Змея без яда (джен)

— Нет, — выдает тот, что сидит на троне, с хрипящим свистом. Элия, стоящая посреди зала, окруженная вакуумом из отчуждения и брезгливости (никто не будет мараться связями с тем, кто в немилости у безумного короля), и не ожидала другого ответа. Но все же не попросить, переступая через собственную гордость и давясь унижением, запихивая себе в глотку собственную дерзость, что жгла язык и губы, не могла. Дело было не в ней. Не в ее жизни и безопасности. Дело было в детях, и она бы с легким сердцем осталась в клетке Королевской Гавани, в этом адском чане, раскаленном добела, бурлящем и готовом взорваться в любой миг, если бы тех позволили увезти. Необязательно на Драконий камень, куда отбывала королева, будучи на сносях, вместе со своим младшим сыном. В любое другое безопасное место. Хорошо бы в Дорн, но об этом Элия даже не заикалась: это сочетание звуков, сорвавшееся с ее уст, с легкостью бы взбесило короля. Ее бы не тронули, по крайней мере, не причинили бы вред, фатальный настолько, что мог стать угрозой жизни. Но Элию тошнит от запаха горелой плоти, прокоптившей насквозь стены замка. Элия раскуривает дорнийские благовония в своих покоях, Элия с остервенением полощет рот лимонной водой, но тщетно — она никак не может отделаться от вкуса и запаха горелой гнили, преследующих ее даже во снах.

— Но дети, — предпринимает она еще одну попытку — отчаянную и обреченную на провал. Безумный старик захлебывается каркающим смехом. Придворные, пополам сумасшедшие, не поспешившие убраться подальше от коронованного безумца, и заложники, такие же, как она сама, жмутся к стенам: круг отчуждения становится все шире.

Война разворачивается за мили отсюда, где слышен рев военных барабанов и удары мечей? Нет, война, которую знает Элия, идет здесь, в этих залах, пропахших насквозь страхом и сожженной человеческой плотью.

— Что мне ты, дорнийская шлюха, — выплевывает король, в бешенстве сжимая подлокотники трона. Острые даже спустя две сотни лет лезвия расплавленных мечей вспарывают его кожу на руках, словно та пергамент. Король не замечает ни ранений, ни боли: его взгляд, пополам полный бешенства и брезгливости, прикован к ней, стоящей подле трона и просящей, но не желающей склонять головы. Элия же, замершая в ожидании приговора, который ей известен, и слов, которые звучали в ее сторону уже сотни раз, не может оторвать взгляда от карминовых бусин, скользящих вниз по железному трону. И думает о том, что как бы сладко было, если бы их было больше: они бы сталкивались, сбиваясь в гранатовые горсти, и стекали бы вниз, собираясь в густые багровые реки. Как бы было сладко, если бы расплавленные мечи поверженных врагов первого драконьего короля Вестероса вспороли черное, обугленное сердце его потомка.

— Ты хворая и хилая выбраковка, — глумится Эйерис, в народе уже прозванный безумным, — что мне толку от тебя, если ты выблюешь свои внутренности, едва-едва постояв на сквозняке. Разве твой Дорн, эти лживые змеи и предатели, придут они на помощь своему королю, если вместо их драгоценной принцессы у меня будет только ее труп? Сомневаюсь. Другое дело твои щенки — можно будет рассчитывать на сентиментальность.

Ясно. Она настолько ничтожна и бесполезна, что не представляет ценности сама по себе, без своих детей. Ей бы оскорбиться, взвыть от столь остро и глубоко раненной гордости, но Элия чувствует лишь страх: тот впивается острыми длинными когтями в ее сердце в стократ больнее.

— Они наследники, — почти что шепчет она, но шепот в месте, где все остальные проглотили свои голоса, вспарывает барабанные перепонки. — Их безопасность — это безопасность династии. Государственный интерес.

Эйерис хохочет, как будто она действительно сказала что-то убийственно смешное.

— Они дорнийские ублюдки, вот кто они, — слова вместо пощечин. Он никогда не отдавал приказов бить ее, хотя даже на коже его собственной драконьей королевы буйным цветом пестрели синяки: но Элия была столь хрупка. И столь же бесполезна. — А твоя старшая и вовсе бастардка, которую ты посмела притащить ко дворцу, — он никогда не произносит имени своей внучки, будто бы боясь тем самым оскорбить память жены и сестры Эйегона-завоевателя. — Они такие же наследники мне, как щенок Баратеонов, любимый внучок суки Рейель. И трона им не видать, как и ему. Скажи спасибо, что я не приказал их задушить в собственных колыбелях.

Он бы мог. Но тогда рядом еще был Рейегар, который не любил свою жену, но любил дочь и был смел достаточно, чтобы возражать сходящему с ума отцу. Но Рейегара больше нет рядом, он бьется в войне, которую развязал из-за своей любимой Лианны, и Элии остается только одно: быть смелой самой. И стоять насмерть.

— Мои настоящие наследники, — король, словно избалованный капризный ребенок, передразнивает ее, — отправятся с ее Величеством королевой на Драконий Камень.

— Уведите ее Высочество принцессу, — он издевается, швыряя ей в лицо ее титул, словно оскорбление, — в ее покои. И позаботьтесь о ее безопасности. Ее жизнь ценна для государства.

Ее безопасность подразумевает цепных псов, караулящих ее покои, и запертые снаружи двери.

Цепные псы, облаченные в белые доспехи из доблести и благородства, тянутся к ней, чтобы увести ее под руки из тронного зала. Словно пленницу. Элия шипит, словно ядовитая пустынная змея, вскидывая предостерегающе руки:

— Не сметь!

Она склоняется в неглубоком реверансе, лишь обозначении почтения, но в нем самом, перед троном:

— Ваше величество, благодарю за аудиенцию.

Она поворачивается спиной к королю, держа спину идеально прямо, как туго натянутая тетива, а голову, которую венчает диадема принцессы — высоко. Безумный король за ее спиной снова заходится смехом, почти что добродушным, будто она его любимая цирковая зверушка.

Элия идет к выходу из зала, и вокруг нее плотным кольцом сжимаются дворцовая стража и несколько королевских гвардейцев (какая честь!). Ее телохранители. Ее тюремщики.

«Непреклонные, несгибаемые, несдающиеся», — каждый дорниец знает девиз дома Мартеллов. Они такие и есть: что ее младший братец Оберин, что старший — Доран. Элия же редко чувствует себя хотя бы на треть соответствующей их девизу. Хрупкая и болезненная, не умеющая обращаться с оружием (впрочем, в Королевской Гавани вряд ли стребуют с принцессы биться на мечах): да даже непродолжительная поездка верхом отзывается долго после ломотой в теле. Она товар на дальней полке в лавке старьевщика, отчего-то приглянувшийся правящему дому Вестероса. Дома отчего-то радуются предложению принца, да даже ее придворные девицы вздыхают: замуж за Принца-Дракона. Элия же знает, что она запасной вариант из запасных, последняя в очереди достойных с жирной оговоркой. Не смогли Баратеоны привезти невесту валирийских корней из-за моря, поглотила морская пучина их корабль у самого побережья родного, дав увидеть напоследок свой замок на скалистом берегу. Не пришлась по вкусу девица Веларионов (долго пересуды ходили, отчего король себе в невестки взять родную свою кровь отказывается), что теперь фрейлиной Элии в Королевской Гавани назначена.

Кутается Элия в шаль, холодно ей этой зимой порой даже в Дорне. Смотрит, как укладываются в сундуки один за другим красные апельсины, специи да парадное оружие. Сворачивают девицы, шепчась друг с дружкой да на принцессу взгляды хитрые бросая, в рулоны шелк, расписанный сказочными узорами. Будет на ухо этим вечером ей Эшара, крепко в объятиях прижавшись, все сплетни последние полушепотом пересказывать.

Принц-Дракон или, как он просит ее тут же называть его, спустившись с корабля, — Рейегар -смотрит на нее с тоской во взгляде. Тоска эта никакого отношения к ней не имеет, понимает Элия после непродолжительного обмена любезностями, это просто принц такой: плотно окутанный тяжелой, почти чугунной меланхолией. Оставляют их наедине в тени апельсиновых деревьев, давая возможность узнать друг друга перед свадьбой. Могли бы и не оставлять: им с принцем предстоит многодневное плавание (Элия уже с ужасом представляет, как будет обессиленная и тошнотой измученная лежать в своей каюте, не находя в себе сил даже чтобы выйти на сервированный ужин с капитаном). Рейегар шагает по алее молча, изредка бросая взгляды на свою суженую. Элия же откровенно скучает, крутит на пальцах многочисленные кольца, нанизанные по несколько штук на каждый, да вспоминает все сплетни, которые ей приносили после в письмах заключенного согласия о браке. Говорили девицы ей, что принц красив, волосы его словно серебро. Соглашается Элия в мыслях: красив, не наврали. Говорили, что на арфе наследник драконий играет так, что бывалые вояки да рыцари слезу скупую пускает. Не слышала еще Элия пения его, но смотрит на тонкие изящные руки, за спиной в замок сцепленные, и видит пальцы не воина, а музыканта. Наконец принц останавливается и смотрит на Элию с грустью во взгляде. Думает Элия в этот момент, что его фиолетово-льдистым глазам так идет эта его личная тоска. Собирается Рейегар со словами, которыми так долго готовил для своей невесты, но Элия его опережает.

— Давайте будем верными друзьями, — протягивает она руку вперед, как равная равному.

Принц удивлен, но на рукопожатие отвечает без заминки. Дергаются уголки его губ в намеке на улыбку. «Которая, вероятно, ему очень идет», — на мгновение теряется Элия, но тут же берет себя в руки.

— Я знаю, что вы меня не любите, — продолжает она снова, невидимый на ее оливковой коже румянец горит на щеках. — И уверена, вы не питаете иллюзий о моих чувствах к вам. Я предпочитаю любить человека, а не сказочный образ, переходящий из уст в уста, — она замолкает, ожидая реакции на свои слова: не слишком ли дерзка она была? Доран бы покачал головой осуждающе на ее монолог, зато Оберин бы вставил пару острот в придачу и заметил резонно: она и сама по праву рождения — принцесса.

Элия ожидает чего угодно, но только не смеха: хохочет принц, утирая рукой выступившие на глазах слезы.

— Смотрю, — наконец, отсмеявшись, произносит принц, — вы все уже решили. Однако.

Он хочет ее подловить, но характер у Элии, в отличие от болезненного тела, выточен в песчаных бурях до остроты меча.

— Да, решила, — кивает она. — Но это вовсе не значит, что принятое решение не может измениться.

Рейегар кивает:

— Вы правы, моя принцесса.