Прохожие (джен)

Этот город всегда отличался тишиной и спокойствием. Не такой уж большой, не такой уж маленький. Старинные дома центральной части упорно защищаются от реноваций и, тем более, сноса, открывая по кусочкам скрытую под почерневшим камнем лепнину. Им чужды модные веяния — они лишь изредка, по доброте душевной, позволяли разместить в своей утробе забегаловку-другую, да и то обязательным условием было сохранение особого, здешнего сказочного колорита.

Проблемы, которые будоражили Этот город, показались бы в Столице смешными. Скучными. Мелкими. Столичные жители все чаще бежали от суеты, шума и выхлопных газов сюда; те же, кто уходил в паломничество к Столице, ища лучшей жизни, вскоре стремглав неслись обратно, не выдержав. И Город встречал, встречал радостными дождями, — и тут же согревал в одной из своих кофеен без названия, прибегая к помощи эспрессо, виниловых пластинок и какого-нибудь баристы-социолога. Город любил своих. А свои любили его. Круг замыкался, жизнь, как принято говорить, шла своим чередом, и никому не было никакого дела до того, что со временем в городе нелады.

Никому, кроме человека в летах, с седыми всклокоченными волосами и в стильном черном пальто. Он, перебегая по брусчатке от дома к дому, от человека к человеку, тормозил того или другого прохожего и каждому задавал одни и те же вопросы.

— Который час?

Ему, конечно, отвечали. Старик благодарно кивал, а потом спрашивал еще:

— А число какое?

Любому другому обывателю — из любого другого города — такой вопрос подарил бы россыпь психологических неопределенностей, начиная с замешательства. Но то был Город. Его коренные жители удивлялись, конечно, но миролюбиво кивали и отвечали: «23-е октября, коллега». «Подумаешь! — рассуждали они. — Мало ли у нас любителей упиться в пивнушке до потери памяти!»

Бывает.

Так старик от прохожего переходил к прохожему, вопрошал снова и снова, и всюду слышал одно и то же. Двадцать третье, ни больше, ни меньше, один на всех октябрьский вечер. Но устройство в руке старика, напоминающее фонарик с выпуклой лампочкой, непрестанно жужжало, информируя его о чем-то. Владелец скалился в никуда, нервно махал руками, отгоняя от себя немногих особо впечатлительных, но поиски не прекращал. И вот, когда он совсем было разуверился в своей примочке, очередной прохожий — длинноволосый мужчина в очках — вернул старику боевой дух.

— Двадцать второе октября, друг мой! — уверен ответил он седовласому. И лучезарно улыбнулся. Ответная улыбка не заставила себя долго ждать.

Под обыкновенным для Города дождем вся эта сцена выглядела, словно двое товарищей еле-еле, но узнали друг друга после долгих лет разлуки. Разговор дальше зашел о погоде, а незнакомец с охотой согласился пройтись вместе со стариком.

— А этот дождь… Давно он идет? — спросил человек в пальто.

— С тысяча двести пятьдесят шестого года! — тоном знатока заверил его собеседник, и, заметив, что старик почти поверил, уточнил: — Это шутка, друг мой. Примерно четыре дня, одиннадцать часов и две минуты… Я вижу, вы хотели бы спросить что-то еще. Думаю, я смогу дать вам любой нужный ответ; я — Городовед.

Городовед протянул двупалую руку, и старик тут же ее пожал, назвавшись доктором. Доктором чего, Городовед из вежливости не спросил.

— На ваших милых улочках что-то творится со временем, — сказал Доктор. — Кто-то живет в настоящем. Как вы. А кто-то — большинство! — в будущем! На день впереди! — собеседник только улыбался и кивал, молчал. — С часами все при этом в полном порядке, они не отстают и не спешат, но… Показывают разные дни. Не замечали? — спохватившись, поинтересовался Доктор.

— Мне кажется, не сочтите за грубость, что вы немного не в себе, друг мой, — сдержанно ответил Городовед, — ведь ничего подобного я не наблюдал, хотя не покидаю улиц ни на день. Но я, знаете, агностик…

— Я пока не знаю, как, но я намерен вас убедить, — усмехнулся Доктор и заозирался по сторонам. Снова включив свой жужжащий фонарик, он очертил невидимый круг, опоясав себя и своего спутника, и в одной точке, когда поменялся тон визга прибора, цокнул языком. Отошел на два шага, покружил на месте, а затем обратился к Городоведу.

— Вы видите меня?

Вопрос показался диковатым, но взгляд Доктора требовал ответа.

— Разумеется. А не должен?

— В этой точке — должны. А вот сейчас… — старик прыгнул куда-то влево и исчез. Весь исчез. И голос оборвался, оставив после себя невнятное эхо. Городовед растерянно осмотрелся, поморгал. Хмыкнул. А Доктор вдруг столь же неожиданно возник — в двух шагах от него. — Это одно доказательство. Пройдёмте за угол.

Доктор, взяв его за руку, шмыгнул в арку небольшого прохода. По ту сторону оказался уютный дворик — каменный колодец, оформленный под ресторанчик. Почти все столики были заняты, кроме одного в самом центре пространства. Длинноволосый, ведомый Доктором, направился как раз туда.

— Ладно, мой Вергилий. Расскажите-ка, зачем мы здесь, — попросил Городовед, рефлекторно заказывая две филижанки кофе.

— Мы наблюдаем. В этом милом заведении с минуты на минуту должно произойти одно яркое событие, и это поможет мне доказать мою точку зрения, — говоря это, Доктор посматривал на часы и пробегался взглядом по парочкам за другими столами. Ничего особенного все не случалось. Официантка успела принести кофе и пожелать господам хорошего вечера. Старик и его спутник синхронно благодарно кивнули и отпили по глотку замечательной «гватемалы».

Парочки, держась за руки или за чашечки с блюдцами, скрывая свое волнение, тихо, почти перешептываясь, беседовали — наверняка, как это бывает, ни о чем и обо всем важном сразу. Где-то сверху вовсю лил дождь, но украшенный цветочным узором тент, натянутый над головами посетителей, надежно защищал их от непогоды. Доктор маленькими порциями пил кофе, сопел в чашку и с несколько хитрым выражением лица наблюдал за обстановкой. Незаметно достав свой фонарик, он, театрально взмахнув рукой, погудел им куда-то вдаль. Городоведу показалось, что там немного изменилось освещение и шум дождя в той части будто чуть усилился. И через минуту или две это началось.

Парень за одним из дальних столиков, на самой границе с дождем, поднимается, поправляя рубашку. Официантка, тут же вышмыгнувшая из двери для персонала (или она вдруг возникла в этом фрагменте?..) несет поднос. На серебряном подносе — лакированное, с туго натянутыми нейлоновыми струнами укулеле. Доктор и сам натягивается, как струна, он весь внимание. Парень откашливается, принимает у официантки инструмент и берет первый аккорд. Затем еще и еще, и в этой музыке уже можно узнать довольно известную песню. Парень поет на своем родном языке, на языке Города; в тексте — воспоминания про Мадрид, Париж и Лондон на открытках, путешествия и прогулы институтских пар — ради нее. Парень так вдохновенно тянет ноты, что не понять, его это воспоминания или автора песни. Девушка в цветочном платье, поверх которого накинут теплый плащ, улыбается и, кажется, сейчас заплачет. Сливаясь с голосом певца в единую гармонию, из открытого Доктором фрагмента доносится целый хор: словно все посетители вдруг оказались участниками одного ансамбля. По яркому румянцу и ладошкам, которые девушка в восторге подносит ко рту, Городовед догадывается, что это и правда так. Старик снова жужжит, картинка и пение обрываются, но все еще во всей красе стоят перед глазами длинноволосого и играют у него в голове. Из-за этой приятнейшей какофонии впечатлений Доктора он расслышит не сразу.

— ...Это происходит сегодня, мой впечатлительный друг. В вашем времени. Однако пережить все, что вы должны пережить, вам не дано, — вздохнул старик. — Фрагмент, который я открыл перед вами, лишь маленькое оконце в настоящий водоворот событий вокруг вас. Но вы как-то оказались в дне завтрашнем, каким-то образом перетащив из него с собой небольшой круг дня вчерашнего, ваше… Скажем так, силовое поле, — отмахнулся Доктор, не найдя лучшего определения. — Оно не позволяет вам прожить все, что до́лжно; оно же делает вас незримым, неощутимым для жителей вашего собственного сегодня, по крайней мере, пока они не переступят границ вашего силового поля. Зато вы можете превосходно жить в завтра. Без своей отвертки я бы тоже просто прошел мимо, чего уж…

— Да погодите же! — не выдержал Городовед. — К-как можно было оказаться в будущем?! Как я мог перенестись… в завтра, да еще и с частичкой сегодня?? — двупалая рука нервно тряслась, и он поставил, стукнув, чашку на блюдце.

Доктор, не меняя ни позы, ни выражения лица — максимально снисходительных, вот же франт! — ткнул пальцем в небо.

— Дождь. Дождь перенес вас. И других, которых не так много, но теперь я уверен, что они есть. Такие случаи не бывают единичными, — он говорил об этом так, будто это был его самый обычный четверг, да к тому же овсянка на завтрак была не очень.

— Другие… Но почему мы их не видели?.. — спросил Городовед, и тут же сам ответил на свой вопрос: — А, точно, силовое поле. У каждого из… Нас.

Доктор кивнул. Склонил голову чуть набок, внимательно изучая лицо спутника. В его взгляде был только неподдельный интерес — так добрый, но суровый дядюшка мог бы смотреть на шкодливого племянника.

— Хотите их увидеть? — вдруг спросил суровый дядюшка добрейшим голосом. — Остальных?

Городовед решительно кивнул. Оставив чашки вместе с оплаченным чеком на столике, они направились к выходу из дворика. Уже оказавшись под сводами арки, длинноволосый обернулся, чтобы увидеть, как под мерный визг стариковского фонарика в узком фрагменте официантка спешно убирает посуду на поднос.

На центральной площади будущего дня было многолюдно. Оно и неудивительно: завтра была суббота, квадрат, вымощенный брусчаткой, наполнялся местными, туристами и местными туристами — особыми индивидами, которые знали Город в совершенстве, но не смогли бы вспомнить вам, спроси вы их, ни одного названия улицы.

Площадь же городоведова сегодня была заполнена немногим меньше. Доктор нажужжал, по его собственному выражению, стабильное широкое окно в прошлое, и едва сделав шаг, удержал Городоведа на месте за воротник так, что тот чуть не упал. В ту же секунду в прошлом по рельсам перед ними проскочил беззвучно футуристичного вида зелёный трамвай. Длинноволосый выдохнул и отсыпал Доктору искреннюю благодарность.

— Пока мы ходим с «окном», нужно проявлять особую осторожность, — менторским тоном указал старик. — Получить травму вы можете в любом из времен.

— А как я узнаю других?.. Попаданцев?

— Вокруг них, как и вокруг вас, между прочим, дождь будет идти легкой рябью, — прозвучало в ответ. — Смотрите, не проморгайте.

И Городовед не проморгал. В «окне» тут же мелькнул человек, погруженный не то в телефон, не то в свои мысли, а телефон так, для видимости. Дождь, ударяясь о его зонт, словно на миг замирал, вибрировал, огибал плечи и руки, кружил водяной пылью вокруг штанин, и только после этого облегченно оседал на мостовой. Когда до него оставалось два шага, он вскинул голову и с любопытством посмотрел на них.

— Да, господа? Чем я могу вам помочь?

— Добрый день, — откликнулся Доктор, и тут же перешел на свой доверительный тон. — Прошу прощения, что сразу дам некоторую оценку, но вы ничуть не удивились, когда я и этот господин, — он дернул за рукав Городоведа, — появились перед вами. Вы заинтересовались, да — но не отреагировали, как человек, с которым такое случается впервые. Как давно вы… переживаете подобное?

Господин с зонтом некоторое время моргал то на Доктора, то на Городоведа своими карими глазами, а потом вдруг рассмеялся.

— Да со мной такое всю мою жизнь, друже! — выдыхая, сказал он.

— Всю вашу жизнь? — удивился Доктор.

— Представьте себе! С самого детства я смотрел преимущественно в пол, так что люди то и дело появлялись поблизости в самые неожиданные моменты, — он тряхнул зонтом, и беспорядочные капли посыпались на брусчатку; на то, что намочил своих собеседников, он внимания не обратил — казалось, движение было чисто механическим. После этого он добавил: — Для меня ничего не поменялось, приятель.

Доктор коротко поклонился ему, поблагодарив.

— Хорошего дня. Будьте осторожны на рельсах, — подмигнул ему Доктор и, развернувшись, зашагал со своим спутником прочь.

— После такой реплики я ожидал услышать: «Аннушка уже разлила масло», док, — немного хмуро пошутил Городовед. Старик, вместо посмеяться или хотя бы улыбнуться, обратился к нему.

— Мне нужно будет оставить вас на некоторое время. Кое-куда отправиться и кое-что разузнать.

Бровь Городоведа иронично выгнулась.

— Очень развернуто, друг мой, вызывает доверие.

Повертев в голове услышанное замечание, старик кивнул и разъяснил:

— Я знаю, что дождь стал причиной вашей, эээ, ситуации. Но я не знаю, что стало причиной этого дождя.

— Обычно это тучи, док… Хорошо. Вы сумеете потом отыскать меня?

— Будьте уверены.

Городовед представился тоже, они с новым знакомым улыбнулись друг другу и сели в недрах кофейни, название которой отдавало дань уважения субботе. Почему-то на английском. Для двоих за столиком в углу это не имело значения: в кофейне готовили превосходный флэт-уайт. У баристы обнаружилась склонность втолковывать каждому новому посетителю, что у них нет американо с молоком, ведь зачем нужен, если есть флэт-уайт, а это то же самое, только совсем не разбавляется водой, из-за чего вкус кофе более насыщенный и аромат сильнее…

Но все это не имело смысла, потому что перед Городоведом сидел такой же человек-не-во-времени, как и он сам.

Они отыскались неподалеку от главной площади Города, наткнулись друг на друга, бесцельно бродя по мощеной дороге. Так же сам собой завязался диалог о том, что же с ними происходит. Городовед, узнавший уже всю суть от Доктора, спешил поведать знакомцу все, что понял или предполагал. На удивление, Букинист — он собирал первые издания книг в своей квартирке за углом, — не плюнул презрительно в лицо собеседнику, посчитав того психом. Напротив, будучи истым жителем Города, он только сдержанно и вовлеченно кивнул и принялся уточнять заинтересовавшие его подробности их общей нестандартной ситуации.

— И этот человек… Доктор, он может найти решение? — спросил он.

Городовед кивнул — через минуту.

— Я почти не сомневаюсь, что да. Почти — потому что я ведь совсем не знаю этого человека. В сущности, одно я могу сказать точно: он удалился, по его словам, на поиски решения. Точнее, первопричины, того, что провоцирует дождь на такие… Выбрыки.

Букинист, шморгнув носом, хмыкнул, полез в карман своей зимней куртки. Почесав густую черную бороду длинными пальцами, достойными пианиста, он немного неуклюже укусил свой сэндвич и принялся жевать, будто в диалоге участвует не он. Городовед, дабы скрыть смущение, уткнулся в свой бумажный стакан с кофе. И только закончив этот кусок, — через две минуты! — Букинист выдал следующий вопрос:

— А надо ли это?

— Надо ли что? — растерянно переспросил Городовед, заново включаясь в беседу.

— Искать решение. Предпринимать что-то. Зачем это Доктору?

— Ну как же! Ведь вся жизнь так мимо пройдет! — вскричал Городовед. — Пока не закончится дождь, мы заперты в четырех квадратных метрах сегодня!

— Пока не закончится дождь, коллега, — надавил на первое слово Букинист, смеясь в бороду. — Ведь все дожди когда-нибудь заканчиваются, не так ли? Даже если на пять минут, как в какой-нибудь Амазонии. Да и наш Город — не Макондо, — подмигнул он, снова засмеявшись. — Знаете, я не думаю, что Городу нужно спасение от скрещения времени.

Собеседник молчал, глядя на Букиниста во все глаза, и он разъяснил, что хочет сказать:

— Посудите сами. Пример из моего личного опыта (благодаря вам, я знаю, как его объяснить): дня два назад я отправился в любимое заведение, купить себе две булочки и стакан компота. Когда я подходил к заведению, я знал, что увижу обычную скидку на вчерашние булочки; но когда я приблизился, выпечка стала сегодняшней (вместе с продавщицей, которая тоже вдруг «обновилась», это немного дезориентирует). Факт в том, что я позавтракал свежими пирожками с ревенем, хотя и не сэкономил десятку, — Букинист отпил кофе, игнорируя взгляд, полный скепсиса. — Понимаю, неубедительно. Предположим, завтра я расстанусь со своей женой. Не дай, конечно, Бог, но вернемся к вопросу. Если в завтрашнем дне я останусь в одиночестве — последнее, чего я бы хотел, — приблизить этот день. Сегодня, в котором мы вместе, существует два на два метра пространства и времени; а надо ли больше? Почему не отдаться душой и телом этому сегодня, если за четырьмя квадратными метрами — завтра, в котором меня выставили на мороз?

— Это философская сторона, — севшим голосом отозвался Городовед, — не практическая и непрактичная.

— А вы ужасный зануда! — сквозь бороду проявились тридцать белоснежных зубов. — Поверьте, коллега. Этому Городу ни к чему спасение.

За столиком воцарилась тишина, разбавляемая джазом с пластинки в проигрывателе. Бариста мурлыкал в тон музыке, засыпая только что перемолотые зерна в фильтр, а барабанщик вторил равномерному кофейному шороху. Казалось, вся эта симфония неразрывно уже связана с дождем…

Дождем.

Дождем, который больше не шел.

Шуму толпы на улице вторили Битлы на виниле. Солнцу за окном — бариста, которая варила кофе в джезве на маленькой плитке на две конфорки.

Сегодня вернулось в сегодня.

А Букинист был чертовски доволен — не то собой, не то вообще неизвестно чем. Свою мысль он без проблем продолжил оттуда, где закончил.

— Впрочем, спасение, кажется, уже и не требуется. Что же, пойду я тогда, решу один свой жилищный вопрос, коллега, — заспешил он. И добавил, кивая на дверь: — А этот седой шотландец — am I right, sir? — я полагаю, пришел к вам.

Этот Город всегда отличался тишиной и спокойствием. Не такой уж большой, не такой уж маленький. Старинные дома центральной части стряхивают с миниатюрных резных балкончиков и покатых крыш капли дождя, неслышно летящие на асфальт и головы горожан и приезжих, высыпавших из кафе на улицы. В такие моменты Этот город кажется невероятно насыщенным, наполненным, хотя на самом деле людей не становится больше. Они просто заметны лучше.

Двое из них — двупалый, который знал улицы Города лучше, чем линии на собственных ладонях, и мужчина в черном пальто, несколько минут назад метко названный случайным встречным «седым шотландцем». Как и все, кто выбежал встретить солнце, они смотрели на небо — как будто раньше никогда его не видели таким чистым.

— А ведь дождь длится так долго не в первый раз, — тихо сказал Городовед. — Почему тогда все так внимательно рассматривают небо, Доктор?

— Возможно, чувствуют что-то особое. Что-то, что осталось от ливня и от временного сдвига, который тот породил, — неуверенно ответил старик.

— Один профессор психологии, мой хороший знакомый, сказал бы, наверное, что людям вообще свойственно обращать усиленное внимание на нечто условно хорошее после чего-то условно плохого. Как думаете, он был бы прав?

Доктор нахмурился, покачал головой.

— Слишком много «бы». Не имею желания поддавать себя риску и давать точный ответ на такое количество неопределенности и предположений.

Городовед неразборчиво буркнул что-то в ответ. Оказалось, уже несколько минут они шли — неспешно шагали в сторону одной из параллельных улиц. Вот из вытяжки, расположенной у самого тротуара, подуло горячим воздухом. Почудилось лето. Кафе, спрятавшееся под личиной старинного почтового отделения, разрешило выйти наружу своим зазывалам, разодетым по моде ушедшего века. Чуть дальше, по ту сторону улицы, напротив вывески с грациозным рыжим котом, музыкант с длинными темными кудрями брынькал на гитаре Нирвану.

— Скажите, Док, — попросил Городовед, — последний вопрос. Вы все же вмешались?

— Дождь ваш закончился сам собой. И хотя я знаю, что послужило причиной такого его… влияния, — Доктор таинственно подмигнул, — рассказывать все равно уже не имеет смысла. Сейчас необходимо, чтобы все вернулись на круги своя. И перестали врезаться в прохожих по привычке! — он потер ушибленный незнакомцем локоть. — Знаете, и вам тоже нужно отдохнуть. Ваша жизнь теперь снова полностью ваша, друг мой. А мне пора.

Бесцеремонно бросив последнее заявление, как перчатку, Доктор пожал Городоведу руку, развернулся и заторопился туда, где улица, называемая Армянкой, кончалась солидным рестораном. Белая стремянка, которую приладили к его крыше, должна была упираться в небо, это было красивым, как изъяснялись критики и им подобные, «объектом искусства».

Однако вместо небосклона верхушка лестницы уперлась в предмет, больше всего похожий на полицейскую телефонную будку. Как в английских сериалах двадцатого века. Городовед мог бы поклясться, что не встречал новостей о создании подобного проекта. Но вдруг, но вдруг… «Подумаешь!» — решил он, пожал плечами и зашагал по улице вниз, а в ушах у него еще стоял некоторое время странный гул, доносившийся будто бы сзади — как если бы ключом провели по голой фортепианной струне.