Мысли на уроке зельеварения (гет)

Ты меня не замечаешь или не хочешь замечать. Почему? Да просто считаешь себя не достойным внимания, а значит, зачем замечать мои взгляды, мимолетно брошенные улыбки, слишком сильно смятые края пергамента, когда я, в очередной раз выводя пером строчки, волнуюсь, что их прочтешь ты… Но ты не замечаешь…

Знаешь, я иногда, ну ладно, почти постоянно, мечтаю… о тебе… нас… Глупости, конечно. Вот и мечты у меня глупые. Представляешь, словно как-нибудь, когда я буду сидеть на берегу Хогвартского озера, ты не пройдешь мимо, а сядешь рядом. И мы вместе будем смотреть на переливы солнечных бликов. Ты помолчишь, а потом, не глядя на меня, будто случайно коснешься ладонью моей руки и скажешь спасибо. Я спрошу «за что?», а ты лишь слегка улыбнешься, лишь самыми уголками губ. И никакие, ты слышишь, никакие, как ты любишь говорить, пустоголовые гриффиндорцы нам не помешают. В этот раз Рон не будет летать вокруг меня на метле, а я, прячась за книжкой, делать вид, что читаю. И тогда ты спокойно сможешь подойти ко мне. Гарри не прибежит с очередным нерешенным домашним заданием, умоляя помочь, и у нас будет время помолчать.

Ну вот, я опять не услышала, что ты сказал, механически выводя ранее заученные строчки, а Рон снова заглядывает в мою тетрадь, не успев записать лекцию. Рон, добрый Рон.

Ты всегда смотришь на него с такой ненавистью, когда я рядом, и это дарит надежду. Очередную пустую надежду… а вдруг действительно, гуляя по Хогсмиду, я зайду в книжную лавку и встречу тебя. А ты на мой очередной вопрос не скривишь презрительно губы, а предложишь почитать интересную книгу. Надежда… надежда, которую ты безжалостно топчешь одним лишь безучастным взглядом, презрительной ухмылкой, отчужденностью.

Я так хочу быть особенной, особенной для тебя…

Я тешу себя иллюзиями, что за твоей холодностью скрывается пылкое сердце, что твоя ненависть лишь прорывающаяся наружу ревность, а свои чувства ты скрываешь из-за преподавательской этики. Наивная… Глупая, глупая мисс Грейнджер. Рисую себе прекрасные миры и сама же понимаю нелепость созданной реальности. А может, наши пути пересекутся после школы? Как знать…

Ты вновь задал вопрос, а класс молчит. И я тяну руку, снова, из года в год, смотрю на тебя и жду, когда ты меня заметишь. Ну вот я опять немного привстала, и нитяной узелок на школьной мантии зацепился за угол стула, да так сильно, что появилась дырка, а треск шва в звенящей тишине класса как набат.

— Что, мисс Грейнджер, так хочется ответить, что уже рвете на себе одежду? Смею вас уверить, на меня это не действует.

Сказано холодно, жестоко… Злой! Как же я тебя ненавижу в этот момент. Но сама же знаю, что уже к обеду прощу и эту обиду. Зачем ты меня обижаешь?! Я уверена, мы обижаем других, если нам самим больно, и некому утешить. Ведь ты одинок, я знаю, и очень, очень проницателен, так почему же не замечаешь меня? Ведь тех, кто нас любит, обидеть легче всего. Они… я беззащитна перед тобой со своей любовью. Хотя… какая к черту любовь, наверно, я тебя абсолютно не знаю и просто идеализирую. Сужу сквозь призму собственных ощущений, а ты другой: злой, бессердечный, жестокий. Наверно, ненавидеть тебя было бы проще, но зачем мне другая сторона медали? Я все равно буду думать о тебе, строить планы мести и лелеять злобу, которая лишь изничтожит меня, иссушит душу, выжжет дотла все светлое и доброе. Да и не могу я тебя не любить… И снова это слово — любовь…

А я уже давно покраснела от стыда и стиснула зубы, только бы не разреветься перед тобой. Сжимаю пальцами край стола и упрямо смотрю в пол.

— Сядьте, вас никто не спрашивал и не поднимал с места. Я не приветствую ваше желание в очередной раз блеснуть чужими мыслями. Хотя, если нет своих, что ж с вас взять?

Черт, все-таки слезы потекли по щекам. Вот он, твой любимый, Гермиона, наслаждайся нежностью речей, красотой фраз, возвышенностью комплиментов!

Я сажусь со все так же опущенной головой и не вижу твоего лица, наверно, с торжествующей усмешкой. Слезы падают на мантию, оставляя темные следы. Я не вижу, но чувствую, что Рон кипятится. Просто протягиваю руку и накрываю его ладонь своей, кажется, он понимает намек и успокаивается. Я не хочу терять баллы.

Наверно, это моя судьба — влюбляться в своих преподавателей. Надеюсь, после школы это пройдет…

Надеюсь и не хочу. Нет, я не мазохистка и хочу взаимной любви, но совсем отказаться никогда не смогу. Зачем жить без любви? Без радости, наполняющей сердце каждое утро, когда я вижу тебя за преподавательским столом живым и здоровым. И как смешно ты хмуришься на овсянку, словно, будь у тебя возможность снять с нее баллы, то ты не преминул бы этим воспользоваться. Так и слышу: двадцать баллов с овсянки за ваш пресный вид.

Я варю зелье, а на лице улыбка, когда я вспоминаю, как сегодня на завтраке ты, случайно пролив несколько капель кофе на скатерть, незаметно подвинул вазу с фруктами, пытаясь скрыть свой нечаянный промах, ну совсем как ребенок, не желающий быть уличенным в мелкой оплошности.

Зелье готово, а ты давно вернулся за свой стол, изредка наблюдая за процессом приготовления поверх книги, одним лишь взглядом восстанавливая дисциплину. Мне очень хочется узнать, о чем ты думаешь. Но я не ментальный маг, а если бы и была, что толку, ведь даже Волдеморт не мог пробиться сквозь твою защиту. Может быть, когда-нибудь ты мне сам все расскажешь. Мы будем вдвоем лежать на кровати, ты меня обнимешь, а потом, наклонившись, прикоснешься губами к моему животу, в котором будет расти наш ребенок. Ребенок… боже, Гермиона, какой ребенок? Ты сама еще не выросла! Усмехаюсь собственным мыслям…

Вот уже колокол возвестил конец урока. Сдавайте ваши образцы с зельями, слово в слово из урока в урок. И не надоедает тебе это повторять?

Иду к твоему столу, и меня слегка потряхивает. Ну зачем же так язвительно улыбаться, целенаправленно глядя на мою дыру на мантии? Дурак!

Урок подошел к концу, а ничего не изменилось. Я ухожу, а ты остаешься здесь. Гарри и Рон уже зовут, и я, торопливо собрав учебники, ухожу, не обернувшись. А зачем оборачиваться? Чтобы вновь столкнуться с твоим ледяным взглядом, провалиться в черноту и застыть на месте, пытаясь отыскать в ней искорки тепла и света? Может, чтобы опять услышать язвительный комментарий об отсутствии способностей?

И я ухожу, не оборачиваясь, потому что ты все равно меня не замечаешь, а скорее всего, просто не хочешь замечать. Так и буду жить в плену своих иллюзий, ведь тогда у меня остается надежда, что ты смотришь мне вслед...

Ты думаешь, я тебя не замечаю?

А стоит ли? Юная, светлая, наивная, еще не распустившийся бутон розы, который так легко сдавить в ладони, а меж пальцев будет течь ароматный сок.

С чего ты взяла, что я тебе нужен? Ответь. Считаешь, что первая любовь — это навсегда? Увы, девочка, все проходит, а питать твои напрасные надежды я не намерен. Я не рыцарь в сияющих доспехах, я грешник, погрязший во лжи и боли, и не ищу себе оправданий; мне не нужна жалость и спасение во имя любви. Благородство — порок, никому не нужный, ведущий лишь к смерти, поверь, я видел немало примеров: Лили, Сириус, Дамблдор… Зачем же тебе погружаться в черноту моей души в поисках света? Его там нет, и тебе свечой не стать. Я такой, какой есть, и не хочу меняться.

Ради тебя? Нет, моя маленькая девочка, я слишком долго живу в собственных кошмарах и не хочу пускать туда тебя.

Да, ты прошла войну, но блеск твоих глаз ярок, как прежде, смех звонок, а душа не очерствела. Да, были в твоей жизни потери, но, оплакав погибших, ты продолжила жить, ведь твои близкие рядом: родители, друзья — нелепые гриффиндорские мальчишки…

Прошедшая война забрала у меня все: любимую, возможную жизнь, надежды, последнего друга, чья смерть — дело моих рук. Я жил местью, а теперь долг уплачен, но я увяз в прошлых обидах и собственной желчи. Девочка моя, я тебе вовсе не нужен, и ты скоро сама это поймешь.

Не надо возводить меня на пьедестал, мне там не место. Магический мир не оценил моих потуг во имя добра, не простил совершенных ошибок, почему ты уверена, что у тебя получится? Мой мир так же темен, как и мои одежды, и не надо сверкать глазами, уверяя, что ты привнесешь в него яркость красок.

Да, я одинок, я знаю, но так спокойнее и мне, и всем, кто был со мной рядом. Зачем мне лишняя боль? В моей жизни ее было немало. Тяжело это признавать, но ты тоже когда-нибудь сделаешь мне больно, если я впущу тебя в свое сердце. Да и не место тебе там, на выжженной равнине потерянных мечтаний…

А ты? Ты разве сумеешь отогреть мою душу, маленькая Всезнайка? Я для тебя просто вызов по спасению сирых и убогих. Это не любовь. Ты еще слишком молода, чтобы разобраться в своих чувствах.

Только вот мне от этого не легче, ведь так хочется верить… верить тебе, твоим взглядам, смущенным невесомым улыбкам, легкому румянцу, когда ты смотришь на меня за обедом, восторгу случайной встречи. Как же хочется не из окна в коридоре смотреть, как ты читаешь в тени деревьев, а подойти и присесть рядом. Может, пора все изменить? Ведь через несколько месяцев ты покинешь Хогвартс, и больше не будет на моих уроках твоей поднятой руки, гордо вздернутого подбородка, тихого шепота подсказок однокурсникам. Ты растворишься во взрослом мире, и я потеряю твой след. Встретишь новую, уже настоящую любовь, может, даже выйдешь замуж за этого рыжего недоумка, который перестает на тебя пялиться только за обедом. Надеюсь, ты понимаешь, что еда ему дороже всего, даже тебя?

Ну, зачем ты опять тянешь руку? Нет, я не буду тебя спрашивать, я никогда не начислял и не буду начислять баллы Гриффиндору! Пора бы это понять…

Упрямая девчонка! Мне и так известно, что ты все знаешь! Как же меня порой достает такая самоуверенность. Да, я опять тебя осадил, вот только рыдать не надо! Мерлин, снова это рыжее недоразумение собирается высказаться о моей несправедливости.

− Вы с чем-то не согласны, мистер Уизли?

Вот так, теперь усмехнуться и вскинуть бровь. Умолкни, сопляк, без тебя тошно.

Как же мне осточертела эта жизнь! Ни семьи, ни дома, ни друзей. Ничего… Лишь знания и опыт, никому не нужный опыт. Репутация слишком сильная вещь, чтобы забыть о ней в одночасье. А предвзятость общества к людям, не вписавшимся в созданные им рамки, просто безгранична.

Ты готова пойти против друзей? Простить все мои грехи? Разделить мою боль? Сумеешь убедить семьи убитых мною людей в моем раскаянии? Уверена, что выдержишь и не сломаешься? Я в это не верю. Не пройдет и года, как ты сбежишь обратно в свой солнечный мир.

Ты еще многого не понимаешь. Стремишься к недостижимым идеалам, хочешь переделать мир… Лорд тоже хотел, только методы избрал не те. Но разве что-то изменилось с его падением? Поменялись нравы? Люди стали добрее? Черта с два! Ты еще так наивна, и не мне разбивать твои иллюзии, пусть это делает кто-то другой.

А вдруг у тебя и вправду получится встряхнуть этот бренный мир, и благодаря тебе он станет чуть светлее, чуть добрее, чуть радостнее. Может, и я стану чуть счастливее… Что скрывать, мне очень льстит твоя симпатия…

Вот ты уже успокоилась, и на губах играет улыбка. Иногда такая улыбка обращена и ко мне, порой игривая и всегда смущенная, если я отвечаю на твой взгляд. Еще б поменьше рядом с тобой крутились эти два оболтуса.

Милая моя девочка, как же я хочу и не могу подарить тебе счастье! Как хочу уберечь от этого жестокого мира и не могу! Сжимаю в бессилии страницы книги, невидяще глядя на строчки. Хочу сказать так много, но лишь сильнее скриплю зубами. Злюсь на тебя за твою глупую симпатию ко мне! Только почему же так хочется тебе верить, сжать в объятиях и не отпускать, но я разрушил достаточно жизней, чтобы в этот список попала и твоя.

И ты в очередной раз собираешь учебники и уходишь не оглядываясь. Почему ты никогда не оглядываешься? Чего боишься? Я каждый раз спорю сам с собой, что, если ты обернешься, я поверю в возможность своего счастья и скажу: «Мисс Грейнджер, задержитесь». Только ты никогда не оборачиваешься.

* * *

И я ухожу не оборачиваясь, потому что ты все равно меня не замечаешь или не хочешь замечать. Так и буду жить в плену своих иллюзий, ведь тогда у меня остается надежда, что ты смотришь мне вслед.

Но может, стоит обернуться и все-таки проверить, лишь сейчас, лишь только проверить.

− Мисс Грейнджер, задержитесь.

И я ухожу не оборачиваясь, потому что ты все равно меня не замечаешь или не хочешь замечать. Так и буду жить в плену своих иллюзий, ведь тогда у меня остается надежда, что ты смотришь мне вслед…

Но может, стоит обернуться и все-таки проверить, лишь сейчас, лишь только проверить…

"Даже не знаю, почему решила все записать. Никогда не вела дневник, но мне кажется, если я не выговорюсь хотя бы бумаге, то все произошедшее покажется чем-то нереальным, и в конце концов я просто поверю, что грезила на уроке.

Все перевернулось с ног на голову сегодня перед обедом. Одна фраза — и изменилось все.

"Мисс Грейнджер, задержитесь", — и у меня пересохло во рту, ладони вспотели, и я чуть не выронила сумку. Смешно вспоминать. Наверно со стороны это выглядело весьма комично, поскольку профессор Снейп усмехнулся и в очередной раз приподнял свою бровь. Так бы и сбрила ее нафиг! Хотя лохматая всезнайка, застывшая посреди кабинета зельеварения не в силах вымолвить ни слова, — та еще картина.

Я смогла лишь кивнуть, а потом, прочистив горло, обернулась к друзьям, стоящим в дверях кабинета, и сказала, что догоню их позже.

"Ну, вот", — мелькнуло тогда в голове. — "Вы одни, как ты и мечтала". Только в тот момент я ощутила не щемящее чувство в груди, а что-то вроде страха, а если совсем честно — просто запаниковала. И, видимо, это явственно читалось на моем лице, потому что профессор Снейп, вздохнув, отвернулся и, махнув рукой, велел убираться к своим дружкам. Кажется он произнес: "Идите, мисс Грейнджер, я передумал. Вряд ли разговоры помогут исправить Ваше поведение на уроках".

Не скажу точно, чего во мне после этой фразы было больше: злости, оттого что он так небрежно от меня отмахнулся, или облегчения, поскольку я опять могла вернуть контроль над собой. В конце концов злость взяла верх. Возможно, потому, что обида, возникшая из-за инцидента на уроке, еще не прошла, а может, открылись нанесенные в прошлом раны… Не важно. Все последующие действия, я считаю, были совершены мною в состоянии аффекта.

Как в моей руке оказалась книга, почему я ее кинула в спину профессора Снейпа, и зачем с моего языка сорвался крик: "Да как вы смеете?!" с довольно истерическими нотками, я не знаю и, честно говоря, уже не хочу знать. Это было наваждение. Праведный гнев переполнял меня. Слова лились помимо собственной воли.

— Да что с вами такое!? Я думала, после войны вы изменитесь, станете приветливее с людьми! Да, вам было сложно, но все закончилось, вы понимаете, закончилось! Надо жить дальше, а не цепляться за прошлое! Пора начать доверять людям!

Наверное, в следующий момент мне стоило испугаться, когда Снейп, сверкая глазами, подлетел ко мне, словно коршун к добыче, и схватил за горло. Стоило зажмуриться и попросить прощения, когда он, склонившись к моему лицу, прошипел: "Да что ты можешь знать, девчонка?!" Странно, что я так отчетливо все помню. Полагаю, это из-за шока. И скорее всего именно поэтому, вцепившись в шею профессора, я притянула его лицо ближе и прижалась губами к его изогнутому в гримасе рту.

До сих пор не верится, что смогла его поцеловать. Не знаю, сколько так простояла, прижимаясь к его губам, чувствуя их сладость. Профессор, неужели вы втихомолку поедаете конфеты перед уроком? Тогда понятно, почему у вас такие желтоватые зубы. Правда, это не существенно, ведь я стояла, наслаждаясь этим сладковатым привкусом, обнимая профессора за шею. На моей же хватка ослабилась, а потом его рука спустилась ниже, касаясь полушария груди. Сначала неуверенно, словно он боялся, что я оттолкну его. Мерлин, я понятия не имею, где набралась смелости. Может, все дело в любовном романе, позаимствованном мною у Лаванды и припрятанном под подушкой, а может, я просто очень долго ждала, но в ответ на ласку только сильнее прижалась к нему.

Я слегка отстранилась от его губ и поцеловала сначала в один уголок рта, потом в другой, наслаждаясь моментом. Глаза Северуса, боже все равно еще не могу его так называть... его глаза были закрыты, и мне не хочется даже думать, какие мысли в тот момент мелькали в его голове. Мне же стало страшно. Страшно, что меня отвергнут и жестоко высмеют. Но тут я оказалась в кольце мужских рук, и любимое лицо было так близко, что черные волосы касались моей щеки, чуть щекоча кожу.

— Что ты творишь?

Он все еще не открывал глаз, и я чувствовала, как бешено стучит его сердце.

— Целую вас, — такая глупая фраза, произнесенная шепотом. Сейчас мне кажется, что в ней была мольба. Последовавший поцелуй показался мне немного неловким, но он был в стократ лучше всех предыдущих, потому что меня целовал любимый человек. Не скажу, что искры замелькали в глазах или птицы запели — глупые аналогии. Мне чудилось, с этим поцелуем в меня вдохнули жизнь. Словно долгожданный глоток воздуха, когда выныриваешь из воды. Поцелуй стал ошеломительным. В висках стучала кровь, руки сами нащупывали пуговицы мантии и едва не отрывали их с мясом, пытаясь расстегнуть. Мне хотелось оказаться как можно ближе к нему, и одежда была досадной помехой. Я молилась. Молилась, чтобы он не останавливался. Молилась всем: Мерлину и Моргане, Богу и Аллаху, Земле и Небесам. И, благодарение Вселенной, была услышана.

Сейчас все представляется как будто смазанным. Жесткие курчавые волосы на его груди, от которых кончикам пальцев было щекотно. Влажный язык на соске и холод неотапливаемого класса. Так странно было узнать, насколько чувствительные у меня уши, и воспоминания о том, как он ласкал языком мочку, до сих пор разливают сладость по телу. Его рваные, в такт толчкам, вздохи и пальцы, впившиеся в бедро так сильно, что, наверное, останутся синяки. Но самое смешное — это заноза. Заноза в попе, которую он вытащил, а потом, зацеловывая ранку, сказал, что я заноза в его душе.

И я опоздала на обед. Вернее, пропустила. Пишу и улыбаюсь. Так боюсь поверить в свое счастье…"

Мужчина, державший пожелтевший лист пергамента, вздрогнул. Пальцы сильнее сжали послание из прошлого, а потом разгладили сгибы, не желая портить ставшую хрупкой от времени бумагу. Седые волосы, бывшие когда-то иссиня-черными, скрывали лицо старика, низко склонившегося над пергаментом. Лицо, по которому текли слезы. Он нашел этот листок среди вещей жены, женщины, подарившей ему прекрасного сына и много лет счастья. А сейчас её нет. Лишь эта давняя зарисовка былых чувств.

— Папа, нам пора, — раздалось от двери, и Северус, оставив листок так и лежать на столе, направился вслед за сыном в новую жизнь, уже без нее...