Воздушный змей (гет)

Примечания:

Оригинал: https://archiveofourown.org/works/36051136?view_adult=true

— Еще раз.

Тихиро наклоняет голову и приподнимает бровь. На ее губах появляется едва заметная улыбка.

— В самом деле? Еще раз?

Хаку кивает, и она по-доброму вздыхает.

— Хорошо, — говорит Тихиро, снова поднимая змея. — Смотри внимательно.

Несмотря на то что дует ветер, на небе нет ни облачка. Не так уж сложно новичку научиться управлять змеем, но, когда Тихиро запускает его в небо вот уже в четвертый раз, а потом передает Хаку, у него, кажется, опять ничего не выходит. Он поднимает змея над головой, колеблется, а потом поворачивается к подруге и пожимает плечами.

— Не знаю, как правильно.

Тихиро легонько шлепает его по затылку, но ему совсем не больно. Впрочем, она и не вкладывала силу в этот удар.

— Дай-ка мне, — говорит Тихиро.

Он смотрит, как она в очередной раз запускает змея в воздух.

С воздушными змеями нужно обращаться бережно, Хаку знает это. Одно неверное движение — и они вырываются из рук, навсегда исчезая в небытие. Нити у них слабые, тонкие — совсем не похожие на знакомый решительный огонек в глазах Тихиро, когда она умелыми руками управляется с нитью. Хаку видит этот огонек уже много лет подряд: он горит ярким сильным светом и появился еще до того, как Хаку исполнил обещание, данное Тихиро; еще до того, как он вообще дал это обещание. Именно из-за этого огонька он полюбил…

— Теперь понятно? — спрашивает Тихиро.

Когда Хаку не отвечает, она добавляет:

— Ну что?

Хаку не сразу понимает, что Тихиро нарушила молчание. Она торжествующе улыбается, и на душе у него становится тепло.

— Ты что, не смотрел?

— Смотрел, — отвечает Хаку, хотя это неправда. Он даже не собирался наблюдать за змеем.

Хаку закрывает глаза и чувствует ветер, прекрасно зная, в каком он дует направлении. Хаку поднимает змея. Он понимает, как нужно запускать его в воздух, но делает все совсем наоборот. Змей какое-то мгновение слабо дрожит, а потом несется к земле и с легким шелестом падает в траву.

Хаку замечает, что Тихиро смотрит на него, улыбаясь краешками губ.

— Что? — спрашивает он.

— Знаешь, если ты ищешь повод, чтобы проводить со мной больше времени, можешь так и сказать.

— Я не знаю, как запускать его, правда.

Будь он человеком, то покраснел бы и попытался это скрыть, но он дух. А духи не краснеют.

— Вот как?

В глазах у нее появляется искорка. Кажется, Тихиро хочет сказать что-то еще, и Хаку ждет, потому что действительно хочет услышать ее ответ. Но она лишь качает головой, словно отбрасывая мысли прочь, и поднимает змея с травы.

— Тогда давай попробуем снова.

Хаку смотрит, как Тихиро запускает змея в воздух, и вспоминает то, что происходило совсем недавно. Он, сливаясь с быстрой и величественной рекой, стремительно пересекая города и заливая водой камни, мчался мимо стариков и молодых людей. Дети иногда тоже отправляли в полет самых разных змеев, окрашенных в самые разные цвета. И Хаку, оставаясь рекой, неустанно наблюдал за этим. Он подмечал, как дети управлялись с нитями и ждали нужного момента, собираясь запустить змеев в воздух.

Иногда они вырывались из рук, медленно вспархивая прочь, а те, кто стоял на земле, с грустью смотрели им вслед. Змеи часто застревали на деревьях, слишком высоких, чтобы туда можно было взобраться. Поэтому люди в конце концов сдавались и уходили.

А он ждал. Ждал, пока наступит ночь и выйдет луна. Как только это происходило, Хаку превращался в человека и доставал слегка порванного змея с дерева. Вспоминая увиденное, он начинал тренироваться самостоятельно.

Очень скоро Хаку стал управляться со змеем достаточно неплохо.

Но он не говорил об этом Тихиро. И не собирается.

Тихиро снова передает ему змея, и у Хаку опять ничего не получается. Она ободряюще на него смотрит.

— Все хорошо, — говорит Тихиро. — Ты скоро научишься. Я уверена в этом.

Солнце начинает садиться, озаряя ее лицо золотистым светом. Глаза у нее сверкают, как два медовых озера.

— Надеюсь на это, — произносит он.

— Уже темнеет. Мне пора домой. Потренируемся завтра?

— Да, — соглашается Хаку.

Они направляются прочь.

Иногда бывают такие моменты, когда они ничего не говорят и просто идут рядом. Ему хочется все так и оставить; хочется, чтобы безмолвие окутало его всего. Хаку наслаждается этими мгновениями, слушая тишину вместе с Тихиро.

Сегодня же совсем другой день, и Хаку понимает, что должен нарушить это молчание.

— Так и было, — говорит он.

— Что?

Тихиро смотрит на него и наклоняет голову. Знакомый жест: так она поступает всегда, когда не уверена в чем-то.

— Я действительно искал повод, чтобы провести с тобой время, — говорит Хаку как можно спокойнее. Он знает, что на его лице ничего не отражается, но сердце у него колотится как бешеное. Тихиро резко оборачивается к нему, но Хаку не сводит глаз с дороги.

Снова наступает тишина, и теперь она оглушает его. Через какое-то время Хаку понимает, что у него к ушам прилила кровь: она шумит все громче и громче.

Потом он чувствует легкое касание, теплое прикосновение к своей руке. Пальцы Тихиро обхватывают его, и Хаку выдыхает: он совсем забыл, какие у нее нежные ладони, и теперь, когда она держит его за руку, это кажется таким знакомым и правильным.

Он очень хочет сказать что-то, но не может. Они продолжают идти.

— Так давай сделаем это, — наконец говорит Тихиро.

На этот раз ничего не понимает уже Хаку.

— Что?

— Давай будем вместе.

Они совсем одни на многие мили вокруг. Не видно ни зданий, ни храмов. И все же Хаку кажется, что где-то раздается мелодичный звон храмовых колоколов. Впрочем, может быть, это ему послышалось. Неважно. Что бы там ни было, его это не беспокоит.

Хаку недостает смелости, чтобы встретиться с Тихиро взглядом. Пока нет. Вместо этого он поднимает голову и смотрит в небо. Еще один змей — крошечное пятнышко в необъятном синем просторе — летает где-то далеко, и его сердце парит вместе с ним.

Хаку на мгновение сжимает руку Тихиро. На его лице появляется широкая улыбка, которую он не смог бы сдержать, даже если бы захотел.

— Да, давай.

Примечания:

Оригинал: https://archiveofourown.org/works/32664787

Его жена всё забыла.

Покупая кисло-сладкие разноцветные конфетки в виде звездочек, которые ей так нравятся, она бросает несколько крошечных кусочков на пол. Когда ее спрашивают об этом, она лишь робко улыбается и пожимает плечами.

Его жена всё забыла.

Проходя мимо длинноволосых женщин с острыми лицами, она старается скрыть чувство потери, которое появляется у нее на лице. Она отмахивается от него: это чувство слишком мимолетное, и не стоит за него держаться.

Его жена всё забыла.

Переплетаясь под одеялами и паря от счастья в ночи, она нежно гладит его кожу и говорит, что он очень похож на речную воду.

— Как так? — спрашивает он между поцелуями.

— Не знаю, — отвечает она. — Просто мне так кажется.

Она прижимается к нему ближе — и еще ближе. Его кожа холодная и гладкая, и ее всю окружает прохлада. Это удивляет ее.

Его жена всё забыла.

Однажды она заказала в ресторане свинину, которую когда-то очень любила; тошнота прошла лишь с рассветом.

— Как странно, — сказала она тогда. — В детстве свинина мне нравилась.

Его жена всё забыла.

На последних страницах тетради она рисует неразборчиво и небрежно мелкие каракули: драконов и злых духов, ведьм и жаб, крошечных черных существ с большими глазами, которые снуют по полу. Он знает ее маленький секрет, но она ни о чем не догадывается и хранит его, тут же закрывая тетрадь, когда кто-то входит в комнату.

Его жена всё забыла.

Во сне она летает по всему миру. Ветер треплет ее волосы и задувает в уши. Во сне она рассматривает все с высоты соколиного полета и спросонья, сквозь сон, рассказывает ему то, что видела.

— Хотелось бы мне это испытать по-настоящему, — говорит она.

— Может быть, однажды так и будет, — отвечает он.

Протягивая руку, он нежными пальцами убирает пряди с ее глаз и понимает, что она снова заснула.

Его жена всё забыла.

Когда их спрашивают, как они повстречались, она улыбается знакомой ласковой улыбкой и пересказывает тот день, когда, направляясь на работу, она увидела его в поезде. Они укрылись вместе на станции, потому что дождь никак не хотел прекращаться. Она слегка сжимает его руку, рассказывая историю о них обоих, историю о не таком уж далеком прошлом.

Она так и не вспоминает, что встречала его в детстве.

Он не возражает и, наклоняясь к ней ближе, кладет подбородок ей на голову. Он счастлив.

Его жена всё забыла.

А может, всё-таки вспомнила.

Примечания:

Оригинал: https://archiveofourown.org/works/33893653?view_adult=true

Тихиро просыпается, потому что хочет есть.

Она потирает глаза, чтобы прогнать остатки сна: комната кажется очень большой и странной, пока Тихиро не вспоминает, что они находятся в купальнях. Шторы в помещении темно-бордового цвета, и они плотные — настолько, что ни один лучик света не проникает внутрь. Тихиро понимает, что сейчас, скорее всего, утро, только лишь потому что не чувствует усталости, пусть и есть небольшая слабость. Но, несмотря ни на что, в комнате светло: свечи, которые Хаку зажег вечером, горят до сих пор.

— Тихиро, — сонно шепчет он, когда она начинает вставать, но, когда Тихиро оборачивается к нему, Хаку молчит: то ли потому что он снова спит глубоким сном, то ли он и не собирался ничего больше говорить, кроме ее имени. На мгновение она ласково поглаживает рукой лицо Хаку, а потом целует его в нос.

Пока Тихиро возится, поднимаясь с футона, ее голой кожи касается прохладный ветерок, и по спине у нее пробегает холодок. Их одежда до сих пор в беспорядке разбросана по полу, и Тихиро тянется за юкатой Хаку и натягивает его на себя.

Странно, что ветер не потушил свечу, думает девушка, но потом она вспоминает, что это мир призраков и здесь странно все. Быть может, магия не дала им погаснуть. Наверное, так и есть, а может быть, в этих трепещущих огненных язычках тоже живут духи, которые действуют по своей воле.

— Спасибо, — на всякий случай говорит свечам Тихиро.

Этим утром тишина кажется приглушенной, но откуда-то из купален доносится тихая музыка. Для уставших духов, которые посещают это место, день заканчивается, и можно наслаждаться пением. Звуки медленные, тихие, и Тихиро не знает, что это за инструмент. Впрочем, она уверена, что это знает Хаку, и хочет спросить его, когда он проснется. Может быть, они еще смогут потанцевать под музыку.

Тихиро бесшумно идет по полу, украшенному богатым ковром, в другой конец комнаты, где на стене висит зеркало, и подвязывает волосы в хвост той самой блестящей пурпурной резинкой, которая у нее уже долгие годы. Роскошная затейливо сделанная люстра свисает с потолка, и отшлифованные кусочки стекла отражают пламя свечей, отбрасывая его ей на лицо, волосы, юкату — правда, юката, скорее, принадлежит не ей, а Хаку, но Тихиро знает, что, возможно, эта одежда навсегда останется у нее. Она свободная и свисает с плеч, и девушке кажется, будто бы ее обнимают (и от этих объятий она чувствует тепло), защищая от безветренного утра. К тому же юката нежно касается ее кожи (восхитительно нежно!), и, когда Тихиро делает глубокий вдох, она понимает, что эта одежда все еще пахнет им. Девушка чувствует запах рек и плоти, облаков и дождя, и удивительной чистоты.

Собирая всю остальную одежду, Тихиро откладывает ее в сторону, чтобы потом постирать. Когда она слегка раздвигает шторы и выглядывает наружу, то видит, что небо еще темное. Луна хотя и начала уже исчезать, но все же она до сих пор светится в небе жидким золотом, который сливается с бездонными темно-синими озерами.

Комната, в которой их поселили во время этого визита, находится на самом последнем этаже, и время от времени пушистые белые облака плывут мимо, окутывая окна расплывчатой белизной, а потом рассеиваются, когда их разгоняет порыв ветра.

Наблюдая за тем, как небо пробуждается, Тихиро замечает Юбабу, которая, как стервятник, кружит над купальнями.

И на этот раз Тихиро не нужно бежать или прятаться.

«Как и Хаку», — думает девушка, и ее захлестывает благодарность, когда она оборачивается к спящему: теперь он свободен, и ему ничего не грозит. И у него снова есть имя.

Тихиро смотрит, как звезды, одна за другой, медленно бледнеют на небе, и она отводит взгляд, только когда чувствует, что что-то шевелится у нее между пальцев. Девушка смотрит и видит сотни крошечных пушистых черных существ, которые копошатся у нее в ногах и смотрят на нее широко открытыми глазами.

— А я-то думала, куда вы подевались, — говорит им Тихиро улыбаясь. — Идемте, у меня есть кое-что для вас.

Услышав это, они все начинают взволнованно пищать и подскакивать на месте.

— Тише, Хаку спит, — шепчет Тихиро. — Мы ведь не будем ему мешать?

Они по-прежнему молчат, но вдруг наступает тишина, и Тихиро знает, что ее услышали.

— Спасибо.

Она подходит к шкафу, и с пола доносится тихий гул, когда голодная стайка духов следует за ней.

Роясь на полках, Тихиро находит банку с компэйто, цветными конфетами в виде звездочек, которые она купила дома как раз для этого случая. Духи сажи окружают ее и ждут. Тихиро низко наклоняется, чтобы в тусклом свете четче рассмотреть конфеты, а потом высыпает немного себе на ладонь. Существа взбираются к ней на руку и разбирают конфеты: они грызут их и тихонько довольно вздыхают, пока не съедают все.

— Еще? — спрашивает Тихиро. — Отлично, здесь их полно… только не говорите Камадзи, хорошо?

— Что ему не говорить? — доносится сонный голос с футона.

Тихиро улыбается шире и поворачивается к Хаку.

— Проснулся?

Примечания:

Оригинал: https://archiveofourown.org/works/30655922

Все реки впадают в океан, а это, вероятно, значит, что они в какой-то степени его дети. Или же, быть может, эта связь настолько священна, что ее нельзя выразить словами.

Когда Хаку видит светящуюся женщину, отливающую золотом, которая скользит к нему по волнам, он понимает: это его мать, которую ему никогда раньше не доводилось встречать.

— Морская богиня.

Она ласково кивает ему в ответ, поднимая огромное лицо сквозь толщу воды, не такую уж и гладкую, как кажется на первый взгляд. Золотистые глаза пристально рассматривают его.

Пусть она и богиня океана, но у нее огненные волосы, которые разлетаются вокруг светящимися рыжими локонами. Они опадают вместе с прозрачными сине-зелеными волнами, струясь в воде и поверх нее. Хаку не знает, то ли кожа морской богини отливает серебристым лунным светом, то ли это вся ее суть. Возможно, и то, и другое.

— Ты хочешь знать, почему я пришла.

Шелковистый голос морской богини нарушает тишину. Хаку не отводит от нее взгляда и ждет продолжения. Но она молчит, и Хаку отвлекается: пусть он и находится рядом с ней, но мысли его далеко отсюда.

В глазах морской богини появляется искорка: она плещется на самой поверхности, разбиваясь и сотрясаясь, как океанские волны, сгущаясь и темнея.

— Расскажи мне, что тебя тревожит.

Волны нарушают гладь океана и плещут ему в лицо. Морской ветер усмиряет их, и кожа Хаку кажется холодной на ощупь.

Большая полупрозрачная рука, размером не меньше его самого, выныривает из воды. Подобно ласковой волне, она успокаивает его, утихомиривает. Хаку охватывает странное чувство; у краешков глаз появляется влага, и перед ними все плывет. Не это ли обитатели земли называют слезами?

— Я отправился на ее поиски в тот же день, когда она ушла.

— Вот как. Значит, дело в любви.

Морская богиня смеется, и этот звук подобен песне — нежной, спокойной, умиротворяющей.

Слезы медленно катятся по щекам и тихо падают на землю. Люди вытирают их, скрывая лица в ладонях. Драконы же не делают ничего. Может быть, потому что они и не созданы для слез.

— Боюсь, меня постигнет неудача.

«Боюсь». Хаку произносит это слово, и оно странно перекатывается у него на языке.

— И кто же эта прелестная женщина, которую ты ищешь?

— Ее зовут Тихиро.

Это имя обжигает его, но в то же время успокаивает.

— Вот как, — ласково говорит Морская богиня. — Да, я знаю это имя.

Хаку мгновение смотрит на нее.

Быть может, ветер донес имя Тихиро океану. Возможно, она сама пришла к кромке воды и кричала свое имя волнам, пока они его не запомнят; пока оно не отразится эхом в изгибе каждой реки, в каждом земном ручье; пока его отголосок не достигнет Хаку и он не вернется к ней.

Или же морская богиня знает все на свете, просто потому что такова ее суть.

— Сколько времени прошло с тех пор, как она ушла?

— Девять земных лет.

— Вот как. — По лицу морской богини видно, что она его понимает. — И в самом деле, для человеческого мира — это долгий срок.

— Возможно, я никогда не найду ее.

В его глазах плещется еще больше волн.

— А если найдешь?

— Возможно, она меня не вспомнит.

Плечи опускаются, и Хаку смотрит на свои ноги. Нынешняя земля обошлась с ними довольно жестоко: пыль и ядовитые газы покрыли их трещинами и корочками.

— А если вспомнит?

— Возможно, теперь все изменилось.

— А если нет?

Морская богиня улыбается, замечая тень раздражения, промелькнувшую на лице Хаку. Но потом его черты смягчаются, и их озаряет светом — так же, как и в те дни, когда они с Тихиро были детьми и держались за руки.

— Если все осталось по-прежнему… тогда мое сердце больше не будет мне принадлежать.

Этого он хотел бы больше всего на свете.

— Моя дочь заинтересовалась человеком, — слышит Хаку слова морской богини. Его внутренности на мгновение почему-то скручивает от ужаса, и он не уверен, хочет ли знать продолжение. — Это произошло два года назад. Теперь она счастлива.

Хаку молчит.

— Хочешь ли ты обрести счастье, речное дитя?

И пусть выражение ее глаз остается почти таким же, но в них появляется стальной блеск. Морская богиня желает получить четкий ответ.

Он слегка кивает ей.

— Ты ничего не узнаешь наверняка, пока не попытаешься. — Луна начинает исчезать. — Мне нельзя здесь долго оставаться.

Ее ладони мерцают, а потом в них появляется нить с крошечными сияющими ракушками.

То ли что-то сотворила морская богиня, то ли одно ее присутствие странным образом влияет на всех, но Хаку без колебаний протягивает руку и принимает подарок.

— Это ей.

— Если она не пожелает остаться со мной, эта вещь будет утеряна.

Должно быть, морская богиня не слышит его слов, так как она лишь улыбается ему и исчезает в океанских глубинах так же бесшумно, как и появилась. Она оставляет за собой светящийся след, и Хаку невероятно долго смотрит на него.

* * *

Проходит три года, и в эту зиму выпадает первый снег.

У окна сидит молодая женщина, наблюдая за людьми, которые разрисовывают белоснежное полотно, проходя по нему. Ожерелье из ракушек сверкает на ее шее.

В углу стоит пустая колыбель и ждет ребенка, который растет у женщины внутри. Живот пока еще почти не виден, и все же она ловит себя на том, что поглаживает его пальцами. Отец будущего малыша отправился за покупками: она хотела пройтись с ним, но он предложил ей отдохнуть, и от этой просьбы отказаться было попросту нельзя.

Женщина не слышит шагов, потому что их нет и вовсе, но когда он находится рядом, сам воздух становится другим. Он закручивается вокруг, нежно прикасаясь к ней, хотя ее муж пока еще даже не ступил на их улицу.

Вскоре он появляется, и при взгляде на нее в его глазах мелькает ласковое выражение; она же машет ему рукой и улыбается.

Муж заходит в комнату, и женщина ждет, пока он отставит сумки: в конце концов, она уже не может бежать к нему так, как раньше. Но он сам срывается к ней и обнимает ее — точно так, как делал множество раз до этого.

Украшение из ракушек, которое висит у нее на шее, ярко сияет, но они этого не замечают, ведь у них обоих — и у него, и у нее — закрыты глаза.

Примечания:

Оригинал: https://archiveofourown.org/works/34262857?view_adult=true

Дождь все никак не кончается. Несколько часов назад Тихиро думала, что он скоро прекратится, но капли только забарабанили сильнее. Ей уже давно пора было возвращаться домой, и она переделала всю работу. Даже проверила контрольные по биологии, хотя и хотела оставить их на выходные.

Дети ушли из школы, как и большинство ее коллег-учителей. В пустом классе тихо, и в ушах отдается лишь едва слышный шум дождя. Стоило все-таки захватить с собой зонтик. Хаку предупреждал ее, что будет дождь, но утром в небе светило солнце. Тихиро надеется, что он не будет слишком сильно волноваться: жаль, что Хаку никак не соглашается купить себе телефон, ведь в таких случаях она могла бы позвонить ему и сказать, что опаздывает.

А еще ей хочется есть. Обед, который Хаку приготовил для нее, был, как и всегда, очень вкусным, но она съела его много часов назад, умяла все до последней крошки. Ей хочется обидеться на него за то, что он так изумительно готовит — в конце концов, это было бы легче всего, — но Тихиро понимает, что так нельзя.

Она вздыхает и опускает голову на стол перед собой. Его поверхность холодная и гладкая, а сама Тихиро то отвлекается, то внимательно рассматривает маленькие тонкие царапины на деревянной столешнице. Эти царапины появлялись на столе в течение многих лет, и у каждой из них есть своя история. Небрежно нацарапанные инициалы, окруженные такими же неаккуратно нарисованными сердечками. Линии и кривые черточки, случайно оставленные здесь ручками и выпавшими из пальцев циркулями. Формулы, выцарапанные, чтобы можно было подглядеть правильный ответ. Незначительные каракули, которые были нацарапаны в рассеянном состоянии.

У Тихиро урчит в животе. Шаги приближаются, а потом снова затихают, когда кто-то проходит мимо. Шум дождя превращается в мелодию, а голод переходит в изнеможение. Она закрывает глаза, и ее сознание угасает.

Спит Тихиро недолго — она понимает это, потому что сны к ней еще не пришли, — когда что-то вдруг будит ее. Девушка моргает, прогоняя остатки сна, и какое-то время не может понять, где она находится. Тихиро смотрит вниз и понимает, что ее разбудило: у нее упала сумка, и вещи рассыпались на полу.

Она только-только начинает их собирать, как вдруг знакомая бледная рука легонько отодвигает ее ладонь.

— Дай-ка мне.

— Хаку? — сонно бормочет Тихиро, потирая глаза. — Когда ты пришел?

— Только что, — отвечает он, складывая все ее вещи, включая книги, тетради, ручку и телефон, обратно в сумку. — Прости, что опоздал.

— Нет, нет, тебе не нужно было приходить. — Хаку отдает ей сумку, и теплый румянец разливается по ее лицу. — Но я рада этому.

Только теперь Тихиро замечает, что подол юкаты у него промок. Она смотрит на него и чувствует слабый укол вины.

— Хак…

— Ничего страшного. — Он протягивает ей руку, помогая встать, и крепко прижимает к себе. Даже в тусклом свете кажется, что его глаза светятся.

— Я волновался, — говорит Хаку, утыкаясь носом ей в щеку.

Они стоят вот так тихо, и она все это время вбирает в себя его тепло и уют. Плечи у него расслабляются, когда Тихиро сжимает их руками. Она слегка отстраняется, чтобы посмотреть на Хаку, и он говорит:

— Я принес зонтик.

Когда они выходят из школы, она чуть не наступает в лужу.

— Осторожнее, — предостерегает Хаку и обнимает ее за плечи свободной рукой. — Тебе не холодно?

— Нет.

Она сильнее прижимаются к нему, и они оба улыбаются, когда у нее в животе громко урчит. Так, что перекрывает этим музыку дождя.

— Проголодалась?

— Немного, — признает Тихиро. — А вернее, очень даже много.

— Хорошо, — говорит Хаку. — Я приготовил для тебя ужин. Тебе понравится.

Над ними нависают серые тяжелые тучи, и каждые несколько минут в небе гремит гром. Обувь Тихиро облепила грязь, но ей все равно. Она широко улыбается Хаку. Мокрые дороги блестят и отражают желто-красный свет фар от проезжающих мимо машин. Они оба кажутся двумя каплями в безбрежном людском океане, которые идут все дальше и дальше по дороге, пока полностью не теряются среди сотен таких же разноцветных зонтиков.

Примечания:

Оригинал: https://archiveofourown.org/works/33408565?view_adult=true

На мгновение он прикасается своим лбом к ее.

— Мне нужно уходить.

Она прислоняется к дверному косяку.

— Даже на несколько дней не останешься?

— Тихиро… — начинает Хаку.

Еще немного — и она загрустит, а он этого совсем не хочет. Хотелось бы ему, чтобы Тихиро знала, как это непросто.

Его выражение смягчается, и Хаку берет ее руку в свои ладони.

— Я скоро вернусь.

Тихиро улыбается ему, а глаза у нее радостно сияют.

— Я рада.

По выражению ее лица он понимает, что Тихиро хочет сказать что-то еще, но мгновение спустя она лишь качает головой.

— А теперь иди. У тебя впереди долгое путешествие.

Нежно погладив ее по щеке, Хаку уходит, оглядываясь на Тихиро, перед тем как завернуть за угол. Ее кожа блестит в лунном свете, и она машет ему изо всех сил. Каждой клеточкой тела ему очень хочется вернуться, побежать к ней, но он отвергает это желание. Хаку должен отпустить ее, и он клянется никогда больше не возвращаться, но при этом знает, что клятва эта бессмысленна. Она будет нарушена, как и все остальные, и Хаку снова будет искать Тихиро, как искал ее долгие годы до этого.

В конце концов так и происходит.

— Ты вернулся, — широко улыбается Тихиро несколько недель спустя, открывая дверь.

— Вернулся, — говорит он с усмешкой.

— Рановато. Я ждала тебя только на следующей неделе. Прогуляемся?

— Да.

На дворе осень. Высохшие деревья сбросили листья, и ветер шепчет, перебирая их ветви. Тихиро уплетает за обе щеки большую жареную сладкую картошку, которую купила в лавке на углу. Ее щеки разрумянились и раскраснелись, и она закрывает глаза.

— Хаку, попробуй. Так вкусно!

— Я не голоден, — говорит он несколько резко, хотя это и неправда.

Тихиро тут же немного грустнеет, и Хаку, чувствуя, как кольнуло у него в сердце, обнимает ее.

— Но я все же могу съесть кусочек.

Тихиро оживляется, и он послушно проглатывает еду, а вместе с ней и свою вину.

Они проходят мимо большой и глубокой реки, отливающей зеленым. Она напоминает Хаку обо всём, что произошло: о том, что он потерял, и о том, каким ему уже никогда не стать. У него больше нет своей реки. Хаку — бог пустоты. В мире духов отвергают таких, как он, считая их неполноценными, несовершенными.

Он снова смотрит на Тихиро, на ее круглые щеки, которые она надувает, стремясь прожевать всю ту картошку, которую заглотила одним махом. Тихиро счастлива. Хаку глубоко вдыхает, пытаясь уловить запах той еды, которую она держит в руках. Ему нечего предложить Тихиро: у него нет ни реки, ни даже сладкой картошки.

Хаку убирает руку с плеч Тихиро, хотя и не хочет этого. Он возводит стену между ними и чувствует еще один укол, на этот раз от страстного желания и сожаления. Но как только Тихиро съедает свою картошку, она снова хватает его за руку.

— Тихиро, — говорит Хаку.

Она смотрит на него.

— Тихиро, — повторяет он, не уверенный, как лучше воплотить свои мысли в слова. — Ты счастлива? Здесь, со мной.

Но как только Хаку произносит это, мимо них проносится машина, постоянно сигналя. Тихиро вскрикивает и смотрит ей вслед.

— Люди сейчас гоняют как сумасшедшие.

Она придвигается к нему и прислоняется мягкой щекой к его плечу.

— О чем ты говорил?

На них налетает порыв ветра, бросая ему в лицо прядь волос, которые пахнут ею.

— Ничего, — отвечает Хаку. — Просто хотел сказать, что мне очень нравится быть рядом с тобой.

Она улыбается, и улыбка эта, как и всегда, озаряет всё ее лицо. В уголках глаз появляются морщинки.

Когда они возвращаются, Тихиро, стоя у двери, робко смотрит на него.

— Ну же, давай зайдем.

Ничего больше ей говорить не нужно. Уже в следующий миг они оказываются на диване, и Хаку наклоняется, чтобы ее поцеловать. Он делает глубокий вдох. Тихиро пахнет, как те травы для купания, которые он приносил ей в прошлый раз.

— Они тебе понравились?

— Что?

— Тебе понравились травы?

Тихиро кивает.

— Да, я их просто обожаю. Но мне еще не удалось перепробовать всё. Травы передал Камадзи? — спрашивает она между поцелуями.

— Да.

— Они очень хорошо пахнут.

— Это ты хорошо пахнешь.

Тихиро обхватывает его лицо и притягивает еще ниже, хотя раньше казалось, что это невозможно. Хаку закрывает глаза, наклоняясь, чтобы урвать еще один поцелуй, но она вдруг его прерывает и тихонько смеется.

— Дверь. Мы совсем забыли закрыть дверь.

— Я закрою.

Хаку встает и идет к двери. Он мог бы остаться на месте, не прерывая поцелуй, и использовать магию, но рядом с Тихиро старается этого избегать, иначе различия между ними кажутся слишком очевидными. Хаку боится, что настанет тот день, когда они станут прозрачными, как вода, и она, поняв это, очнется и уйдет от него.

Тихиро всё замечает, как и всегда. Он медленно возвращается к ней и вдруг понимает, что она обхватила его руку ладонями, легонько ее сжимая.

— Не надо, — тихо говорит Тихиро. — Не прячься от меня.

Его плечи расслабляются, и напряжение, которое Хаку до этого и не замечал, исчезает.

— Ты не останешься? — спрашивает она позже, когда он говорит, что должен уходить. Тихиро стоит с одной стороны двери, Хаку — с другой. Солнце уже зашло за горизонт. — Я надеялась, что ты еще побудешь со мной.

— Я не хочу уходить, — искренне говорит Хаку, — но должен.

На этот раз он лжет.

Раньше она, провожая его, всегда улыбалась, но сегодня вечером у нее дрожат губы.

— Хаку, — говорит Тихиро, и в уголках ее глаз блестят слезы.

Он чувствует, что и сам готов заплакать.

— Хаку, вернись домой.

И он этого действительно хочет. Невероятно сильно.

Хаку заставляет себя поднять голову и посмотреть в глаза Тихиро. И все его страхи, какими бы сильными они ни были, не имеют значения; неважно и то, что она может сказать.

— Ты счастлива со мной, Тихиро?

Она молча смотрит на него, и кажется, что проходят долгие томительные минуты. Выдержать ее взгляд сложно. Перед ней Хаку чувствует себя обнаженным, уязвимым, и ему кажется, что Тихиро видит его насквозь. Она и сама не вполне понимает, насколько властна над ним прямо сейчас. Тихиро не знает, что может просто протянуть руку, вырвать сердце у него из груди, разорвать его на части, — и он окажется совсем беззащитным. Тишина, обволакивающая их, наводит ужас; она душит его, и Хаку пытается что-то придумать, но Тихиро наконец кивает изо всех сил.

— Рядом с тобой я чувствую себя так, как не чувствовала больше ни с кем.

— Но мне нечего тебе предложить.

Она прикладывает палец к губам Хаку.

— Тебя более чем достаточно.

Тихиро берет его за руку и прижимает ее к своей груди, прямо над сердцем.

— Здесь полно места для тебя, Хаку. — Ее голос дрожит. — Я лишь надеюсь, что… в твоем сердце тоже есть место. Для меня.

У него из горла вырывается всхлип. Хаку делает шаг к ней, еще один — и попадает прямо в ее объятия. Он крепко сжимает Тихиро и клянется, что никогда ее не отпустит. И на этот раз Хаку не собирается нарушать обещание.

Он дома.

Вот и всё.

Примечания:

Оригинал: https://archiveofourown.org/works/33826741

Без родителей дом казался пустым. Обычно он был полон смеха и уюта, но Харуто, бродя по зданию на прошлой неделе, понимал, что здесь слишком просторно и тихо.

Родители отправились к его бабушке — не человеческой, а той, которая жила в мире отца. У нее еще была огромная голова и цветные кольца на каждом пальце. На самом деле бабушку звали Дзенибой, но так к ней обращался только отец: у них были не особо теплые отношения. Харуто же относился к их встречам иначе: он очень любил их, особенно когда бабушка улыбалась ему, поднимая взгляд от принадлежностей для вязания, и говорила как можно ласковее:

— А, Харуто, ты вернулся. Иди сюда, я дам тебе шоколад.

Но на этот раз Харуто велели остаться дома. Мама должна была родить, что бы это ни значило, и родители собирались вернуться к нему с сестренкой или братиком.

Это оказалось так неожиданно, особенно когда Харуто сообщили, что нет, покупать сестру или брата ему не будут. Ребенок — то ли девочка, то ли мальчик — рос у мамы в животике, но представить себе это было трудно. А ведь раньше Харуто думал, что мама стала такой большой из-за всех тех вкусностей, которые папа для них готовил. Вдруг Харуто широко распахнул глаза и спросил, будет ли малыш таким же большим, как он, но мама рассмеялась и сказала, что ребенок родится совсем крошечным, как и сам Харуто, когда появился на свет пять лет назад. Это тоже было странно.

— Насколько крошечным? — спросил он, но, когда мама объясняла, Харуто отвлекся и так ничего и не понял. Может быть, малыш окажется ростом с муравья? Тогда Харуто стоит вести себя очень осторожно, чтобы случайно не наступить на него.

Интересно, а что с внешностью? Унаследует ли ребенок от отца прямые волосы, отливающие зеленью, или, возможно, они окажутся каштановыми, как у самого Харуто? Если он родится с такими же круглыми щеками, как у мамы, Харуто, пожалуй, с удовольствием потыкает в них и пощекочет малыша, а тот засмеется в ответ. Или же Харуто изменит облик, следуя примеру отца, который иногда превращался в дракона, и понесет ребенка на спине. Он пролетит над землей и покажет ему те места, которые будут проноситься внизу: деревья, реки и домики, усеивающие холмы. Когда малыш подрастет, они отправятся в путь вдвоем, и он поймет, как это здорово, когда ветер ерошит шерсть.

Думая о полетах, Харуто вдруг понял, что ему и в самом деле хочется взмыть в воздух, но, к сожалению, он сейчас находился в мамином мире, а здесь ему запрещали менять облик: по крайней мере, пока рядом не было никого из родителей. Но это ничего: можно пройтись пешком. И Харуто отправился в путь.

Уже наступило лето, и лес, окружающий дом, окрасился в сияющий зеленый цвет. Харуто еще не дошел до куста, но уже учуял ароматный запах. Круглый шарик из листьев, высотой не меньше его, был усыпан невероятно сладкими красными ягодами. Харуто срывал их по очереди и опускал в карманы шорт. Он знал, что мама его отругает, когда увидит пятна от ягод, но на самом деле она никогда не злится по-настоящему. Да и Харуто, конечно же, поможет ей их отстирать. Сейчас же это того стоило, и он продолжал складывать ягоды в карманы, пока не заполнил их доверху и не наелся до отвала. В маленьких ладошках ягоды тоже не помещались. В такие мгновения ему хотелось, чтобы руки у него были такими же большими, как отцовские.

Из этого места в конце концов Харуто увела бабочка. Она облетела вокруг него несколько раз, а потом запорхала глубже в лес, словно звала за собой. Харуто послушался безмолвной просьбы и пошел следом.

Он никак не мог понять, почему его человеческим друзьям нельзя было в одиночку исследовать мир. Их заставляли держать за руку взрослых — отца, мать или, может быть, учителя, — а если никого рядом не оказывалось, уходить далеко им запрещали. Харуто этих правил никогда не придерживался. Лес был его домом, а жители — друзьями, а если и встречалось изредка какое-то недружелюбное существо, Харуто легко мог убежать от него. Бабочка теперь тоже стала ему другом, как и тысячи других насекомых, с которыми он повстречался, с тех пор как начал ходить и летать.

Послушно идя вслед за бабочкой, Харуто вдруг отчетливо услышал что-то среднее между ревом и храпом. Звук был слабым, несмотря на острый слух мальчика, поэтому он замер и, сузив глаза, уставился на камень, пытаясь снова разобрать что-нибудь. Харуто и не заметил, что бабочка тоже застыла на месте, порхая изящными крылышками и словно ожидая его. До мальчика снова донесся странный звук. Он был размеренным, низким и раздавался где-то поблизости. Когда они снова отправились в путь, Харуто, ведомый любопытством, задержал дыхание.

В лесу стало просторнее, стволы расступились, и через мгновение перед ним возникло огромное дерево: таких высоких и больших растений ему раньше видеть не приходилось. До него была еще примерно сотня футов, но Харуто всё равно пришлось сильно откинуть голову, чтобы увидеть верхушку. Если бы сейчас была зима, а лес затянуло туманом, мальчик бы и не заметил широкое дупло у корней дерева и существо, которое, судя по всему, расположилось внутри.

Харуто осторожно проскользнул сквозь кусты и подошел к дереву. Тихо ступая шаг за шагом, он приближался к дереву, внимательно разглядывая зверя, который лежал — а вернее сказать, спал — внутри. Харуто понял, что звук, который он слышал до этого, оказался храпом этого странного существа. Его живот был светлым или, возможно, кремовым, а оставшееся тело казалось темно-серым или грязно-коричневым. В дупле не хватало света, и точно Харуто сказать ничего не мог.

Существ, подобных этому, он не видел раньше ни в мире матери, ни отца. На кролика оно не походило совсем: слишком уж большой и нос похож на кошачий. Харуто не встречал таких зверей и чувствовал, что это какой-то дух. Мальчик остановился у входа в дупло, помедлил мгновение, наблюдая, как бабочка садится на кончик носа существа. Оно дернулось, усы задрожали, и зверь чихнул с такой силой, что земля под ногами Харуто затряслась.

— Если я зайду, ты меня съешь? — прошептал он.

И, улыбаясь, покачал головой. Пусть Харуто и не получил ответа, он знал, что ему в любом случае ничего не грозит.

Харуто, решившись, шагнул внутрь — впрочем, он и до этого почти не колебался — и уставился на лицо пушистого духа. Оно было спокойным и слишком неподвижным для живого существа, но круглый живот, поднимаясь и опускаясь, развеивал все сомнения. Харуто сдержал смешок, отмечая сходство между этим зверем и его матерью в последние девять месяцев.

— Ты тоже подаришь мне братика или сестричку? — спросил он.

В ответ дух приоткрыл блестящий глаз, невозмутимо на него посмотрел, почесал огромной лапой живот и снова уснул.

Харуто начал медленно взбираться по спящему зверю и наконец оказался у него на животе. Смех забурлил у мальчика в горле: существо храпело и тряслось, как желе, а вместе с ним покачивался вверх-вниз и Харуто. Начав смеяться, он уже не смог остановиться, потому что чувствовал себя потрясающе.

Харуто перевернулся на живот и начал пальцем выводить узоры на теле зверя. Откуда-то глубоко изнутри донесся низкий гул, похожий на мурлыканье кота, но по сравнению с ним он был слишком глубоким. Харуто гладил мех существа и отмечал, что он короткий, пушистый и совсем не походит на гладкую отцовскую гриву, по которой мальчик проводил руками, когда его с мамой брали летать. Ему нравилась шерсть как у отца, так и у этого духа: она напоминала о куче плюшевых медвежат, которые сделала его человеческая бабушка за последние годы. Харуто будто обнимал сейчас кто-то из родителей, и он знал, что папа с мамой скоро вернутся. Но если мальчик замирал на месте, садился и думал об этом, казалось, что ждать этого еще долго.

Пушистый живот духа поднимался и опускался, будто безмолвно убаюкивая Харуто. Тело мальчика стало неповоротливым, и казалось, что стоит пошевелиться — и ему не хватит дыхания. Харуто и не заметил, когда его голова рухнула в теплый мех, а глаза закрылись. Ему было так хорошо, уютно и…

Когда Харуто проснулся, он был один и уютно лежал в дупле, заросшем мягкой травой. На ней остались четкие отпечатки, большие и круглые, и только лишь это указывало на то, что здесь был кто-то еще. Харуто, уходя, улыбнулся. Так радостно ему не было целую неделю.

Уже стемнело, было тихо, но это его никогда не пугало. Мальчик шел по темному лесу, желая побыстрее попасть домой: воздух говорил ему, что родители где-то рядом, а он никогда не лгал.

Когда Харуто подходил к дому, взметнулся ветерок и закружился вокруг него. Мальчик услышал, как вдали загрохотали окна и зашумели деревья. Подняв голову, он увидел длинное змеиное тело отца, скользящее по безоблачному небу. Остаток пути Харуто пробежал маленькими ножками как можно быстрее и когда увидел дом, то понял, что родители уже стоят там, залитые светом полной луны. Отец снова стал человеком, а мама помахала ему издалека.

Харуто едва сдержал крик восторга и, бросившись к ней, обнял ее за ноги. Мама покачнулась, но устояла и, несмотря на это, наклонившись, заключила сына в крепкие уютные объятия, повторяя без конца, как она по нему скучала. И он обнял ее еще крепче, потому что тоже очень скучал.

— Осторожнее, Харуто, мама устала, — донесся до него тихий голос, но, когда мальчик перевел взгляд на отца, то увидел, что на лице у него сияет невероятно ослепительная улыбка. Только сейчас Харуто заметил, что в другой руке — в той, которой отец не обнимал маму за плечи, — он держал маленький сверток, завернутый в одеяло. — А теперь познакомься с сестренкой.

Примечания:

Оригинал: https://archiveofourown.org/works/33653881

Девственно чистые воды почернели. Там, где когда-то пышно цвели растения, всё заволокло ядовитыми волнами. Небо потемнело, сравнявшись цветом с рекой. Волны приглушенно шумели, уменьшаясь всё больше и больше, высыхая и без солнца превращаясь в пустоту, а потом наступила темнота. Ветер исчез, не оставив после себя ни дуновения, ни дыхания жизни. Вселенной больше не было, и всё же пустота сама по себе казалась тяжелее всех существовавших миров. Она давила на него, наваливаясь на грудь всем своим весом, и Хаку с трудом дышал. А потом, уже в который раз, он вернулся к началу, становясь рекой. Она быстро исчезала, темнела, и каждая капля была тяжелее свинца. Через мгновение Хаку исчез. Это происходило снова и снова, и не было у этого круга ни конца, ни границ.

Он проснулся, подскочив на постели. Сердце билось как сумасшедшее, но здесь хотя бы был воздух. Хаку никак не мог им насытиться: он не просто дрожал — его трясло. Подняв руку к лицу, Хаку попытался убрать волосы, прилипшие к потному лбу, но понял, что пальцы у него тоже неповоротливые, похожие на свинец, а горло сжали безжалостные жуткие пальцы. Хаку рвано дышал, слишком медленно и при этом быстро. Вода стремительно темнела. Он хотел отойти, но так и не смог этого сделать.

До его плеча дотронулись ласковые пальцы.

— Хаку.

Cердце запорхало бескрылой птицей, приближаясь к краю неба. Несмотря на оглушающий рев, голос, пусть и был не громче шепота, всё же сумел достичь Хаку. Какое-то время он не понимал, кто к нему обратился, но человек этот казался знакомым, как будто рядом с ним Хаку был дома, в безопасности. Он цеплялся за голос, отчаянно желая снова удержаться в реальности и не упустить его. И когда Хаку на этот раз открыл глаза, бесконечная пустота исчезла. Он лежал в их комнате, не слишком большой, но достаточно уютной. Ее заливал тусклый свет, и Хаку понял, что Тихиро включила лампу, стоящую у кровати рядом с ней.

Тихиро.

Вдруг ему всё стало ясно. Они спали, и Хаку запоздало почувствовал легкий укол сожаления. Он разбудил Тихиро, не дав ей насладиться сновидениями. Хаку зажмурился.

— Прости.

Но ее, кажется, это ничуть не беспокоило. Он почувствовал, как Тихиро придвинулась ближе, а потом обняла его. У нее были теплые руки.

— Опять?

Хаку лишь коротко кивнул. Как она и сказала, к нему опять пришел этот сон, который снился уже много лет. Правда, в последнее время кошмары навещали его гораздо реже, но полностью никогда не прекращались.

Руки Тихиро расслабились, и она отпустила Хаку. Ему тут же стало холодно, и показалось, что он чего-то лишился. По полу прошуршали тапочки.

— Я принесу тебе воды, — сказала Тихиро.

Хаку не хотел воды.

— Не надо, — услышал он свой собственный голос, и если бы это была не Тихиро, а кто-то другой, Хаку бы и в жизни не подумал просить и умолять. — Не уходи.

Она остановилась в дверях, а потом вернулась и села рядом.

— Прости. Я здесь.

Он отвернулся от стены и взглянул на нее. Глаза Тихиро, наполовину приоткрытые и не ярче света лампы, смотрели на него в ответ. Только сейчас Хаку понял, насколько она устала.

— Тихиро…

— Ш-ш-ш, всё хорошо, — сказала она.

Тихиро слабо улыбнулась ему, но Хаку знал, что улыбка была искренняя, и позволил себе поверить в нее.

— Давай-ка.

Он не стал возражать, когда она, как всегда, уложила его голову себе на колени. Тихиро не заставляла рассказывать ей приснившийся сон, и Хаку знал, что она не будет настаивать, если только он не захочет этого сам. В какие-то дни Хаку вспоминал о кошмаре, но не сегодня.

Аккуратные пальцы расчесывали его волосы. Они массировали голову Хаку и лоб, убирая легкую насупленную тень, которая до сих пор там оставалась. Тихиро низко наклонилась, ее волосы упали ему на лицо невесомой занавесью. Он слегка приоткрыл глаза и увидел свет лампы, желтые полосы, которые, крадучись, пытались дотронуться до его лица сквозь просветы в волосах Тихиро. А потом осталась лишь она сама, сидя настолько близко, что черты ее лица расплывались в мягком свете.

Взгляд Тихиро дарил утешение, а прикосновения — нежность, которая вызывала у Хаку с каждой минутой всё больше слез, но их нельзя было назвать яростными или отчаянными. Он лежал, не двигаясь и ничего не говоря, и лицо Хаку застыло. Слезы обжигали кожу, совсем непохожие на прохладные волны его реки, приливающие к берегу. Он бы ничего и не заметил, если бы Тихиро не вытирала слезы.

— Хаку, — сказала Тихиро, но ему было понятно, что отвечать не нужно. Тихиро позвала Хаку лишь для того, чтобы дотянуться до него, дать ему знать, что он всё еще здесь и никуда не исчез. — Кохаку.

Голос Хаку дрожал, когда он сказал:

— Я хочу рассказать тебе свой сон.

— Конечно, — ответила она.

— Завтра. Не думаю, что сегодня получится.

— Понимаю.

Тихиро обхватила его лицо обеими руками и поцеловала лоб так нежно, как будто он обратился в цветок. А потом опять появились слезы, безмолвные и медленные. Хаку не останавливал их, потому что больше ничего не удерживало его здесь.

Не говоря ни слова, Тихиро взяла с приставного столика ручку и положила ладонь Хаку себе на колено. Он закрыл глаза, когда к нему прикоснулся кончик ручки. Она медленно двигалась, очерчивая небольшой круг, и Хаку знал, что Тихиро сначала закончит с ним, а потом изобразит лепестки вокруг.

Она рисовала, а он их считал. Первый лепесток, второй, а потом еще и еще, пока их не стало восемь. Ручка двигалась туда-сюда, чернила высыхали от ветерка, дувшего из открытого окна и оставлявшего после себя прохладу. Стоило Тихиро закончить очередной лепесток, и она легонько целовала его. Потом появился стебель, длинный и прямой, и листья. Пока она дорисовала их, прошла целая вечность, которую никто из них так и не нарушил словами.

Дыхание Хаку медленно выровнялось. Ночь становилась всё темнее, и его потихоньку обволакивало изнеможение.

Тихиро это заметила.

— Хочешь поспать, Хаку?

Он промолчал, но она всё равно почувствовала, насколько ему страшно, и большим пальцем потерла крошечные круги на его ладони.

— Ничего страшного, если не хочешь. — Тихиро помолчала. — Давай принесу тебе воды.

На Хаку нахлынула волна благодарности.

— Большое спасибо.

Она принесла стакан, и он опустошил его так быстро, как будто пил воду впервые в жизни. Чем больше Хаку глотал, тем больше у него жгло в горле. Тихиро принесла еще один стакан, и когда она снова забралась в постель, то уложила голову Хаку себе на грудь.

— Оставим лампу сегодня ночью?

Он чувствовал себя как маленький ребенок. Стоило бы смутиться, ведь ему исполнилась уже не одна тысяча лет … Вот только рядом с ним находилась Тихиро, и здесь нечего было стыдиться.

Но сегодня ночью Хаку казалось, что свет можно и выключить.

— Не нужно, всё хорошо.

Тихиро погасила лампу и вернулась на место.

Она обняла его. Ее сердце, находясь прямо под ухом Хаку, билось ровно и медленно. Он прижался к нему ближе, чтобы слышать лучше, отчетливее: стук был подобен легкому журчанию реки. Этот источник всегда будет чистым, и его волны никогда не перестанут омывать его, так же как и Хаку больше не потеряет их. Они тоже были тяжелыми, но не от ужаса. Скорее, эти воды походили на теплое одеяло, которым он укрывался в самую холодную ночь. Тихиро, массируя голову Хаку, тихонько напевала, успокаивая его; нечеткие шепотки, распространяясь по его телу, были беззвучными и всё же успокаивали. Тихиро не заставляла Хаку спать, и он держал глаза открытыми, пока они не закрылись сами собой.

Его руки устали, и всё же Хаку обнял ее за пояс.

— Тихиро, — заговорил он, пытаясь удержать равновесие на грани между настоящим миром и призрачным.

После этого наступила тишина. Хаку ускользал в царство снов, и слова, витая в воздухе, так и остались невысказанными. Но всё было хорошо, потому что Тихиро не только знала, что он хотел сказать, но и чувствовала это.

Той ночью реки больше не умирали.

Поньо почти не обращает внимания на время. Оно не размывает воспоминания, пытаясь переубедить ее и переплавить в кого-то другого — того, кто останется ею, но всё же будет совершенно другим. Поньо зачали и родили под водой, и провела она свои первые годы жизни именно там. Она столько танцевала с океаном, что успела понять, как обмануть волны времени и позволить им омыть себя, не разрешая унести прочь. Когда Поньо говорит людям, что она дочь океана, они фыркают и качают головами, но девочка лишь пожимает плечами и улыбается, потому что знает правду. Поньо разрешает их словам, неверию и шуткам нахлынуть на нее, а потом повторяет:

— Я родилась из океанских волн.

Потому что такова правда Поньо, и скрывать ее она не собирается.

Ей еще не исполнилось двенадцати, и другие люди временами отмахиваются от ее слов, считая, что у девочки разыгралось воображение. Быть может, пока Поньо еще не понимает, но стоит ей вырасти, и она острее почувствует одиночество, а свою правду ей будет сложнее защищать.

Но будущее пока не наступило. Поэтому, когда госпожа Огино дает классу задание написать о важном воспоминании, Поньо закрывает глаза и снова оказывается там, откуда пришла, в холодных объятиях океана. Отзвуки глубокого моря звенят в ушах, а рыжие волосы блестят на фоне волн, залитых солнцем.

А потом она пишет и не останавливается до самого конца, даже несмотря на то что превышает необходимый объем на целую страницу.

Поньо пишет о матери и об отце. Их лица сияют от радости, когда яйца наконец-то проклевываются и оттуда выплывают сотни ее сестер. Поньо пишет, какими крошечными они были, не больше гальки, усеивающей морской берег у того дома, где она живет вместе с Соске и Рисой. Она вспоминает, как вместе с сестрами плавала повсюду, ловила крошечных рыбешек и подружилась с яркими осьминогами, которые разрешали им забираться к себе на головы и отвозили в подводные пещеры и расщелины, где они собирали морские ракушки и жемчужины, собираясь сделать из них маленькие подарки матери. Поньо вспоминает, как сестры помогли ей прийти на землю и стать человеком.

А когда кажется, что больше нечего добавить, она всё-таки пишет еще, потому что Поньо с каждым разом гораздо легче поверить самой себе, если она будет без конца повторять, что всё, случившееся в первые годы ее жизни, правда. Возможно, Поньо не понимает всего до конца, но это начинает влиять на нее: окружающий мир, сплетни, почти не скрываемые перешептывания.

Когда ты говоришь, что видишь синий, а все утверждают, что это неправда, возможно, ты тоже начинаешь считать этот цвет желтым.

— О чем ты написала? — спрашивает позади знакомый голос, и Поньо оборачивается к Соске, который пытается рассмотреть лист через ее плечо.

— О том дне, когда родились мои сестры.

— Ага, — говорит он, — хорошее воспоминание… кстати, помнишь, как они любили прятаться внутри моллюсков, пытаясь избежать нравоучений, которые им читал твой отец?

Поньо помнит и молча смотрит на него. Соске никогда там не было, и всё же, когда он говорит о ее прошлом, начинает казаться, что он тоже всё это пережил. На лице Поньо появляется едва заметная улыбка.

Не все пытаются переубедить ее, что тот цвет, который она видит синим, на самом деле желтый.

— Что? — спрашивает Соске, выгибая бровь.

Она качает головой.

— Ничего.

— Чему ты так радуешься?

Поньо не отвечает, потому что и сама не знает. Вместо этого она встает и передает работу госпоже Огино, которая спрашивает, как обычно, жизнерадостно:

— Уже закончила?

— Да, госпожа.

— Быстро же ты, — говорит она, — и, пожалуйста, называй меня Тихиро!

Госпожа Огино совсем недавно стала их учительницей, но с первого же дня настаивала, чтобы ее называли по имени. Она считала, что обращение «госпожа Огино» было слишком формальным и чересчур серьезным.

— Хорошо, го… то есть… э-э-э… Тихиро.

— Не зайдешь ко мне после занятий? — спрашивает учительница через час, в конце урока, и Поньо молча кивает.

Почему-то она переживает и чувствует неуверенность в себе — до недавнего времени оба эти ощущения были ей незнакомы. Поньо как будто случайно надела неподходящее платье, которое совсем не должна была носить и которое никогда не будет ей принадлежать.

— Что случилось? — спрашивает Соске, когда Поньо снова садится на свое место.

Возможно, дело в том, что он читает ее как открытую книгу, или в том, что она никогда на самом деле не пытается скрывать чувства, отражающиеся на лице. Поньо позволяет им колыхаться на поверхности, подобно волнам, перекатывающимся по океану. Возможно, она и не слишком-то отличается от того, что привело ее в этот мир.

— Мне нужно зайти к ней после занятий, — говорит Поньо, стараясь не грызть кончик ручки.

От этой привычки она пытается избавиться.

— Думаешь, будет ругать тебя за то, что ты написала?

— Может быть.

— Как тот учитель, который был у нас в прошлом году?

Тот, кто велел ей перестать витать в облаках и прекратить жить в детских фантазиях.

— Может быть.

— Ох.

Какое-то время Соске молчит, глядя в окно и опираясь подбородком на руки.

— Поньо, — говорит он, помолчав. — На госпожу Огино это не похоже.

Она закусывает губу: не потому что не согласна, просто…

— И всё-таки.

Соске вдруг берет Поньо за руку и слегка сжимает ее, а потом резко отпускает.

— Я пойду с тобой, — говорит он, и в его карих глазах пляшут решительные огоньки.

— Но она попросила прийти только меня.

— Тогда подожду снаружи.

Поньо не сразу отвечает, смотря в раздумьях на пол. Так было всегда. Она не просит помощи или поддержки, но он всё равно их предлагает, не моргнув и глазом. Поньо наконец-то поворачивается к нему.

— Ладно.

Когда они подходят к кабинету госпожи Огино, Соске останавливается.

— Я буду прямо здесь. Если что-то пойдет не так — зови.

Поньо, не сдержавшись, хихикает.

— И что ты сделаешь? Вломишься внутрь? Или, может, унесешь меня прочь?

Соске хмурится, но Поньо знает, что он на самом деле ничуть не обижается. Блеск в глазах всегда выдает его настоящие чувства. Сквозь окно струится солнечный свет и озаряет темные волосы Соске, из-за чего они становятся светлее и кажутся окруженными ореолом. Поньо хочет провести по ним пальцами, но отмахивается от этого желания и отходит от Соске, кладя ладонь на дверную ручку. На дверной дощечке, на которую смотрит Поньо, написано: «Тихиро Нигихаями-Огино».

— Ну ладно.

Дверь открывается с тихим скрипом. Как только Поньо заходит, ее встречает располагающий ясный взгляд госпожи Огино. Напряжение тут же спадает, и Поньо только удивляется, из-за чего она так нервничала раньше.

— Проходи, садись, — говорит Тихиро, поднимая взгляд от какого-то документа и указывая на крепкий деревянный стул напротив ее стола.

Поньо слушается.

— Прости, — произносит она, — но перед тем как мы начнем, мне нужно кое с чем разобраться. Ты не против подождать несколько минут?

— Конечно.

«Начнем? Что начнем?» — думает Поньо.

Ей снова хочется что-нибудь пожевать — если не ручку, то хотя бы ногти, — но Поньо решительно засовывает руки в карманы.

Комната не слишком похожа на учительский кабинет. По крайней мере не на те, к которым она привыкла. Тонкие желтые шторы закрывают окна, скорее, усиливая солнечный свет, а не скрывая его. Их края покачиваются на ветерку, постоянно дующем с моря. На стенах висят фрески с изображениями существ, которых Поньо никогда раньше не видела: жаб в одежде и на первый взгляд очень старых колдуний с большими головами. Также там есть бесформенное и полностью темное существо, у которого только и выделяется белый овал вместо лица на черном фоне. Поньо видит яркие небеса и летающих мышей, а самая большая фреска изображает дракона. Он величественный, длинный, изображен в белых и синих цветах, простираясь от одной стены к другой.

После того как Поньо вдоволь полюбовалась искусством на стенах, ее взгляд падает на стол и она видит фотографию. Даже не отдавая себе в этом отчет, Поньо наклоняется ближе и видит на фотографии учительницу в традиционном свадебном наряде: она, окрыленная и счастливая, выглядит ненамного моложе, чем сейчас. Тихиро широко улыбается, смотря прямо в камеру, и кажется такой же, как обычно: оживленной, искренней и приветливой. Она держит за руку мужчину: он тоже улыбается, но смотрит на нее, а не в камеру. У него зеленые глаза и длинные волосы в тон им, а сам мужчина кажется утонченным, как и мать Поньо. А еще он почему-то кажется знакомым, и когда она оглядывается на стену, то понимает, в чем дело: это дракон. Поньо неизвестно, как так получилось и в чем причина; у нее нет никаких объяснений происходящему — она просто знает, кто он.

— А, эту фотографию сделали в тот день, когда я вышла замуж. С тех пор прошел почти год.

Мысли Поньо прерывает голос, и она вскидывает голову. Уши вдруг обдает жаром, а голова немного чешется.

— Простите, я не хотела глазеть…

Тихиро тихонько смеется.

— Нет, всё хорошо. Обязательно приходи к нам как-нибудь поужинать! Хаку делает лучшие на свете онигири. — Откладывая документ, над которым она работала последние несколько минут, Тихиро внимательно рассматривает Поньо. — Я позвала тебя сюда, потому что… — Девочка сжимается на стуле, ожидая продолжения. — Потому что мне очень понравилось твое сочинение.

— Простите… — начинает было извиняться Поньо, но тут же прерывается, широко раскрывая глаза. — Ох.

— Ты молода, и всё же твой стиль письма зрелый не по годам. Тебе никогда не хотелось поучаствовать в конкурсах?

— Я не… нет, об этом я раньше не думала.

— Тогда я тебе сообщу, если что-нибудь появится, и, возможно, ты сможешь попробовать?

В ее сердце загорается искорка надежды.

— …хорошо.

— Ну вот и отлично. Больше не буду тебя задерживать. Спасибо, что согласилась зайти!

Поньо по-прежнему сидит на месте. Склоняя голову набок, Тихиро спрашивает:

— Что-то не так?

Возможно, дело в том, что Поньо, как правило, с легкостью высказывает свое мнение, а может, потому что рядом с Тихиро она всегда почему-то чувствует себя свободно. В любом случае ее не нужно уговаривать, и Поньо произносит то, о чем думает.

— Я… не хотела сюда приходить. Думала, вы скажете мне, что я вру в сочинении или же всё выдумала.

В глазах учительницы загорается огонек, который Поньо никогда раньше не видела. Ее взгляд по-прежнему теплый, но при этом непоколебимый, твердый и решительный.

— Поньо, — говорит Тихиро, понижая голос, — тебе об этом будут говорить многие, но не позволяй им отобрать у тебя твою правду. Надеюсь, ты понимаешь?

Поньо кажется, что краешком глаза она замечает кучу пушистых черных существ, которые ползают в уголках комнаты. Они очень похожи на мохнатые комочки пыли, которые неожиданно ожили.

Впервые Поньо кажется, что в Тихиро она видит… частичку себя.

— Я знаю.

И пусть она и правда всё понимает, Поньо знает где-то глубоко внутри, что ей и правда нужно было напомнить об этом.

— Да, иногда грустно, когда тебе не верят, — говорит Тихиро. Потом ее голос опускается до шепота и становится таким тихим, что Поньо с трудом разбирает слова. — В конце концов я вышла замуж за дракона.

— Ох, — выдыхает она, почему-то почти не удивившись.

— И я очень хочу прочитать твои другие истории!

Поньо широко улыбается ей.

— Ладно.

— Хорошо. Тогда до завтра. Ах да, пока ты не ушла… — Тихиро ищет что-то в ящике стола. — Вот, возьми немного компэйто.

Поньо полюбила цветные конфетки в виде звездочек давным-давно, когда Соске впервые угостил ее ими. И теперь она без колебаний берет пакет.

— Спасибо.

Соске ждет снаружи, на лице у него отражается беспокойство, пусть он и пытается скрыть это за озорной улыбкой. Поньо качает головой, таким образом по-своему подбадривая его, и беспокойство исчезает, хотя Соске и улыбается по-прежнему.

— Будешь компэйто? — спрашивает она, покачивая пакетом у него перед лицом.

Когда они тем днем идут домой, жуя их любимые конфеты, Поньо смотрит вверх и видит в чистом небе длинный извивающийся силуэт. С каждой стороны у него что-то свисает, и ей кажется, что это лапы.

Поньо оборачивается к Соске, и сердце ее сияет так же ярко, как и солнце.

— Сегодня был хороший день.

Примечания:

Оригинал: https://archiveofourown.org/works/33835183?view_adult=true

Учитывая обычную стоимость камер, эта еще не дорогая. Тихиро несколько месяцев откладывала карманные деньги и зарплату, которую ей платили за работу официанткой на полставки в ближайшем кафе, а оставшуюся сумму ей дали родители. Они очень растерялись, что Тихиро в честь своего семнадцатилетия не попросила подарок получше, но она хотела именно камеру — ее и купила.

Перед тем как отправиться домой, Тихиро осторожно кладет камеру в корзину велосипеда. Уже начинает темнеть, а она к тому же задержалась в очереди на кассе, не ожидая такого столпотворения. Тихиро пытается ехать быстрее, но со старым и ржавым велосипедом справиться нелегко.

Где-то через час она сидит, скрестив ноги, на полу в маленькой комнатке напротив Хаку.

— Долго ждал? — спрашивает Тихиро, всё еще чувствуя себя немного неловко из-за опоздания.

Ему не нужно было оставаться снаружи — теперь он уже знает, как открыть ее окно. Но всё равно нехорошо оставлять гостя одного без дела, тем более Хаку.

— Не очень, — говорит он.

Хаку бессмертен, и ему не так важно, прошло несколько минут или несколько часов. Но улыбается он искренне, и Тихиро понимает, что беспокоиться не о чем, поэтому немного расслабляется.

— Для чего она? — спрашивает Хаку, внимательно разглядывая камеру, которая стоит прямо перед ними.

Тихиро немного размышляет над этим вопросом, а потом пытается подобрать слова.

— Она… запечатлевает мгновения в вечности. С ее помощью можно навсегда записать те воспоминания, которые хочется запомнить, зафиксировать события… На самом деле люди используют ее по-разному.

В глубине души Тихиро знает, что материальные вещи на самом деле не получится сохранить навсегда: они распадаются, обращаются в прах и исчезают. Возможно, стоило найти другие слова.

Но, кажется, Хаку доволен ответом.

— Покажи, — просит он, и Тихиро впервые включает камеру.

БАТАРЕЯ РАЗРЯЖЕНА, ТРЕБУЕТСЯ ЗАРЯДКА.

Большие жирные красные буквы на мгновение мерцают на экране, а потом он темнеет.

Тихиро вздыхает.

— Придется немного подождать, — говорит она немного расстроенно.

Тихиро достает из коробки зарядку, вставляет ее в розетку на стене, а потом поворачивается к Хаку.

— Нужно зарядить камеру.

Он кивает. Тихиро уже объясняла, что это значит, и он всё понимает.

— Зачем тебе понадобилась эта… камера? — спрашивает Хаку.

Этот вопрос застает Тихиро врасплох, и она пытается подобрать слова.

— Понимаешь, она… я хочу всё фотографировать.

Крошечная лампа в комнате — это единственный источник света, и сделано так специально. Тихиро нравится, как сверкают глаза Хаку в тусклом свете, и, чувствуя на себе их пронзительный взгляд, она понимает, что не может ничего скрывать. Слова выскакивают, как будто внутри нее прорвалась какая-то плотина.

— В основном камера мне нужна для того, чтобы… рассматривать твою фотографию, когда тебя нет, и не ждать с таким нетерпением новой встречи.

А потом Тихиро отворачивается и выглядывает из окна, потому что говорить о своих чувствах ей пока неловко. Она знает, что Хаку ее не осуждает, но Тихиро сама себя почему-то винит и не понимает причину.

Он вдруг тянется к ней, преодолевая расстояние между ними, и поднимает ладонь с ее колен. Тихиро преодолевает невольную дрожь, которая пронзает позвоночник.

— Тихиро, — ласково говорит Хаку, и она оборачивается к нему. Его зеленые глаза вглядываются в нее любяще и нежно. — Я тебе тоже кое-что принес.

Тихиро удивляется. Она знает, что духи не празднуют дни рождения, и не ждет от него подарка. Тихиро заинтересовывается еще больше, когда он засовывает руку в складки одежды. Она похожа на ту, которую он носил в мире духов, когда не помнил своего имени. Но в последнее время его наряд длиннее и изысканнее, хотя ему совсем не нужно подчеркивать элегантность одеждой. Хаку и без нее будет выглядеть величественным — так, как будто у его ног вся вселенная. Тихиро отбрасывает эту мысль прочь, не зная, может ли он прочесть мысли. Легким движением руки Хаку достает сверток и кладет его между ними.

Тихиро касается одежды, и у нее едва не вырывается восторженный вздох — такой мягкой ткани она еще не видела. Интересно, можно ли ее найти за пределами мира духов? Но когда Тихиро осторожно и ловко разворачивает одежду, она вздыхает по-настоящему, потому что подарок Хаку — кимоно — кажется настолько роскошным, что к нему и прикасаться страшно, тем более ей. У одежды насыщенный темно-синий цвет. Она тоньше бархата, но у них похожий блеск, и на кимоно расцветают белые цветы с лепестками, тщательно вышитыми серебряной нитью. Вокруг них видны нежные растения мятно-зеленого цвета.

— Это ты сделал?

Тихиро почти шепчет. Глупо, в этом нет никакого смысла, но она не может удержаться. Ей кажется, что кимоно — это какой-то загадочный крадущийся павлин, который чуть что — и выскользнет в открытое окно.

— Да.

А потом Тихиро замечает блестящие белые чешуйки с металлическим отливом, замысловато пришитые к подолу и рукавам.

— Они твои, Хаку?

Он ничего не отвечает и вместо этого поднимается на ноги.

— Давай посмотрим, подойдет ли тебе кимоно.

Они подходят к зеркалу, и Тихиро прижимает одежду к себе, глядя на отражение. Хаку пальцами осторожно убирает ее волосы назад, чтобы они не мешали.

Сначала Тихиро чувствует себя не в своей тарелке. Ей кажется, что сказка, которую она читала в детстве, ожила, и теперь Тихиро, притворяясь Золушкой, пытается впихнуть ногу в туфельку, в которую ей никогда не влезть. Но потом она видит отражение Хаку: он гордо и довольно смотрит на нее. Его переполняет столь заразительное восхищение, что Тихиро тоже начинает улыбаться.

— Надеюсь, что всегда, когда ты будешь носить это кимоно, — тихо говорит Хаку, стоя вплотную к ней так, что ее уха касается его дыхание, — и дотрагиваться до этих чешуек, появившихся из моей оболочки, ты будешь помнить меня и мою преданность тебе.

Осторожно откладывая одежду на край кровати, Тихиро с сияющими глазами поворачивается к нему.

— Хаку. О, Хаку.

Приподнимаясь на цыпочки, Тихиро прикасается губами к его лбу. Время от времени они целуются, но она пока ещё не достаточно осмелела, чтобы делать это чаще. К тому же лоб Хаку гладкий и теплый, и Тихиро нравится, как он улыбается, когда она оставляет там поцелуй. Тихиро сияет.

— Кимоно потрясающее, правда. Я всегда буду хранить его.

Ей хочется сказать что-то еще, но Хаку вдруг совершенно неожиданно притягивает ее к себе и обнимает так же крепко, как и в тот день несколько лет назад, когда они встретились снова.

— Я тоже об этом думаю, — шепчет он ей на ухо, и голос его дрожит от чувств. — Не меньше, чем ты.

Тихиро не понимает этих слов, и, слегка покачиваясь вместе Хаку, спрашивает:

— Ты о чем?

— О том дне, когда нам больше не придется ждать, закрывать глаза и гадать, сколько пройдет времени, перед тем как мы увидимся снова. — Он опускает голову ей на плечо. — Когда я смогу вот так держать тебя и знать, что размыкать объятия мне уже не придется.

— Хаку…

Она говорит лишь его имя — не потому что ей нечего больше сказать. Напротив, Тихиро не может выразить все свои чувства и опасается, что ее голос сейчас сорвется. Поэтому она просто обнимает Хаку крепче и надеется, что он услышит слова, скрытые в тишине. Хаку что-то тихо бормочет и, кажется, всё понимает.

— Я так хочу, чтобы этот день наступил пораньше, — говорит ему Тихиро, когда убеждается, что голос у нее не дрожит, и проводит пальцами по его спине. — Знаю, ты делаешь все что в твоих силах.

«Ради того, чтобы навеки пересечь границу в мир людей».

В этот момент — или намного позже, никто не может точно сказать — камера тихо пищит.

— Думаю, она зарядилась, — после долгого молчания шепчет Тихиро. Она стоит, уткнувшись в плечо Хаку. — Посмотрим, как работает камера?

Он соглашается, поэтому Тихиро берет его за руку и ведет за собой. Они садятся на кровать, и она кивает Хаку.

— Не двигайся.

Щелк.

Какое-то время камера жужжит, а потом выплевывают блестящую цветную фотографию, которую Тихиро обещает себе повесить изнутри на дверь шкафа.

— Покажи, — просит Хаку. Он рассматривает фотографию, и его губы приподнимаются, когда он наконец-то понимает принцип работы. — Вот оно что. Значит, она рисует то, что видит.

Тихиро мгновение размышляет над его словами, а потом кивает.

— Да, что-то вроде этого.

Хаку смотрит на нее.

— А ты можешь попросить ее нарисовать нас? Вместе.

До этого Хаку был сзади, но теперь Тихиро, улыбаясь, садится рядом и держит камеру так, чтобы они были перед ее линзами. Тихиро наклоняется поближе к Хаку и, беря его за руку, заставляет обнять ее.

— Улыбнись, — напоминает она, а потом быстро добавляет: — И не двигайся.

Тихиро думает, что он послушался, но потом вылетает фотография, где видно, что Хаку, вместо того чтобы смотреть на линзы, разглядывает Тихиро. Но фотография хорошая, и он улыбается, как она его и просила.

— Отлично, — говорит Тихиро, а потом передает фотографию Хаку.

Судя по его взгляду, он согласен с оценкой.