Змея без яда (джен)

— Нет, — выдает тот, что сидит на троне, с хрипящим свистом. Элия, стоящая посреди зала, окруженная вакуумом из отчуждения и брезгливости (никто не будет мараться связями с тем, кто в немилости у безумного короля), и не ожидала другого ответа. Но все же не попросить, переступая через собственную гордость и давясь унижением, запихивая себе в глотку собственную дерзость, что жгла язык и губы, не могла. Дело было не в ней. Не в ее жизни и безопасности. Дело было в детях, и она бы с легким сердцем осталась в клетке Королевской Гавани, в этом адском чане, раскаленном добела, бурлящем и готовом взорваться в любой миг, если бы тех позволили увезти. Необязательно на Драконий камень, куда отбывала королева, будучи на сносях, вместе со своим младшим сыном. В любое другое безопасное место. Хорошо бы в Дорн, но об этом Элия даже не заикалась: это сочетание звуков, сорвавшееся с ее уст, с легкостью бы взбесило короля. Ее бы не тронули, по крайней мере, не причинили бы вред, фатальный настолько, что мог стать угрозой жизни. Но Элию тошнит от запаха горелой плоти, прокоптившей насквозь стены замка. Элия раскуривает дорнийские благовония в своих покоях, Элия с остервенением полощет рот лимонной водой, но тщетно — она никак не может отделаться от вкуса и запаха горелой гнили, преследующих ее даже во снах.

— Но дети, — предпринимает она еще одну попытку — отчаянную и обреченную на провал. Безумный старик захлебывается каркающим смехом. Придворные, пополам сумасшедшие, не поспешившие убраться подальше от коронованного безумца, и заложники, такие же, как она сама, жмутся к стенам: круг отчуждения становится все шире.

Война разворачивается за мили отсюда, где слышен рев военных барабанов и удары мечей? Нет, война, которую знает Элия, идет здесь, в этих залах, пропахших насквозь страхом и сожженной человеческой плотью.

— Что мне ты, дорнийская шлюха, — выплевывает король, в бешенстве сжимая подлокотники трона. Острые даже спустя две сотни лет лезвия расплавленных мечей вспарывают его кожу на руках, словно та пергамент. Король не замечает ни ранений, ни боли: его взгляд, пополам полный бешенства и брезгливости, прикован к ней, стоящей подле трона и просящей, но не желающей склонять головы. Элия же, замершая в ожидании приговора, который ей известен, и слов, которые звучали в ее сторону уже сотни раз, не может оторвать взгляда от карминовых бусин, скользящих вниз по железному трону. И думает о том, что как бы сладко было, если бы их было больше: они бы сталкивались, сбиваясь в гранатовые горсти, и стекали бы вниз, собираясь в густые багровые реки. Как бы было сладко, если бы расплавленные мечи поверженных врагов первого драконьего короля Вестероса вспороли черное, обугленное сердце его потомка.

— Ты хворая и хилая выбраковка, — глумится Эйерис, в народе уже прозванный безумным, — что мне толку от тебя, если ты выблюешь свои внутренности, едва-едва постояв на сквозняке. Разве твой Дорн, эти лживые змеи и предатели, придут они на помощь своему королю, если вместо их драгоценной принцессы у меня будет только ее труп? Сомневаюсь. Другое дело твои щенки — можно будет рассчитывать на сентиментальность.

Ясно. Она настолько ничтожна и бесполезна, что не представляет ценности сама по себе, без своих детей. Ей бы оскорбиться, взвыть от столь остро и глубоко раненной гордости, но Элия чувствует лишь страх: тот впивается острыми длинными когтями в ее сердце в стократ больнее.

— Они наследники, — почти что шепчет она, но шепот в месте, где все остальные проглотили свои голоса, вспарывает барабанные перепонки. — Их безопасность — это безопасность династии. Государственный интерес.

Эйерис хохочет, как будто она действительно сказала что-то убийственно смешное.

— Они дорнийские ублюдки, вот кто они, — слова вместо пощечин. Он никогда не отдавал приказов бить ее, хотя даже на коже его собственной драконьей королевы буйным цветом пестрели синяки: но Элия была столь хрупка. И столь же бесполезна. — А твоя старшая и вовсе бастардка, которую ты посмела притащить ко дворцу, — он никогда не произносит имени своей внучки, будто бы боясь тем самым оскорбить память жены и сестры Эйегона-завоевателя. — Они такие же наследники мне, как щенок Баратеонов, любимый внучок суки Рейель. И трона им не видать, как и ему. Скажи спасибо, что я не приказал их задушить в собственных колыбелях.

Он бы мог. Но тогда рядом еще был Рейегар, который не любил свою жену, но любил дочь и был смел достаточно, чтобы возражать сходящему с ума отцу. Но Рейегара больше нет рядом, он бьется в войне, которую развязал из-за своей любимой Лианны, и Элии остается только одно: быть смелой самой. И стоять насмерть.

— Мои настоящие наследники, — король, словно избалованный капризный ребенок, передразнивает ее, — отправятся с ее Величеством королевой на Драконий Камень.

— Уведите ее Высочество принцессу, — он издевается, швыряя ей в лицо ее титул, словно оскорбление, — в ее покои. И позаботьтесь о ее безопасности. Ее жизнь ценна для государства.

Ее безопасность подразумевает цепных псов, караулящих ее покои, и запертые снаружи двери.

Цепные псы, облаченные в белые доспехи из доблести и благородства, тянутся к ней, чтобы увести ее под руки из тронного зала. Словно пленницу. Элия шипит, словно ядовитая пустынная змея, вскидывая предостерегающе руки:

— Не сметь!

Она склоняется в неглубоком реверансе, лишь обозначении почтения, но в нем самом, перед троном:

— Ваше величество, благодарю за аудиенцию.

Она поворачивается спиной к королю, держа спину идеально прямо, как туго натянутая тетива, а голову, которую венчает диадема принцессы — высоко. Безумный король за ее спиной снова заходится смехом, почти что добродушным, будто она его любимая цирковая зверушка.

Элия идет к выходу из зала, и вокруг нее плотным кольцом сжимаются дворцовая стража и несколько королевских гвардейцев (какая честь!). Ее телохранители. Ее тюремщики.