Кое-что об одном из двенадцати способов применения меха (джен)

С тех пор, как вернулась магия, Перси Уизли искренне считал, что трудные времена прошли.

С тех самых пор, как Перси все-таки нашел своих девчонок-близняшек уснувшими в сундуке, окруженном чарами ненаходимости, он наивно полагал, что все страхи позади. Да, тогда это стоило шести часов поисков, сорванного совещания в кабинете министров, поднятого по тревоге Британского Аврората в полном составе и пары седых волос.

Как же жестоко ошибался Перси Уизли. Жизнь все время преподносила ему все новые и новые сюрпризы. И далеко не всегда они были приятные.

Перси помнил до мельчайших деталей день, когда вернулась магия. Да, то утро ничем не отличалось от череды предыдущих. Обыденных, суматошных и совершенно не магических. Да, они всем транспортным отделом, как и многие другие добровольцы, еще в начале недели приняли зелье Которое-Должно-Все-Починить. Но ничего не произошло. Ровным счетом ничего. Палочка по-прежнему оставалась сухим и бездушным куском дереве в руке. И Перси с этим уже почти смирился. Нет так нет. Не до того сейчас. И вот как раз перед обедом Одри, как большой груженый драгоценностями парусный корабль, медленно спускалась в столовую. И яркое солнце из окна смеялось рыжим отливом в ее каштановых волосах. И голубая с вышивкой кофточка, присланная какой-то дальней родственницей из Австралии, оттеняла белую мягкую кожу, розоватый оттенок щек, выпуклый, такой гордый в своей красоте живот. Перси смотрел на жену и все никак не мог поверить в свое счастье. Не мог понять, как маленькая, смущенная птичка киви вдруг решила поселиться у него в доме. Улыбнуться в ответ. А потом и вовсе превратилась в крутобокий, каштаново-золотистый бриг, надувший паруса и спешащий из дальних стран. С поистине невероятным грузом. И на какое-то ужасное мгновение, так уж упал хитрый свет из окна, Перси вдруг показалось, что его птичка сейчас споткнется и волшебный Бриг потерпит кораблекрушение. И он метнулся к Одри, понимая, что не успеет подхватить. И просто протянул руки вперед, к ней. И два прозрачных искрящихся потока устремились ей навстречу — обнять, поддержать, подхватить. И Одри рассмеялась, совсем по-девчоночьи, легко и беззаботно и положила ладони на голубоватые, под цвет ее кофточки, волны. И крутанулась, давая им себя оплести и обнять. А потом вдруг охнула и согнулась пополам, придерживая живот. Эхом охнул и Перси и, схватив жену в охапку и не думая больше ни о чем, аппарировал к Мунго. ОНО началось. Слава Мерлину, некоторые колдомедики тоже были в числе добровольцев, поэтому магия там уже частично работала.

Спустя пару часов тот же медовый свет лился в окна, а Перси сидел на кровати, и в нос ему лезли тонкие, искристые, шальные каштановые волосы. Твердый затылок Одри упирался прямо в грудину. И эта ощутимая тяжесть, а также два маленьких посапывающих бурундучка по бокам делали Перси абсолютно счастливым. И он просто вдыхал сладкий, нежный запах волос своей маленькой отважной жены. И краем глаза устало наблюдал за скачущими фиолетовыми зайцами, водяными птицами, белыми котами и красными жирафами, резвящимися вокруг них. Перси так перенервничал и устал, что решил просто не ломать себе голову над тем, кто явился создателем этого зоосада: он ли, довольная ли дремлющая жена или маленькие синхронно сопящие бурундуки. Просто пусть немного поскачут вокруг. Когда-нибудь и они устанут.

А теперь счастье потухло, скукожилось. Замерло предпоследним вздохом на губах.

«Вряд ли она доживет до лета», — вот что вынес консилиум лучших колдомедиков Англии и прилегающих к ним стран. Кингсли даже из Африки колдуна пригласил. Но и тот только растерянно развел руками: «Неизвестное, очень хитроумное проклятие. Магия тут бессильна. Мы можем лишь облегчить ее страдания».

После очередной порции зелий Одри отрешенно смотрела в окно. Замечая этот взгляд, легко угадывая прощание в нем, Перси чувствовал, что панический душащий ужас холодной костлявой лапой хватает его за горло. И быстро выходил из комнаты, аппарировал в какое-нибудь темное, скрытое от всех место. Лучше всего на чердак. И вот там он мог бить кулаками в стену, крушить в бессильной ярости все вокруг. И кричать. Магия бессильна. До лета не до… Звука не было. Совсем никакого звука. Наверное, если бы он появился — вылетели бы все стекла, полопались бы все жилы и кровь вытекла вместе с нечеловеческим, звериным в своей тоске криком. Но магия бессильна. И звука не было. Совсем.

И только в ушах настойчиво повторялось тихое «бум». Бум. Это мерзлая земля стучала о крышку гроба. До лета Одри не доживет.

Потом, наскоро залечив сбитые руки, Перси возвращался к ней в комнату. Пытался читать ей сказки. Или «Пророк», или новейший выпуск «Ведьмополитена». Или просто садился рядом, ощущая плечом ее слабое тепло, ее ускользающую, истончающуюся тяжесть. Она поднимала иногда на него уставший, полный грусти взгляд и тихо шептала:

— Девочки… Они будут грустить. Ты же будешь разговаривать с ними? Спрашивать, что у них на душе? Причесывать их и заплетать косички? Ну или хотя бы хвостики, да?

И в тихом шелесте слов Перси отчетливо различал прощание. Она так устала, что теперь уже рада будет уйти. Только бы все это закончилось.

Даже Орлан теперь не летал в парке. Он сидел, нахохлившись, в самом темном углу спальни. Как статуя, как страж. И время от времени бросал на Перси полные осуждения и ярости взгляды. Как будто обвинял Перси в бездействии. Но, если магия бессильна, что мог сделать Перси?

Когда Одри засыпала, Перси выходил проведать девочек. Маленьких шаловливых бурундучков. После возвращения магии министерство в благодарность за заслуги перед Отечеством выдало Перси спецразрешение на магическое расширение жилища, так что в доме стало больше места. Только к чему все это теперь?

Перси открыл дверь в детскую. Сидя на полу, его маленькие рыженькие бурундучки во что-то увлеченно играли. На удивление тихо. Нет, конечно, где-то краем сознания Перси понимал, что с ними происходило что-то странное. Быстрые и яростные перешептывания, пока никого из взрослых нет рядом. Преувеличенно невинный вид и ясные честные глаза, когда к ним подходил кто-то из старших. Наверное, было бы лучше, отправить их к бабушке Молли. Вон и Гермиона вызывалась взять отпуск и устроить им насыщенный отдых: сводить их в магловское кино, цирк и, кажется, еще зоопарк. Но Одри сказала, что хочет их слышать. И видеть. Неизвестно, как долго ей еще осталось. При этой мысли у Перси опять перехватило дыхание, и звериный страшный в своей беззвучности вой почти вырвался у него из груди. Равнодушное солнце заглядывало в окно, как будто укоряло: «Да, а теперь за девочками совершенно некому присмотреть». Иногда Перси хотелось замереть хотя бы в этой секунде, заморозить ее, в растопленный воск засунуть хотя бы это мгновение, пока она еще жива, пока они все еще вместе. А потом он вдруг думал, что скорей бы уже боль и болезнь оставили Одри. Отпустили бы его маленькую смешную птичку киви лететь в высокое небо, плача от прощания и смеясь от новых приветственных песен. Потому что Перси был уверен, что его птичке будет хорошо, куда бы она ни отправилась потом. Только вот как им тут жить дальше — он не знал.

Когда очередная холодная капля упала ему нос, Пух подумал, что определенно не любит дождь. Совсем-совсем не любит. Он сидел на этой остановке уже много часов. Или дней. Сказать было трудно. Все началось с того, что Кристоферу Робину надо было пойти к тете. Такие визиты были огорчительные и неприятные, и он попросил Пуха закрасить, нет, украсить, ну, что-то в этом роде. В смысле, побыть с ним. То есть пойти вместе к тете. Пух не мог бросить Кристофера Робина в столь затруднительном положении, и они отправились вместе. Проблема была в том, что, пригревшись в теплом темном кармане куртки, куда Кристофер Робин посадил его для удобства, Пух задремал. А проснулся от того, что холодная и очень мокрая вода обхватила его лапы. И спину. И даже живот. Наверное, уснув, Пух отяжелел во сне. Сова всегда утверждала, что спящий весит больше, чем дремлющий. Поэтому Пух и выпал из кармана. И теперь оставалось только ждать. Часы или дни. В любом случае, Кристофер Робин не мог забыть про своего медвежонка. Надо было только дождаться его.

* * *

У мамы в груди поселились острые иголки. Они тыкали там, и она становилась все тоньше, тоньше. Скоро она растает совсем.

У папы в глазах поселился холод. Он мешал ему видеть. Радоваться. Отделял его ледяной стеной от всего мира.

В доме поселилось нечто липкое, пахнущее болотом. Оно жило у родителей в спальне. Оно не давало маме встать с постели. Мешало Орлану летать.

Орлан теперь сердитый. Грязный. Все перья всклокочены. Он и не умывался вовсе.

Молли и Люси тоже могли не умываться. Теперь некому проследить. Острые иголки влезли в теплый дом и отодвинули всех друг от друга. В щели и зазоры между людьми просачивался холод. Пахло землей. И стучало в ушах: бух, бух. Поэтому Люси и Молли все время старались держаться за руки. Даже когда завтракали. Или чистили зубы или спали. Даже когда бегали.

Только на прогулке можно было немного забыть об этом липком. Оно болотно-серое. Ледяное. Заунывное. Неизвестно, как оно проникло в их жизнь. Через какую щель смогло просочиться. Щелка могла быть совсем маленькая. А теперь оно раздулось, распухло. И его уже не вытолкать никак. Пока оно не заберет кого-нибудь. Кажется, оно хотело забрать маму. Сегодня папа взял их погулять, пока мама спит. Она очень устала от своих иголок.

Папа смотрел на синее небо, голые, набухшие смешные черные деревья. На крючковатых ветках клочья прошлогодней листвы. Деревья тоже не умывались. Большая черная ворона, ссутулившись, сидела на покореженном суке и расколупывала еще не успевшую родиться почку. Но папа ничего этого не замечал.

Ладно, пока папа задумался, можно и побегать. Сегодня они ушли в самую дальнюю часть парка. Там, где за оградой ходили странно одетые люди. И стояло что-то такое большое. Стеклянное. Как-то раз, когда мама еще не болела, они гуляли вместе с дядей Роном, и тетя Гермиона сказала тогда, что это Астановка. Для тех, кто не умеет пользоваться каминами. Ужасно интересно было посмотреть, кто же не умеет пользоваться камином? Папа всегда говорил, что это очень просто. Магический транспорт доступен и безопасен.

Папа, конечно, не будет счастлив, если не найдет их. В прошлый раз он пригласил домой столько людей в красных мантиях. И все галдели, когда наконец-то нашли сундук. Кажется, это дядя Гарри о него споткнулся. Кто же виноват, что в сундуке было так тепло и мягко. И так сладко пахло приключениями? Они ведь и правда не знали, что он нина, нет, нену... в общем, что его нельзя найти, этот сундук. Папа тогда так испугался, что даже не ругался. Он вообще ничего не говорил. Просто обнял их обеих и стоял так молча посреди комнаты, навалившись на этот дурацкий сундук. И тогда дядя Гарри и все эти гости в красном незаметно куда-то исчезли. И осталась только мама. Она обняла их всех сразу. И гладила тоже сразу всех. И все время повторяла: «Я вас очень-очень люблю. Все теперь будет хорошо».

Неужели, мама ошиблась?

Но Астановка ведь прозрачная. Так что там папа совершенно точно их увидит. Если захочет. Так что — Молли и Люси все же рискнули, протиснулись между прутьями ограды и, весело топоча коричневыми лакированными ботинками, что подарила недавно тетя Гермиона, понеслись наперегонки к манящей стеклянной цели. Навстречу приключениям.

Сегодня, однако, им не повезло. На Астановке было совершенно пусто. Никаких приключений. Вообще никого. Наверное, все научились пользоваться каминами. И только в самом дальнем углу из вороха осенних листьев торчало что-то странное. Похожее на чрезвычайно грязную лапу чрезвычайно грязного медведя. Конечно, папа много раз говорил не трогать незнакомые объекты. Но ведь это не объект, да? Просто медведь. Коричневые веселые глаза посмотрели внимательно и тепло.

— Очень приятно, я — Пух, — проговорил чрезвычайно грязный медведь.

Девочки только озадаченно закивали в ответ. Затем Молли вежливо добавила:

— Будьте здоровы.

Она родилась на целых десять минут раньше, и потому в сложных или неожиданных ситуациях быстрее догадывалась, что следует всегда помнить о правилах приличия. И вежливости. Наверняка это распространялось даже на встреченных случайно медведей.

— А я Люси, — добавила младшая из близнецов и приветливо улыбнулась медведю.

— М-м-м, — ответил он.

И посмотрел очень выразительно. Явно на что-то намекая. Но девочки медвежьих намеков не понимали. Тогда ему пришлось сказать прямо:

— А у вас нет с собой случайно немного меда? Совсем-совсем немного?

— Нет, — озадаченно протянули девчонки. — Совсем-совсем нет.

— А жаль, — сказал медвежонок и смешно наморщил нос.

— Жаль — хором повторили за ним девчачьи голоса.

— А ты что — потерялся? — спросила вдруг Молли.

— Наверное. Я не знаю, — задумчиво ответил ей медвежонок. — А как чувствует себя тот, кто потерялся?

— Грустно, — уверенно заявила Люси. — Очень одиноко.

— Тогда, наверное да. Я потерялся, — печально опустил нос медвежонок.

— Дети, пора домой! — раздался папин призыв.

— Пошли тогда с нами, потом разберемся, — решительно заявила вечно командующая Молли. Они схватили очень грязного медвежонка за лапу и спрятали его между своих многочисленных кофточек и шарфиков. Папа последнее время совсем не смотрел, что они надевают на улицу.

Дома первым делом было решено ничего не говорить о находке папе, а медведя помыть. При мытье медвежонок очень бурно и мило отфыркивался и отплевывался, когда розово-желтая пена лезла ему на мордочку.

— Совсем-совсем не люблю мыться, — сделал вывод Пух.

К тому времени девочки уже поняли, что это его имя.

— Я тоже не люблю, но иногда приходится, — со вздохом умудренного жизненным опытом человека заметила Молли.

И они вздохнули еще раз, все втроем.

Помытому Пуху принесли мед и тысячу вопросов. Мед помог поднять настроение, а вот вопросы все только усложнили. Выяснилось, что Пух не знал своего адреса. Не помнил из него ни единого словечка.

— Поживешь пока с нами. Вдруг потом вспомнишь? — заключила Молли и утешительно похлопала медведя по спинке.

Так Пух и остался жить в их доме. Он часто сидел на подоконнике и смотрел на улицу. Иногда в этом смотрении к нему присоединялся и Орлан.

— Грр-крр, — задумчиво и грустно произносил орел.

— Угу, — соглашался с ним притихший мишка.

Уже в самый первый вечер девочки рассказали Пуху об иголках у мамы в груди. И с тех пор медвежонок ломал себе голову, как можно было бы им помочь. Ему все время казалось, что ответ где-то совсем близко. Стоит только немного сосреда... или сочетверг...точиться, хотя бы на секунду перестать скучать по Кристоферу Робину и тогда выход немедленно найдется. Острое и колючее. Колючее и острое… И...

— Я понял! — завопил Пух в один особенно дождливый день. — Понял! Все так просто!

— Тс-с! Ты чего расшумелся? — набросилась на него Молли. — Мы же договаривались — никакого шума в помещении!

— Ой, — только и мог выговорить пристыженный мишка.

— А что ты понял? — встряла любопытная Люси.

— Ну, иголки ведь острые — так? — немедленно забыв о смущении, принялся рассуждать Пух.

— Да, — согласились девочки.

— И они колются, — заметил Пух.

— Еще как, — грустно прошептали девчонки.

— А чтобы они не кололись — нужно положить на них что-то мягкое! — торжествующе закончил Пух.

В ответ на него уставились две пары зелено-голубых глаз. В них было столько надежды и еще больше недоумения, что медведю захотелось расплакаться. Ну почему он не такой умный, как Кролик или, скажем, Сова, и не может ничего объяснить толково!

— Что мы положим и, главное, как? — в отчаянье запротестовала нетерпеливая Молли.

— Мех, — выдохнул Пух. И, видя, что его по-прежнему не понимают, добавил: — Мой мех.

За этим утверждением последовало длительное молчание.

— У тебя нет меха. Ты — лысый, — печально констатировала Люси.

Это была чистая правда. От нежных объятий и поцелуев Кристофера Робина, от дорог Стоакрового леса, поиска полюса и других приключений мех медвежонка давно уже износился.

Молли только покачала головой, а Пух улыбнулся.

— Мех есть всегда, — сказал он. — Просто его не всем видно.

— Ты хочешь сказать, что весь покрыт невидимым мехом и на самом деле вместо этих побелевших залысин на тебе блестящий густой и черный мех, как у медведя? — теряя терпение, Молли уже практически кричала.

— Нет, — грустно выдохнул Пух. — Мех у меня внутри.

* * *

Хорошо, что мамина шкатулка для шитья всегда лежала на месте. С тех пор, как мама заболела, то липкое и холодное постепенно заняло весь дом, расположилось на каждом стуле, диване, заняло все шкафы. А поселившись, оно начало диктовать свои порядки. Папа, конечно, ничего не замечал. Ему было совершенно не до того. Он все смотрел на маму, как будто думал, что сможет удержать ее взглядом. А липкое хозяйничало между тем в буфете, обгрызая печенья бабушки Молли и пуская серой плесени в банки с вареньем. Пряча удобную одежду неизвестно куда. Перекрашивая шарфы и стены в уныло-серый, совершенно безнадежный цвет. И все-таки мамина шкатулка с шитьем всегда была на месте. Молли и Люси без труда раздобыли ее.

Операция по извлечению меха прошла намного труднее. Когда Молли вспорола острыми ножницами медвежью мягкую лапу, Люси вдруг вскрикнула от опалившей ее догадки.

— Тебе же больно!

— Ничего, — сказал медведь совершенно осипшим голосом.

Внутри лапы действительно оказался мех. Ткань износилась лишь снаружи, а внутри оставалась такой же ярко-рыжей и нежно-пушистой.

— Ух ты, — протянула восхищенная Молли. — Ты раньше весь был такой?

— Да, — тихо ответил Пух. — Только я уже мало что об этом помню.

Как и договаривались, девочки настригли мягкой шерсти, а потом Молли принялась зашивать медвежью лапу, а Люси гладила его по голове.

— Эх, ты, глупенький мой мишка, — ласково шептала она, а Пух думал, что эти слова удивительно напоминают ему о чем-то. Вспомнить бы еще, о чем. Может быть, если бы острая иголка перестала бы на мгновение втыкаться в его лапу, он бы и вспомнил, но как только Молли закончила шить, девчонки тут же вскочили и вдвоем побежали в спальню родителей. Им хотелось скорее увидеть мех в действии.

Мама спала тревожно и беспокойно. Между бровями на носу пролегла складка. Липкое и тут оставило свой след. А лучики в уголках глаз почти совсем растаяли. Неподалеку от мамы, свернувшись в кресле, спал отец. Усталость сморила его в самом неудобном положении. Уголки полуоткрытого рта были опущены. Грязные волосы упали на лицо. Папа тоже теперь совсем не умывался.

Яркая рыжая шерсть Пуха теплым огоньком лежала на ладони. Дарила надежду. Звала и поддерживала.

— Давай вместе, — едва слышно прошептала Молли, пихнув притихшую Люси в бок.

Они осторожно выпустили из ладошек мягкие золотистые шерстинки, осыпав мамину голову, лицо, белую, такую исхудавшую теперь шею и грудь. Несколько мучительных минут не происходило ровным счетом ничего, и отчаянье уже подкатывало к горлу, но тут девочки заметили, что шерстинки исчезают, впитываясь в мамину кожу. И там, где они впитались, пепельно-серый оттенок сменялся на розоватый. Вскоре мама задышала спокойнее. Ее лицо посвежело, а складка между бровей исчезла вовсе.

«Жаль, на папу уже нечего высыпать, — подумала Люси. — Ему бы тоже не повредила мягкая шерсть внутри».

Словно прочитав ее мысли, Молли прошептала ей на ухо:

— Он так обрадуется, что справится и сам. У Пуха не так уж много шерсти.

И вспомнив, что они оставили медвежонка одного, девочки быстро выбрались из спальни.

Перси тормошили, хватали за уши, щекотали в носу. Под ухом у него жужжали маленькие комарики, бесцеремонно пролезая в самый мозг.

— Папа! Немедленно вставай. Немедленно, ты слышишь? Нужна твоя помощь!

Что же это такое? Почему? Впервые с тех пор, как маленькая птичка киви перестала болеть, Перси Уизли смог спокойно заснуть. Консилиум целителей и даже тот самый африканский колдун, знакомец Кингсли, совершенно серьезно заявили, что Одри абсолютно здорова. Совершенно неизвестно, как, но она вылечилась. Сама. Во сне.

Перси проснулся тогда, разминая затекшую спину, пытаясь вытянуть сведенные судорогой затекшие длинные ноги. И даже не сразу заметил Одри. Она лежала на кровати, порозовевшая, бодрая, и веселыми шоколадными глазами наблюдала за ним.

— Ты что, вот так теперь и спишь в кресле? — спросила она. — Совсем я тебя запугала-замучила, да?

И она потянулась к нему, нежно улыбаясь. Оказавшись в мягких теплых объятиях, Перси почувствовал, что ее жар давно спал, а дыхание вновь чистое и ровное. И все же очень долго он не мог поверить своему счастью. Он не доверял своим ушам и глазам. Не давал себе расслабиться ни на секунду, пока консилиум не вынес свой окончательный вердикт. На задворках сознания опять отчаянно билась мысль: почему только у близняшек-бурундучков такой хитрый и довольный вид?

Решением этой загадки Перси решил заняться только когда как следует выспится. Но, видимо, это удастся сделать еще не скоро.

— Где мама? Что с ней? — в ужасе спросил он, едва только смог распрощаться с последними клочьями пушистого теплого сна.

Страх вновь обжигающей ледяной лавиной накрыл его с головой.

— Мама пирог печет, сливовый. Это нам нужна твоя помощь. Нам и вот еще ему.

Почти семь лет жизни с младшими мисс Уизли научили Перси одному правилу: лучше не сопротивляться, а сразу сделать то, что просят. Во первых, маленькие настырные бурундучки все равно добьются своего. А во-вторых, в ста двадцати случаях из ста они будут совершенно правы. Так что теперь он только глубоко вздохнул, окончательно попрощался со сладкой негой и решительно сел в кровати. Прямо на него внимательно смотрел изрядно потрёпанный плюшевый медведь. Было в его взгляде что-то подбадривающее. Как будто медведь всей душой одобрял Перси и тоже надеялся на помощь.

«Что-то я в женском обществе совсем сентиментальным становлюсь. Правильно Рон говорит, надо чаще встречаться», — подумал Перси, натягивая мантию и застегивая наглухо ворот.

Все таки не лето еще, и Мерлин знает, где именно нужна его помощь. Видя краем глаза пританцовывающих от нетерпения девчонок, и чуя поднимающийся из кухни сладкий сливовый запах, Перси не смог сдержать улыбку.

— Ну, что нужно сделать? — спросил он и немедленно оказался нос к носу с огрызком бумаги. На нем корявыми буквами было старательно выведено: «Графство Сассекс, Котчфорд фарм».

— Он потерялся, а мы нашли его. Потому что он..

— Ну, пап, ты не можешь собираться скорее? Нашли, но не знали, где он живет...

Две маленькие егозы пытались связно рассказать о произошедшем, одновременно перебивая и одергивая друг друга, как будто боялись сболтнуть лишнее.

— А сегодня случайно стали стирать ему штаны, а оттуда из кармана выпало вот это.

— Пап! Ну ты же видишь — этому медведю срочно нужно домой.

Получив согласие, и убедившись, что Перси окончательно встал, проснулся и готов к действиям, два рыжих бельчонка быстро поцеловали отца в щеки, обнияли напоследок медведя и вихрем унеслись на кухню. Маме тоже нужно помогать.

«Наверное, лучше не спрашивать, как они его нашли и с каких пор сами стирают игрушкам штаны, — размышлял Перси, все еще вытряхивая из ушей последние остатки сна и краем глаза разглядывая медвежонка. — В общем, эта игрушка вовсе не похожа на темный артефакт. Пусть у детей будут свои тайны».

Только вот почему у этого плюшевого старичка был такой вид, как будто он что-то знает? Нечто совершенно неизвестное самому Перси. Почему он так хитро улыбался? Что за кривой неумело подшитый шрам у него на лапе?

Аппарировав согласно полученным сведениям, Перси оказался где-то далеко за городом. Небольшой трехэтажный дом, увитый плющом, тонул в полудиком саду. Из затейливых крыш торчали каминные трубы.

«Явно тут маглы живут», — подумал Перси.

Потом, повинуясь странному порыву, вытащил незаметно палочку и быстро залечил шрам на лапе у медведя.

«Ну что ж, приятель, кажется, ты дома», — прошептал Перси, усаживая медвежонка на ступеньки крыльца.

Судя по довольному виду плюшевого старичка, адрес, указанный на бумажке, оказался совершенно правильным.