Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
— Мяогун! Кис-кис-кис! Мяогун, поди сюда! Кис-кис! Я принесла тебе твоей любимой утятинки…
О, Великий Золотой Дракон, опя-мяу-ять…
Я зевнул, выпустил когти и слегка потянулся; на шелковой подкладке моей корзинки остались небольшие дырки, но это ерунда — мой хозяин настолько богат, что способен купить мне десять тысяч таких шелковых подкладок… и еще на тысячу тысяч останется. Хорошо быть котом видной особы при императоре — можно сказать, что мне повезло.
Впрочем, мне всегда и во всем везло.
Начнем с того, что я родился не в каком-то купеческом дому или, упаси Великий Золотой, в подворотне — нет, я родился в императорском дворце. Не нашего императора, правда, а соседнего сунского(1), но тоже неплохо. Во всяком случае, штат слуг, следивших, чтобы у нас были чистые подстилки и свежее молоко, расчесывавших нам шерсть и подстригающих когти, был не меньше императорского, а то и больше! Ведь кот — священное животное, и ухаживать за ним надо не меньше, а то и больше, чем за каким-то императором!
К сожалению, дворец сунского императора я помню плохо — слишком мал я был, когда меня оттуда увезли: император вознамерился передать меня в качестве подарка (именно так! Дарят или, того хуже, продают рабов, или скот, но никак не благородных котов!) моему нынешнему хозяину, бывшему тогда послом нашей великой империи. Признаться, на свою новую родину я отправлялся со страхом — во дворце считали империю Цзинь(2) варварским государством, а ее жителей — дикарями, и не стеснялись говорить об этом почти в голос; я же, любопытный, но наивный котенок, до смерти боялся всего нового, особенно варваров. Я громко плакал, когда меня несли в повозку моего нынешнего хозяина; люди вокруг посмеивались, потому что для их грубых ушей мой плач звучал как писк… все, кроме моего хозяина. Он молча вынул меня из корзинки, сказал что-то непонятное, но ласковое, и сунул к себе за пазуху; мало-помалу я пригрелся, уснул и так, за пазухой, и доехал до Чжунду — самой главной и богатой из Пяти столиц империи Цзинь(3).
Помню, новый дом мне понравился сразу — не такой большой, как императорский дворец, но ничуть не менее богатый; что самое главное — он был выполнен в сунском стиле, так что переезда я почти не заметил. Понравился мне и новый хозяин — задумчивый и сдержанный, но неизменно ласковый со мной человек, пусть всего лишь и глава Императорского посольского управления. А самое главное — мне понравилось, что в доме я, не считая хозяина, буду полным и безраздельным властителем. В императорском дворце-то у нас у всех было всего три комнаты, а здесь — и дом, и сад, и даже хозяйственный дворик… если меня псы дернут туда пройти, конечно.
Даже имя, данное мне хозяином, мне понравилось.
— Ты из царства Сун, и имя я тебе дам сунское, — сказал он, наблюдая за тем, как я лакаю отменное молоко из фарфоровой миски. — Мяогун(4), кот-князь. Пожалуй, именно им ты и станешь, когда немного подрастешь.
Мяогун! Звучало куда лучше, чем имена многих знакомых мне котов, даже тех, что жили во дворце. Во всяком случае, сразу становилось ясно, кто тут — подарок императора Сун, а кто…
— Мяогу-у-ун!
Опять эта дурища!
Разумеется, хозяин не стал заставлять меня заботиться о себе, да и ему невместно было со мной возиться; меня по-прежнему мыли, вычесывали и кормили слуги — часто менявшиеся, к сожалению. Конечно, постепенно я привык к ним всем, но пару лун назад в хозяйском доме объявилась она — Айсиму(5). Донельзя глупая девица четырнадцати лет от роду, с круглым лицом и тощей, как крысиный хвост, длинной черной косой, вечно перегревавшая — пусть и ненамного — полотенца и воду для купания, и кормившая меня утятиной, когда я хотел печенки, печенкой — когда хотел молока, и молоком, когда я хотел утятины. При этом она, кажется, единственная из слуг, кто заботился обо мне искренне, а не по поручению хозяина — так, она не упускала случая почесать меня за ухом или подбросить вкусный кусочек, пока никто не видит. Само собой, терпеть подобное со стороны вчерашней крестьянки не следует, но… очень уж у нее мягкие передние лапки, как будто она не провела в поле почти всю свою жизнь.
— Мяогу-ун!
Так, кажется, она сейчас разревется. Я потянулся еще раз и громко мяукнул — из жалости к ее скудоумию; надо же в такой жаркий день не посмотреть в тени веранды!
— Ой, вот ты где! — Айсиму буквально запрыгнула на веранду, держа мою любимую фарфоровую мисочку — ее, между прочим, со мной из Сун привезли; из мисочки доносился аппетитный запах утятины, и я решил, что перекусить — не такая уж и плохая идея. — А я тебя зову-зову… Ну что же ты? Это же твоя любимая утятина, кис-кис-кис!
Ну как можно быть такой... глупой?
Я снова мяукнул — на этот раз недовольно. Над Чжунду уже который день висела страшная жара; я даже задыхался — так душно и тяжело мне было от моей шерсти, но стричь себя не давал — чтобы кто-то посмел срезать мою шерсть?! Мою белоснежную длинную шерстку, мягкости которой позавидовали бы некоторые человеческие женщины? Да ни за что!
К тому же, за годы жизни в доме хозяина я несколько… гм… располнел. Во всяком случае, из корзины я вылезал с трудом. Но полнота — это признак благородства кота; если кот тощий — он наверняка дворовой, а то и, упаси Великий Золотой, уличный!
Кхм. Так вот. Неужели так сложно понять, что мне тяжело выбираться из корзинки?!
К счастью, на этот раз Айсиму все правильно поняла и пододвинула миску с утятиной к моему носу. Я милостиво уркнул, обнюхал еду и — наконец-то! — приступил к трапезе.
— Что, жирный твой хвост, опять обжираешься?
От неожиданности я подавился куском курятины — никак не ожидал услышать этот мерзкий голос, тем более, когда день проходил так хорошо. Но заговаривать со всякими оборванцами — это ниже достоинства благородного кота, поэтому я и усом не повел.
А зря. Не прошло и нескольких мгновений, как рядом со мной шлепнулся кусок рыбы — скользкий и вонючий. Айсиму засуетилась, пытаясь одновременно убрать эту гадость с глаз моих долой и понять, откуда же она взялась, но мне-то все было понятно. Пришлось посмотреть наверх, и верно: Эньдури(6) с возмутительной нахальностью разлегся на ветке, росшей рядом с верандой сливы. Более того — он имел несусветную наглость пожирать какую-то омерзительно вонявшую рыбу — ту самую, кусок которой свалился рядом со мною. Наверняка нашел на помойке или украл с рыбных рядом на Северном рынке, куда кухарка Чжан каждое утро ходит мне за печенкой — в искусстве кражи еды (и, конечно же, драк за нее) с Будэрэ Эньдури не мог сравниться ни один кот в Чжунду; недаром он носил имя самого злобного из духов! Разве что я… если бы я был таким же грязным, ободранным вшивым помойным котом, разумеется, а не благородным котом из хорошего дома.
Заговаривать с Эньдури у меня все же не было ни малейшего желания — все равно ничего, кроме сквернословия, от него не услышишь. Я медленно слизнул с усов кусочки утятины — у Эньдури аж хвост затрясся от злости; конечно, куда там его тухлой рыбе! — и продолжил обедать. Эньдури явно не собирался оставлять этого просто так и вознамерился испортить мне трапезу любой ценой; вероятно, поэтому он зубами оторвал от рыбы кусок и прицельно плюнул его в меня. Но промахнулся — то ли от голода, то ли от злости — и рыба упала прямиком на рукав Айсиму.
— Ой! — она аж подскочила. — Это… — и тут она заметила Эньдури. — Ты ко такой? А ну, пошел вон! Не видишь, Мяогун обедает! Кыш, брысь, фу!
Эньдури насмешливо дернул черным, подранным в какой-то уличной драке ухом, не спеша поднялся с ветки и одним прыжком перелетел куда-то на крышу — удивительно грациозно для такого голодранца. Мне стало завидно — так, что аж аппетит пропал; к счастью, утятина в миске тоже закончилась.
— Напугал он тебя, да? — Айсиму наклонилась подобрать мисочку и почесала меня за ухом; я хотел было возмутиться — чтобы я, дар самого императора Сун, испугался какого-то пожирателя рыбьих потрохов?! — но вместо этого нехотя мурлыкнул и прижался головой к ее руке. — Не бойся, плохой грязный кот уже ушел. Я его прогнала.
С этим я бы тоже мог поспорить — Эньдури никогда не прогоняют, он всегда уходит сам — но не стал: было уже лениво. Жара и хорошая еда разморили меня окончательно; глаза стали слипаться сами собой, и я зевнул, аккуратно высунув язык. Айсиму в кои-то веки поняла намек правильно; не дожидаясь приказа старшей служанки, она подняла мою корзинку — так, будто ей было очень тяжело — и внесла меня с веранды в павильон, в тень: я терпеть не мог спать на жаре, к тому же, мне это было вредно. Напоследок она снова украдкой почесала меня за ухом, но я этого почти не почувствовал — мною окончательно завладел сон.
Если бы я знал, какие последствия будет иметь для меня мой опрометчивый сон на жаре…
1) Речь о тогдашнем китайском царстве Сун.
2) Империя чжурчжэней до завоевания Чингисханом.
3) Сейчас это часть Пекина.
4) Кот-князь (кит.). На самом деле, гун — первый из пяти титулов китайской знати, но чжурчжэньскому послу простительно не знать такие тонкости: между царством Сун и Империей Цзинь нормальные отношения установились сравнительно недавно.
5) Маньчжурское название одного из цветов. Имя служанке тоже дано в соответствии с сунской (китайской) традицией.
6) 7-й календарный дух у чжуржэней, дух-умертвитель.
Проснулся я от того, чего со мной никогда в жизни (ну, один, быть может, два раза) не бывало — от холода. Крайне неприятное, скажу я вам, ощущение — лапы дубеют, мурашки под шерстью бегают толпами, что твои разносчики на Северном рынке, а хвост коченеет. Поэтому ничего удивительного не было в том, что я завопил от гнева, даже не открыв глаз — неужели эта дурища Айсиму забыла мою корзинку на крыльце после заката?! Ну все, после такого ей точно только свинарники чистить!
Каково же было мое удивление, когда на мой гневный вопль никто не пришел. Я подождал мгновение, другое, досчитал до ста — никто так и не появился, хотя обычно прибегали сразу же. Голос у меня что надо — как у истинного чиновника: рявкнул, и все падают ниц… только в этот раз почему-то не сработало.
Глаза пришлось открыть.
Лучше бы я этого не делал.
Потому, что проснулся я в каких-то развалинах.
И как я здесь оказался, хотелось бы знать?!
От злости и непонимания я почесал за ухом — задней лапой, по-собачьи; ужасно вредная и непристойная привычка для такого почтенного кота, как я, но надо иногда себе и послабления делать. Почесал — и замер: лапой до уха я дотянулся сразу и легко… обычно получалось хорошо если с третьей попытки. Похудел я, пока спал, что ли?
Так, а… О, Великий Золотой, что у меня с шерстью?! Короткая… с колтунами… да еще и грязная, будто мною все поместье подметали… с проплешинами!! Как будто меня стригли очень кривыми и очень тупыми ножницами!
Кажется, все понятно. В утятине, которую принесла мне Айсиму, была какая-то сонная трава. Коварная девка вынесла меня за ворота, передала своим сообщникам, а те отвезли в какие-то руины, обкорнали и вымазали грязью. А теперь хотят потребовать у моего хозяина выкуп, или что еще хуже — перепродать!! Ловить крыс!! Или того хуже — на мясо!!
Ну не-е-ет, свинарниками мерзавка не отделается. Голову потребую оттяпать, когда домой вернусь. А сейчас надо выбираться отсюда — вон, и в животе урчит… интересно, время третьего завтрака или первого обеда?
Я потянулся, выпустив когти, зевнул… и чуть не рухнул на подогнувшихся лапах. Мне не надо было никуда выбираться.
Я уже был дома. В своей усадьбе.
Сначала я решил, что мне показалось — пришлось даже прикусить себя за хвост, тоже плешивый и грязный. Кошмарный вид вокруг никуда не исчез: вон абсолютно точно палисандровые перила, о которые я так любил точить когти… только почему они так переломались, обуглились и… даже немного сгнили? Почему от яблони у террасы, с которой на меня только утром бранился поганец Эньдури, остался один обугленный ствол? Почему… почему двор павильона зарос бурьяном в полтора человеческих роста? Почему в самом павильоне обгорели стены, выбиты окна и… и, кажется, проломлена крыша?
Почему мой дом выглядит так, будто в нем никто не живет по меньшей мере пару кошачьих жизней?!
Я сел, нервно постукивая кончиком хвоста по подгнивающему полу. Допустим, в поместье случился пожар, а меня просто забыли вынести — что вряд ли. И потом… пожар пожаром, а палисандр не гниет так быстро, да и такой траве за пару ночей не вымахать. Получается… получается в доме действительно давно никто не живет?
Или это все же не мой дом?
Я осмотрелся еще раз и вздрогнул от ужаса: нет, это все-таки было мое поместье, мой любимый павильон — вон там, на косяке, сквозь слой копоти еле виднеются царапины, которые я оставил не далее как вчера утром; перила поднадоели. Великий Золотой, что здесь происходит?..
Или мне просто снится кошмар, а я не могу проснуться?
В зарослях бурьяна раздался шорох. Нехороший такой шорох. И… о, Великий Золотой, человеческий шепот!
— Где?
— Да вон, на террасе сидит.
Бурьян раздвинулся, и меня замутило. По тому, что еще утром было нашей лужайкой, ко мне кралось… нечто. Два нечта — людьми я их назвать не мог. Я не затворник, и повидал всяких бедняков — от крестьян до чистильщиков рыбы, но это… это были не люди. Грязные — почти как стены павильона, с неприбранными волосами, закутанные во что-то, что даже тряпками сложно назвать, не то что халатом… и с каким-то очень нехорошим блеском в глазах.
Голодным блеском. Точь-в-точь, как у Эньдури, когда ему не перепадает даже рыбьего скелета.
— Братец Чжань, ты издеваешься? В этом задохлике мяса на один укус.
— Ничего, братец Чжинь, на похлебку пойдет. Хорошая похлебка выйдет, наваристая…
Стойте, это они обо мне? Меня — на похлебку? Меня — подарок самого сунского императора?!
— Мя-я-яу!! — отчаянно завопил я, чтобы не дать сковать себя панике, и бросился наутек. Человекоподобные бросились за мной.
Под лапы попадалась всякая дрянь — камни и щепки, трава больно била по моему нежному животу и мягким бокам, хвост непривычно мешал, цепляясь за стебли, но я бежал как никогда в жизни. И впервые в жизни понимал мышей, которых изредка ловил для развлечения: ничего нет хуже, чем бежать от того, кто хочет тебя съесть. Великий Золотой, дай мне выбраться из этой передряги, и… и я никогда в жизни больше не трону ни одну мышь. И рыбку. И воробья…
— Братец Пань, спереди заходи, спереди!
— Не убежит! Должны же мы впервые за неделю поужинать!
Я остановился как вкопанный; мое благородное сердце, не привыкшее к таким пробежкам, колотилось в районе горла. Один из человекоподобных заходил спереди, щеря желтые, такие же гнилые, как перила террасы, зубы в гнусной ухмылке; второй с такой же ухмылкой заходил сзади. Деваться мне было некуда: справа была еще более высокая трава, чем перед павильоном, к тому же там виднелась вода — кажется, это раньше был один из наших прудов. Слева…
Великий Золотой, я знал, что ты не покинул меня! Проломленная стена — это то, на что я даже надеяться не мог!
Я шмыгнул между человекоподобными и со всех лап понесся к спасительному пролому; недолюди побежали было за мной, но запутались в задних лапах и траве и рухнули на землю. Край пролома был высоковато от земли, но я вцепился непривычно длинными когтями в выщербленный камень, подтянулся (откуда только умения и навыки взялись, никогда подобного делать не приходилось… Впрочем, наверняка я был талантлив во всем, как и положено благородному коту, даже в том, что никогда не делал), пролез в дыру и припустил по улице. В хвост мне неслись самые мерзкие проклятья — если бы я услышал их еще утром, то попросил бы хозяина всыпать палок тем, кто осмелился так выражаться в мой адрес! — но сейчас для меня намного важнее было то, что меня не съели.
Отбежав от поместья на приличное расстояние, я плюхнулся на дорогу — чуть отдышаться. И тут же похвалил себя за предусмотрительность, ибо если бы я сначала огляделся, то точно бы упал, и отнюдь не от усталости.
Улицы не было. Вокруг были только руины — проломленные стены поместий, сорванные с петель и сгнившие ворота, обгорелые остовы домов. Дорога — мостовая, это была мостовая, отметил я — была местами выщерблена и превратилась в нечто невообразимое — месиво камней, грязи и нечистот. Но самое главное — вокруг не было ни единого человека, не считая тех уродливых подобий людей, что я встретил в руинах своего дома. Да что там — на улице не было вообще ни единой живой души, ни кошки, ни собаки, ни даже крысы или воробья… и я, кажется, начинал понимать, почему.
Еще кое-что не давало мне покоя. Улица и дома, точнее то, что от них осталось, казались мне непривычно огромными. Я — не очень высокий кот, пусть и крупный, но все же настолько снизу на мир смотреть не привык. Разве что в детстве…
В детстве?!
Рядом со мной как раз была лужа — слава Великому Золотому, хоть не вонявшая. Я заглянул в нее… и зажмурился. Потом еще раз. И еще.
Кошмарное видение никуда не исчезло. Из лужи на меня пялился котенок лун трех-четырех от роду — некогда белый, а теперь тощий и грязный. Совсем как Эньдури, только шерсть другая и размерами поменьше.
Великий Золотой, дай мне проснуться! Разрушенный дом, одичавшие котоеды, а теперь еще и превращение в ребенка — это уже чересчур!
И в тот момент, когда я уже был готов поддаться панике, сзади раздался вальяжный голос:
— Эй, малявка, ты что тут забыл? Жить надоело?
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу