Мглистый хранитель (джен)

В темноте и тумане Искальхейма, среди льда и голых скал, на сотни метров над чёрной землёй возвышалась крепость с изодранными, покрытыми пятнами запёкшейся крови флагами. Камни в крепких стенах перемежались костями, гигантские черепа венчали тяжёлые ворота, к которым вела тонущая в тени кривых мёртвых деревьев аллея. С высоких стен с усмешкой смотрели на бесконечную пустошь черепа великанов и драконов.

Хмурые тучи, за сплошной пеленой которых, взлетев выше их, можно было увидеть бескрайнее чёрное небо, подсвечивало изнутри мертвенное голубоватое сияние, неведомым образом развивающее кромешную тьму на устланной телами земле, где пировали чернокрылые вороны да бродили искорёженные души и гниющие умертвия. Искальхейм — мир, где не бывает тепла и света, мир, что видится смертным в самых страшных снах, — был истинным воплощением смерти, но в нём не властвовала гробовая тишина. Нет, крепость стояла на границе уходящей в бесконечность суши и моря, вечно взволнованного, бросающегося на прибрежные скалы и стремящегося дотянуться до небес острыми лезвиями волн. Здесь рёв стихии сливался с хриплыми криками воронов и раскатами грома, потому как шторм Искальхеймского моря никогда не стихал.

Солёный ветер в ярости рвал ветхий парус корабля из ногтей мертвецов, что тысячи лет назад был пришвартован в бухте крепости и по сей день ждал своего часа с мёртвой командой на борту. Ждали и трое волков, что откликнулись на зов Скьедморка и ныне охотились в этих угодьях, и бесчисленная армия нежити, и костяные драконы. Весь Искальхейм, казалось, дрожал в преддверии Рагнарёка.

Одно не вписывалось в общую картину — белоснежный зверь перед вратами крепости, в которого превратилась серебристая дымка. Он походил одновременно на волка и рысь, удивительно гармонично объединяя в себе кошачью грацию и северную суровость. Такими Сверднор создал Мглистых хранителей, и эта особенность была последним напоминаем, кем Кайбьорг была раньше. Она искала тёмные знания — и нашла, но заплатила свою цену.

Кайбьорг отреклась от своей сути и позволила холоду Искальхейма заполнить её сердце. Она стала чем-то иным, неизмеримо далёким от Мглистых хранителей, но более сильным и смертоносным. Она отвернулась от светлых богов, ступила на тёмный путь… А потому сейчас шла к крепости Скьедморка, владыки смерти и тьмы. Да, он был богом — но богом тёмным и жестоким. Единственным, кому под силу изменить Мглистого хранителя.

Он приоткрыл для Кайбьорг завесу тайны взамен на верную службу. Лишь в его библиотеке хранились книги столь опасные, что их хотела уничтожить богиня знаний Скрифтрид. Мглистые хранители не должны идти тёмной дорогой, но Кайбьорг поддалась любопытству и уже не смогла повернуть назад. Сколько раз она представляла, каким будет лицо Сверднора, когда он увидит своё создание на носу Нагльфара! Наверняка он почувствовал, когда она прошла через врата Искальхейма, и уже не один век считал её погибшей.

Кайбьорг без капли страха шагнула под высокие своды холла, где у каменных стен выстроились скелеты-стражи. В небольших нишах изредка попадались свечи, но их холодные тусклые огоньки почти не разгоняли сумрак. Колонны из черепов и костей поддерживали потолки, полы покрывала рунная роспись, повествующая о девяти мирах, добре, зле и совершенной грани между ними, о прошлом, настоящем и будущем… И о Рагнарёке, что начнётся, когда Скьедморк отдаст приказ поднять знамёна тьмы и возглавит мёртвую армию.

Кайбьорг шла по запутанным коридорам, лестницам и освещённым только отблесками свечения с неба залам. Безжизненная тьма клубилась в углах. Здесь не было вообще ничего живого — ни крыс, ни пауков. Даже искальхеймские вороны, любимцы Скьедморка — и те мертвы.

Она нашла его пирующим, как и всегда. Он восседал на троне перед длинным столом с разнообразными яствами, держа в закованной в латную перчатку руке кружку глинтвейна. Глубокий капюшон скрывал в тени его лик, но под ним горели тёмно-синие глаза с вертикальным зрачком. С плеч ниспадала мантия с волчьим мехом. Тяжёлую броню, что для бога весила не больше пушинки, покрывал плетёный узор.

Кайбьорг на мгновение склонила голову в знак приветствия. Под пронзительным взглядом Скьедморка стало нечем дышать. Он словно вытягивал из неё жизнь и силы. То же самое будет с Фелльсальваром, когда он пойдёт в атаку — только тогда Скьедморк выпьет всю жизненную энергию до дна.

— Я хочу лично убить последнего Мглистого хранителя, — озвучила просьбу Кайбьорг.

— Тебе это не по силам, — его хриплый шёпот доносился со всех сторон и в то же время из темноты под капюшоном.

Кайбьорг едва сдержалась, чтобы не возмутиться — тёмным богам не перечат. Она чувствовала, какой силой обладает Скьедморк, и без всякого устрашения понимала, что он — не Сверднор, с которым можно было поспорить. Скьедморку не придётся даже шевелиться, чтобы её убить. Без сожаления и угрызений совести.

Но просто так отступать от задуманного Кайбьорг не собиралась. Лично ей Сварактин ничего плохого не сделал — наоборот, всего каких-то несколько веков — или уже тысячу лет?.. — назад они были близки, — но сейчас он мешал Скьедморку, а она не была прежней. Когда Мглистых хранителей почти истребили, Кайбьорг не жалела. Нет, она радовалась победе тёмных сил.

Если бы кто-то спросил, почему, она не смогла бы объяснить. Кажется, совсем недавно она перешла черту, узнала, что хотела, но не смогла вернуться в Хфоркриге и использовать знания во благо. Тьма Искальхейма заставила её свернуть с пути.

И она собиралась пойти за Скальхериром, которому было поручено найти Сварактина, чтобы встретиться с собратом лицом к лицу.

* * *

Хьяртруна обнималась с родными перед уходом. За день она успела смириться с неизбежным, потому прощание обошлось без слёз. Сейчас я не чувствовал в её сердце вообще ничего — ни злости, ни боли, ни горя. Она словно закрылась от любых чувств в надежде, что так будет легче.

Её провожала вся семья. Младшие братья и сёстры стайкой окружили Хьяртруну, умоляя остаться — они не понимали, куда и зачем она идёт. Да и сама она вряд ли в полной мере осознавала, что её ждёт: мало кто из смертных, к которым приходили Мглистые хранители, знал, сколь тяжелы будут битвы с чудовищами и драконами, какой ценой свершаются подвиги и как сурова жизнь героя. Мало кто из них знал, каково это — когда кровь стекает по лицу, из груди торчит стрела, а меч становится неподъёмным. Но они узнавали это, смело идя сквозь огонь и воду. Они выходили из самых жестоких битв, опираясь на своего хранителя. Они вставали, когда не было сил, и сражались до последней капли крови, потому что каждого из них мы научили не сдаваться.

И я собирался научить этому Хьяртруну.

Но день, когда она будет готова идти до конца, ещё не настал. Сегодня её путь только начинается. Она обняла на прощание мать, на которую была похожа, как одна снежинка на другую.

— Хотела бы я оставить тебя у себя под крылом, но кто мы такие, чтобы перечить воле богов? Пришло время тебе найти собственный путь, но будь осторожна, прошу, — заглянув дочери в глаза, напутствовала та. Затем женщина перевела взгляд на меня. — Береги её, Сварактин.

— Обещаю, — кивнул я.

Хьяртруна подошла к кузнецу и приняла из его рук покрытый рунами клинок, со знанием дела взвесила его в руке.

— Это отличный меч, отец, — с благодарностью и восхищением выдохнула она. — Ты настоящий мастер.

Вопреки моим ожиданиям, в броне и с мечом она выглядела ничуть не внушительнее, чем в простой одежде — наверное, потому, что её лицо не выражало никакой решительности и стремления к победе. Будь возможность, я нашёл бы кого-то получше, но Сверднор ясно дал понять, что никто не заменит Хьяртруну.

Поэтому я вынужден был сохранять невозмутимость, скрывать скептицизм и упаднические настроения. Сделать из неё воительницу, способную сразить Скьедморка, будет непросто… Да понять бы ещё, почему именно она? Случайность ли это или превратности судьбы? Пожалуй, ответить на этот вопрос может лишь один человек, если не богиня мудрости и знаний или Норны.

Едва Хьяртруна попрощалась с роднёй, мы вышли на пустынную улицу. Отблеск заходящего солнца отразился в её глазах, как мог бы отразиться огонёк ярости, будь она чуть решительнее. Но сейчас она выглядела грустной и подавленной, а не рвущейся в бой. Я снова и снова жалел, что она не из тех, кто жаждет славы и битвы. Такие подопечные в моей практике встречались, и наставлять их — одно удовольствие. А Хьяртруна была обузой, которую придётся защищать, потому что оставь её один на один с врагом — она погибнет, не успев пискнуть.

А сейчас угроза была куда страшнее. Я чувствовал её, надвигающуюся неотвратимо, как шторм, но пока не понимал, откуда или от кого она исходит. Ясно одно: Хьяртруну нужно увести как можно скорее. Если её убьют, надежда погибнет вместе с ней.

Вечером улицы были почти безлюдны. Редкие прохожие нас сторонились: сейчас я не скрывался от них и шёл рядом с подопечной в зверином облике, — а стража настороженно смотрела вслед. Мне больно было признавать, что о Мглистых хранителях почти забыли, что посчитали сказкой и теперь видели во мне дикое непредсказуемое животное. Меня не пытались убить лишь благодаря компании Хьяртруны — верно, считали боевым зверем или фамильяром.

Мы вышли за сложенные из крупных камней городские стены, на которых стояли сторожащие подступы к городу лучники. Укатанная телегами и вытоптанная лошадьми дорога за перекинутым через ров мостом стрелой рассекала лес и уводила к возвышающимся вдали горам, где находилось ближайшее Святилище Рун — первый ориентир. Я рассчитывал добраться до него к рассвету.

Снова идти по лесной дороге навстречу неизвестности — ни с чем не сравнимое чувство, словно всё опять по-старому, а впереди — непростой, но необходимый поход, но никак не противостояние силам тьмы. Для любого Мглистого хранителя сопровождение очередного героя со временем перестаёт быть чем-то особенным и больше не вызывает восторга и предвкушения, но не превращается в рутину. Это не работа и не предназначение, от которого нельзя отказаться — это любимое дело, в котором не сыскать помощника и наставника лучше.

За свою жизнь я привёл к победе всего нескольких героев. Мой первый подопечный погиб в бою из-за собственной глупости и моего просчёта. С остальными я остался до старости, видимой лишь им тенью стоял рядом, когда они умирали, и прощался с душами у погребальных костров, потому что воин, которого в начале пути знать не знаешь, всего за пару лет становится самым близким другом. Но людской век короток, и после смерти каждого из них я надолго возвращался в Хфоркриге, чтобы оправиться, прежде чем встретиться с новым подопечным.

Сейчас было тяжелее: я знал, что шансов выбраться из Искальхейма у Хьяртруны не много. Либо тьма мира мёртвых отравит её, как отравила Кайбьорг, и мне придётся убить её, либо она падёт от руки Скьедморка. В глубине души я всё ещё надеялся, что мы успеем победить врага на его же территории, потому что иначе он пройдёт через Хфоркриге, погрузив его в вечную ночь, и доберётся до Фелльсальвара.

Духи леса тоже чувствовали угрозу. Я слышал их тревожный шёпот и видел, как настороженно они наблюдали из густых зарослей и с ветвей деревьев. Они прятались в колючих еловых лапах и в кронах вековых дубов, зарывались в землю и замирали в кустах, выглядывали из болот и озёр. Одни смотрели с надеждой, другие боялись, зная, что дети богов всегда сильнее их, третьи скалились и рычали. Хьяртруна не замечала их силуэтов, не видела покрытые корой или густой шерстью тела: они редко являлись людям, но не могли скрыться от других духов и друидов.

Но были здесь и совсем другие существа. Волчий вой вдали принадлежал отнюдь не волкам, а среди случайно встреченных путников мог оказаться тот, кто наутро оставит от них лишь обескровленные тела. Нежить выбиралась из могил, чувствуя поступь Скьедморка, и пряталась в чаще, следя за живыми своими белёсыми глазами и неожиданно нападая со спины.

Сейчас восставших мертвецов поблизости не было — я бы почувствовал дыхание Искальхейма. Лишь мёртвый мороз может вернуть в труп подобие жизни, и даже шаманам смерти, сильнейшим некромантам, не под силу поднять нежить без него. Первых из них благословил сам Скьедморк, за что на тёмных капищах ему приносили кровавые жертвы. Сейчас капища были давно заброшены, но поклоняться своему богу шаманы не перестали, и я не сомневался, что они поднимут орды нежити, когда он пройдёт через врата Искальхейма.

Лигу за лигой мы шли через лес, давно сойдя с дороги и пробираясь узкими каменистыми тропами. Склон полого пошёл вверх, всё больше вокруг становилось скал и оврагов. В холодных предрассветных сумерках терялись очертания кустов и деревьев, словно на картине растеклись краски. Бегущий вдоль извилистой тропы ручей казался смолой, что загорится от крохотного огонька и сметёт штурмующих городские стены врагов…

Но утро было темно и спокойно, несмотря на гложущее меня нехорошее предчувствие. Я не брался гадать, чем оно вызвано — лишь держался настороже. Мы почти добрались до безопасного места, где сможем остановиться на привал, и я надеялся, что слуги Скьедморка ещё не идут по нашим следам: от них нас не защитит никакое Святилище Рун. Я не боялся нежити и духов, с которыми сражался, сколько себя помню, но истинные сыновья и дочери Скьедморка сильнее любого Мглистого хранителя, потому что были созданы не для защиты, а для разрушения. Сильнейших из них — Скальхерира, Ингельрихта и Коуднахт, — я знал лично, и это знакомство было не из приятных.

Деревья расступились внезапно, словно великан огромным мечом разрубил лес надвое. Между ним и рощей на горном склоне тянулась широкая прогалина, где среди мелких камней проросла колышущаяся на ветру трава. На самом краю обрыва в стороне от тропы стоял покрытый рунами алтарь, окружённый каменными колоннами. Святилище пришло в запустение — пруд перед алтарём зарос тиной и камышом, некоторые колонны осыпались или покосились… Я помнил времена, когда не только маги, но и паломники и простые местные жители ухаживали за Святилищами Рун, оставляли еду и вино, чтобы задобрить духов, и просто искали здесь умиротворения.

Как жаль, что то время ушло! Это место покинули даже духи, к которым я порой обращался за советом — все, кроме нескольких, прячущихся от взгляда, но не способных скрыть от меня своё присутствие. Единственным, что говорило о присутствии поблизости неравнодушного человека, были свежие подношения на алтаре — фрукты и… плошка человеческой крови. Я уже знал, кто здесь потрудился, и, не будь он моим знакомым, убил бы его за кощунство: оставляя здесь свою кровь, он прямо оскорблял светлые силы и звал тёмных духов.

С интересом осматривая Святилище, Хьяртруна подошла к алтарю. Её взгляд скользнул по рунам, среди которых она искала свою, и остановился на плошке. Мгновение она ошарашенно смотрела на кровь, не замечая, как непроизвольно вытянулось её лицо. Честно сказать, меня порадовала реакция подопечной: именно отвращение она должна испытывать к любым проявлениям тьмы.

— Это… Это нормально? — выдавила Хьяртруна, отступая на шаг от алтаря.

— Нет. Дело рук шамана смерти, будь он неладен, — поморщился я. — Вот что, Хьяртруна… Если встретишь этих грязных тварей на своём пути — не бойся ударить первой. И, желательно, сразу насмерть. Они отравляют Фелльсальвар своим колдовством и в большинстве своём не заслуживают ничего, кроме смерти. Я знаю лишь одного, который не служит Скьедморку.

— Кто они, эти шаманы смерти?

— Увидишь. А сейчас располагайся поудобнее и постарайся поспать: мы здесь всего на пару часов, потом…

Бросив взгляд на горизонт, я осёкся. Солнце едва осветило его тонкой алой полосой, а там, откуда мы пришли, полыхало зарево.