Чей-то конец, чье-то начало (джен)

Я часто его вспоминаю.

Он сидел на проржавевшем остове старого авто, глядя в землю, и на его волосы сыпался снег. У него была нашивка на рукаве куртки — цифра 7. Говорят, что это число приносит удачу. Наверное, не всем.

Он не видел меня, а может, притворялся, что не видит. Я пыталась отдышаться после долгого подъема на мост, респиратор сильно мешал, вот только без него дышать нельзя вовсе. Ядовитый воздух убивает не сразу, но противоядия нет. Медленно, месяцы, яд будет сковывать тело и лишать разума. Правда, большинство вдохнувших его умирают раньше, от обреченности. Находят способ.

Я хотела обойти его стороной — зачем беспокоить того, кто об этом не просит? — но он поднял голову. На его маске не было фильтра, сбоку ее покрывали трещины от удара чем-то тяжелым. Его взгляд… в тех глазах не было ничего. Он смотрел не на меня, а на жизнь, которой лишился. Его сердце остановится нескоро, но оно бьется в мертвеце.

Он беззвучно наблюдал за тем, как я огибаю скелеты техники, чтобы подойти. Я видела его впервые, не знала, через что он прошел, откуда родом, как оказался здесь… я не знала ничего, но почему-то мне было очень больно. Он слушал, как я молчу, и в его взгляде читалось: «Да, так получилось».

Честно ли было давать ему надежду? Имела ли я на это право? Не знаю. Но я протянула ему руку, и он ее принял.

Он не проронил ни слова, пока мы шли к укрытию. Как и следующие четыре дня. На пятый Дэнис убедил его, что за еду и кров полагается сказать хотя бы имя. «Семь», — ответил он тогда, а на следующее утро ушел. Дэн после этого корил себя за длинный язык и долго передо мной извинялся, а Щеголь посмеивался и радовался, что теперь нужно кормить на один рот меньше. «Подобрала, как щенка, — сказал он мне. — Что хорошего сделает твоя жалость? Он уже мертв, оставь его и думай лучше о живых».

Семь вернулся вечером, так же молча, как и ушел. Он принес с собой консервы. Столько, сколько мы не могли набрать и за год — магазины в городе давно были разорены. «Ты это украл?» — ошарашенно спросил тогда у него Дэн. Семь покачал головой и больше ничего не объяснял, но Щеголь с тех пор поглядывал на него с опаской и лишний раз старался плохого не говорить.

Помимо нас четверых в укрытии жила Сурэни. Ей было очень много лет, свои седые волосы она всегда аккуратно убирала под платок, двигалась плавно и неспешно, но все успевала. Благодаря Сурэни мы смогли остаться людьми в мире, где был всего один закон: выживает сильнейший. Она всегда находила нужные слова. Когда-то очень давно, до того, как воздух был отравлен, Сурэни работала в институте естественных наук. Ее лаборатория служила теперь нам убежищем. Она искала способ победить болезнь, но исследования раз за разом заходили в тупик. Семь часто приходил к ней, Сурэни гладила его по голове, улыбалась и непременно что-то рассказывала, долго, очень долго, пока он не засыпал.

Ей было очень много лет, и в конце концов ее время истекло. Семь стоял у могилы дольше всех. Кажется, он плакал.

После смерти Сурэни мы продолжили ее работу, но успехов не было, и Семь становилось хуже. Его болезнь прогрессировала медленно, от этого было тяжелей. Он начал терять зрение, мало ел, больше не выходил на улицу. Однажды он не смог встать с кровати.

Я проводила с ним много времени, держа за руку или просто сидя рядом. Мы молчали. Я не знала, что сказать. Он подолгу смотрел на меня, без надежды, без злости, ему просто было страшно остаться одному.

«Нам ничего не сделать, — сказал вполголоса Дэн, когда мы ушли за припасами. С Семью тогда остался Щеголь. — У меня сердце разрывается на него смотреть. Может, зря мы его мучаем? Может, лучше бы было…» Он не договорил. Но мы оба знали, что так было бы проще. Добить. Должно быть, об этом задумывался и Семь.

Я тогда спросила у Дэна, как он думает, что на это ответила бы Сурэни. Дэн грустно на меня посмотрел. «Она бы искала решение, до самого конца… но ее больше с нами нет, и мы оба знаем, что ничего не найдем». Он перевел взгляд на расчистившееся небо. «Весна. По-моему, хорошее время, чтобы уйти…» Я помню, как мне стало страшно от его слов.

Когда мы вернулись, Щеголь был один. На все вопросы он только злился, Дэну пришлось припереть его к стенке. «Ушел ваш молчун, ясно?! — взорвался Щеголь. Он кривился от досады, не понимал, почему мы так заботимся ни о ком. — Сам, встал и пошел! Ничего не слушал. В майке отправился, без маски. Что мне, бросать базу ради этого заморыша?!»

Мы нашли Семь недалеко от того места, где я видела его впервые. Он сидел на асфальте и улыбался. Из трещины у его ног робко пробивался зеленый стебель. «Растет, — прошептал он, когда мы подошли. — Само, даже без нас». Семь закрыл глаза, один из них был уже совсем мутным, глубоко вдохнул и начал говорить.

Он жил в литейном цеху на юго-восточной окраине города. Их было много, не меньше тридцати человек, целые семьи. Они распределили роли: охрана, дети, разведка, готовка… Он был в охране. У охранников было оружие. Кто-то из них заболел, но остальные об этом не знали, до тех самых пор, пока заболевший охранник не сошел с ума. Он стал стрелять по окнам. Семь не смог помешать, яд проник в цех и в него самого — спятивший сломал маску прикладом ружья.

Началась паника. «Они отобрали мое оружие», — бесцветным голосом сказал Семь. Охранника убили сразу же, а потом… «Я ушел».

Как раз из этого цеха Семь позднее принес нам консервы. Это их запасы. Живых он там не видел. «Если бы они были, не знаю, стал бы я возвращаться к вам».

Семь закусил губу и снова посмотрел на росток. «Наверное, я трус, раз сбежал». Он уперся руками в землю и с большим трудом поднялся на ноги, мне пришлось подставить плечо, чтобы он не упал. «Сурэни говорила, что иногда вещи рождаются заново, — он сделал паузу, чтобы вытереть выступившую на губах кровь. — Я хотел бы вернуться домой. Нужно… похоронить. Может быть, тогда они родятся снова. — Он посмотрел на Дэна, потом на меня. — Вы похороните меня, когда я умру?»

Семь прожил еще два месяца. Мы отнесли его к цеху, как он и просил. Сейчас его могила заросла пыреем. Остальные тоже. В городе снова начала появляться зелень. Щеголь как-то пошутил, что это и есть новая жизнь «Семерки».

Нам все реже встречаются другие выжившие, и все чаще у них тот же взгляд, что был у Семи. Мы теперь не зовем их к себе, потому что вентиляция перестала работать. От воздуха очень сложно прятаться вечно.

Мы встречаем новый год под открытым небом. В бокалах сладкое вино, которое хранила еще Сурэни. Она мечтала отметить им свое открытие, ну а мы отмечаем завершение жизней. Еще глоток, еще одна дерзкая шутка, вырывающийся облачками пара смех, ну а дальше…

Может, мы будем теми, чей конец станет новым началом. Прорастем травой или вернемся перелетными птицами, должны же они были где-то остаться. Мне нравится в это верить, как верили Семь и Сурэни. Хороший тост.