их дело — снисходит она и все-таки спрашивает: — Но почему бы Панси не быть той, кем она является, в браке с тобой? Удобно: прикрытие и твои деньги.

— Скрывать свою ориентацию она не намерена. Мои деньги ей не нужны. Если сегодня все сложится как надо, она получит свои вместе с приданым Гринграсс — одной или обеих.

Ну конечно! Приданое. Деньги. Всегда на первом месте деньги. Чертовы чистокровные засранцы!

— Я же говорю, что основной твой, то есть ваш мотив…

— Херню ты говоришь! — Драко взрывается и… открывает глаза. Гермиона довольна произведенным эффектом, она чувствует себя почти богиней. Флорой в ее осенней версии, чьим воплощением и должна стать сегодня. Ну… если кто-то приведет хоть один драклов аргумент, вместо того чтобы тянуть к ней загребущие-как-же-хочется-податься-вперед-и-отдаться-им-руки. Грейнджер едва сдерживается, помогает опаска и осознание, проступающие в серых глазах напротив. А чего она хотела? Малфой не дурак. А сложить два и два на данном этапе проще простого.

— Ты знаешь! — выдает он результат обдумывания.

— Я много чего знаю, — пожимает плечами Гермиона. У них едва хватит времени, чтобы попасть… куда он там собирается ее тащить? Но кое-кто не стремится убедить ее поступить по сердцу. Мерлин, ну каков трус! Грейнджер с огромным удовольствием тыкает его ногтем под ребро, ей хочется пробить малфоевский фасад. — Но я все еще не знаю, в какие игры играешь ты, Драко Малфой.

А он еще смеет обвинять ее в ответ! Если бы она была уверена, что дело только в мерзких малфоевских хранилищах, она без жалости сорвала бы с себя тряпки и отменила все. Но что, если на кону действительно жизнь? Что, если и вправду на кону его свобода?

— Время уходит, Малфой. Я все еще не услышала аргументов в пользу нашего… брака. Твои деньги и имя, сам понимаешь, меня не интересуют. Внятных объяснений тому, что и зачем ты намутил, я не услышала. Люциуса я не боюсь…

— Я люблю тебя!

Почему ее обезоруживают три простых слова? Он говорил их и раньше, говорил, а потом… потом исчез на полгода, и если бы не Кокси…

— И я хочу дать тебе все, что могу.

То, что он пытается ей дать, совсем не то, что ей на самом деле нужно, то, что он желает получить, нужно в первую очередь ему самому. Неужели он не понимает? Ему нужно стать взрослым и перестать зависеть от отца. И Гермиона знает, что может помочь. Только вот…

— А нужно ли мне это? — спрашивает она то ли его, то ли себя.

— Тебе решать, — его губы расплываются в умиротворенной улыбке. Он чувствует, что победил, по крайней мере, в этом раунде.

Она тоже позволяет правде выскользнуть изо рта:

— Я не могу доверять тебе, ты не доверяешь мне…

— Вот тут ты ошибаешься, тебе я доверяю. Даже если ты от меня что-то скрываешь.

Как ему удается приводить ее в ярость одной фразой?

— Я никогда тебе не прощу…

— У меня будут годы, чтобы добиться твоего прощения, — легко парирует Драко.

Каков наглец!

— Если будут…

Она медленно вкладывает пальцы в его протянутую ладонь. Неясно, кто первый срывается с места. Они бегут — бегут вниз по лестнице, едва не скатываясь кубарем, бегут, оставив открытой входную дверь с бронзовой ручкой, бегут по улице, присыпанной листьями, уворачиваясь от каштанов, желудей и мячика Живоглота.

Тридцать ярдов.

Двадцать.

Десять.

Как только они добегают до угла, Драко аппарирует их, и Гермиона успевает подумать, что он совсем идиот, раз даже не осмотрелся.