Золотой волос (гет)

Сигюн танцует. Неуклюже, неумело, кружится вокруг своей оси, то и дело задорно перескакивая с ноги на ногу. Праздничный мёд ударил ей в голову, измены мужа довели её, и этой ночью она кричит своим соседям и родне: "Да пошло оно всё! Пропади оно всё пропадом!"

Завтра ей будет стыдно. Глядя в зеркало на своё помятое лицо, она зальётся ядрёно-красным румянцем, вспоминая свои хмельные танцы и крики: "Мой муж сраный кобель, выпьем же за это!" Она окатит своё лицо холодной ключевой водой, сотрёт капли тряпкой, промокнёт уголки глаз и, подняв подбородок вверх, выйдет из спальни. На кухне будет муж, и дети, и готовый завтрак — разогретый ужин — на столе. Дети будут есть, муж будет ждать. Будто хищник на охоте, он поднимет голову, стоит пологу отодвинуться, и острым взглядом станет следить за ней, выжидая.

"Не показывай, что тебе стыдно. Не кайся больше нужного. Стоит им почувствовать твой страх — и тебя заклюют," — вспомнит она чей-то шёпот урывками и посмотрит ему в глаза.

Он не будет злиться на неё за прошедшую ночь, он будет проверять, насколько она хорошо выучила урок. И она будет держаться — но улыбка во время приветствия выйдет нервной, а руки задрожат, когда она возьмётся за ложку, чтобы наложить себе в тарелку остывшей похлёбки. Дети снова сидят за столом по полчаса, подумает она и уткнётся носом в завтрак, как будто сильно проголодалась, и будет проглатывать комки невкусной похлёбки, подавляя рвотные позывы.

— Хочешь, подогрею? — прозвучит его голос. И да, она захочет, но подумает, что лучше бы он принёс какого-нибудь отвара от похмелья. Он приложит ладони к её миске, и измазанные бульоном ложки детей попадают на стол. Папа колдует! Пап, пап, а погрей и нам тоже! Ну, разумеется, дети, я погрею, но только если вы пообещаете тут же съесть всё до последней ложки. И дети закивают, их глаза загорятся от восторга — давно папа не показывал им своих фокусов. Они и впрямь съедят всё, чуть тарелки не вылижут до блеска. Ведь это же папа. Он дома появляется редко, а если и появляется, то часто бывает занят. Но сегодня он обязательно поиграет с ними, сегодня он всецело принадлежит им, только выйдите на пару минут, мальчишки, нам с мамой нужно побыть наедине. И он посмотрит на них с многозначительной улыбкой, от которой она невольно фыркнет про себя: "Мужчины!"

Дети убегут на улицу, прихватив свои любимые игрушки — деревянные мечи, а она останется наедине с переставшим улыбаться мужем.

— Притворщица из тебя никакая, но ты молодец, стараешься. И всё же я чувствую твой стыд — липкий, с тошнотворным запахом ванили, — прошепчет он ей на ухо тем самым голосом, которого она боится. Муж ни разу не притронулся к ней против воли, но этот голос рождает иной страх — страх перед тем, кто может растоптать тебя в одно мгновение, точно перевернувшегося на спину жука, барахтающего лапками на полу. — Но другие его не почувствуют, так что продолжай держать лицо.

— Прости меня, — извинится она тихо, без слёз, без сожаления в голосе, извинится за то, как сорвалась на глазах всего Асгарда, и он лишь кивнёт в ответ, заберёт её тарелку с недоеденной похлёбкой и поставит перед ней кружку с какой-то мутной жидкостью.

— Пей, полегчает. Потом можешь отдохнуть, за мальчишками я присмотрю, — он поцелует её в лоб, и она снова учует этот запах — едва уловимый, но такой навязчивый, запах весны и зеленеющей листвы, запах тюльпанов и прогретой земли. Муж отправится вслед за детьми, для которых он всего лишь папа. Он не изменяет им и не играет с чужими детьми, а если и играет, то им об этом неизвестно. Они не задаются вопросом, действительно ли папа так занят, как рассказывает им. Они не прячут взгляд от Тора из-за того, что узнали, как их папа дарит сладости Труд. Они любят его таким, какой он есть. Жаль, что с жёнами такой фокус не срабатывает.

Маленькими глоточками она осушит кружку, выйдет на крыльцо, и, прижавшись к дверному косяку, будет смотреть, как дети играют с ним. Мидгардки её никогда не волновали. Но интрижку с Сиф она простить не сможет, как бы ни старалась. И она отомстит. Как говорится, с кем поведёшься, от того и наберёшься.

А пока Сигюн танцует. Неуклюже, неумело, кружится вокруг своей оси и наконец падает — но её вовремя подхватывает некто с очень тёплыми руками, голосом, похожим на голос Локи, и длинным золотым волосом, оставшимся на рубахе, и на этот волос она глядит долго, жадно пожирает его взглядом, и в голове рождается идея, что гораздо привлекательнее нынешней идеи напиться вусмерть.

— Главное, не показывай, что тебе стыдно. Не кайся больше нужного. Стоит им почувствовать твой страх — и тебя заклюют.

О да, она не будет бояться. И стыдиться тоже не будет. Просто устроит небольшую заварушку. Забавы ради.