Памяти вернувшихся (джен)

Заводной тангерин, ты не шел бы домой:

Станет папа чужим, станет мама чужой.

Пока ночью тепло, уходи поскорей.

У тебя пара дней, ты пока что ничей…

Тихая песня под аккомпанемент одной китарры странно звучала среди стандартного бело-оранжевого оформления «Перекуса у Санте». Во всех Перекусах — от Лорты на юге Галактики до Агамара у самой границы имперских территорий — звучало либо что-то незаметное без слов, либо быстрые песни про любовь и счастье быть молодым. И даже в единственном Перекусе на территории Империи, который год назад открылся на Каасе, звучала та же республиканская музыка.

— Любопытная тут музыка звучит. Слышишь? — Сатель обратилать к Эарлену, пока они ждали заказ.

— Да-да, это Айрет Нирн. Его здесь часто ставят, но обычно инструментал. У него есть гораздо более удачные песни, только они совсем про мрачное.

На табло появилось оповещение, что заказ готов. Это было странно: расплести привычные косички, надеть гражданское, Силой слегка отвести внимание обывателей — и уже нет грандмастера Шан, а есть обычная женщина, которая зашла в обычное кафе, чтобы встретиться со старым другом. А ведь в последний раз не на бегу они общались ещё до Договора.

Странно было и то, что тогда, до Договора, Сатель вовсе не считала Эарлена своим другом. Её раздражало в нём всё, начиная от работы в Страже и кончая любовью к малоизвестной абстрактной живописи («скорее уж мёртвописи», как она часто ворчала) — но с Эарленом дружила Бэла, и она встречалась с ним после каждого ранения и во время каждого перемирия. А теперь… Эарлен жил на Корусанте и охранял те немногие принадлежащие Храму помещения, которые не достались СВУ, а Сатель лавировала между Минобороны, Дреями, Куатами, Санте и ещё десятком олигархов в попытках добыть Ордену финансирование, хоть как-то сопоставимое с тем, что было до Договора, и при этом не поставить Орден в полную зависимость ни от кого из спонсоров. И сидя в дешевом кафе, слыша ровный голос Эарлена, Сатель могла представить себе, что ей слегка за сорок, её репутация в ордене держится только за счёт побед, потери в батальоне обещают (или грозят?) восполнить за счёт юнлингов, которым не досталось учителя… Для полного счастья её обнаружил шестилетний агент (то есть шестилетний сын, конечно) и не нашёл ничего лучше, чем написать следующее послание: «Привет. Ты моя мама? Если ты моя мама, то почему ты джедай?»; и отвечать ему пришлось попросить Бэлу. Тогда ноша забот и тревог казалась неподъемной, а теперь Сатель понимала, как эта ноша была легка.

— А помнишь, — говорил Эарлен, пока они искали свободный стол, — до Договора на месте этого Перекуса была славная закусочная. Её содержал один чалактанин, который терпеть не мог родную культуру — и придумывал рецепты без приправ, даже иногда без соли.

— Да, помню. Это ведь там стены расписывали посетители, а Бэла рисовала на них наши портреты?

— Там, — согласился Эарлен, — в последнее перемирие я делал там концерт…

— И Бэла сбежала на него с диспута, а Эрин под иллюзией её заменяла. Тема у диспута, помню, была такая наивная: что-то про то, как различить порыв страсти и веление Силы. Ну смешно же! Но Брага своё выступление писал серьезно, как будто диссертацию. Слишком уж нам хотелось поиграть в настоящую мирную жизнь.

— А мы с Бэлой после концерта коварно воспользовались правом ходить по городу в комендантский и ночь напролёт танцевали на пустых улицах. А с утра был допрос одного лорда, но я не мог сказать об этом Бэле, потому что по бумагам он ни в какой плен не попадал. Перемирие же.

— А кстати, — Сатель помешивала шай, — ты не знаешь, что стало с тем чалактанином, хозяином закусочной?

— Его пыталась искать Бэла. В списках погибших нет, но в последний раз он выходил в голонет дней за двадцать до Договора.

* * *

Они сидели в комнате Эарлена. Сатель заплела привычные косы, но осталась в том же свободном оранжевом комбинезоне, в котором была в кафе. Эарлен сменил чёрные штаны с футболкой на форму Стражи, но маску надевать не стал. И это тоже казалось странным: вскоре после блокады Страже было предписано носить маску постоянно, а не только на посту. «Видишь ли, — объяснял Эарлен, — наш уважаемый магистрат решил: если у кого-то из наших пожелтеют глазки, он или она должны продолжать работу и делать вид, что ничего не происходит. А ходить по Храму с золотыми глазками пока ещё считается неприличным, и показывать всем, у кого глазки пожелтели, а у кого — ещё нет, тоже считается неприличным. Так что маску носят все и всегда». Лицо у Эарлена, что любопытно, почти не изменилось за те двадцать лет, что Сатель его не видела: та же ярко-синяя кожа, те же почти белые глаза, та же скупая мимика. Арканианские гены, наверное: у него мать из полукровок.

— У меня к тебе, — заговорила Сатель, помешивая сублимированный каф, — нехорошие новости. Всё началось с того, что у нас нехватка учителей молодняка, и Брага подал идею: разрешить давать падаванов Страже. Большинство одобрило, и даже — представь себе! — с Брагой согласился Кейдан.

— Ну, — Эарлен рассмеялся, — такой дипломат, как Брага, просто обязан однажды добиться поддержки от вечного противника.

— Потом мы стали обсуждать кандидатуры — и Нобил предложил тебя.

— Но я тогда должен буду уехать с Корусанта?

— По мысли Нобила, тебе не надо будет никуда уезжать.

— Подожди, но ведь в те помещения, где я работаю, доступ как минимум только мастерам. И в пятистах метрах над нами ходят ситы.

— В Республике говорят «ситхи», — заметила Сатель. Вопреки первому впечатлению, Эарлен не перестал её раздражать.

— Хорошо. Но как их не назови, воспитывать падавана или падаванку в непосредственной близости с ними — странная идея.

— Я сказала то же самое. А вот теперь нехорошая новость: Нобил мне возразил, что твой потенциальный ученик всё равно не падёт на дарксайд, потому что ты прошел Храм Рассвета, а значит и ученика от Тьмы удержишь там, где не удержат обычные рыцари.

Эарлен воспринял эту новость с неожиданным равнодушием. Да, в ордене было принято, что вышедшие из Храма Рассвета меняют имя и уходят работать в Стражу или на какую-то ещё секретную работу — но Эарлен и сам всеми силами избегал контактов с теми, кого он знал до Спинтира, и вместе с Бэлой взламывал свои досье, чтобы из досье на старое имя убрать информацию о выходе из Храма, а из досье на новое имя — о том, что он на двадцать лет старше, чем его тело.

— Ну что же, — спокойно ответил Эарлен, — я всегда говорил, что вернувшимся навязывают все сомнительные авантюры. И воспитание ученика или ученицы среди секретных объектов рядом с сит… ситскими учеными — это ещё не самое безумное, что мне поручали. Проблема только в том, как Нобил об этом узнал.

— Вот с этим, — вздохнула Сатель, — и связана вторая часть моих тревог. Не знаю, насколько это до тебя доходило, но магистр Брага… не сказать, что открыто мне противостоит, но отчетливо стремится к тому, чтобы как можно больше джедаев были лояльны ему, но нелояльны мне.

— Да, я знаю. И в целом знаю его комплекс идей: орден втягивают в развязывание новой большой войны, и в этом виновата лично ты; единственный выход — убрать предлог для этой войны: противостояние сторон Силы; для этого надо переводить на лайтсайд всех дарксайдеров, в первую очередь высокопоставленных и чистокровных.

— Всё правильно. Пару недель назад он пытался втянуть Ринара… неясно, во что именно, потому что резко отказался от всех попыток взаимодействия с ним, когда узнал, что Ринар дал обет не использовать никакие ментальные воздействия. Ещё мне удалось узнать, что он связывался с Эрэллээхом — и здесь я пока в тупике, потому что при разговоре со мной Эрэллээх отрицал все контакты с Брагой. А он же работает в Империи, и поэтому верных лично мне людей среди его окружения нет.

— Ясно. И Ринар, и Эрэллээх оба прошли Спинтир. И тут же Нобил всему магистрату объявляет о том, что его прошёл я. Ты не смотрела, что с моими досье?

— Досье на имя Ивейро и досье на имя Эарлена оба в том же виде, в каком вы с Бэлой оставили их.

— Любопытно.

— Так вот, — Сатель допила каф, и у неё исчезли все остатки расслабленности, — с тобой скоро так или иначе должен связаться Брага. Мне, как ты понял, очень не хватает людей в его близком окружении. Поработай с ним потеснее — пока что твоя первая задача: понять, зачем именно ему нужны вернувшиеся со Спинтира.

— Хорошо, — Эарлен, сидевший весь разговор неподвижно, начал Силой заплетать косу, — с Брагой пообщаюсь по возможности тесно. А об идее Нобила с моим учеником или ученицей ты что думаешь?

— С одной стороны, доверить тебе ученика я готова — не потому что Спинтир, а потому что знаю тебя. Но с другой — очень похоже, что прочие магистры, и в первую очередь Брага, будут ждать, что ты вырастишь дарксайдера-без-жёлтых-глазок, и, скорее всего, лояльного лично Браге. А мне нужны нормальные джедаи: дарксайдеров-без-жёлтых-глазок у нас пол-ордена, спасибо ситхам.

Эарлен задумался: доплетя одну косу, он принялся плести следющую; Сатель стала просматривать запросы на миссии от Минобороны и «неофициальные поручения» от двух ветвей Куатов — явно соперничают друг с другом, и младшая, если верить агенту, может потихоньку продавать оружие Империи, работу с ними стоит предварительно обсудить с СИС.

— Я думаю, — заговорил Эарлен, — что воспитать достойного ученика или ученицу, и при этом отвечать ожиданиям Браги, я смогу. Но если — не сейчас, через много лет — между моим учеником или ученицей и магистратом возникнет глубокий конфликт, я могу рассчитывать на твоё покровительство ему или ей?

— Можешь.

Сатель уже хотела было попрощаться и уйти, когда Эарлен снова заговорил:

— У меня к тебе есть одна просьба, не по работе. У местной роты СВУ недавно появилась новая капитан, Илата Кайшиб. Она здесь уже давно, ещё с Договора, и вот — дослужилась до капитана. Я с ней по работе постоянно взаимодействую, и благодаря ней у нас установились почти нормальные отношения с СВУ. И мне хотелось бы с ней общаться менее формально, и ей тоже…

— Я здесь при чём? — Сатель была вовсе не рада очередному напоминанию о том, что по Храму ходят имперцы. Особенно раздражало то, как спокойно Эарлен об этом говорил, но за четырнадцать лет и не к такой мерзости привыкнешь.

— Она сит, в смысле форсъюзер. По расе она, конечно, хомо. Если можешь, дай разрешение на общение с ней, пожалуйста. В конце концов, из одарённых мне здесь не с кем общаться, кроме четверки подчиненных.

Сатель не сразу поняла, что за разрешение нужно Эарлену. Потом вспомнила: старинный, ещё времён нападения Садоу эдикт магистрата запрещал джедаям взаимодействовать с ситхами без крайней необходимости. За время войны о нём забыли: слишком размытым стало понимание, что такое эта «крайняя необходимость». Слишком ясно видели в магистрате, что если обвинишь по этому эдикту один раз — получишь преступление, где преступником при должном старании можно выставить любого джедая. А если попытаешься отменить эдикт официально — то погрязнешь в бесконечных спорах о том, когда и как с ситхами общаться можно, а когда — нельзя. Ну а если пытаться разрешить делать это «везде и всегда» — тот же Кейдан скорее выйдет из магистрата, чем позволит такое.

— Надо же! Ты ещё помнишь об эдикте Крэйдел. Хорошо, будет тебе разрешение, прямо сейчас и выпишу.

Из приватного чата Сельмы Антарэ:

Человек с хорошими лицами: мне сейчас написала Осторожно, сказала, что узнала у своих про Сарредха. У неё с утра были уроки, но после обеда обещала написать

Уши фиолетовой туки: А можно для новичков: кто такой Сарредх?

Человек с хорошими лицами: Ивейро Сарредх, чел времен начала войны. Слил в открытый доступ гигантский архив инфы о том, как джедаи (и сенат, и армия, но в основном именно джедаи) проводили истребление ситов. По сути, большая часть инфы о ходе истребления с точки зрения пубов именно оттуда

Ланс Б: там ещё прикол в том, что до войны все данные пубов об армии за этот период считались утерянными. Типа диверсия импов. И тут он сливает массив данных — импы считают, что джедайских. Вообще, у импов много историков о них пишут, если читаешь на рэйга — об этом есть хороший научпоп у Гветша.

Уши фиолетовой туки: Ясно :)

Однажды я пойму, что происходит: Я у Гветша об этом и вычитала и рассказала Осторожно. А она же джедайка, и она сказала, что у неё есть знакомый — чуть ли не ученик Шан — который может посмотреть про Сарредха в базе членов ордена.

Человек с хорошими лицами: А вот и Осторожно что-то печатает

Осторожно! люди алой крови: ДПВС. Я поболтала с Шигаром (Уши, не пугайся, он давно в курсе, что я сижу в имповском нете), и оказалось, что Сарредх действительно джедай. Био у него довольно мутная: после падаванства три года работал непонятно где, потом в Страже на Корусанте. Это, если что, что-то типа внутриорденской полиции/охраны всего, что нужно охранять/отчасти контрразведки. Потом на второй год войны он пытался обвинить Вена Заллоу в том, что он на дарксайде, потому что Заллоу отдал приказ не брать красных в плен. И данные он слил во время следствия, во-первых, ради скандала, выходящего за пределы ордена, во-вторых — потому что там были внутриорденские законы, по которым всё истребление объявлялось дарксайдом и засекречивалось. А он пытался чуть ли не обвинить весь магистрат в повторении истребления, но потом самого Сарредха объявили дарксайдеров — и на этом всё.

Однажды я пойму, что происходит: А этот Шигар не пытался смотреть: он вообще жив?

Осторожно! люди алой крови: По досье жив…

Ланс Б: Какая прелесть. А что вообще у вас делают с дарксайдерами?

Осторожно! люди алой крови: В смысле с падшими? Ну, обычно переводят во вспомогательные корпуса, чаще всего на Бендомир. Или исключают из Ордена и отдают пубскому суду — но это если совершил преступление по пубским законам. Но, опять же, об этом в досье должны писать.

* * *

Нойбра оторвалась от датапада. Рассказать друзьям о том, что узнала от Шигара, не терпелось — но обед стоял на столе, а наставница Эмин делала замечание всегда, когда видела, что юнлинги сидят в датападах над стынущей едой. Юнлинги… — Нойбра вздохнула. Ей было уже четырнадцать, а она всё ещё оставалась юнлингом. И не то, чтобы она была плохой джедайкой: училась на отлично, в поединках побеждала старших падаванов, отрицательных эмоций у себя не помнила лет с одиннадцати. Просто почти у всех взрослых джедаев были ученики («А у кого нет учеников, у тех ПТСР», — объяснял Нойбре Шигар), а вчерашним падаванам доверяли учить только взрослых: если психика уже сформировалась, то меньше цена ошибок в подходе к ученику.

— Вы не будете против, если я сяду? — чей-то ровный голос отвлек Нойбру от грустных мыслей.

Она подняла глаза: перед ней стоял незнакомый джедай, синекожий антропоморфный мужчина. Он не был похож на тайтонских джедаев: поверх бело-золотой формы Стражи был плащ из мешковины, какие носили в сельхозкорпусе, но почему-то белого цвета; светлые волосы заплетены в пучок в форме розы. Такой наряд, одновременно броский и нарочито скромный, странно смотрелся здесь, где задумываться о внешности было не принято — он подошел бы, скорее, Храму на Корусанте довоенной поры. И то, что этот немолодой рыцарь заговорил с ней, ещё даже не падаванкой, на «вы», тоже казалось странным — здесь, на Тайтоне, все всех знали и все со всеми были на «ты» (кроме, разве что, магистров). Даже сама Нойбра обращалась на «ты» ко многим молодым рыцарям.

— Да, конечно, садитесь, рыцарь… к сожалению, не знаю, как вас зовут.

— Рыцарь Эарлен Беатрис. А вас?

— Юнлинг Нойбра Харен.

От голоса рыцаря Беатриса, от его мимики — очень скупой, но вроде бы естественной, Нойбра почему-то чувствовала холодок над диафрагмой и непонятный страх. «Хоть это и не очень вежливо, — решила она, — заговорю с ним. Страх — неправильное чувство, страх без ясной причины — тем более. А разговор если не объяснит причину страха, то хотя бы отгонит его».

— Я не встречала вас раньше, рыцарь Беатрис. Из какого вы храма?

— К сожалению, я не могу вам об этом рассказать. Но раньше я на Тайтоне не был, приехал только сегодня. Я здесь на месяц, номинально в отпуске, но магистр Брага настоятельно просил меня потренировать молодёжь, в первую очередь противодействовать атакам на сознание. А вы выросли здесь?

— Я росла на Альсакане, а потом, когда мне было лет пять, мы семьёй сдали тест на мидихлории. Тогда была большая кампания: проверь себя и своих детей на одарённость, пополни ряды джедаев, вот это всё. И родители отдали меня в орден — так что Альсакан я помню довольно смутно.

— Пополнить ряды ордена, — тихо сказал рыцарь Беатрис, — а теперь нам некуда деваться от молодежи. Я знаю, что вы не по своей вине до сих пор в юнлингах.

— Это не страшно, рыцарь Беатрис. Через два года мне будет шестнадцать, а у нас считается, что в шестнадцать юнлинг уже достаточно взрослый, чтобы его можно было доверить молодому учителю. И тогда мне дадут… кого-нибудь.

— Но вы думаете о ком-то конкретном? Я плохо знаю нынешнее молодое поколение, и мне интересно услышать, чем вы живете.

— Да, — ответила Нойбра, — о Шигаре Конши.

Шигар часто общался с падаванами и такими юнлингами-перестарками, как Нойбра. Хоть он и был учеником грандмастера Шан, взрослые недолюбливали его — а падавань была всегда рада. Он часто помогал Нойбре учиться, показывал основы психометрии. Он же — случайно — привёл её в имперский сектор голонета. Года три назад у Нойбры плохо выходило контролировать гнев, и к тому же она отставала по рэйга — языку, на котором говорили в Империи. И тогда Шигар предложил ей пойти на форум в имперский сектор голонета и каждый день переводить оттуда что-нибудь о политике. И действительно, вскоре Нойбра перестала лезть в справочник за каждой грамматической формой и научилась с ясным сознанием читать размышления о добрых импах, которые не устраивали рейды для убийства юнлингов, уничтожили всего лишь три четверти застройки Корусанта и даже считают инородцев с покорённых планет лично свободными по умолчанию. А теперь вот уже два года она читает и общается на рэйга чуть ли не чаще, чем на бэйсике — и Шигар один из немногих, кому она может об этом рассказать.

— Я о нём слышал, что он легко поддаётся эмоциям и плохо планирует миссии. Это ведь не совсем правда?

— Не знаю, — грустно ответила Нойбра, — так часто говорят, но я не очень верю. Просто Шигара ругают, потому что на самом деле недовольны грандмастером Шан, но её критиковать не хотят. Не потому, что боятся. Но она когда-то смогла спасти орден — и ругать её как-то стыдно.

— А рыцаря Конши можно, — рыцарь Беатрис кивнул, — Но будьте осторожны со своим недоверием, юнлинг Харен. Так часто бывает, что люди на словах критикуют одно, хотя на самом деле недовольны совсем другим. И если тебе кажется, что настоящий объект критики осуждают напрасно, то сказанные вслух обвинения легко посчитать тоже несправедливыми, если не просто ложными. Так что, может быть, джедаи Тайтона правы в том, какие недостатки рыцаря Конши они называют, но не правы в том, как они под видом критики этих недостатков ругают грандмастера Шан.

— Знаете, ваши слова мне сейчас напомнили… — Нойбра боялась об этом заговорить, но напомнила себе, что джедаи не должны прислушиваться к страху, — когда полгода назад на Актаре только началась война за выход из Империи, я чуть было не поссорилась со своим другом с Чандриллы. Там надо было перевезти группу бежавших оттуда до Корулага, а он отказался. Он сказал, что на Актаре всё искусственно развязала Республика, а он сам республиканец, и не может никак помогать своему государству, если оно не право. Я его, хвала Силе, потом всё-таки уговорила, но он перевозил уже другие группы.

На самом деле, тогда Нойбра переругалась ещё и с половиной имперских знакомых, но этом говорить рыцарю Беатрису точно не стоило.

— Да, там СИС многое организовала. И сделала это напрасно, — кивнул рыцарь Беатрис.

Нойбра облегченно вздохнула: в Ордене об Актаре спорили постоянно, даже больше, чем среди республиканских неодаренных, где выход Актары из Империи поддержало большинство.

— Просто это ведь то же самое: он хотел помешать развязывать войну, а вместо этого чуть было не отказал…

— По счастью, не отказал. У меня тогда вышла небольшая книга, просто стихи — и гонорар я перевел в тот фонд помощи актарианам, ему тогда жертвовали все, от певцов с Чандриллы до повстанцев с Эккейды. Даже, кажется, несколько хаттов.

Нойбра не удержалась и улыбнулась. Холодок никуда не уходил, но увидеть единомышленника на тридцать лет старше себя было приятно.

* * *

Эарлен не мог понять, нравится ли ему Храм на Тайтоне. Стандартная крашенная под дерево мебель — как в любом малом храме, золотые тяжёлые украшения — как на Корусанте, планировка — длинные галереи из небольших комнат — напоминает разве что музей на Аргае, реконструкцию родного дома Ксима Деспота. Одевались здесь тоже странно: кто-то носил доспех, и на нём расшитый плащ — как в больших храмах до Договора, кто-то — многослойные робы и дрэевские плащи из мешковины на бендомирский манер, кто-то добавлял к этому наплечники, как будто только что заказанные на Каасе. И все эти элементы не могли ни сложиться ни в единый образ, ни заинтересовать игрой контрастов.

Перед тем, как пойти к Браге, Эарлен решил заглянуть в столовую — там было легче всего с кем-то познакомиться и просто понаблюдать за многими джедаями в одном месте. Разговорился он, вопреки своим ожиданиям, не с кем-то из ровесников, а с девочкой-мирилианкой. Маленькая и щуплая, она выделялась среди остальных джедаев даже не копной ярко-рыжих волос, а тёмной повязкой на лбу (такую повязку носила молодёжь на Чандрилле и Брентаале) и крупными значками, наколотыми прямо на форму юнлинга: какие-то чисские мальчики-певцы и, внезапно, Лагета Фанн, новая прима оперы Бегерена, отпускающая птицу. Девочка вряд ли догадывалась, кто это — даже в Империи Лагета не слишком известна; просто нашла красивую фотографию с недавнего флешмоба, где республиканцы и имперцы отпускали птиц в знак того, что готовы забыть ненависть друг к другу.

Пообщаться с ней было любопытно: она была в том возрасте, когда впервые выстраиваешь более-менее цельную картину мира, впервые на самом деле оказываешься умнее взрослых… Но если сам Эарлен и его ровестники в этом возрасте больше думали о внутриорденских делах, то эта девочка — Нойбра — сразу училась понимать непростую жизнь большой Галакики.

В комнате магистра Браги был полумрак, и только несколько резных светильников позволяли разглядеть низкий стол, шайк и две глиняных чашки — неровных, слепленных как будто наскоро. Но смотреть на них хотелось — на игру теней по неровной поверхности, на то, как повторяли друг друга изгибы края и ручки…

— Удивительно красивая вещь, магистр Брага, — сказал Эарлен, — похоже на Ихо Эйка.

Ихо Эйк был мастером, создававшим посуду для чалактанских чайных церемоний. Ему не повезло прославиться на всю Галактику — и теперь он работал по большей части для республиканских богачей, любителей блеснуть утончённостью, пониманием чужих культур и интересом к неантропной философии.

— Это действительно Эйк; подарок малого храма на Чалакте. После Договора им пришлось выйти из состава Ордена, но год назад я уговорил их вернуться. Только встраивать чалактан в нашу систему работы не очень просто: их новое поколение приучили не слишком хорошо относиться к деятельности как таковой, а мы с недавних пор учим молодёжь по большей части воевать.

Эарлен не слишком хорошо умел распознавать мимику неантропоморфных разумных, но ясно увидел: лицо Браги стало печальнее, резко обозначились складки вокруг визоров.

— А ведь мы оба начинали во времена, когда словами про «хранителей мира» Совет распекал рыцарей за каждый промах. Нам обоим и на курсах тактики, и на курсах протокола прожужжали уши о том, что «сохранять стабильность важнее всего». Помните?

Эарлен выбрал говорить, не слишком избегая просторечий — на грани уместного при разговоре с магистром; выбрал сразу показать, что не скрывает от Браги свой настоящий возраст и девятнадцать лет в стазисе. «Я доверяю вам, вижу в вас почти покровителя; и при этом тянусь к вам как к одному из немногих ровесников».

— Я магистр, и я должен помнить не раздражающих преподавателей, а цену бездействия Совета в Мандалорские войны, — сухо ответил Брага.

Странный выходил диалог: Эарлен говорил Браге те слова, которыми обычно сам магистр настраивал самых старых из джедаев против Сатель, Брага возражал словами её сторонников. Немногие знали о дружбе Эарлена и Сатель, ещё меньше разумных знали об их давнем и недолгом политическом союзе против Дар’Налы и Заллоу — но Брага, некогда ближайший сторонник Сатель, догадываться вполне мог, и теперь мог не слишком верить в искренность Эарлена.

— Сейчас мир, уже четырнадцать лет как. Все слишком любят говорить о том, какой он временный и как он постоянно нарушается, и никто не пытается удержать…

— Рыцарь Беатрис, — теперь Брага был снова печален, — не стоит повторять в тысячный раз аргументы для споров в голонете. Мы оба знаем, что беда в том, что наш Орден перестал быть нашим.

— Вы о том, что теперь он подчиняется минобороны?

— Да, рыцарь. Сатель старается всё представить так, как будто она пытается всеми силами вернуть ордену его положение, а злые штатские требуют убивать имперцев, разжигать приграничные войны, а то и ставить опыты над разумными. Но на самом деле… — Брага снова печально вздохнул.

Теперь он выкладывал перед Эарленом свою обычную пропаганду (кажется, именно пропаганду, а не убеждения) — и именно теперь стоило сказать то, что Эарлен давно задумал.

— Я знаком с Сатель много лет, — ответил он тем же тоном, каким вёл всю беседу, — и о том, что происходит на самом деле, знаю от неё самой.

Теперь Брага слушал внимательно, но не слишком — как если бы он был случайным попутчиком в омнибусе и слушал чужой рассказ о том, что не доверишь знакомым.

— Долгое время после знакомства мы были друг другу почти никто, друзья друзей — продолжал Эарлен, — она была нужна мне из-за связей в магистрате и потому, что одна из немногих не видела во мне заводной тангерин, я был ей, кажется, вообще не нужен. А потом был Договор, а после него — гибель грандмастера Зима. И я был в первой десятке тех, кто прилетел к Сатели на Бендомир.

— Помню вас там. Вы ещё прятали лицо, но носили напоказ эту розу из волос.

— Знаете, почему я пошёл именно за ней? Нас ведь тогда было пара десятков, и никто не обещал, что орден восстановим именно мы, а не какая-то ещё группа рыцарей, или кто-то из малых храмов или разумных из корпусов…

— Почему же, рыцарь? — интерес Браги был, скорее всего, искренним.

— Потому что Сатель позвала нас вовсе не восстанавливать орден. Она собрала тех, кто считал себя обязанным пресекать все попытки нарушить Договор и устранить всех провокаторов. А их тогда было множество, начиная с Дар’Налы — армейские, наши соорденцы, даже некоторые разумные из министерств.

Эарлен изображал, что он увлечен рассказом — поэтому иногда говорил то, что Брага и так знал. Но магистр не показывал, что считает поведение Эарлена неуместным.

— Где-то через два года мы стали понимать, что искать больше некого. К тому моменту на Тайтоне собралась самая большая группа выживших джедаев, и тогда же генерал Сутра рассказал Бэле, что может добиться от минобороны финансирования ордена. Сатель решила, что мне следует вернуться на Корусант и возглавить охрану помещений при Храме. Мы прощались, и она, счастливая, говорила мне, что смогла восстановить дух довоенного ордена, только без мерзостей вроде «правнучку Ревана отправляют на Коррибан, чтобы подтолкнуть к падению и отправить-таки в сельхозкорпус». Я не слишком люблю довоенный орден, а для Сатель он был идеалом.

Эарлен выпил немного шаю. Он собирался выдать Браге то, что грандмастер скрывала от магистра — не предупредив Сатель заранее о своих планах.

— А полгода назад она приказала мне допустить в склад при Храме Годеру. Вы же знаете, что он выжил?

— Увы, рыцарь, знаю. А как разлетелось то видео, где он вырезает из-под кожи мультипаспорт и стреляет себе в висок!

— Мультипаспорт, кстати, он вырезал по-настоящему. Но я о Сатель. Я уточнил у неё, насколько быстро нужно подстроить его смерть. В том, что подстраивать её будет необходимо, я не сомневался: я ведь помнил нашу охоту за реваншистами. И оказалось, что Сатель не собиралась его устранять — и даже прямо запретила мне это делать, ведь Годера нужен Сутре, а Сутра — наш покровитель в армии.

— Весьма и весьма любопытные новости, рыцарь Беатрис. И что же Годере у вас понадобилось? — складки на лице Браги немного разгладились, усталость в Силе исчезла.

— Материалы по времени Истребления ситов. Я ему показал всё то, что когда-то сам же вывешивал в открытый доступ, «вот всё, что есть». Он пытался требовать, чтобы я провёл его в хранилища оставшегося химоружия — но мне удалось не пустить его, отговорившись высокой опасностью для неодаренных. Вскоре он от меня отстал.

— Рад слышать это, рыцарь. У вас есть мысли о том, что Сатель от него хочет?

— Увы, магистр Брага, нет. Я не знаю, что задумал Годера, что задумал Сутра, что из их планов знает Сатель, что из их планов знает Бэла. Я только знаю, что Сатель так боится потерять положение ордена, что потеряла себя.

Эарлен не врал Браге ни словами, ни чувствами — но пока не мог понять, насколько тот поверил ему.

— А вы не пытались убить Годеру в обход запрета Сатель? Если у вас это получится, то вы можете рассчитывать на мою защиту в любой необходимой форме.

— К сожалению, это технически невозможно.

— Почему же?

— После Стинтира я не могу нарушать законы ордена и прямые распоряжения грандмастера.

А вот об этом Эарлен говорить Браге вовсе не планировал; есть вероятность, что через некоторое время придётся менять воспоминания магистра — это надо обговорить с Сатель.

— Вот как? Мне очень жаль. — Эарлен был почти уверен, что Брага говорит искренне.

— Не о чем жалеть, магистр. Вы же знаете специфику моей работы: делать всё то, что слишком близко к дарксайду для обычных рыцарей, но нужно ордену. А тут ещё эти заигрывания с армией, из-за которых орден теряет последние тормоза. И последствия Спинтира для меня — нечто вроде гарантии, что я останусь на лайтсайде.

Говорить об этом вслух было непросто, но Эарлен не хотел менять тему разговора: если он готов выдавать секреты Сатель, то должен быть готов выдать и свои.

Шайк опустел, и Тол Брага отошёл заварить новый шай — как и в прошлый раз, привезенный с Чалакты. Разговор складывался любопытно: Ленчик был вполне готов к диалогу, даже слишком готов, пожалуй. Тол Брага не мог перестать называть про себя собеседника именно Ленчик, хоть тому и было уже под сорок пять: слишком хорошо он помнил первые годы после Договора и Бендомир, помнил Ленчика, его броский ригоризм и слухи, что у него роман с Бэлой. Тол Брага не верил им — вряд ли такой святоша, как Ленчик, мог кого-то полюбить. Он, помнится, был даже против любого траура по погибшим в Храме, потому что «смерть — не расставание, и мы не должны считать себя разлученными с остальным составом Ордена» — и Бэла поддержала его даже в этом.

Последние лет десять Тол Брага вспоминал о Ленчике только как о реликте того странного времени, когда не было разницы между рыцарями с Корусанта и джедаями с Бендомира, и Айрет Нирн, который не смог даже обрести свой кристалл, на равных спорил с Сатель. Но недавно он просматривал досье отправленных на Спинтир, чтобы попробовать уговорить мастеров Храма Рассвета выпустить кого-то из них — и заметил, что один из заключённых — врунианин с таким же редким для этой расы цветом волос, как и Ленчик. Сопоставил фотографии в досье, на всякий случай сделал запрос на Спинтир — мастера Храма Рассвета были весьма удивлены, что информация том, что Ленчик вышел, куда-то исчезла.

Для работы с ситскими заложниками такой человек, как Ленчик, Толу Браге подходил очень хорошо: высокая квалификация именно в работе с разумом, отсутствие излишней для стража щепетильности и внутренних запретов на трансформацию сознания, и при этом, в отличие от того же Эрэллээха, какая-то цель в жизни, кроме «не вернуться на Спинтир». Одна проблема: в своё время он дружил с Сатель, и, хоть они и спорили по любому поводу, Тол Брага ясно видел, какое доверие друг к другу прячется за этими перебранками. Но, похоже, с годами доверие поугасло — причём, видимо, не только со стороны Ленчика. Во время последних визитов на Корусант Сатель даже не встречалась с ним: так в один голос утверждала вся Стража с Корусанта.

Но до конца доверять Ленчику не стоило: да, сейчас он был откровенным, но до нынешнего приезда на Тайтон общаться с Толом Брагой он совершенно не стремился.

* * *

Брага отошёл заварить новый шай, и Эарлен решил расслабиться и пустить мысли в свободный ход: напряжённо обдумывать разговор при магистре не стоило.

Нынешний разговор с Брагой напоминал беседу с Заллоу сразу после возвращения со Спинтира: первый день в незнакомом храме, тяжёлые вопросы, осторожность и откровенность. Но до беседы было знакомство с Бэлой, Эрин и Сатель, а после неё была ясная и счастливая ночь — новые друзья, и огни ночного города, и песни…

До войны это было частое развлечение среди орденской молодёжи: китарра, а порой и двойная виола; один поёт старинные тайтонские гимны и баллады времён Гиперпространственной, другая — широко известные в узких кругах песни о вечной войне без надежды и живом плексигласе, третий — что-то собственного сочинения. Собирались обычно ночью, сидели часто до рассвета.

…Было уже за полночь, когда Бэла компилировала последний пакет информации для Эарлена: за девятнадцать лет, которые он провёл в стазисе, произошло многое, и многое изменилось внутри ордена. Конечно, и магистрат, и коллеги по Страже должны были предоставить всю необходимую информацию, но магистрату верить не стоило, а Страже было не до Эарлена. А тут за ним увязалась Эрин со своим «Я должна помочь вам, мне надо искупить вину учителя», а за Эрин — её старшие подруги.

- Знаешь, мне кажется странным, что сейчас все вокруг спят, — Эарлен заговорил с Эрин, — я вообще не чувствую, чтобы кто-то бодрствовал. Просто в моё время…

- Сейчас тоже твоё время, Ленчик, — строго напомнила Бэла, — привыкай.

- Хорошо-хорошо. В общем, лет двадцать назад, даже после нападения ситхов, ночью обязательно какая-то компания собиралась и пела.

- Это где-то на пятый год войны окончательно прекратилось, — припомнила Сатель.

Слово за слово, и вот Бэла и Сатель захотели вспомнить юность, Эарлен — услышать что-то привычное в незнакомом мире, а юной Эрин просто хотелось отдохнуть. Она и принесла китарру.

— Подождите немного, рыцарь Беатрис, — голос Браги вернул в действительность, — срочный запрос от исследовательского корпуса.

Магистр склонился над датападом, а Эарлен снова ушёл в воспоминания: спокойствие и расслабленность создадут нужное впечатление.

…Эарлен сидел на подоконнике и любовался на ночной Корусант, пока под ногами была пропасть высотой несколько километров. Огней было меньше, чем двадцать лет назад: только уличное освещение и редкие спидеры, нет ни реклам в половину небоскрёба, ни иллюминации в парках. Но эмоции разумных всё так же мерцали в Силе и складывались в сеть, и эта сеть охватывала всю планету и тянулась от стратосферы до бывшего ядра.

Эрин допела одну из тех рок-баллад Квидана, которую можно услышать и от безногого негуманоида в кантине около хаттских территорий, и от сына богатых родителей в глубоком тылу на юго-западе. Была очередь Эарлена — Эрин передала ему китарру и села на подоконник рядом.

- А ты сам ведь что-то писал? — спросила Бэла.

- Ну да. Но оно очень юношеское и очень довоенное. Хотя есть одна вещь. Я написал её в пятнадцать, так что пафоса там много, но в целом она довольно точная.

Мимо Храма пронёсся спидер, ветер подхватил волосы Эарлена, и широкая прядь упала на плечо Эрин. Эарлен запел:

Госпожа Неизменность, руки твои чисты.

Не пристанут к ним ни взгляды, ни имена,

Но ты гладишь воздух, просишь его: «Остынь» -

Он становится льдом, и лёд обнимает нас.

Мы идём внутрь льдин, и льдины входят в глаза…

Госпожа Неизменность, что мне тебе сказать?

Подростком, когда сочинял эти стихи, Эарлен думал, что писал о Силе — но теперь ему вспоминалось другое. Там, на Спинтире, был частый тип видений: он попадал на то памятное заседание Совета, когда Заллоу объявил, что раса ситов является воплощением Тёмной Стороны и должна быть уничтожена, а Зим согласился — и после этого должен был действовать так, чтобы мастера Храма сочли его светлым. Но сам он (тогда ещё Ивейро, не Эарлен) часто уходил в медитацию — и сначала случайно, а потом нарочно выходил из пространства видения в чистый стазис. Это было странное, но очень красивое пространство: везде ровный свет, и кажется, что времени не существует.

Госпожа Неизвестность, руки твои пусты,

Не удержишь и камень: он превратится в пыль,

Тает лёд, тает тело, тают и “я”, и “ты”,

Мы уходим водой и пылью новой тропы.

Исчезают глаза, чтобы нам не смотреть назад…

Госпожа Неизвестность, что мне тебе сказать?

Но рано или поздно из медитации приходилось выйти, и вновь и вновь кто-то из мастеров не признавал Ивейро вернувшимся к Свету. И вновь и вновь они снимали границу между Сознанием и Бессознательным, и рвались старые связи между эмоциями и идеалами, и сцеплялись новые. А сам Ивейро учился выстраивать стену между собой и собой: по одну сторону оставались и чувства, и мысли, и восприятие, пока бессознательное гуляло по ним — а по другую сторону оставалось что-то, чему не было имени, но что было важнее всего уберечь.

— Что с то… — вдруг заговорила Эрин. Эарлену не хотелось прерываться на разговор: лёгкий майндтрик — и она снова слушала.

Мне когда-то сказали, что там, на краю имён,

Где жара и холод равно сжигают тела,

Где не знаешь: во тьме ли ты, светом ли ослеплён,

Где не вспомнить и об отличьях добра от зла -

Там глаза могут стать и ветром, и вечным льдом…

Госпожа моя кто-то, что мне сказать о том?

- Теперь моя очередь, — заговорила было Бэла, но её прервала Эрин.

- Что это было? Я сижу слушаю, и вдруг вижу, в смысле вижу эмпатией, как у Ленчика начинается… даже не флешбек, а я не знаю, как объяснить, как будто на глубине, за всеми эмоциями, собирается какая-то стена ужаса. А он же сидит по сути над пропастью, и я испугалась, что он упасть может, а потом решила, что ничего страшного. Или…

- И зачем ты обманул разум Эрин? — устало спросила Сатель, — она же тебе помогает.

Эарлену было горько: он забыл о том, что Эрин эмпат и может увидеть то, на что неподготовленным разумным смотреть не стоило. Забыл и о том, что большинство разумных боятся обмана разума.

- Прости, Эрин, простите все, — тихо сказал он и слез со злосчастного подоконника. Эрин осталась сидеть там.

Воспоминания оказались совсем не такими приятными, какими Эарлену хотелось. Но пытаться успокоиться не стоило: излишнаяя благостность могла насторожить Брагу, а в том, что многое повидавший человек вспоминает тяжёлую юность, нет ничего странного.

- Я эмпат, - говорила Эрин, пока Бэла перебирала струны китарры, - и если приглядеться, то я могу понять, где у тебя твоя личность, а где наносное. Правда пока что я вижу только поверхность, но если её разобрать и отсортировать, можно дойти до сцеплений в бессознательном. И мы могли бы…

- Не надо, - спокойно сказал Эарлен, — я не хочу. Понимаешь, когда-то в юности я работал на Спинтире, и теперь не имею права…

Он замолчал. Около окна, всё ещё открытого, прожужжал спидер.

- Вот как? — ответила Эрин, — Но, может быть, ты уже искупил…

- Дело не в искуплении, - Эарлен, в общем, даже неправым себя не считал, но затевать об этом спор с Эрин не хотелось, - просто иначе выходит, что есть «я», а есть «они», и у «них» личность меняется навсегда, а у «меня» нет. Как в той книге: «Люди делятся на тех, кому дано право убивать, и тех, кому дано только право быть убитым».

Эрин задумалась, но отступать не собиралась.

- А ты точно уверен, что само это «я не хочу» не наносное?

— Мне всё равно, — тихо ответил Эарлен. Бэла продолжала играть, но слушала очень внимательно, — наносное, естественное… есть решение, я считаю его правильным, остальное не важно.

— Я всё-таки осводился, рыцарь Беатрис, — Брага вернулся и принёс шай, — увы, мы, магистры, не знаем ни минуты отдыха.

— Зато благодаря вам отдыхать можем мы, простые рацари.

Даже сейчас, когда Брага номинально отдыхал, он был одет в юбку из лазероотражающей ткани и броню с широкими наплечниками на имперский манер. Эарлен не мог вспомнить, когда он видел Брагу без доспеха — но последние лет десять он видел его только на трансляциях заседаний Совета, где некоторая торжественность в одежде была уместна. А надевать броню ради шая со знакомым джедаем — это не вязалось ни с имиджем миротворца, ни с репутацией слабо задетого войной разумного.

— Скажите, рыцарь, — он продолжил прерванный разговор, — раз вам уже давно не нравятся те, с кем сотрудничает Сатель, почему вы не рассказали мне об этом раньше?

На этот вопрос у Эарлена ответ был готов давно.

— Знаете, магистр, до Договора мне часто казалось, что наш Совет отличается от Тёмного Совета только тем, что у нас не принято убивать своих коллег. А так — те же фракции, те же интриги. Я, конечно, сам активно участвовал в этих интригах — но, когда Сатель перевозила орден с Бендомира на Тайтон, мы все всерьёз верили, что теперь у магистров больше не будет тайн друг от друга, не будет «своих людей».

— И я верил, — Брага медленно кивнул, — помните, Шигару Конши долго не хотели давать звание рыцаря? Это ведь не потому, что он так уж плохо контролировал себя. Все тогда решили, что мы показываем ордену: ученик Сатель равен остальным падаванам. Но мы показывали и другое: за недопуск Конши к Испытаниям голосовали Джарек и Бэла, а я голосовал за допуск — потому что ученик Сатель не был «человеком Сатель», которого обязаны поддержать её сторонники.

— Почему же тогда вы так старательно возвращаете старые порядки? Года два назад я много переписывался с Лиа Наризз — не о делах, просто она единственная из всех форсъюзеров по обе стороны границы, кто разрабатывает теорию сознания и души дроидов. Но Бэла запретила мне это делать, потому что Лиа «стала человеком Браги» и может использовать мои наработки по сознанию с искусственно заданными параметрами против неё.

На самом деле тогда Бэле через психометрию Конши удалось узнать, что Лиа уговорила её протокольного дроида шпионить на Брагу в обмен на то, чтобы восстановить у него стёртую память.

— Потом Сатель писала мне похожее о Джомаре Чуле и Фэй Шошадд, мол, проследи за тем, чтобы они не добывали информацию, которая хранится на Корусанте. И я опять слышал старое недоброе «человек такого-то».

Тогда Чул и Шошадд собрали доказательства того, что Сатель по поручению Санте отправляла приписанных к сельхозкорпусу джедаев командовать эскадрильями в частной армии Санте во время стычек с боковой ветвью Дреев. И Брага шантажировал Сатель оглаской этих сведений, когда шёл спор о том, допустимо ли джедаям официально становиться агентами СИС и при этом оставаться в ордене — Сатель и Бэла вынуждены были проголосовать против.

— После Договора мне казалось, что мы изжили недоверие друг к другу — а вы, думал я тогда, возвращаете это недоверие. И я не хотел в этом участвовать, не хотел становиться «вашим человеком», потому и не говорил вам о Годере.

Брага слушал спокойно; он не показывал, что считает такую манеру разговора с магистром недопустимой. Эарлен подумал, что это забавно: обвинения и резкий тон, которые всегда были знаком грубости, становятся знаком уважения друг к другу — они говорят как разумный с разумным, а не как рыцарь с магистром.

— Вот как, — сказал Брага, — я это слышал от многих. Почему же вы теперь изменили своё решение?

Ответ снова был давно готов.

— Потому что я никогда не был в нём уверен до конца. А теперь вы сами вышли на меня: я знаю от Бэлы о том, что вы знаете моё прежнее имя. И я решил, что наши пути пересеклись не случайно — поэтому и говорю с вами сейчас.

— Так вы думаете, рыцарь Беатрис, что нас свела сама Сила? — впервые за разговор Эарлен почувствовал, что Брага улыбается.

— Мне трудно судить об этом, магистр Брага, я простой рыцарь.

* * *

- Для нас, тви’лечек, рабство — это истинная независимость: ведь мы перестаём зависеть от тех стереотипов о свободе, которые люди навязывают всей Галактике!

Я переводил взгляд с её холёного лица на шею, на так не заживший шрам от кнута. У меня никак не выходило понять: верит ли она своим словам.

Эмхиль оторвалась от книги: этот рассказ был одним из немногих республиканских текстов, который ей по-настоящему понравился. Сюжет был забавный: студент с Брентаала почти случайно помогает бежать тви’лечке, хаттской наложнице. Потом — не бросать же её — помогает обустроиться на Брентаале и раскручивает вокруг неё шумиху в медиа, так что хозяин официально освобождает её. Проходит несколько лет, и брентаалец слышит, как тви’лечка, сама теперь студентка, восхваляет рабство.

В свои пятнадцать Эмхиль не слишком интересовалась республиканской политикой — но всё равно видела, что рассказ задумывался как сатира на Сареш. Но автор слишком полюбил своих героев — и брентаальца, и тви’лечку — и вместо сатиры вышла трагедия.

Теперь надо было решать физику, но Эмхиль не хотелось резко переключаться. Она подошла к окну своей камеры — было пасмурно, по реке шли сильные волны.

…Когда из джедайского корабля вышли двое в белых костюмах и масках, одинаковые даже в Силе, когда бабушка толкнула Эмхиль им навстречу, не скрывая брезгливости — тогда Эмхиль было страшнее, чем перед любым наказанием. Ей вспоминался рассказ о том, как во время войны джедаи похитили учеников одной из малых Академий и пытали их только для того, чтобы убедиться: боль разрушает психику дарксайдеров, а не укрепляет её. Но тогда джедаи похищали всего лишь людей — а Эмхиль джедаи считали чистокровной. Им же не объяснишь, что полукровки — не ситы!

Бабушка вызвала Эмхиль из Академии посередине семестра, и вместо приветствия объявила: не распаковывай вещи, завтра тебя заберут джедаи. Куда? зачем? — она не считала нужным объяснять. Только маленькая Нуш пришла ночью и объяснила: Соквейн смог добиться разрешения для официальной экспедиции на Ондерон, но только при условии, что пару месяцев, пока будет длиться экспедиция, на Тайтоне будет жить в заложниках кто-то из его семьи. Разумеется, это оказалась полунаутоланка Эмхиль.

Но никаких ужасов у джедаев не оказалось. Здесь, на Тайтоне, она чуть ли не впервые в жизни жила одна — не в людской дома или в казарме в Академии. У неё были и учебники, и художественная литература. Но учебники были только общеимперской школьной программы: ситские учебники о Силе ей предоставить отказались, от джедайских она отказалась сама. Предоставлять ей отказались и книги на рэйга — так что она читала либо республиканскую классику, либо стихи и рассказы, которые ей советовал Благородный.

Благородный — так она называла одного из джедаев, который чаще всего с ней разговаривал. Несмотря на маски, Эмхиль постепенно научилась их различать — но ничьих имён так и не узнала, поэтому каждому про себя давала прозвище. Тот же Благородный, например — единственный двигался так, что это не резало глаза, в Силе — привычка следовать страстям, а не замораживать свою душу. Эмхиль иногда нравилось придумывать, как она уговаривает его отречься от служения преступникам, мечтающим о том, чтобы погрузить весь мир в стазис — и они вдвоем уходят в Империю...

Эмхиль отошла от окна. Мечты мечтами, но теперь пора было заняться физикой. Часа через два принести обед зайдёт Закрытый, или Юная, или тот же Благородный — можно будет попросить их проверить задачи седьмого урока. А для этого надо успеть эти задачи сделать.

* * *

— Вот вы говорите: разобщение в Ордене, фракции, недоверие, — тон у Браги был несколько ворчливый, но в Силе чувствовалось его хорошее настроение, — и при этом считаете, что в них виноват только я. Но разве Сатель так уж сильно отличается от меня? Разве она не скрывает от магистрата, что Орден работает с Годерой? Разве она не отправляет тайно одних джедаев сражаться с Куатами против Ганреев, а других — шпионить и ментально влиять на Ганреев для Куатов?

— Скрывает, — Эарлен кивнул, — и отправляет.

«Она не первая стала шпионить за другими магистрами — но всё-таки стала. Она не шантажирует других магистров — но ведётся на шантаж».

— Просто она грандмастер, — объяснял Брага, — и вы привыкли, что она в своём праве. А ещё — она ваша хорошая знакомая, и вам легче доверять ей. А ведь это привязанность, рыцарь, просто способ проявления необычный.

«А ведь это — то самое деление на своих и остальных, которое ты так не любишь, дорогой Эарлен».

* * *

Экат Фаэнхав, глава Стражи Ордена джедаев, контрразведчик и воин, менталист и геммолог, сидел и проверял задачу по физике для восьмого класса. Он занимался этим несколько непривычным делом потому, что у одной ситской девочки было право на получение образования, а он «должен способствовать его реализации». Рядом сидела сама ситская девочка — короткие рыжие волосы, бритые на республиканский манер виски, не полностью пожелтевшие глаза.

Экат помнил, как только привёз её в Храм — сжатую, как пружина, готовую в любой момент броситься в бой хоть с голыми руками. Но за две недели на Тайтоне она изменилась: казалось, здесь она отдыхала впервые за много лет. И если ещё недавно спокойное, злое желание вернуть всему миру — не только людям, даже вещам — свою боль ощущалось почти физически, то теперь оно стало еле заметным среди медленных усталых мыслей.

«Стены Храма исцеляют всех» — подумал Экат. Он и сам когда-то приехал сюда желтоглазкой: ближе к концу войны о запрете на пытки в Ордене забыли настолько, что магистры не отдавали пленных Страже, чтобы те узнали нужную информацию мы-не-видели-каким-способом, а могли даже присутствовать при допросах. Во время одного из них — это было, кстати, во время перемирия — у него и пожелтели глаза. Поначалу он, конечно, был несколько выбит из колеи, кричал, что готов ехать на Спинтир — но Фриула, тогдашняя глава Стражи, сказала просто: «Ты сдурел? Какой Спинтир? Иди выставляй уровень допуска артефактам из поместья Нэвайнов». Год за годом глаза оставались жёлтыми, несмотря на многочасовые медитации каждый день и отречение от эмоций, доходящее до диссоциации. И только здесь, на Тайтоне, когда Экат уже отчаялся и стал всерьёз пытаться жить так, как будто никаких жёлтых глаз у него нет, в его душу пришёл подлинный покой. «Пусть так же исцелится и Эмхиль» — тихо попросил он кого-то, сам не зная, кого.

— В расчёте времени полёта в гиперпространстве, — сказал Экат, — у тебя неправильные коэффициенты. Подумай, как их исправить, я пока проверю следующую задачу.

— Угу, — ответила Эмхиль, — спасибо.

Но Эмхиль была чистокровной (хотя и считала, что из-за отца-наутоланина каким-то образом не является таковой). А чистокровные, плод старого арканианского эксперимента, самой своей природой могли нести только разрушение и зло — арканиане не думали ни об этике, ни о метафизике, когда создавали материальное воплощение Изменения и меняли с его помощью очередных своих полукровок. И теперь эти бывшие арканианские полукровки (по странной иронии судьбы, привыкшие кичиться чистотой крови едва не сильнее, чем силой и властью) построили на борьбе с миром государственную идеологию и школу владения Силой, узаконили в своем государстве рабство по умолчанию почти для всех видов разумных, убили в недавней войне миллиарды… Чистокровных следовало уничтожить, чтобы мир смог обрести хоть какое-нибудь подобие стабильности — но в нынешнем магистрате кто в открытую не желал признавать этого, как Брага, кто незаметно тормозил все инициативы, как Шан.

И всё же — эта девочка не должна воплощать Зло. Она не заслужила этого. Должен быть какой-то выход, кроме уничтожения — хотя бы для Эмхиль.

— Вторую задачу ты решила правильно. Поняла, как исправить первую?

* * *

— Если вы всё-таки хотите стать одним из, как вы выразились, «моих людей», то мне стоит у вас сперва кое-что выяснить. Какой вы видите цель Ордена?

— Если вы про популярный нынче спор про «хранить мир» или «сражаться с Тьмой», то я за первое.

— Рад слышать. А Сатель? Как, по-вашему, думает она?

— Мне казалось, что так же.

— Верно. Но, заметьте, она может допустить и расторжение Договора, и зачистку всех дарксайдеров или всех чистокровных — только всё это для неё средства, а не цели. Это ведь принципы довоенного Ордена как они есть. Единственная задача Ордена — добиваться стабильности в Галактике, этических ограничений довольно мало. А пытаться думать о более-менее отдалённом будущем, добиваться чего-то, кроме стабильности здесь и сейчас — это уже политика, а не хранение мира.

Сатель, подумал Эарлен, как будто привязана к довоенному Ордену. Хотя кому, как ни ей — правнучке Ревана, которую отправили на Коррибан только для того, чтобы она пала на дарксайд и дала предлог сослать себя на Бендомир — знать, как мало было в довоенном Ордене хорошего.

— Эти принципы, — продолжил магистр, — работали всю историю Ордена. Иногда от них отступали, вспомните то же Истребление ситхов. Но есть одна проблема, которая не была очевидна до поры до времени. Джедаи исходили из того, что наиболее влиятельные в Республике существа редко живут дольше ста лет, наиболее влиятельные в Галактике в целом — редко дольше пятисот. И никому не приходило в голову задуматься о том, что будет, если ключевой фигурой в жизни Галактики станет бессмертный.

Брага начал ходить по комнате туда-сюда; неяркий свет перетекал по широким металлическим наплечникам.

— А сейчас именно бессмертный — самое влиятельное в Галактике существо. И он хочет много крови; не покорения Республики, не уничтожения Ордена, а именно много крови. В круги, где вращается один из орденских разведчиков, Принн Джет, просачивалась информация от работников Цитадели: некоторые пленные джедаи за минуту общения с Императором превращались в верных Империи дарксайдеров. Те же работники цитадели не помнят большую часть своей биографии, практически все. И ещё любопытная информация, уже от Номена Карра: Барас с согласия Тёмного Совета требовал роспуск Ордена и ограничение численности армии — но именно тогда, когда Республика была готова подписать очень многое, эти требования Барасу сказали отозвать.

— Но зачем?

— Мне кажется вот что. Император не просто решил уничтожить Республику именно в войне, а не, например, взяв под контроль большинство в Сенате и заставив их проголосовать за вхождение в Империю, но и как будто бы нарочно сделал победу неполной. Поэтому я подозреваю, что ему нужна не месть за Истребление, а война как таковая. Зачем? Не знаю. Но есть вероятность, что мир не должен настать, пока он жив.

— Пока он жив… — тихо повторил Эарлен, — и что вы предлагаете?

— В идеале, заманить его на Спинтир, но я не знаю, как. Единственный выход, который я вижу: в Империи война оказывается не нужна большинству, в том числе Совету и большинству ситов. Это план на десятилетия, если на не века — но наш главный противник бессмертен. Для этого нужно как минимум признание Истребления (возможно, даже с роспуском Ордена, нам надо быть к этому готовым) — а для этого признания нужно разрушить и страх перед чистокровными, и их восприятие как Другого. И здесь могли бы помочь чистокровные-джедаи, а лучше — ещё и чистокровные-яркие фигуры в жизни Республики.

Эарлен медленно кивнул. Он понимал, почему Сатель не услышала Брагу: слишком долгосрочный план, слишком слабые доказательства планов Императора, слишком велики риски для Ордена (и речь не о потенциальном роспуске, а о том, что слишком многие не примут чистокровных даже на лайтсайде). И Брага предпочёл ослаблять влияние Сатель на Орден.

— Хорошо, магистр Брага. Но что вам нужно от меня?

— Пока что не очень многое. Сейчас у нас в Храме живёт девочка-чистокровная из Невайнов. Её кузен очень интересовался артефактами Надда и вообще историей Ондерона. Кроме того, он крайне недоволен тем, что три четверти имперской истории — военная тайна, и поэтому, помимо прочего, все свои статьи выкладывает в открытый доступ. Так что ему захотелось не просто сделать экспедицию на Ондерон, но сделать её легально. Я помог ему добиться этого — и предложил оставить кого-то из родственников в заложники. Юная Невайн будет жить у нас ещё месяц — и за это время нам надо перевести её на Светлую Сторону и предотвратить возвращение во Тьму. После этого она полетит в Империю — и оттуда будет помогать нам перевербовать уже взрослых и заметных чистокровных.

* * *

— У меня к вам вопрос, немного странный, — Эмхиль расправила полы коричневого кафтанчика на бендомирский манер, который ей выдали в Ордене, — а как у вас тренируются… ну, хорошего аналога наших чародеев у вас нет.

— У нас есть консулы, могу рассказать про них, — предложил Экат.

Девочка впервые заговорила о том, как в Ордене учат Силе — раньше она от таких разговоров старалась уйти, более или менее незаметно.

— Ну, чародеи и консулы — это, насколько я знаю, очень про разное. Чародеи — это те, кто изучает техники Силы, направленные вовне. А ваши консулы — это про использование Силы не для насилия и всё такое, да ведь?

— А тебе интересно то, как в Ордене работают над боевым чародейством?

Эмхиль быстро закивала. Догадаться о том, что именно нужно Эмхиль, было легко: она сама была боевой чародейкой. Вот только ответить Экат мог немногое:

— Понимаешь, — заговорил он, — боевое чародейство у нас развито очень слабо, и сводится к бросанию крупных предметов и созданию вихрей Силы. Ещё до Договора разработали лайтсайдерский вариант молний, но там всё, кроме опорного желания, скопировано у вас.

Эмхиль недовольно потеребила ёжик волос на слегка отросших висках.

— А другие техники вы не пытались копировать?

— Нет. Понимаешь, тут дело именно в том, как их тренировать. Возьмём то же удушение, или высасывание Силы: чтобы их отработать, нужно, собственно, кого-то душить, или у кого-то высасывать Силу — и лучше или разумных, или хотя бы похожих на них животных. А включить это в программу обучения мы не можем, сама понимаешь.

Эмхиль резко изменила позу: спина идеально прямая, руки ровно лежат на коленях. Экат замечал, что Эмхиль зачем-то каждый день меняет свою пластику: по чётным дням — идеальная осанка, на каждое движение руки или головы любуешься, как на балет, а по нечётным — спина сгорблена, плечи опущены, руки постоянно что-то теребят. Но чтобы она меняла осанку в середине дня, Экат не помнил.

— Вот из-за этого я вас и спрашивала, — печально сказала она, — у нас как раз то же высасывание тренируют на крепостных. А дома я отказывалась.

Экат вспомнил: Эмхиль рассказывала, что из-за пресловутого отца-наутоланина (любопытно, что кроме расы Экат так ничего и не смог узнать об отце Эмхиль) она должна была жить дома с инородцами, то есть с крепостными — которых и было-то только четверо фелуциан — муж, жена и двое девочек-близняшек. Эмхиль была им и покровительницей перед родственниками, и чем-то вроде младшей приёмной дочери.

— Это очень достойно, — ответил Экат, — а ты ведь хотела понять, как тренироваться не на ком-то?

Эмхиль кивнула — теперь один раз и плавно.

— Просто дома и наставник Шайшен, и дорогие родственники сдались довольно легко: если я плохо выучусь и погибну на испытаниях, они не будут сильно против. А в Академии — с одной стороны, тамошние крестные мне никто. А с другой — каждые каникулы я не знаю, как рассказывать об учёбе своим.

«Своими» Эмхиль иногда называла тех фелуциан.

— Знаешь что, — эта идея крутилась в голове Эката ещё с начала разговора, — сейчас на Тайтон приехал один мой знакомый, он разбирается в кайбертехе. Он может создать тебе голокрон-симулятор тренировок с Силой, внутри него и будешь устраивать свои жуткие дарксайдерские тренировки.

Экат увидел, что Эмхиль — впервые за время их знакомства — по-настоящему счастлива. Но Экату приходили на ум иные, горькие мысли.

«Понимаешь, -недавно объяснял ему Кейдан, — в эпидемию рагулянки мы убиваем тех, кого не вылечить, даже если они ещё не успели стать рагулями. То же самое с красными ситхами — даже если они ещё не принесли зла, даже если они ещё дети, они неизбежно принесут его однажды. И мне не нравится, что Сатель повадилась их щадить».

Но чтобы не допустить рагулянки, можно было наладить систему здравоохранения. А что могла сделать Эмхиль, чтобы не быть ситхом?

* * *

— То есть от меня нужна менталистика, — уточнил Эарлен.

— По изначальному плану за менталистику должна была отвечать рыцарь Шошадд, — стал объяснять Брага, — но дело в том, что у нас нет ни времени, ни способностей на глубокую трансформацию сознания. Внушить-то можно многое — но пройдёт пара месяцев, и человек (точнее, конечно, разумный) может... Не снять внушение, а просто передумать, отказаться от внушённого так же, как отказываются от естественных мыслей. Так что мы решили попытаться найти вернувшихся со Спинтира, посмотреть их сознание — и скопировать какие-нибудь нужные трансформации на артефакт.

Кел’дор Брага, называющий разумных по умолчанию «людьми», выглядел забавно. Что ни говори, простая сила привычки и не слишком осознанное подражание окружающим заставляют отказываться от своей индивидуальности сильнее любых пафосных «глубоких трансформаций».

— Но вы, — продолжил магистр, — оказались сущим подарком для нас. Во-первых, вы же начинали как менталист?

— Ну… В последние годы до Договора я много изучал такие техники.

— Во-вторых, вы хорошо знаете Эката Фаэнхава. Он с недавних пор очень уж сблизился с Кейданом — а вы сможете ему противодействовать изнутри Стражи.

— Я же говорил, — Эарлен улыбнулся, — что меня привела к вам сама Сила?

Бэла отошла от двери и оглядела комнату: и правда, получилось красиво. Гирлянды из местных белоцветок — таких похожих на камонэи с его любимых никханских гравюр — оплетали стены, и падавшие с них лепестки только добавляли прелести интерьеру. Серебряные светильники мерцали из-за резных флимсипластовых ширм — Бэла взяла в руки ножницы чуть ли не впервые с юности. Теперь оставалось только дождаться Эарлена.

* * *

Это началось ещё до Договора, ещё даже до того, как Сатель вошла в Совет. Ей тогда оторвало левую ногу на Рен-Варе — и только благодаря Силе она не потеряла её навсегда: притянула к себе телекинезом и быстро закрепила кольто-пластырем. Но ступня уцелела не полностью, и пришлось лететь на Корусант долечиваться.

Когда дроид вынимал Бэлу из кольто-камеры, её на секунду показалось, что она в доме на Шили, где провела детство — такой сильный запах цветов верехайи стоял вокруг. Она открыла глаза — нет, это не была Шили, это была храмовая больница, но рядом с кольто-камерой стоял юноша Ленчик с огромным букетом: кисти мелких голубых цветов, в середине каждого — жёлтый пестик.

- Я слышал, ты любишь их.

- Джедаям не следует любить, — ответила она с улыбкой, но букет взяла.

- Джедаям не следует привязываться, — заметил Ленчик, улыбнувшись ей в ответ — но любить все вещи мира в равной…

- Ах, оставь! Получать от тебя цветы мне нравится больше, чем получать нравоучения.

- Ай-ай-ай, а ведь джедай должен любить все вещи мира в равной мере, — Эарлен поцокал языком, — и предпочитать цветы нравоучениям есть проявление Тёмной стороны.

- А занудство, — ответила Бэла самым серьёзным на свете голосом, — есть способ не только пасть на Тёмную сторону самому, но и привести туда всех окружающих.

Бэла стояла, нюхала цветы и не могла вспомнить, когда она так дурачилась последний раз.

* * *

У них было всё как в старинных алдераанских поэмах — она была рыцарем и совершала подвиги (правда не в одиночку, а во главе батальона, и подвиги совершались по большей части во время проигранных битв на потерянных планетах), а он был её Прекрасным… Господином? Кавалером? Старинные алдераанские поэмы писались в слишком патриархальном обществе, так что Эарлен был просто её Прекрасным.

Лицо его было всегда скрыто под маской, но в награду за подвиги её Прекрасный как будто случайно выпускал несколько волосков из-под капюшона. Это было взято уже из аргайских новелл: у Ксима Деспота (если верить новеллам) было десять тысяч жён, и они должны были ездить в закрытых паланкинах, дабы их не видел никто, кроме мужа. Но когда мимо паланкинов проезжали влюблённые юноши (для того, чтобы влюбиться, им было достаточно увидеть искусно вышитые занавеси паланкина и услышать голос), наложницы Деспота как бы случайно позволяли концам своих кос (непременно «ниспадающих до земли») выглянуть из-под занавесей. А юноши потом бросали службу, отчий дом и друзей и уезжали на другие планеты — ведь они видели часть тела жён самого Ксима Завеователя.

…Они бродили по пустым улицам, где не было даже патрулей, и Бэла уже почти не прихрамывала. Ленчик говорил без умолку об аргайских новеллах (пока он был на Спинтире, вышло большое комментированное издание), о том, как слабо могут быть связаны любовь и секс, как зарождение любви может отличаться от зарождения желания и как в Центральных мирах не умеют видеть эту разницу.

- Знаешь, — сказала она тогда, — сейчас многих тянет читать про что-то такое. Романтика, идеал, небесная любовь… Услышал голос и потерял сознание от восхищения, полюбил на всю жизнь девушку, которую видел один раз, пока она быстро проходила мимо. Такой противовес вот этому вот, — она приподняла босую левую пятку, сделанную из ярко-красной синтеплоти. Как и все тогруты, Бэла всегда (то есть в редкие отпуска) ходила босиком, — И тебя, оказывается, тоже потянуло.

- Идеал… — повторил он тихо, — а ведь ты мне кажешься именно идеалом.

Бэла серьёзно кивнула.

- Я сидел в трапезной — тогда, сразу после возвращения, и смотрел на других джедаев. Они погрязли кто в ненависти, кто в чувстве вины, кто в усталости. А ты шла среди них, одетая как на приём в Сенате, держащая всю боль на отдалении от сознания и как будто чуждая этому миру.

- Это я-то чуждая? Это ты у нас гость из прошлого, у тебя даже темп речи ещё довоенный, медленнее, чем у всех вокруг. Не замечал?

* * *

Иногда Бэла тревожилась: не слишком ли далеко зашла их игра в любовь? Да, она хорошо помнила, что настоящий Ленчик, привыкший ходить по грани дарксайда по поводу и без повода, - не тот Идеальный Рыцарь, которого ей нравится видеть. Но всё же… была та ночь, и был юноша, поющий над пропастью, и почему-то именно в нём было легко увидеть Идеального Рыцаря.

Бэла как-то прямо спросила у Эрин, любовь ли это. Та долго думала, но только и смогла сказать:

- Я не знаю, кого из вас двоих сложнее читать. У него куски эмоций как будто стеной разделены, у тебя часть уходит куда-то в Силу. Я так и не разобралась.

Тогда же они с Ленчиком условились: никогда не скрываться ото всех — ведь любовь у джедаев может быть только тайной. Хоть кто-то, хоть пара друзей, но должны знать обо всём: и о привычке обращаться друг к другу «моя Прекрасная» и «мой Прекрасный», и о стихах, и о венках и гирляндах.

* * *

И всё же, был один разговор, не дававший Бэле спокойно сказать себе: «Нет, мы не любим друг друга». Она услышала его случайно, а потом, впервые в жизни, нарочно подслушала.

Эрин говорила о чём-то резко и почти зло.

- Не ругайся ты так на Дар’Налу, — тихо ответил Ленчик, — это неизбежно. Просто если о ком-то знаешь, что у него «промыты мозги», это автоматически запускает очень сильную десубъективацию. Такого человека можно жалеть, можно поддерживать, можно пытаться помочь, но уважать нельзя технически.

Потом помолчал, и тихо — но Бэла всё равно услышала, — добавил.

- Хотя моя Прекрасная, — он назвал Бэлу так почти без иронии, — может.

* * *

Слышались шаги. Обычно Бэла приезжала на Корусант, и тогда Эарлен готовил ей комнату — каждый раз придумывал новые украшения, но всегда (кроме первых лет после Договора) приносил ей любимые цветы верехайи. И теперь Бэла надеялась, что её белоцветки так же порадуют Эарлена.