Я был влюблён в вас (гет)

Он покинул свое тело. Безмолвный крик остался в едва заметном, последнем выдохе, и легкий пар среди ночного воздуха вырвался из его рта, когда вспышка зеленого света потухла. Вместе с ней погасла и жизнь в его теле: Ремус Люпин погиб.

Он четко осознал это, когда оказался в неизвестном тумане. Звуки битвы по-прежнему доносились до него, но они казались приглушенными: словно от очередного взрыва его присыпало землей и камнями, и Ремус никак не мог выбраться из-под завалов.

Но опасения слишком понятны и просты: он умер, не сумев пережить дуэль с чертовым пожирателем — кажется, его последним противником стал Антонин Долохов.

Люпин, стыдясь самого себя, прикрыл глаза на несколько секунд. Как нелепо и глупо: ведь он считал, что победит Долохова, и совершенно точно был уверен в превосходстве собственного опыта. Его наивность повлекла необратимые последствия: оплошность стоила ему жизни.

Ремус по-прежнему тяжело дышал, но, отстранив свои ладони от лица, вдруг понял — теперь ему не нужен воздух. Он делал это по привычке, хотя призраки не нуждаются в дыхании.

Горький тихий смех вырвался из его груди, и Люпин внимательнее рассмотрел руки, не сумевшие спасти его от смерти. Пыль покрыла пальцы, а под ногтями чернела грязь. Ремус разглядел свежие ссадины на костяшках и запекшуюся кровь, словно в битве он бился с кем-то вручную или расшибся при падении.

Боли никакой Люпин не чувствовал, лишь странное ощущение и потребность вернуться к тем, кто еще жив и борется за победу светлой стороны в проклятой войне.

Он быстро догадался, что волшебная палочка осталась где-то позади него. Ремус растерянно огляделся по сторонам: туман стал проясняться. Заметив очертания большого замка прямо перед собой, он вспомнил, что боролся с Долоховым на улице, возле моста у восточных ворот.

Звуки битвы стихали, но чьи-то крики до сих пор доносились до Люпина. Незамедлительно он двинулся внутрь замка, где, как он помнил, шла ожесточенная борьба.

«Я должен найти их», — нестерпимым стало желание увидеть тех, ради кого шла эта битва, поэтому Ремус, слегка покачиваясь, двинулся вперед, к замку.

Он пересек внутренний двор, не успевая осмотреться, потому что туман все еще обволакивал окрестности, не давая разглядеть разрушенный мост. Где-то недалеко, позади него, шумела Гремучая ива — ее возмущенные скрипы Ремус легко узнал даже сейчас.

Добравшись до входа в замок, Люпин медленно переступил через обвалившиеся камни и разрушенные статуи рыцарей в доспехах. Пыль внутри еще не успела осесть, и туман стал практически ощутим руками — или, возможно, воздух был наполнен душами тех людей, что также, как и Ремус, оставили тело и пытались понять, куда им двигаться дальше. Но он знал, что ему нужно делать.

Он двинулся в сторону лестницы и Большого зала — почему-то его тянуло именно туда. Ремус, приближаясь к месту своего назначения, отчетливо понимал, кого ему необходимо найти.

* * *

Летним вечером в парке было, как обычно, много народу. Собирался дождь, и пусть до отдыхающих в парке доносились отдаленные, пока еще тихие раскаты грома, никто не торопился уходить с травы или раскрывать зонты.

Ремус поторопился и нырнул среди густых деревьев, чтобы сократить дорогу — аппарировать в парке опасно, и следовало скорее выйти за его пределы. Он поднял голову и вдруг заметил нечто знакомое в хрупкой фигурке, сидевшей на ближайшей скамейке.

— Гермиона? — позвал Ремус, когда, подойдя чуть ближе, он узнал ее.

Она подняла голову — спустя секунду озадаченное выражение лица рассеялось, а на губах мелькнула улыбка.

— Ремус! — радостно воскликнула она и, встав, одарила его быстрым приветственным объятием.

Они присели на скамейку обратно.

— Ты здесь одна? — спросил Ремус, оглянувшись.

— Нет, с родителями. Они отошли за мороженым, — пояснила Гермиона, и улыбка на ее лице быстро поникла, словно она была чем-то расстроена.

Она взглянула на Люпина, и некоторое время они рассматривали друг друга. Гермиона не ожидала увидеть Ремуса в лондонском парке и мысленно обрадовалась приятной встрече. Он же, словно получив соломинку, за которую можно было спастись, вглядывался в ее глаза: небольшие карие омуты, ставшие для него такими желанными в последнее время. Он намеренно не искал с ней встреч и не показывал заинтересованность и неумение вовремя отводить от нее взгляд. Ремус вздохнул, выныривая из глубин, где его уносило сильным течением: в воздухе пахло дождем.

— Время неспокойное, нам всем нужно быть осторожнее. Поэтому я спросил.

Она кивнула с легкой усмешкой.

— Да, и я уже пожалела, что мы пришли сюда без маскирующих чар. Не могу перестать волноваться, — объяснила она, как-то неопределенно пожав плечами, — но я так хотела дать нам этот вечер: побыть втроем и отдохнуть, как раньше.

Вздох Гермионы показался Люпину каким-то рваным, и он понял, что на самом деле ее настроение было совсем не беззаботным. Люпин не успел продолжить эту мысль в голове, как Гермиона спросила:

— Как ты, Рем? — она рассматривала его задумчивое лицо и про себя удивлялась: несмотря на морщинки и пару шрамов, пересекающих его скулу, он казался моложе своих лет. А если на его губах появлялась улыбка, то Люпин становился похожим на юного мальчишку. — Мы ведь не встречались после похорон Дамблдора.

Ремус поджал губы, а затем ответил тихим голосом:

— Да, ты права. Дамблдора уже нет, но я до сих пор выполняю работу, порученную им. Да и здесь я по делам Ордена.

— Кто сейчас главный?

— Грозный глаз, — ответил он, едва задумавшись. — Я и Кинсгли Бруствер на подхвате. У всех много работы. А впереди маячит совершеннолетие Гарри...

Люпин быстро огляделся по сторонам, проверяя, не следит ли кто за ними, но продолжать рассказ все равно не стал — слишком опасно раскрывать детали планируемой операции. Гермиона взглянула за его плечо, а затем вновь посмотрела Люпину в серо-зеленые глаза, казавшиеся в свете начинающегося вечера и пасмурного неба особенно яркими.

Ремус перехватил ее взгляд и вдруг улыбнулся; на мгновение Гермионе показалось, что он был смущен ее внимательностью, и, чтобы не смутиться самой, слегка опустила голову. Возможно, ей лишь показалось — к тому же, рядом с ним она всегда чувствовала себя спокойно и уверенно. Вот и сейчас волнение от времяпрепровождения с родителями растаяло в воздухе, и Гермиона почти забыла, что Люпину надо спешить.

— Мы же увидимся там, верно? — уточнила она, даже не предполагая, что у него нет выбора. Конечно, он приложит все усилия, чтобы увидеться с ней: операция не из простых, а участие близких друзей Гарри будет необходимо.

— Ты вроде боишься летать на метле? — спросил Ремус, а Гермиона удивленно подняла брови: подобного вопроса она не ожидала.

— Да, не люблю метлы, — она кивнула и усмехнулась, — повезло же мне с друзьями, обожающими квиддич!

«Определенно, фестрал. А они не жалуют оборотней, очень жаль!» — пронеслось у него в голове в тот момент.

— Почему ты спросил? — уточнила она, а в памяти всплыли их вечера в особняке Сириуса, которые были наполнены интересными диалогами, философскими рассуждениями и шутками, понятными лишь им двоим. На ее сердце становилось теплее от воспоминаний, но признаться в этом бывшему профессору она бы не посмела.

— Не забивай себе голову, — во взгляде Люпина она отчетливо заметила всплеск озорных огоньков, — лучше наслаждайся пикником с родителями.

— Хорошо.

Гермиона снова улыбнулась ему, и Ремус в очередной раз понял, что не справляется с течением, а его маленькая лодка опять тонет в ее глазах. Он решил взглянуть на часы.

— Мне пора идти, — он встал, пытаясь замять неловкость, которую испытывал, когда Гермиона смотрела на Ремуса так, будто его чувства были написаны на его лице.

Но Гермиона не умела читать по лицу: блеск в глазах и иногда дрожащая улыбка ни о чем ей не говорили. Она жила разумом и внутренним голосом — правдивым и очень критичным, хотя и безапелляционно умолкающим при встречах с Люпином: с ним она не успевала ничего продумать на шаг вперед и просто была собой.

— До встречи, — внутренний голос по-прежнему молчал, и она интуитивно подалась вперед, чтобы вновь обнять его. Ремус деликатно и всего лишь на пару секунд сжал ее в объятии, а затем нежно провел тыльной стороной руки по распущенным волосам.

Он улыбнулся ей снова, а затем ушел. Гермиона проводила Люпина взглядом, а потом отвлеклась на родителей — те вернулись от киоска с мороженым.

Ремус позволил себе замедлить шаг, когда отошел достаточно далеко от Гермионы. Он поднес руку к лицу, а затем медленно вдохнул еще оставшийся на коже цветочно-пряный аромат, создающий иллюзию ее присутствия совсем рядом с ним. Он шагнул за каменную колонну беседки в пустынной и заросшей части парка и аппарировал. Сразу после того, как Ремус исчез, на землю и теплый асфальт упали первые капли дождя.

* * *

Выйдя из-за поворота, он замер: двери Большого зала возвышались совсем рядом, но взгляд Люпина остановился на трех фигурах, что застыли перед входом в зал. Он безошибочно определил в них Гарри, Рона и Гермиону, и на лице Люпина появилось облегчение от того, что они были живы.

Скорбное молчание связалось в тугой узел под потолком: все четверо — трое живых и один мертвец — знали, что ждет их внутри.

Ремус поднял руку, чтобы подойти и попробовать прикоснуться, но Гарри решительно двинулся вперед, а секунду спустя и Рон, разглядев в зале свою семью, бросился в Большой зал. На несколько секунд Гермиона осталась одна: плечи содрогнулись, и до Ремуса донесся ее полувздох-полувсхлип.

Больше всего Ремусу хотелось поддержать Гермиону: подхватить за руку и не дать упасть. Увиденные Гермионой стройные ряды погибших мешали дышать — он отчетливо это ощутил, наблюдая за ней. Такой хрупкой, настоящей, живой; доброй и честной, справедливой и эмоциональной — Гермионой, в которую он был влюблен.

Ремус не знал, умеют ли призраки плакать, но что-то, похожее на слезы, скатилось по его щекам, когда он смотрел на храбрившуюся девочку — та придавала ему силы в самые темные времена. Ремус очень хотел подарить надежду и ей, но перед входом в зал, где лежали пятьдесят два мертвеца, это становилось невозможно.

Гермиона распрямила плечи и зашла внутрь, а Люпин последовал за ней, отбивая в мыслях лишь один ритм: признания, которого она никогда и не услышит, и теперь уже не только потому, что он считал себя трусом и обреченным на несчастную жизнь человеком. Нити возможностей оборвались в эту ночь, и если он не найдет способ поведать каким-то образом о своих чувствах, его похоронят вместе с ними.

Он наблюдал, как Гермиона обнимает друзей, глотая слезы при виде тела Фреда Уизли и Рона, склонившегося над братом в рыданиях. Она закрывает лицо руками, боясь оглядеться по сторонам, и Люпин чувствует ее страх как собственный, и тоже не решается посмотреть чуть дальше.

Гермиона оборачивается и уже спустя секунду проходит совсем рядом с ним: Ремус вытягивает руку, но лишь два сгустка энергии сталкиваются в том месте, где должны встретиться их ладони. Это причиняет ему нестерпимую боль, и Люпин зажимает руку в кулак, а затем, переборов страх, идет за ней.

Долго идти не пришлось: она уже остановилась. Сначала Ремус взглянул себе под ноги и в отчаянии покачал головой, заметив на полу Нимфадору Тонкс.

Бедная девочка, она тоже не пережила сегодняшней битвы! Такая талантливая и сильная, ее смерть не могла стать случайной или, как в случае с Люпином, от простой невнимательности или усталости. Тонкс наверняка боролась до конца — отчаянно, играючи и уверенно, но, к сожалению, кто-то оказался сильнее, чем она.

Дора нравилась Ремусу. Они иногда общались после собраний Ордена или во время общих операций: ее забавные реплики всегда умело заполняли напряженную тишину веселили его. Люпину даже иногда казалось, что Тонкс обращает на него слишком много внимания, но он, как обычно, отмахивался от интуиции, не веря в возможность счастья для самого себя. Возможно, зря? Они могли бы выжить в этой битве, если бы сплотились и действовали как одно целое; или погибли вдвоем и сейчас лежали рядом, держась за руки. Возможно, ему было бы не так страшно и одиноко умирать. Но правда накрывала его, словно тяжелое одеяло, и под давлением собственных мыслей Ремус вновь приблизился к Гермионе.

Первые мгновения он старался отвести взгляд и не смотреть на себя. Он посмотрел на Гермиону, и его вновь наполнило отчаяние. Она стояла, зажимая рот рукой, и едва заметно качала головой, не веря в то, что видела: на полу лежал, сложив пальцы вместе, Ремус Люпин.

Его мир опять пошатнулся, и он ощутил себя моряком, попавшим в сильный шторм: лодка качалась из стороны в сторону и обещала вскоре перевернуться. Раскатами грома в его сердце звучали слова, бережно хранимые уже несколько лет, но сейчас не имевшие для них обоих никакого значения.

Гермиона тяжело дышала и не могла остановить слезы, а затем опустилась на колени.

— Ох, Рем, — сдавленно прошептала она, и ее тихий возглас, полный боли за погибшего, никем не был услышан, кроме него самого.

Люпин опустился рядом: не было нужды смотреть на себя, но вот в ее глазах он находил гораздо большее, чем мог почувствовать сейчас, после смерти.

Жизнь и преданность — вот что видел Ремус в слезах дрожавшей Гермионы. Она ласково дотронулась до его пальцев рукой, а ощутив, что его тело было еще теплым, снова не смогла сдержать слез. Соленые капли упали на пыльный пиджак Люпина, а затем скатились оттуда на грязный каменный пол.

Ремус поднял голову, когда почувствовал прикосновение Гермионы. Это казалось волшебством: он ощутил, как она сжала его пальцы, и как тряслась ее рука. Ему хотелось перехватить ее ладонь, прижать к своей груди, но он не мог. Ремус ловил лишь отголоски зыбкой связи, что установилась между ним и его телом, и продолжал рассматривать склонившуюся над ним Гермиону.

— Не плачь обо мне, — хотел попросить ее Люпин, но его шепот никто не услышал.

Гермиона, словно внимая совету призрака, подняла ладони к лицу, чтобы вытереть слезы. Ремус, тем временем, находился рядом с нею и старался запомнить ее образ и движения, даже не зная, зачем ему это нужно. Но вдруг, раз он оказался после смерти здесь, впереди его ждет еще что-нибудь? Тогда воспоминания о той, которую он любил, помогут ему пройти любой путь, куда бы тот ни вел.

Почти смирившись со своей гибелью, Люпин вдруг увидел себя вновь: безжизненный, помятый и словно постаревший на десяток лет, он все еще лежал на полу. Ремус не сразу узнал в погибшем себя, а оттого на него накатили чувства обиды и злости. Как же он не поборолся за жизнь? Как он предал все, ради чего еще стоило жить в этом мире? Как, в конце концов, он завел свою лодку туда, откуда не выбраться, и даже не попытался во время последней дуэли осознать, за что — и за кого! — он должен был выплыть из бездны?

* * *

Вне всякого сомнения, он распознал в себе чувства к ней уже давно. По мнению Ремуса, это произошло тогда, когда они жили вместе на площади Гриммо в доме Сириуса, перед ее пятым курсом.

Они часто сталкивались в коридорах, когда Гермиона с Гарри и остальными слонялись по дому и помогали с уборкой или во время шумных ужинов в небольшой кухне, где собирались все жители особняка. Иногда он заставал ее в библиотеке, когда случайно заходил туда за нужной литературой. Они понимающе переглядывались, а через какое-то время уже обсуждали ранние издания профессора Виндиктуса Виридиана о заклинаниях и маггловскую философию — прямо среди стеллажей с книгами, совершенно забыв про время.

Однажды она легко и беззаботно рассмеялась его шутке, и Ремуса поразило ошеломляющее открытие. Он уже не мог не тянуться к ней, словно мотылек к свету — на звук смеха, легкий румянец и рассыпанные по плечам волосы, так некстати имеющие очень привлекательный для него аромат. Ее яркий ум и необычное мышление покорили его еще в Хогвартсе, но с годами Гермиона становилась прекраснее. Ремус успел не раз пожалеть, что вообще позволил себе обратить на нее внимание.

Однажды вечером он застукал ее на кухне в одиночестве, и после той встречи разговоры за чашкой чая не раз повторялись. Сириус иногда заглядывал около полуночи в подвал и даже позволил себе отпустить пару шуток, но и юмор Блэка не смог удержать Люпина от бессонницы с удивительными карими глазами.

— Тебе помочь? — однажды спросил Ремус, с усмешкой наблюдая за тем, как Гермиона пытается достать что-то с верхней полки кухонного шкафа. Она, переглянувшись с ним, все же умудрилась достать нужную банку, одновременно с этим качнувшись в сторону. Люпин успел подхватить Гермиону за руки прежде, чем она упадет.

— Я же предложил помочь, — с укором сказал он, сжимая в руках ее ладони и знакомую банку.

— Хочешь? — с улыбкой спросила она. — Я хотела чай, но заметила в шкафу какао.

Они спустились, и Гермиона уже потянулась за сахарницей, когда Люпин тихо рассмеялся:

— Это я поставил туда какао, потому что никто его больше не пьет, — пояснил он, — Спасибо.

Она хитро посмотрела на него, а затем предложила кружку: в мимолетном сплетении пальцев вокруг горячей чашки оба ощутили нечто странное и, немного смутившись, уселись за стол. Привычного долгого разговора отчего-то не получилось: они пили какао в уютной вечерней тишине, изредка переглядываясь, и Ремус провожал Гермиону наверх с удивительным предчувствием того, что уснет он быстро и крепко — так оно и случилось.

Но все же, самым любимым и бережно хранимым в памяти временем стали моменты, когда они вдвоем сидели у камина в дождливые августовские вечера. Гермиона в течение нескольких дней расспрашивала Люпина об особенностях ликантропии и его превращений. Каждое интервью длилось не меньше двух часов, и она усердно делала заметки в тетради, словно собиралась в новом учебном году написать, по меньшей мере, диссертацию.

— И все же странно, согласись, что ты не тронул нас с Гарри в лесу, когда...

— Я мало что помню о той ночи, — Ремус развел ладони в стороны. — Вас спасла случайность: Клювокрыл оказался рядом и отвлек меня.

— Нет, — она упрямо качала головой, — волк уже отвернулся и хотел уйти прочь. И только потом Клювик встал на нашу защиту.

Люпин лишь пожал плечами, а затем вновь откинулся в кресле и уставился в пыльный потолок гостиной.

— Я тоже думал об этом, Гермиона, — протянул он, — но эти события остались в прошлом, и разгадка перестала иметь для меня значение.

Когда он вновь посмотрел на нее, то заметил проблеск надежды в ее задумчивом взгляде, словно сама Гермиона разгадку на необычное явление все-таки нашла.

— Зачем тебе это нужно? — спрашивал Ремус, пытаясь рассмотреть хоть строчку из исписанных ею листов.

— В учебниках такого не встретишь, — улыбалась Гермиона, — хоть я и писала эссе на третьем курсе, перерыла кучу литературы и в результате открыла твою тайну...

Люпин усмехнулся. Сам он, как и Снейп, прекрасно понимал, что мисс Грейнджер легко сопоставит теорию в учебнике с фактами о профессоре защиты, поэтому намеренно не собирался давать тему оборотней на самостоятельное изучение.

— Но информация от тебя — уникальна, Ремус, — в ее глазах блеснул азарт, и Люпин был счастлив подарить ей эту радость, вызванную удовлетворением от ее открытий. Гермиона показала ему пухлую тетрадь: — Когда-нибудь это изменит мир к лучшему.

Она не стала пояснять, как хотела улучшить жизнь оборотней в современном магическом сообществе, но Ремус не требовал от нее этого.

— Когда-нибудь я буду рад помочь тебе снова. А пока перед нами стоит другая, более важная задача, ведь так?

Она согласилась с ним, втайне мечтая, что действительно сможет изменить жизнь Люпина к лучшему. Гермиона даже не представляла, что уже сделала это.

* * *

Из его груди вдруг вырвался крик, и Ремус ударил кулаками по полу, но толпа вокруг не расслышала даже крохотного звука. Не обернулась и Гермиона, а потом медленно зашагала к Рону и Гарри.

Люпин отвлекся от нее, борясь с отчаянием, когда оно тяжелыми цепями захватило его в плен. Сквозь слезы сожаления и необратимости он пытался простить бога, что позволил так легко умереть ему. Опять в его мыслях были лишь просьбы: он умолял того, кто бессмертен, оберегать жизнь дорогой ему девушки и защитить ее в эту коварную ночь. Люпин не знал, услышал ли кто-нибудь его мольбы, а на душе не стало легче, но он должен был хотя бы попытаться.

Через несколько минут он поднялся и снова выследил Гермиону взглядом: теперь она стояла возле Рона. Тот приобнял ее рукой, пытаясь успокоить. Гермиона опять плакала, и Ремус сразу почувствовал это, потому что волна его собственной боли еще не утихла.

Он побрел сквозь толпу, а затем остановился в нескольких шагах от нее. Ремус вдруг почувствовал, что центром притяжения и смыслом его возвращения является не только Гермиона. Его звала наружу какая-то другая сила, которой ранее Люпин не ощущал. Но он не трогался с места: не успев насмотреться на Гермиону, он продолжал стоять рядом, борясь с желанием подойти и обнять, успокоить, прижать к своей груди. Ремус даже не знал, о ком она плачет, но где-то на краю его подсознания затаилась мысль: в скором времени он все поймет.

Желание уйти из замка нарастало в нем, и Ремусу приходилось сопротивляться, оттягивая, в сущности, неизбежность.

Он цеплялся за воспоминания, которые никак не мог изгнать из своей души — те были его собственным раем. Он хватался за время, проведенное с ней когда-то, пытаясь взять его в аванс, только чтобы остаться здесь еще ненадолго.

«Ради чего я здесь? Зачем вернулся?» — теперь он задавал себе другие вопросы, а птицей где-то вдалеке он слышал последние отзвуки собственного сердца.

Тем временем Рон отпустил Гермиону и отошел на пару шагов, а затем протянул ей руку, зовя куда-то. Люпин понял, что у него остались считанные секунды. Он вновь приблизился к Гермионе и легко дотронулся до ее плеча в невесомом объятии. Она вздрогнула и отпустила ладонь, протянутую Роном.

— Я был влюблен в тебя, слышишь? — тихо сказал Ремус.

На его лице появилась улыбка и спустя мгновение уже погасла.

Гермиона же, будто почувствовав шевеление воздуха рядом с собой, слегка повернула голову, но ничего не заметила. Только необычные мурашки, что рассыпались по ее спине и рукам, позволили на секундочку ощутить чье-то незримое присутствие рядом.

Ремус наполнил грудь воздухом и едва уловил знакомый запах, который он ощущал от нее раньше: волчье чутье всегда было обостренным, но сейчас он почти утратил его.

В то мгновение, когда Гермиона, пытаясь отогнать странное наваждение, все же подала руку Рону, Ремус прошел мимо, направившись к выходу из замка.

Пробежав наскоро несколько молчаливых коридоров, он ступил на улицу и пошел вперед. Вскоре он уже видел перед собой Запретный лес и совершенно четко понимал: ему нужно попасть куда-то в его глубины.

Со стороны, где находилось озеро, Люпин тоже почувствовал неизвестное притяжение и попытался среди ночи разглядеть, что же так привлекло его внимание: с трудом он смог разглядеть, как у берегов качалась небольшая лодка. В мыслях тут же появилось осознание, что лодка предназначена именно для него. Люпин не видел противоположный берег Черного озера, но знал — он без усилий найдет верную дорогу.

Ремус перевел взгляд на кромку леса и заметил несколько свечений. Через несколько секунд он заметил, как одна серебряная нить, слабо мерцая, шла прямо из его груди. Вместе с его собственным светом он насчитал четыре серебристых луча, ведущих в одну точку где-то посредине леса.

Ремус понимал, что ему следует делать дальше. Медленно он двинулся в сторону деревьев. Те приближались, и вскоре призрачная фигура Люпина скрылась в таинственном и опасном, полном жизни и смерти Запретном лесу.

Он знал: ему придется вернуться, чтобы взять последнюю лодку с берега Черного озера и тенью перед долгожданным рассветом проплыть неизведанной дорогой.

Отчего-то Ремус Люпин был уверен: на других берегах его будет ждать нечто удивительное и прекрасное — возможно, столь же желанное, как и высказанное им признание.

* * *

Слезы на щеках — первое, что обнаружила Гермиона Грейнджер, когда проснулась.

Она приподнялась на подушке и в первые секунды не совсем понимала, где находилась. Затем вспомнила: коттедж «Ракушка» — они с Гарри и Роном жили здесь уже несколько недель. Ночные кошмары уже почти не мучили, и она не просыпалась посреди ночи. Но сегодня ей приснилось нечто странное.

Гермиона прокручивала в сознании увиденное, вспоминая с каждым часом все новые детали. Она хмурилась за утренним чаем и обедом, не спешила разговаривать с друзьями, а моральных сил на планирование операции в Гринготтсе у нее и вовсе не осталось, поэтому она объявила себе и ребятам выходной.

На улице уже вечерело, когда в «Ракушку» неожиданно и спонтанно заявился Ремус Люпин. Он рассказал новости от Кингсли Бруствера и семьи Уизли, чем обрадовал Билла и Рона.

Лишь Гермиона смотрела на Люпина с тревогой: она весь день думала именно о нем. Ремус перехватывал ее настороженный взгляд, пару раз зависающий в пустоте, пока она вспоминала детали сновидения.

— Ремус, — она схватила его за рукав пиджака, когда все вышли из кухни после ужина, — можешь уделить мне минуту?

— Конечно, — сразу же кивнул Люпин, и на его лице появилась знакомая ей улыбка, отчего у нее на душе стало немного спокойнее.

Гермиона нервничала и постоянно хмурилась, и Ремус не смог этого не заметить.

— Что-то случилось? — мягким голосом спросил он, слегка наклонившись к ней. — Ты можешь рассказать мне. Как ты, кстати, после произошедшего у Малфоев?

— Теперь уже лучше, — она, пытаясь справиться с переживаниями, заправила прядь волос за ухо, — меня уже не мучает бессонница.

Гермиона умолчала, что поначалу она и глаз не могла сомкнуть. А в первую ночь пролежала без всякого сна, пока в ушах стоял тихий гул от собственных криков.

— Но, бывает, снятся странные сны, — медленно сказала Гермиона, — вот и сегодня приснилось кое-что необычное.

— Что же? — он внимательно посмотрел на Гермиону, все еще придерживая ее за предплечье.

Она сглотнула, собираясь с мыслями, и в этот момент даже сам Люпин ощутил дрожь в ее коленках.

— Мне приснилось, что тебя убили, — тихим, опустошенным голосом ответила Гермиона. Улыбка на лице Люпина стала чуть меньше, но не пропала совсем, словно бы он не хотел воспринимать предупреждение всерьез. Гермиона поспешила объясниться: — Была битва, и я наблюдала за происходящим от твоего лица...

— Подожди, Гермиона, — Ремус погладил ее по руке, — давай присядем, и ты мне все подробно расскажешь.

Они, держась за руки, опустились на стулья. Гермиона говорила, что помнила: за день она успела почти полностью восстановить видение у себя в мыслях. Люпин слушал ее, хмурился с каждой минутой все больше и лишь иногда задавал уточняющие вопросы:

— Значит, это произошло в Хогвартсе?

— Да, — она кивнула и продолжила рассказ о развернувшейся битве и о количестве погибших. Кажется, она даже плакала, когда пыталась описать действия Люпина после смерти и то, куда он решил отправиться, побывав в замке.

Ремус покачал головой, когда заметил ее слезы, и пальцами руки стер их с ее щеки.

— Во сне ты нашел меня в Большом зале, — продолжала Гермиона, взглядом лихорадочно осматривая царапины на столе и собственные ладони, сжатые в руках у Ремуса, — и сказал, что...

Она вдруг замолчала, а ее сердце словно ухнуло вниз. Гермиона смотрела на их переплетенные пальцы, а в мыслях, тем временем, происходил какой-то взрыв: крохотные детали их прошлых встреч, разговоров, вечеров, проведенных вместе; его беспокойство и внимание никогда не ускользали от Гермионы, но она всегда знала, что забота в отношении Ремуса к ней вызвана дружбой и... Она никогда не задумывалась, было ли хоть что-нибудь после этого «и», хотя поводов было предостаточно. Только сейчас, под гнетом увиденного во сне, все эти события и моменты их общения объединялись в одну картину. Признание, которое она расслышала от Люпина, завершало этот пазл, но можно ли ему верить?

Гермиона подняла голову и взглянула в его глаза: честные, добрые, уже ставшие практически родными. Неужели Ремус что-то скрывал? Хранилась ли в его сердце тайна, которую он так тщательно оберегал от Гермионы, что лишь только после смерти смог признаться ей?

«Какие глупости!» — пронеслось уже в сотый раз за день в ее голове. Но зерна сомнения уже посеяны: Гермиона прекрасно понимала, что Люпин не из тех людей, кто будет рассуждать о чувствах на каждом углу, тем более, во время войны!

— Так что же я сказал? — его голос вырвал ее из нелегких размышлений.

Во рту у Гермионы пересохло, но она, совладав с собой, ответила:

— Кажется, я забыла, — она нахмурилась и поспешила отвести взгляд.

Ремус вздохнул: после предупреждения Гермионы его радость от встречи с ней и ребятами немного угасла. Тем не менее, она дала ему уникальную информацию, которая могла бы пригодиться.

— Я понимаю, что ты можешь не верить, ведь это всего лишь сновидение, — торопливо сказала она, когда они медленно поднялись из-за стола, — но я хочу, чтобы ты был осторожен.

В глазах Люпина скользнула небольшая тень, а уголки губ слегка приподнялись в улыбке. Через секунду он вновь стал серьезным.

— Успокойся, — он опять сжал ее плечо, — я верю тебе. Это довольно необычно, но я действительно бы поступил так, как ты описала, если бы умер и имел возможность вернуться. Я бы нашел вас, чтобы убедиться, что вы в порядке.

Она кивнула и медленно выдохнула, словно сбрасывая с себя груз тревоги, накопившейся за день.

— Я рада, что ты заглянул сюда, — Гермиона с облегчением улыбнулась.

В этот момент из коридора донеслись голоса, зовущие Люпина: это Гарри и Рон спешили передать Ремусу сообщения в «Нору».

Люпин и Гермиона обернулись к двери и переглянулись друг с другом. Она шагнула к выходу, и Ремус пошел следом. Его лицо в этот момент было крайне озадаченным.

Вскоре жители «Ракушки» провожали Ремуса, когда он заявил, что пора возвращаться в штаб-квартиру. Собрав приветы, он кивнул на прощание и повернулся к двери. Все разошлись, и в последнюю секунду вновь перед ним возникла она.

— Будь осторожен, хорошо? — тихо сказала Гермиона, притронувшись ладонью к его не застегнутому пальто. — Я слишком разволновалась из-за этого сна, но раз я смогла рассказать тебе...

— Я рад, что ты поделилась со мной, — он склонил голову.

Гермиона подошла близко, чтобы никто их не расслышал, и Люпин тоже убавил громкость голоса до шепота:

— Я запомнил, о чем ты говорила: Хогвартс, битва, Долохов.

Она кивнула ему и устало улыбнулась. Гермиона надеялась, что предстоящей ночью ей все же удастся выспаться, а не потеряться снова в необычных сновидениях. Она, опомнившись, опустила ладонь.

— Береги себя, Гермиона, — сказал он, а затем подмигнул, добавив: — Спокойной ночи.

Она закрыла за ним дверь, пытаясь успокоить сердце, отчего-то пытающееся выпрыгнуть из груди. Сделав пару глубоких вздохов, Гермиона оттолкнулась от двери, за которую держалась вот уже несколько секунд. Гермиона считала: ей крайне повезло, что Гарри и Рон не заметили ее задумчивого настроения и небольшой тревожности сегодня, а под вечер и вовсе отвлеклись, когда пришел Ремус. Его посещение стало для жителей «Ракушки» глотком свежего воздуха и призраком надежды, что война в скором времени придет к завершению.

Теперь и им троим осталось обрести уверенность, что их план с проникновением в Гринготтс сработает, а миссия по поиску и уничтожению крестражей вскоре удачно завершится.

Наконец Ремус Люпин оттолкнулся от дверей дома Билла Уизли. Легкой и неслышной поступью он спустился с крыльца и посмотрел наверх: небо сегодня стемнело слишком быстро из-за густых туч, надвигающихся с севера. Ветер бушевал, а с возвышенности, где стоял коттедж, был слышен шум волн, резко разбивающихся о прибрежные скалы. Ремус, поправив воротник, застегнул пальто и перевел взгляд вперед, выглядывая в темноте дорожку, ведущую к антиаппарационному барьеру.

На миг он остановился, перебирая в памяти рассказ Гермионы о сне, где он был убит во время дуэли с Пожирателем смерти. Это казалось вымыслом и всего лишь неясной фантазией, но только сейчас Люпин задумался: он действительно долгое время не тренировался и не участвовал в операциях Ордена. А ловкость и скорость реакции всегда оставались крайне важным фактором и условием победы над противником.

Ремус задумался: интересно, зачем ему нужно было пойти именно в Запретный лес после того, как он попрощался с Гермионой? Что он сказал ей напоследок во сне? Люпин, конечно, не обвинял Гермиону в том, что она не смогла запомнить его слов.

«Что я сказал ей, если бы умер? — Ремус посмотрел на вечерний горизонт прямо перед собой, а затем усмехнулся, — что я был влюблен в нее, что же еще!»

Улыбка осталась на его лице, а ветер неожиданно стих, обнажая признание Люпина:

— Да и сейчас тоже, — шепнул он и неторопливо зашагал прочь от коттеджа, расположенного на побережье — в месте, где фантазии путаются с реальностью, а сновидения порой так тесно сплетены с жизнью, что только самим людям остается решать, осуществиться им или нет.