Тобиас (джен)

С утра небо затягивает тучами, на улице сгущаются плотные сумерки, а вечером с неба валит пушистый снег. Стоя на крыльце перед ужином, Тобиас, сам не зная зачем, смотрит в серую муть и смаргивает с ресниц влагу, удивляясь, что вода не превращается на лице в ледяную корку. Несмотря на холод, возвращаться в тепло гостиной не хочется.

Эйлин подходит неслышно, встает за спиной, дотрагивается до плеча. Касание легкое, почти невесомое, но взгляд острый, колкий. Чуть ли не впервые в жизни к нему приходит знание, что его жена — колдунья, да еще и не из последних. Он чувствует, что воздух вокруг нее наполнен магией.

— Как тебе кажется, он одумается? — неожиданно для себя с какой-то обреченностью, почти без вопроса произносит он. Тобиас, в общем-то, не собирался заводить с женой разговор о Северусе, обычно он щадил ее и никогда не был склонен добавлять проблем там, где их и так было достаточно, но слова вырываются сами собой. Эйлин пожимает плечами, по ее лицу невозможно понять, что она в действительности думает. Немного помолчав, со странной ухмылкой она произносит:

— Он определенно одумается, Тоби. Главное, чтобы к этому моменту не стало слишком поздно.

Он с горечью думает о том, что Северус даже не удосужился появиться лично. Последний раз Тобиас видел его в июне, после окончания школы. Тогда он даже не остался на ночь, лишь кратко сообщил, что хочет поступить в ученики к одному известному зельевару и больше не планирует появляться в Тупике прядильщиков. От него, слишком взрослого и чужого, веяло холодом.

Тобиас все же решается произнести то, что не дает ему покоя:

— Почему он сам-то не пришел, как ты думаешь?

Эйлин почти болезненно морщится, но голос ее звучит ровно:

— Потому, что отрекаться всегда тяжело. Письмом оно куда проще, особенно если пишешь высокопарную чушь, — немного помолчав, она словно бы через силу добавляет: — Он… вернется, когда поймет, во что ввязался.

Тобиас чувствует, что внутри все холодеет от нехорошего предчувствия. Не то чтобы он склонен к драматизации, но больно уж обреченно звучит голос жены. Очень хочется спросить, что она имеет в виду, но Эйлин продолжает сама.

— Война затронет весь магический мир, все давно к тому шло. Северус просто не разобрался, что ни одна из сторон в этой войне не вызывает доверия.

Следующие полтора года от Северуса нет никаких вестей. Эйлин несколько раз кратко сообщает, что тот жив, здоров и находится на свободе. Тобиас отчего-то точно знает, что связи с сыном она не поддерживает, но интересоваться тем, откуда она получает информацию, не решается. Эйлин очень хорошо умеет держать себя в руках; она ни разу не меняется в лице при упоминании сына, но Тобиас слишком хорошо изучил жену, чтобы понимать — ей больно. И никакими словами он не в состоянии облегчить эту боль. Жизнь протекает размеренно, слишком страшно в своей обыденности, по утрам Тобиас встает, идет на работу, к его возвращению дома всегда ждет теплый ужин. Снежная холодная зима сменяется промозглой весной. Весь март льют дожди, в апреле ударяют заморозки, так и не просохшая земля покрывается коркой льда. В мае становится тепло, зелень буйствует даже в их заштатном городишке, Тобиас почти начинает верить, что все каким-нибудь неведомым образом обойдется.

В мае Эйлин сообщает ему, что беременна, и впервые говорит о том, что оставаться в Британии опасно. Радость, заполнившая все его существо в первые минуты, сменяется страхом. К младенцу Тобиас не готов, но он старательно отгоняет от себя все мысли о сложностях, которые последуют за рождением ребенка, и пытается не думать, что Эйлин уже за сорок, что ему почти пятьдесят, что этот ребенок тоже может родиться волшебником. Эйлин что-то говорит, но, погрузившись в свои мысли, он ее почти не слушает. Уловить удается только несколько фраз в самом конце. Лицо жены бледно, губы сжаты, и говорит она словно бы через силу:

— Мы должны уехать, — с трудом повторяет она, — слишком опасно сейчас оставаться в Британии. Наш брак…

Голос ее подводит, и фразу она не заканчивает, отворачивается, обхватывает себя руками, словно ей вдруг становится холодно, долго пытается справиться с собой. Тобиас не склонен к сложным эмоциям, но именно сейчас впервые чувствует, что тишина в комнате нависает над ним словно могильная плита. Майское солнце ярко светит в окна их спальни, но ему вдруг кажется, что вокруг жены сгущается тьма. Он несколько раз быстро моргает, поводит шеей в попытке отогнать от себя неприятное предчувствие. Хочется обнять ее, защитить от всего, увезти на край света, сделать вид, что все снова хорошо, и забыть последние полтора года как страшный сон. Эйлин оборачивается, чтобы продолжить, и ему совсем не хочется слышать, что она ему скажет.

— Я отреклась от своего происхождения, — голос звучит надтреснуто, Тобиас видит, что губы жены дрожат, но глаза остаются сухими. — Целых пятнадцать лет мне казалось, что магический мир меня отпустил. Если про меня вспомнят сейчас… ничем хорошим это не закончится. Я не хочу потерять ни этого ребенка… ни тебя.

Тобиас говорит ей, что он должен подумать, хотя решение приходит к нему сразу же. Вся его натура противится этому решению, но он точно знает, что остаться в данном случае — правильно. Несколько дней все идет своим чередом, Эйлин ведет себя обычно, ничем не показывая, что ждет от него какого-либо решения. В один из вечеров, перед сном, когда они оба уже лежат в кровати, Тобиас обнимает жену, прижимает ее к себе, задумчиво гладит по животу. За те несколько дней, которые думал над сложившейся ситуацией, его решение не изменилось. Он целует Эйлин в макушку и тихо произносит:

— Я подумал и все решил. Мы никуда не поедем, Эйлин. Даже если человек… отрекся, у него всегда должно быть место, куда он может вернуться. Когда понимаешь, что поступил неправильно, очень важно иметь дом, в который ты можешь вернуться.

Он ненавидит высокопарные выражения, но по тому, как расслабляются закаменевшие плечи жены, понимает, что подобрал правильные слова. Эйлин поворачивается к нему, и в ее глазах Тобиас видит то, во что боялся поверить все предыдущие пятнадцать лет их брака. Теперь он точно знает — жена его любит, и все остальное становится неважным.

Беременность протекает тяжело, один раз Эйлин даже увозят в окружную больницу, но задержаться там надолго она отказывается. Вернувшись домой, она связывается с кем-то через камин. Тобиас, глядя на то, как она, поддерживая руками большой живот, с трудом опускается на колени перед камином, впервые в жизни задумывается о том, насколько же по-идиотски устроен весь этот чертов магический мир, если для того, чтобы быстро с кем-то связаться, нужно сунуть голову в камин.

У женщины, которую Эйлин представляет как свою сестру, худое нервное лицо, неприятная усмешка и черные круги под глазами. Тобиас отстраненно думает о том, что с момента их последней встречи она здорово изменилась. В ней больше нет ярости, да и жизни в холодных глазах не ощущается. С момента последней их встречи Мари заметно похудела, на молодом еще лице проступают глубокие морщины, а руки все время нервно теребят край мантии. Эйлин как-то обмолвилась, что сестра замужем за каким-то итальянским политиканом, при мысли об этом Тобиас со злорадством думает, что, судя по ее виду, жизнь у нее не сладкая.

Они с Эйлин о чем-то долго говорят в гостиной, Тобиас не прислушивается, улавливает только общую суть: дела идут плохо, муж Мари из тех, кто ненавидит таких, как его Эйлин, Мари устала от сквозящей в нем жестокости и все никак не может забеременеть. На следующий день Мари приносит несколько флаконов с зельями, Эйлин долго молчит, затем порывисто прижимает к себе сестру. Та не отстраняется.

В октябре Эйлин почти перестает вставать с постели. Тобиас берет на себя всю работу по дому, а по вечерам долго гладит жену по постоянно ноющей пояснице, массирует отекающие ноги, шепчет в поредевшие и истончившиеся волосы какие-то глупости и молит всех известных ему богов о том, чтобы все закончилось хорошо. Каждый вечер он с предвкушением заглядывает в темные глаза жены и каждый раз удовлетворенно видит там то самое, и это единственное, что греет ему душу.

Доктор из окружной больницы, которого Тобиас приглашает к жене, утешительных прогнозов не дает. Тот долго уговаривает Эйлин обратиться в их магическую больницу, но жена непреклонна. В ноябре она передает ему запечатанный магией пергамент, а затем говорит что-то о магических приворотах, любовных зельях и о том, что тогда, в год их первой встречи, ей очень нужны были гарантии. Впервые за все годы брака она произносит заветное «люблю». Тобиас выходит из спальни, громко хлопнув дверью. Смириться с тем, что все твои чувства не были настоящими, оказывается очень трудно, но в итоге у него получается. Больше они эту тему не поднимают, Тобиас все так же проводит вечера в комнате жены.

Когда в начале декабря у Эйлин начинаются схватки, он откуда-то точно знает, что его молитвы не помогли. Следующие два дня он проводит в холле больницы, категорически отказываясь сдвинуться с места, даже чтобы выпить воды. Когда ему сообщают о смерти жены, грудь сдавливает болью. Он не слушает, что говорит ему врач, звучат совершенно непонятные ему слова «гестоз», «отягощенная беременность», «пороки развития плода», «недоношенность», «интенсивная терапия», Тобиасу кажется, что чертов коновал лишь пытается оправдать свою беспомощность. С размаху он бьет его кулаком прямо по лицу. Из полицейского участка его выпускают на следующий день.

На то, чтобы забрать тело и организовать похороны, у него уходит еще два. Когда они с Мари стоят на кладбище у свежего холмика, с неба падают льдинки, ничуть не походящие на снег. Северус на похороны не является.

— Если бы он мог, то пришел бы, — туманно говорит Мари, устало потирая сухие глаза. Уточнить, что именно она имеет в виду, Тобиас не решается.

Тобиас не может находиться в пустом, застывшем доме. Ему не хочется разводить огонь, зажигать свет, готовить себе еду. Впервые за последние несколько лет он начинает пить, беспробудно, жестоко, бессмысленно, словно стараясь забыться насовсем, изредка выныривая из алкогольного марева только затем, чтобы дойти до ближайшей лавки и купить очередную порцию дешевого пойла. Сколько дней это продолжается, ему неизвестно.

В один из дней он видит над собой лицо Северуса, но в то, что это не галлюцинация, ему верится слабо. Северус глядит на его холодными, безжизненными глазами, его лицо кривится в неприятной усмешке, в руках — волшебная палочка. Тобиас хрипло смеется, а затем объясняет сыну, на чем именно он вертел всю их магию. Он хватает этого чужака за мантию, говорит долго, витиевато, старательно, упоминает в своей речи и любовные зелья, и традиции чистокровных волшебников, и всю их злосчастную бессмысленную войну, и самого Северуса, так не вовремя решившего, что он может вернуться.

В какой-то момент Тобиаса отбрасывает к камину магической волной, и он больно ударяется головой. На короткий миг его сознание отключается, поэтому, когда Северус приближается к нему и взмахивает палочкой, даже не успевает закрыться руками. Как ни странно, боли нет, рассудок постепенно проясняется, ругаться больше не хочется. Он слышит, как Северус произносит несколько слов на незнакомом ему языке, чувствует, как по тему проносится горячая волна, а затем видит, что на короткий миг от его кожи начинает исходить розовое свечение.

Северус отшатывается, глупо моргает, тыльной стороной руки, в которой зажата палочка, потирает лоб, берет со стола бутылку, делает несколько глотков, садится рядом, тяжело прислоняется спиной к камину и закрывает лицо руками.

— Ну? — грубо спрашивает его Тобиас, хотя ему все понятно и без слов. Северус выдыхает, снова трет лоб, молча кивает. За то время, что они не виделись, Северус сильно повзрослел, и если раньше в такой ситуации от него стоило бы ожидать как минимум криков о том, как ему все надоело, то сейчас он просто молчит.

— И когда это пройдет? — спокойно спрашивает Тобиас.

— Оно уже прошло, — так же спокойно отвечает ему сын.

Тобиас пытается ощутить в себе перемены, но внутри при мысли об Эйлин все так же разливается гулкая пустота. О том, почему со смертью жены ему не стало легче, он решает подумать потом. Северус поднимается, спрашивает:

— Что с ребенком?

Тобиас морщится, дергает шеей в попытке расслабить душащий его воротник. Отчего-то ему представляется красивая молодая девушка с палочкой в руке и такими же мертвыми глазами, как у Северуса.

«Ну уж нет, — зло и отчаянно думает он, — второго ребенка вам, ублюдкам, я не отдам».

— Погибла при родах, — говорит он.

Северус молча кивает и делает глоток из бутылки, затем, тяжело опираясь на каминную решетку, встает, идет к выходу.

— Я вышлю тебе денег через какое-то время, — не оборачиваясь, говорит он. — Не превращайся в развалину окончательно.

Тобиас думает, что на этом их разговор закончится, но в дверях Северус останавливается, долго молчит, и становится понятно, что сейчас в очередной раз будет сказано что-то непоправимое.

— Я не могу понять, зачем она это делала. Ведь ты любил бы ее и так.

— Теперь уже не у кого спросить, сын, — привычное обращение вырывается непроизвольно.

Северус странно всхлипывает, оборачиваясь; губы его кривятся, словно он собирается закричать или заплакать.

«Все же мал еще», — мысль режет болью.

Северус так ничего и не произносит.