Долгая беседа (джен)

По улице Пушкина, по пешеходной дорожке, шагал молодой человек. Ну, не то чтобы совсем молодой, не мальчик уже, но молодой, да. Одет сей молодой человек был вполне прилично. Клетчатый тёмно-зелёный пиджак, бежевые вельветовые брюки, лаковые штиблеты и широкая кепка. На шее — питерская удавка насыщенного фиолетового цвета. К тому же человек этот был высок, даже можно сказать, долговяз. На плече у него присутствовала сумка, ровно такая, чтобы в неё влезла пачка листов пергамента или несколько свитков, положенных один на другой,

Ступу он оставил на стоянке ступ, в Михайловской роще. Нет, конечно, можно было привалить её к дому, который был пунктом назначения. Красный такой дом сталинской постройки на улице Северный городок. Но как-то не очень правильно было бы свалиться на головы магловских мамашек, гуляющих с колясками во дворе утром.

Пройдя через двор, где на лавочке возле детской площадки сидели несколько мамочек и что-то бурно обсуждали, он подошёл к подъезду, возле которого тем же занимались две бабульки. Бабушки мгновенно уставились на пришельца прицелами глаз. Входя в подъезд, он расслышал: "К Нюське, видать, она таких малахольных к себе таскает".

"И ничего я не малахольный, — подумал Андрей, с улыбкой ловя себя на непонятной обиде. — Ух ты, ёжкина головёшка, и с чего? Нюська опять же какая то..."

Андрей поднялся на третий этаж. Покрутив головой, обнаружил на стене возле угла небольшой барельеф, изображавший раскидистое дерево. Барельеф всплывал из стены, когда на него пристально посмотришь, будто играл с пришельцем. Достав палочку, Андрей аккуратно постучал по кроне дерева. Прошла пара секунд — и в кроне открылся глаз, ярко-голубой и явно магический, а откуда-то, будто отовсюду, послышалось негромкое: "Кто там?"

— Э-эм... да... Простите, — Андрей снова покрутил головой, озираясь. — Ну, да, я Андрей Волков, корреспондент.

— Вам назначено? — спросил голос.

— Нет, но обо мне должны были предупредить.

— А Аня Волкова вам не родственница, часом?

Андрей быстро перебрал в памяти имена сестёр и племянниц.

— Нет такой, — честно сознался он.

— А-а, входите, молодой человек, — проговорил голос, а кирпичная кладка подъезда стала раздаваться в стороны, образуя проход, за которым открылась явно старинная дверь. Замок щелкнул, и дверь, распахнувшись, пропустила визитёра в довольно большую прихожую. В которой, впрочем, никого не было.

— Входите, Андрей, и уж извините старика за неточность, — произнес хозяин, крепкий ещё, но явно древний старик, оказавшийся почти за спиной Андрея, на лестнице, спирально уходящей куда-то наверх.

— Здравствуйте, — Андрей коротко наклонил голову в знак приветствия.

— Входите, входите. И вправду, извините, что вас запутал невзначай, Аня — это для меня, а для вас, Андрей, видимо, баба Аня.

— Бабуля, а-а... Вы знакомы?

— Да, — старичок заговорщически хихикнул, — довелось, знаете ли, поработать, после того, как пробудилась. Ну, заходите, заходите, поболтаем. И разрешите представиться, Дубровник Фрол Игнатьич, к вашим услугам.

Андрей знал, естественно, к кому шёл, но не ожидал, что один из первых преподавателей того самого Ударного Рабочего Отряда Парапсихологов будет выглядеть так... э-э-э... молодо? Нет, скорей, бодро. Причём на пенсию этот дед вышел совсем недавно, уже из Томской Магической Гимназии — увы, новые времена. А до конца второй Великой Войны он служил ещё и в страже, параллельно с преподаванием. Вот же кадры были...

Поднявшись вслед за хозяином по винтовой лестнице на второй этаж, Андрей оказался в довольно широком коридоре, отделанном, как и прихожая в староанглийском стиле: с панелями тёмного дерева, полосатыми обоями, бронзовыми с патиной ручками на шкафах, пуфом, обтянутым полосатой тканью на манер обоев.

— Андрюша, э-э... простите, можно вас так называть? — вперив хитрые буравчики глаз в гостя, спросил хозяин дома.

— Да пожалуйста, — ответил Андрей, понимая, что Фрол Игнатьич прикидывает, как относиться к гостю.

— Ну и хорошо, — проговорил Фрол Игнатьич, кивнув каким-то своим мыслям, — пройдём в библиотеку, там, думаю, будет вполне удобно пообщаться.

И, повернувшись, зашагал в одну из дальних дверей, которая открылась перед хозяином дома. Шагнув через порог библиотеки, Андрей даже замер в лёгком замешательстве. Библиотека представляла собой смешение собственно библиотеки, гостиной и оранжереи. При этом само помещение было необычным. Справа от входа стояли книжные стеллажи, ряды книг уходили высоковато для обычной комнаты стандартного дома, метров на восемь, никак не меньше. Прямо перед стеллажами с книгами стояла старинная конторка с лежащей на ней открытой книгой и парящей в воздухе парой свечей. Работать за конторкой полагалось, видимо, стоя. Слева у стены стоял диван, обитый тканью в такую же тёмно-зелёную и бежевую полоску с бронзовым орнаментом, как и обои на стенах. Рядом, образуя круг, стояли два кресла с такой же отделкой. А между диваном и креслами — стол. На довольно большом пне, стоящем корнями вверх и отполированном до блеска, лежал круг толстенного стекла. Левее дивана, в углу находился высокий шкаф со стеклянными дверками. На нижней полке Андрей увидел сосуд, похожий на хрустальную конфетницу, очень широкую и на невысокой ножке, всю увитую бронзовой лозой. "Конфетница" не была пустой, в ней что-то колыхалось и отблескивало, будто подсвеченное изнутри, а под поверхностью этого чего-то всплывали и опускались обратно на глубину странные тени.

Но самое интересное стояло прямо перед Андреем. Это был дуб. Да, да, самый, казалось бы, обычный дуб. В квартире. Посажен сей дивный экземпляр был в клумбу, находившуюся в полукруге высоченных стрельчатых окон. Ствол дуба был обхвата в два, дуб был раскидист, но ветви и торчащие из мха и травы корни вполне вписывались в габариты библиотеки. Толстенные ветви, простираясь над диваном и вокруг дивана, при этом не создавали неудобств. Да и стеллажи с книгами совершенно не загораживали. А ещё дуб, видимо, спутал времена года. На его ветвях одновременно распускались одни листья и увядали другие, выпускались вислые крупные серьги соцветий и рядом же созревали жёлуди. Опавшие листья тут же прятали под мох и траву какие-то личинки. Шмелёвки обметали соцветия маленькими кисточками, собирая пыльцу в чашечки от желудей. Часть пыльцы переносилась на другие соцветия, а оставшееся уносилось куда то в крону. В общем, жизнь бурлила и в корнях, и в кроне. "Хочу такое же... Ну, может, не дуб, а что-то другое, но вот так же".

В чувство Андрея привёл громкий стук — один из желудей, упав, стукнулся о край клумбы и, отскочив от камня, покатился по полу. В тот же миг из небольшого дупла, в паре метров от пола, выглянула любопытная мордочка, бусинки глаз нашли упавший жёлудь, и к добыче спустился шустрый бурундук. Пару раз стукнув жёлудем об пол, полосатик потряс им возле уха и с довольным чириканьем утащил добычу к большой корзине, стоявшей на полке над батареей отопления. Видимо, для просушки. Повернувшись и увидев хозяина дома с гостем, бурундук встал столбиком, глядя на людей с удивлением, мол "припёрлися тут", и, кажется, даже одну бровь приподнял. Простояв так несколько секунд, зверек шустро прыснул в своё укрывище в дупле.

— Хозяйственные, — проговорил Фрол Игнатьич, — ни крошечки не пропадает.

В этот момент где-то наверху сверкнула радужная вспышка и раздался резкий хлопок перехода портала. Андрей, задрав голову, наблюдал за крупным вороном, который кружился под потолком библиотеки. Ворон тем временем, спикировав, уселся на подставку на конторке, видимо, специально для него приспособленную, и, кося одним глазом на гостя, протянул хозяину дома когтистую ногу с притороченной к ней запиской.

— На, — сказал-каркнул ворон, и Фрол Игнатьич, забрав письмо, развернул его и пробежал глазами. Тут же чиркнул что-то на этом же листке и отдал ворону.

— Отнеси ей и на словах передай, "всё в порядке, сейчас чай пить будем", — проговорил старик странным голосом, пристально глядя ворону в глаза. Ворон подпрыгнул с подставки и метнулся к верхнему левому стеклу центральной рамы. Радужная вспышка, хлопок сработавшего портала — и всё.

— А удобно, если знать, куда ворон полетит, — сказал Андрей.

— Смотря к кому лететь, в то стекло и влетать. Всё ближе, чем своим ходом до Евгоры.

— А-а, так вы его к бабушке отправили?

— Ну да, и записка от неё, беспокоится, добрался ли и не обидел ли кто дитятку, — ответил Фрол Игнатьич, хихикая.

— Да-а, бабуля, она такая бабуля, — пробормотал Андрей, малость смущаясь.

В этот момент внизу дилинькнул колокольчик, хлопнула входная дверь и раздалось цоканье каблучков по керамике пола прихожей.

— Де-ед, де-еда, я дома, — возгласил звонкий девичий голос.

— Да слышу, егоза, поднимайся, — ответил Фрол Игнатьич. Послышались шаги на лестнице, и в библиотеку ворвалась девушка небольшого роста с миловидным и просто усыпанным солнечными поцелуйчиками лицом. В светло-карих глазах плясали чертенята весёлого любопытства. А причёска... ну-у, она походила на большой и огненно-рыжий одуванчик, который к тому же просто не мог стоять, не двигаясь.

— О, привет, — сказала она, увидев Андрея. — Дед, у нас гость, познакомь.

Она на ходу чмокнула Фрола Игнатьича в щёку.

— Привет, — Андрей махнул приветственно рукой, — я Андрей.

— А я тебя знаю, — провозгласила егоза. — Ты в Китежском училище в стенгазете печатался. Я читала, ничего так. Я двумя классами младше.

— А, я вижу, лицо знакомое, — сказал Андрей, вспоминая невысокую девчонку с длиннющей рыжей косой, доходившей до нижнего края форменной юбки, — смотрю, причёску изменила.

— Ага, решила поменять имидж, — она продемонстрировала несколько якобы модельных поз.

— Ага, такую красоту угробила, — с явным сожалением проговорил Фрол Игнатьич.

— Де-ед, ну не начинай, а? — заканючила девушка, изображая смирение и быстро-быстро моргая рыжими ресницами. — Это же просто волосы, надо будет — отращу обратно. Пламена, — без перехода представилась она, протянув руку, которую Андрей аккуратно пожал.

— Ты, Пламенка, нам чайку сваргань, — сказал Фрол Игнатьич. — Ну, и к чаю чего-нить.

— Ладно, сейчас, — проговорила Пламена, спускаясь по лестнице. А через пару-тройку минут она вернулась во главе процессии из парящих за ней чайника, двух чашек и большого круглого разноса из бересты с приличного размера горкой различных печенек.

— Сама-то с нами посидишь, — спросил Фрол Игнатьич внучку, — или намылилась куда?

— Не, с вами сидеть не буду, — ответила девушка, — вы умные беседы вести начнёте, а мне мой мозг жалко, я в него музыку складываю через ушки.

С этими словами она развернулась на каблучках и прямо испарилась на глазах, напоследок показав язык. Странно, что не рыжий.

— Э-хе-хе, ну и ладно, в общем то, — проговорил Фрол Игнатьич, руководя чайником с помощью палочки. — И впрямь нечего ей тут сидеть. Ты, Андрей, чего-то конкретно хотел или, так сказать, общие воспоминания? И если не секрет, где печатаешься?

— Ну, печатают меня пока в "Волховском Светлояре", но перспектива есть и в "Московский Магический Вестник", — слегка похвастался Андрей.

— Во-она, молодца, — кивнув, сказал Фрол Игнатьич, ставя кружку перед гостем. — А в "Магическую Правду" заявку не посылал? — спросил он, на что Андрей покрутил головой, жуя печенье. Честно говоря, он пожевал бы чего-нибудь и посерьёзней, но и приличного размера горка печенья была вполне. Да, вполне.

— Ты подумай, если что, я помогу. Газета, конечно, своеобразная, с заносами, но её редактор — мой бывший ученик и ещё помнит, кто его, хе-хе, образовывал.

— Ну-у, я подумаю, — ответил Андрей, прожевав и запив очередную печеньку, судя по вкусу, патиссоновую — а ничего так. — А насчёт о чём писать, меня многое интересует, вот например, ваша гимназия, она же начиналась в Петрограде и начинал её Глеб Бокий. — Фрол Игнатьич на эти слова кивнул, не переставая жевать. — Но ведь он был маглом! Как?..

— Не всё так просто, Андрей. Понимаешь, Бокий был рождён просталями, но при этом он был полусилком или, по-нынешнему, сквибом. Потому и мог видеть наш мир, магию, ну и вообще... При этом он был сильным логиком и хорошим математиком, к тому же в его руках была приличная власть. ВЧК ведь в те времена была крайне серьёзной организацией, Глеб Иванович занимал в ней высокий пост и занимался многими направлениями, вопросами магии в том числе. Да, человек из древнего дворянского рода, а поди ж ты, революцию принял всей душой. Конечно, основной его работой был отдел по разработке шифров и всего сопутствующего, но Глеб был человеком крайне разносторонним и деятельным.

— А школа? Этот... Ударный Отряд Парапсихологов, так вроде?

— Ну, с этим-то на самом деле ничего сложного нет. Великая война только закончилась, гражданская — ещё нет, по окраинам интервенция. На юге страны чёрт те что, Кавказ ушёл, по всей стране банды реакции и кулаков, по сути, все против всех. И подумай сам — в магическом мире, что, спокойно всё? Да нет, конечно. Поверь, резались вдохновенно. Вот, для примера, расскажу о том, как появился Злобыня, предок твоей одноклассницы Насти. Фомка родился за девять лет до отмены крепости, в крепостной же семье. Деревенька была махонькая — полтора десятка дворов. Елошня, храма в ней и то не было. Мать Фомки померла родами, отец на барщине с утра до вечера, так что с мелким сорванцом занималась тётка его, сестра отца. Ну, и работать сызмальства пришлось. Рабочие руки, даже если они лишь ручонки, простаивать не должны были, иначе не выжить. И вот у мальца магия проснулась на девятом году, он как раз пас гусей. Ясно, что рядом никого, вот никто и не прознал вовремя о способностях. А парнишка смышлён не по годам был, и умудрился не испугаться, а попробовал с этим что-то делать, и ведь получилось, как ни странно. И вот как-то раз, когда он гусей пас, сынок старосты деревенского с подхалимами одного гуся прибрали и на Фомку свалили. Староста мальчишку восьми лет приказал плёткой отходить — и отходили, до рубцов кровавых. Отлежался Фомка и отомстил. Когда сын старосты со своей компанией гусей пас, Фомка подкрался — и гуси те вдруг возжелали на юг улететь. И улетели, а Фомка им и помог. Когда разбираться стали, один из пацанов сказал, что видел, как Фомка колдовал. Пацану тому не поверили, конечно, но Фому староста приказал, видно от великого ума и человеколюбия, отходить плетью. Холуй, что и первый раз мальца порол, вдруг тоже полететь вознамерился, правда недалеко, через сеновал перелетел и в навозник упал, и хоть навоз не камень, а мужик всё одно расшибся. А Фомка в лес стреканул, ему в лесу хорошо было, леший укроет, берегиня погладит да ягодой угостит. Так что Фомке с магическим народом жилось легче. Ну, а деревенские к попу в главную усадьбу. Барина на тот момент в поместье не было. Поп у них жирный был и дурной, да к тому же пьяница, чуть что — так епитимью или пороть. Пришли деревенские с попом к дому Фомкиного отца Игната и потребовали выдать "нечисть". Игнат и ответил. Слово за слово, началась потасовка, и кто-то особо рьяный Игната приложил колом по голове — насмерть. И, что самое противное, поп оказался не просто соучастником, он мужиков просто натравил на Игната, спьяну, видать. К тому времени прибежал Фома, но ничего сделать не успел, отца убили. И вот тут-то Фомка и показал, на что способен. Все мужики вдруг разлетелись: кто в лес , кто вокруг деревни, а поп до реки долетел, и в омут — и улегся под берег, после чего берег этот на попа и ухнул. Так что ни откопать, ни похоронить не смогли. Фомка опять в лес сбежал, одёжку и харчей каких-нито прихватил из дома — и ходу. Мужики-то полетали, да и попадали. Кому-то повезло — отделались головокружением и блевотой, кто-то синяками и шишками украсился, а кто-то и не пережил полётов. А потом и барин приехали-с. После опроса мужиков барин был в крайнем удивлении, с чего это его мужики так передрались, что шестеро отдали богу душу, да, почитай, два десятка побиты и покалечены. Барин из маглов был, к тому же с университетским образованием и в страшное колдунство малолетнего пацана не поверил. Не иначе как перепились холопья и чего-то не поделили, ироды, одни с них убытки. Пришлось барину лекаря вызывать — уж очень много переломов да ушибов сильных было у болезных, у кого-то и нутро отбито. У "дохтура" помощник был, молодой парнишка, пристроенный к нему в услужение — полусилок. Работы в деревне лекарю оказалось много, и они с помощником вынуждены были остаться на несколько дней. Фомка, живя в лесу, обиду свою лишь лелеял и, когда его донимала злость на односельчан, он выходил и пакостил, причём не только в своей деревне. Так, куры у попадьи улетели все невесть куда, потом свиньи — правда, недалеко, лишь взлетели да попадали. И напоследок крыша дома старосты поднялась на несколько саженей и рухнула на двор, придавив и корову, и старосту. Люди-то про Фому верили и за его месть обозвали его Злобыня, но как унять озверевшего мальчишку, не знали. Когда погиб староста, помощник доктора видел летящую крышу немаленького дома и ощутил магию — и, естественно, доложил, так сказать, по инстанции. Правда, сделал он это, только когда приехал в Санкт-Петербург. Когда маги из Разбойного приказа прибыли изловить страшного татя, они обнаружили перепуганного и озлобленного мальчонку, забившегося в дупло старой и необычайно огромной ивы. Его усыпили и отправили для начала в больничку, а уж после на разбирательство. Хорошо, что маги оказались из Китежа, а не из Питера. Питерские — они, почитай, все из дворян были, и для них маглорожденный да ещё из крепостных — это ж вошь. Не все, конечно, такие были, но для магов, рождённых в семьях крепостных крестьян, в блистательном Санкт-Петербурге можно было рассчитывать лишь на миску каши в Кашином переулке, да может быть, на место слуги в приличном магическом доме. Так что после целебни отправили малолетнего Злобыню в приют, а по достижении нужного возраста — в Китеж на попечительский кошт. Парень оказался талантливый, но подняться выше унтер-офицерской должности ему было недостижимо. После окончания училища он пошёл в армию, дослужился до унтера артиллерии, имел двух Георгиев. С ним даже Скобелев не гнушался за руку поздороваться — а что? И стреляет быстрей, и целится лучше других, и даже дым орудийный будто бы быстрей развеивается перед его орудиями. А вот господа офицеры Фому Злобынина долго не признавали за равного. И такое отношение к бывшим из крепостных магам было нормой. Так что когда замятьня началась — у-у! Бились зачастую свирепо, как орлокони с виверками. Во-от, а после, когда гражданская война ушла на окраины, и оказалось, что по стране бродят и побираются сотни тысяч беспризорников. Ну, собирать их по подворотням начали с подачи Феликса Эдмундовича, великий был человек. А вот Бокий вдруг обнаружил, что среди беспризорников оказалось и довольно много детей-магов. Наши к тому времени все так или иначе попрятались. В школы, если ты не маг, было не попасть, их закрыли напрочь, все тогда серьёзно испугались, глядючи на то, сколько бед натворили. Позже, правда выяснилось, что китежские что-то вроде патруля сработали и некоторое количество детишек подобрали. Да и Колдовстворец потихоньку нос из скорлупы своей высовывал. Так что не всё прямо так страшно было, но всё одно — недостаточно. Я в то время в страже служил, и вот как-то по набережной Мойки топаю, естественно, так, чтобы меня не видно было. Нас тогда сильно не хватало, и мы по одному на дежурство заступали. Конечно, опасно было, время смутное, и можно даже на нечисть нарваться было, на серьёзную. Прохожу мимо мужчины, который чего-то на тумбе с объявлениями высматривал, а он меня раз — и под локоток, да ловко так, что и не вырваться сразу. Ну, думаю, кирдык, чего-то с моей магией приключилось, сломалась, видно. Потому что в нём я магии не чуял. А он оттянул меня к бордюру и говорит: "Не беспокойтесь, мне с вами просто поговорить нужно". Ну, поговорили, это Бокий и оказался. А через несколько дней мы с Глебом Ивановичем, взяв извозчика, поскольку его мобиль в моём присутствии не работал, поехали на Кронверский проспект, на соединении его с Татарским переулком. Дом там есть приметный, под этим домом подвал, довольно обширный, а в том подвале... Я как спустился туда, так и обомлел. Бокий в том подвале ночлежку сделал для странных детей. Причём у многих дар ещё не раскрылся, и магия спала. Но оказалось, что Бокий этих детишек как-то чуял и от обычных беспризорников отделял да прятал. Вот и встал вопрос, куда их девать, с полсотни-то. Сначала я в Колдовстворец сунулся, да у них директор в Европу сбежал и часть профессоров. К тому же был ноябрь двадцать второго, и у них битком всё, больше взять никого не могли. Опять же детишкам, что в подвале у Бокия схоронились, многим и шести не было. В общем, решили совсем мелких в приют передать и отслеживать. Ну а тех, у кого магия проснулась, свозили в особнячок одного фабриканта... по фамилии... э-э, дай боги памяти, Экваль, кажется. Сам фабрикант с семьёй то ли сбежать успел, то ли нет — не знаю, но особняк был брошен. Вот в этом доме мы и собирали ребятишек на первых порах. Смогли подтянуть к этому делу несколько магов. Одной из них была Божена Владлетовна, твоя тётя, между прочим, сводная.

— Да уж, выверты бытия, — ответил Андрей. — У нас дома её портрет висит и целая полка книг в её исполнении. Грандиозная была дама.

— Да-а. Мы когда к ней поехали в Москву, я думал, она нас и на порог не пустит. А она как про детей услышала — ни минуты не думала. Пряма там и эксперимент устроили. У неё дома, оказалось, эльфы домовые жили, я их до того и не видел ни разу. Оказалось, у домовиков этих своя магия, пространственная, хорошо развита. Вот и послала Божена одну эльфу в наш особняк на каком-нибудь зеркале, что побольше, поставить метку. Ну, а у самой Божены зеркало в прихожей висело. Вот и сработали мы с Боженой канал. Правда, Бокий не смог им воспользоваться. Видел — да, а войти не смог. Шептал только: "Такие возможности, такие возможности".

Фрол Игнатьич с минуту сидел молча, глядя куда-то сквозь книжный шкаф.

— Ну, а после и ещё маги нашлись не испугавшиеся и не равнодушные. Тот же Фома Злобынин. Он у нас в школе не только чароведение преподавал, но и погодой заведовал над особняком. А Ратмир, сын Фомы, библиотеку школьную собирал и после ею заведовал. Он после Осовца перегорел малость, бывает такое, когда маг душу горем пережжёт. Он под этой крепостью друзей потерял, да не просто, а почитай, сам и добил. Я подробности-то не знаю, это тебе может, с Настей Злобыниной поговорить.

— А зачем? — не сразу понял Андрей.

— Э-э, там погиб Елизар Салазаров, ты, если историю родов писать собрался, то...

— А, понял, — кивнул Андрей, пометив в блокноте. — Я с Настей Злобыниной в одной группе в училище учился.

— Ну вот, и попробуй вызнать, и мне почитать дашь, а то Ратмирка молчун, так и не рассказал, что там такое было, что он поседел на полголовы. Что травили их, как вшу, известно, но вот на магов хлор не так действует, как на маглов — травит, конечно, но не насмерть. А того же Елизара в закрытом гробу хоронили.

— Ну, тогда Настя не отвертится, не слезу, пока не расскажет, — пробормотал Андрей себе под нос. Потом встрепенулся и спросил: — Вы про Злобынина так рассказывали, будто свидетелем событий были и Фому лично знали?

— Конечно, знал. И его, и сына его Никандра, и внука Ратмирку. Всех. Мы ведь с Фомой, были ровесники и земляки, он из Елошни, а я из Боргино. Когда познакомились в училище, так и сдружились. К тому же я мелкий был, в смысле роста, а он парень крепкий, только вспыльчивый, ну и пришлось мне несколько раз у него на руке виснуть, когда он заводился.

— Постойте, а Боргино — это не Боргиных село, ну, у которых там чудища всякие в подвалах сидели? — Андрей даже подскочил на диване, ведь об истории этого поместья в учебнике истории написано, правда, совсем уж скудненько. — А Аристофан Боргин имеет к тем местам отношение?

Фрол Игнатьич как-то резко отвернулся, но не сумел скрыть гримасу раздражения. И, как показалось Андрею, боли.

— М-м, Аристофан, значит... Хм, а почему бы и нет... — бормотал Фрол Игнатьич, который, казалось, резко, прямо на глазах, сдал и постарел ещё больше. Лицо стало будто пергаментным, и Андрей с удивлением увидел, что у старого мага трясутся пальцы на руках. — И то, я старый уже, так кто потом?

Старик встал и, пройдя к конторке, взял палочку, повернулся к книжному шкафу и, касаясь полок, пробубнил что-то себе под нос. Шкаф, будто в танце, разделился и, разворачиваясь, стал складываться в конфигурацию, при которой получилось несколько шкафов, уходящих в глубину, терявшуюся в полумраке. Фрол Игнатьич, по-стариковски шаркая войлочными шлёпками по старому паркету, скрылся между рядами книжных полок. Андрей аж дыхание задержал — что-то будет? Похоже, сейчас приоткроется какая-то тайна.

— Вот, — заговорил Фрол Игнатьич каким-то скрипучим голосом, выходя из прохода между стеллажами и держа в руках большую, но сильно потёртую папку из потемневшей от времени кожи, — здесь, в этой папке, страшное. Здесь описания экспериментов Аристофана. Не всех, конечно, но самое начало, именно тогда, когда он начал превращаться в чудовище. При том, что он всегда был мразью, но после того, как начал свои эксперименты, он просто перестал быть человеком. И это не безумие, нет, он был очень умён, но со временем все, кто его окружал, включая мать, сестру и даже ребёнка, не говоря уже про слуг и крепостных, стали для него лишь ресурсом, объектом для экспериментов.

— Я читал о нём, хотя не так много информации, к тому же, она скорее справочная. Ну, там — родился, жил, умер... И, хотя говорится, что злодей, но все статьи скорее отчётные, что ли, справочные, — в задумчивости проговорил Андрей. — И ничего насчёт — откуда, зачем, чего хотел? Ну, о семье, может, кто-то же его таким воспитал?

— Возьмите, — Фрол Игнатьич протянул папку Андрею, — только прежде чем читать, советую запастись противорвотным зельем, да побольше. А на вопрос, кто воспитал, ну-у, это целая история. Тут же надо понимать, что Боргины от обрусевших немцев род ведут. Да к тому же не абы какие немцы в предках, а оченно знатный и большой род фон Боргов. Так-то вот.

В тысяча шестьсот сорок четвёртом году в семье у молодого Дитмара фон Борга произошло крайне странное и неприятное событие. Его сын ни с того ни с сего вдруг заставил летать блюдо с медовыми лепёшками, тем самым повергнув всех домашних в полнейшее расстройство чувств и ума. У бедного барона рухнуло всё до того стройное понимание действительности, — начав рассказ, Фрол Игнатьич немного успокоился, при этом он поглаживал ветку дуба, которая росла, прижавшись к подлокотнику, а в другой руке перебирал в пальцах простые чётки из какой-то серой древесины. — Кузина бабки мальчика по матери припомнила, что волшебством забавлялся покойный отец её кузины, причём очень недолго, поскольку Инквизиция не зря ела свой чёрствый хлеб. При этом по секрету шепнула безутешным родителям юного проказника о письме своего племянника. Тот тремя годами раньше уехал искать службы у царя московитов, которому нужны были опытные офицеры для построения новой армии. На семейном совете было принято соответствующее решение. В кратчайшие сроки и задешево, тем более, что на воскресной мессе в костёле присутствовал новый священник, которого никто раньше не видел, было распродано имущество. Как движимое, так и небольшое поместье с приличным садом и маленьким, но всё же дворцом. И тихим солнечным апрельским утром вся семья фон Боргов отправилась в отнюдь не лёгкое путешествие. Семья была небольшая: отец — Дитмар фон Борг, мать — Альма фон Борг, сын — Герард фон Борг, дочь — Ирминда фон Борг и бабушка Катарина, та самая, чей отец пробавлялся...

По прибытии в Москву барон Дитмар подал прошение на военную службу и был записан в один из рейтарских полков. Полк был направлен в город Елец для усиления гарнизона и дальнейшего восстановления крепости, до того разрушенной казаками Сагайдачного. Позже, уже в России в семье фон Боргов родился ещё один сын. Его назвали Иоганном — Иваном в честь новой родины, которая по-доброму приняла фон Боргов. Дело в том, что маленький Герочка не мог контролировать себя, и нет-нет да запустит в полёт очередную безделушку. А то и собачонку какую. А когда собака упала и, сломав лапку, заплакала, маленькая Ирминда, схватив её, не только успокоила псинку, но и исцелила. Да. И тому, оказалось, были свидетели. Вечером того же дня в дом Боргов пришёл местный поп и объяснил, что за дитём "пригляд бысть должон", — Фрол Игнатич выпятил подбородок и выкатил глаза, передразнивая давно почившего батюшку. — А через несколько дней к Боргам пришла дама в платье на венгерский манер и провела разъяснительную беседу. Раз уж у вас, дорогие, нет своего поместья, где детки могут развлекаться свободно, то лучше, чтобы не раздражать местный люд, либо отправить детей в Китежское училище вроде как в пансион, либо самим переехать в Китеж. Той же осенью Гера в училище при Китежской розмысловой избе и поступил. Магия же, открывшаяся у маленькой Ирмы была не особо видна, лишь старикам рядом с мелкой егозой становилось полегче, да кости болели поменьше.

А после война с Польшей началась, на которой бравый капитан роты рейтар проявил себя героем при взятии Смоленска, за что и получил в кормление усадебку малую да рану большую, и остался на всю жизнь хромцом с негнущейся ногой. Воевать не мог, но остался в роте квартирмейстером.

Переехав в своё поместье, семейство зажило нормальной жизнью, обзаведясь хозяйством и слугами.

От Боргов и пошёл на Руси род Боргиных, магов. Силы не сказать чтобы великой, звёзд с неба не хватали, но на бытовые чары в доме было достаточно. А также и на защитные чары — ибо так и пошли Боргины по военной службе. Ирма в свой черёд пошла в училище и после вышла замуж за своего одноклассника Антона Черемисова, а у Иоганна родились две дочери.

При царе Петре Алексеевиче Гера Боргин хорошо приподнялся в чинах на военной службе. Был он храбр и удачлив. И, хоть и хромец, но службу знал на "ять". И квартирмейстером был толковым, и если припекало, то шпагу вон — и в бой. Царь такого молодца-то и приметил, дал ему в кормление новое поместье, несколько южней Старой Ладоги, так вот та деревня и сейчас зовётся Боргино.

И всё бы ничего, живёт себе небольшой дворянский род, магичит по необходимости. Но тут вдруг — бац! — Фрол Игнатич, увлёкшись рассказом, стукнул кулаком о раскрытую ладонь, отчего вокруг волнами пошли цветные круги, как по воде. — Э-э-э... простите. Так вот, император Пётр Третий принимает манифест о вольностях дворянских, коим дворянам разрешено не служить. А Екатерина Вторая манифест этот подтверждает. Какое-то время Боргины ещё служат в армии, но с началом правления императора Павла оставляют это занятие окончательно. Они, как и многие дворяне, постепенно превращаются в мелкопоместных обывателей.

В тысяча семьсот девяносто втором году появился на свет Евстафий. Рос мальчик счастливым, потому что для счастья нужно много денег и мало ума. К тому же матушка о-очень любила сына и всячески нахваливала: и какой умненький, и какой разумненький. В общем, когда мальчик вырос, то считал себя чуть ли не самым наиучёнейшим учёным среди магического сообщества. И, с какого-то перепугу, решил заняться научными изысканиями. А тут как раз и свадебка подоспела. Невеста была просто шикарна. Высокая, статная и очень красивая. И роду знатного — из Салтыковых. А надо сказать, что в роду Боргиных мужчины все были как на подбор, красавцы. И Евстафий Анастасович был, прямо скажем, хорош собой — высок, плечист и при этом строен и легок. Блондин с голубыми глазами и аккуратной курчавой бородкой. Короче, пара на загляденье. Вот только с умом как-то не задалось у обоих. К тому же Серафима Селивёрстовна была из маглов и, когда увидела, как Евстафий раскуривает трубку от пальца, то простодушно и долго восхищалась талантами мужа. Конечно, с годами она поняла, кто он, но к тому моменту Стафочка втянул Фимочку в свои забавные игры. Поэтому Серафима окончательно пришла к убеждению, что ей повезло выйти замуж за гения от науки.

Проводя свои опыты, Евстафий творил по сути чёрт-те что. Ни научных знаний, ни какой-либо системы у него не было. Да и образования тоже не было. Так ,сливал в котёл всё подряд, кипятил и ждал результата. При этом размахивал палочкой или посохом, выкрикивая несуразицу, и опять ждал результата. И на полном серьёзе описывал опыты и готовил по ним доклады. Маги-учёные на докладах сначала прятали смех, потом тихо хихикали, а после в голос ржали до истерик от его опусов.

Но однажды во время очередного маго-опыта случилось нечто неописуемое. То ли звёзды сошлись, то ли вмешалось присутствие благоверной супруги, случайно сыпанувшей чего-то не того... В общем, получился результат. На дне котла после опыта остались лежать четыре серых шарика, похожих на жемчуг. Обрадовавшись, Евстафий решил провести ряд опытов с "туманным жемчугом". Выкупив у своих соседей Носовских никому не нужный, пылящийся в чулане молниенацеливатель, прицепил нить с жемчужинами между рогов козы и, просидев несколько часов во время майской грозы, направил молнию на жемчуг. От бедного животного не осталось даже пепла, коза просто испарилась. Контрольная коза, без жемчуга, просто погибла, лишь слегка подкоптилась шерсть. Тут же накропав грандиозный отчёт, Евстафий бросился в Санкт Петербург. Приехав к обеду и узнав, что его примут только на другой день — а принимать его уже просто никто не хотел — Стафа решил выпить и подкрепиться. Зайдя в кабак и хорошенько набравшись, он, выходя из заведения, попал аккурат под копыта лошади, да ещё карета проехалась по нему. В общем, его здорово переломало, а целителя рядом не случилось. Тогда и умер Евстафий Боргин, что называется, не приходя в сознание, в июле того же года, когда его сын Аристофан поступил в Колдовстворец.

— Аристофан Евстафиевич Боргин, да. Он был странным с самого начала. Чрезмерная опека матери и воспитание в том ключе, что он является представителем рода великих военачальников и ещё более великих учёных-экспериментаторов, да и сам Аристофан просто великолепен во всём... В общем, мальчик к поступлению в школу был убеждён в том, что он рождён стать наивеличайшим из магов. При этом Аристофан, как я уже говорил, был умён и достаточно талантлив магически. Но он был убеждён, что его величие будет подвергнуто сомнению со стороны других магов. А из зависти все окружающие его маги будут стараться ему мешать и ставить палки в колёса. Ведь его великий отец не мог просто спьяну погибнуть, скорее, это был заговор посредственностей против истинного таланта, а привели, так сказать, в исполнение сей заговор маглы. Учась в Колдовстворце, Аристофан старался не выделяться, что было для него истинным испытанием. Ведь он великий, а ему пытаются навязать каких-то авторитетов, в то время, когда он и есть высочайший авторитет.

Окончание школы Аристофаном оказалось омрачено печальным событием. Его мать, Серафима Селивёрстовна, простудилась на Масленицу и к маю умерла от воспаления легких. И магловский доктор не смог её вылечить. Не смог или не стал? Из-за этого юноша чуть не завалил экзамены, но справился. Получив диплом и приехав в имение, Аристофан оказался предоставлен самому себе, с одной стороны, а с другой — у него на руках оказалась сестра десяти лет отроду. И им самим придуманный заговор всех против него. Попав наконец во флигель, где находилась отцовская лаборатория, он принялся наводить свой порядок и занялся опытами по практической магии, перепроверяя результаты экспериментов других магов и набираясь опыта практической работы. Через какое-то время, разобрав завалы и беспорядок в лаборатории, в мастерской и в кладовках, он нашел нить туманного жемчуга и пачку листов пергамента с описанием экспериментов отца. Естественно, он загорелся идеей продолжить испытания нового артефакта. Проведя серию опытов с молнией, заменив козу коровой, собакой, лошадью, он решил взять представителя магического мира. Изловив поляника и подставив его под молнию, Аристофан был удивлён — поляник не пострадал, совсем. Проработав с жемчугом всё лето, Аристофан понял, что создал его отец. Оказалось, что Евстафий методом, так сказать, научного тыка умудрился создать катализатор магического воздействия на естественные природные процессы. И молодой гений магической науки бросился в работу с головой. Увлёкшись, Аристофан начал опыты с людьми, и не нашёл ничего лучшего, как опыты над беременными молодухами. Отказов не боялся — крепостные-с. Когда же одна из повитух, вусмерть перепуганная тем, что увидела во время родов, смогла сбежать из имения, поднялся грандиозный скандал. Причём с привлечением магловского урядника и иных властей. Пришлось магам из стражи и отдела по соблюдению Статута сильно поработать. Судебным решением Сенатской комиссии Аристофану запрещалось работать с людьми. А чтобы не было соблазна, ему запретили иметь крепостных, которых по-быстрому разобрали соседи. И за всей этой суетой ни сам Аристофан, ни все важные дяди маги, не вспомнили одну маленькую девочку, не очень умную и со скромным магическим даром.

Посидев пару лет без шума и обдумав правильность своих действий, а также поварившись в своих мыслях, Аристофан пришёл в ярость — как могли эти посредственности высказывать претензии ему, такому великому? Немного успокоившись, он решил, что нужно просто действовать тоньше. На всякий случай трогать людей он пока не стал. Всяких разумных магических и не очень тварей в округе хватало. И феи, и зверолюды, и домовой, и даже русалки, и берегини. А ещё пара дриад, ну, или по-нашему, древан.

Андрей, слушая откровения Фрола Игнатьича, с огромным удивлением наблюдал за тем, как увлечённый рассказом, ушедший в воспоминания старик нежно гладил дубовую ветвь, и при этом его пальцы при каждом прикосновении попросту прирастали к ней, на мгновение покрываясь древесной корой: "Ёжкина головёшка, он что, дриадник?" Андрей знал, что у дриад не бывает мужских особей, но вот он, старик, сидит рядом, демонстрируя гостю свои основные, так сказать, свойства — врастание в дерево. Да какая скорость взаимодействия!

— Так вот, додумался Аристофан до опытов над тварями разумными, до которых смог дотянуться. К тому же у него осталась и его безответная сестра, которую он также вовлекал в своё сумасшествие несколько лет. Поместье у Боргиных было немалое. И довольно большая его часть была превращена в некий зоопарк, где в клетках томились более сотни изуродованных магией разумных существ. А в растущем посреди большой поляны огромном дубе жило несчастное существо, которое он сотворил посредством слияния своей сестры с двумя дриадами.

— Постойте, — сдавленно проговорил Андрей, на которого неожиданно свалилась чудовищная правда, — он... он насиловал сестру?

— Да, — спокойно ответил Андрею старик, — и не раз, а когда он проводил последние опыты с моей матерью, он уже знал, что она беременна. Она так и не стала древаной до конца и потому не могла спать в дереве зимой, но и отойти от деревьев не могла.

А закончилась эта эпопея лишь тогда, когда нескольким жутким химерам удалось, разрушив клетки, сбежать. Крестьяне ближних деревень в панике бежали в церкви, при виде этого ужаса. Когда восьмилапые и трёхголовые баюны стали орать под окнами, а лохматые многоруконогие пикси — биться в окна и просить хлебушка. Да ещё многорукие и многоногие хряки, руки и ноги которых при этом были перепутаны местами, полезли в огороды...

В общем, скандал был грандиозный. Понимая, что в этот раз ограничением с затворничеством в имении не закончится, Аристофан распродал имущество и долго скрывался. И ведь не поймали. Хотя, по-видимому, не особо и ловили — подумаешь, нелюдь примучил.

Пока суть да дело, я поступил в Китеж, а маму после попыток исцеления переправили в Крым, зимой там ей было легче. А когда я закончил училище и пошёл в стражу, то в Разбойном приказе заняться поисками отца мне не дали, мол, родственники. Поскандалил — не без того — и отправился к Ратмиру Злобынину в Ашхабад, маму с себе забрал, там всё же теплей. А в какой-то день весной мама вошла в смоковницу, да там и осталась. А я опять за Аристофана взяться хотел, и опять не дали.

А Аристофан какое-то время сидел тихо в эмиграции, писал свои людоедские и антимагловские книжки. Причем не только против маглов, но и против магов, которые не считали уничтожение или порабощение маглов единственно верным. И, Андрей, знаешь, где он прятался? — Андрей покрутил головой, стараясь не издать ни звука, чтобы не перебить ненароком рассказчика и не сбить с мысли. — В Тибете у Далай-Ламы.

После, отсидевшись, он решил начать серию новых опытов. Он давно уже воспринимал всех окружающих как расходный материал. Во-первых, презренные маглы, похоже, были-таки виновны в гибели отца Аристофана, так ещё мешал развернуться Статут о секретности. Опять же имение пару раз поджигали. Аристофан решил, что пора отыграться за обиды, и начал активно экспериментировать с маглами. Ему нужны были люди, и не просто люди, а много людей. Аристофан решил поэкспериментировать на массах, так сказать, социальный эксперимент. Он подался в Китай и, вмешавшись в процессы жизни их социума, где и так всё было довольно шатко, спровоцировал восстание боксёров, а после, по некоторым данным, и поспособствовал проигрышу России в русско-японской войне. Он влиял магией на сознание солдат и офицеров, а в особенности на командование, которое умудрялось отступать даже при серьёзных преимуществах русской армии — и в результате сдали Дальний Восток Японии. Потом он вернулся в Петербург, инкогнито. И странное поведение полиции и казаков во время "кровавого воскресенья", похоже, было всё-таки наведённым. Я тогда уже служил в Петрограде и просто жаждал встречи — и вот тут-то Аристофан и попал в поле зрения магического корпуса стражей. Я знал поместье как свои линии на ладони, и его тайники мы с мамой смогли изъять сразу после его бегства. Но не все документы были в тайниках, в основном ранние дневники, вот эти, — Фрол Игнатьич указал на папку, что лежала на столике.

— А так как его уже искали, то он был арестован и предстал перед судом. Хотя большинство преступлений просто не смогли доказать — да и судьи, как говорится, кто? — но и того, что получилось, хватило на ссылку в безлюдные места. К тому же, отношение в магическом сообществе к маглам и сейчас так себе, а тогда... А раз маги не пострадали, то и наказание было явно излишне мягким.

Сослали Аристофана со всеми удобствами, практически построив бедному арестанту вполне приличное поместье в районе Подкаменной Тунгуски.

Арестант прожил по месту ссылки почти три года. Начал проводить опыты с природными явлениями, в основном с атмосферой. И вот, при проведении эксперимента с атмосферными аномалиями, возникшими после предыдущего эксперимента, что-то пошло не так. После магическому сообществу пришлось немало потрудиться, дабы, во-первых, скрыть следы присутствия мага на этой территории, а во-вторых, помешать маглам провести свои исследования местности. Лишь уже после революции магловские учёные попали к месту аномалии. Да, собственно, ничего и не нашли, кроме поваленного леса.

Аристофан оставил после себя несколько книг, некоторые из них даже были официально изданы, в Гданьске, небольшими тиражами. В основном антимагловской направленности. Мы долго за ними гонялись, но оказалось, что он их умудрился продать. Часть их купил польский маг из Германии Идзи Хветливецкий. Есть сведения о том, что небезызвестный впоследствии маг Геллерт Гриндевальд мог встречаться с Аристофаном в Польше перед русско-японской войной. Геллерт же, по-видимому, и выкупил основную часть книг.

Андрей шёл по ночному Омску и пытался обдумать услышанное, но мысли метались, как бешеные пикси в клетке. Сколько информации упало в голову, а сколько вопросов забыл задать... И что-то скреблось на задворках памяти, но ускользало от понимания. Прохладный ветерок обдувал разгоряченную мыслями голову. И вдруг Андрей встал как вкопанный. Чётки! Да, чётки. Двенадцать крупных бусин серого дерева, но... восемь бусин точно серого дерева, а четыре... Четыре были перламутровыми.