Тень принцессы (джен)

Зима была подарком на шестнадцатилетие — худая светловолосая девочка в белом, похожая на Лею во всём, кроме цвета волос и глаз.

Только набуане могли додуматься подарить человека — не как рабыню, о нет, они были против рабства даже теперь, пожизненная королева Апайлана никогда не позволила бы обвинить себя в рабовладении. Но служанки, безликие телохранительницы-двойники из монастыря Ирие — это совсем другое. Их жизни принадлежат королеве — она может использовать их в своих целях или оставить без внимания. Или отдать ненужную ей жизнь кому-то, кому эта жизнь пригодится. Например, дочери важного союзника — товарища по борьбе — в знак глубины их связи и чистоты своих намерений.

Лея ненавидела набуан.

— Мне противно это признавать, — сказал тогда папа, — но...

— Нашей дочери действительно пригодится двойник, — мрачно согласилась с ним мама.

Лея, конечно, возмутилась. Она не собиралась перекладывать свои проблемы на чьи-то ещё плечи, особенно на плечи человека, который не имел к ней никакого отношения. Девочки, которая сейчас стояла в углу, опустив руки вдоль тела и даже не глядя в сторону тех, кто обсуждал сейчас её судьбу.

— Судьба шутит забавные шутки, — папа покачал головой. — Надо же, чтобы именно наша Лея...

Его покойная подруга, сенатор Амидала, была с Набу и пользовалась институтом служанок в своё удовольствие. Папа не без горечи упоминал, сколько молодых женщин погибло на её жизненном пути — который, по иронии судьбы, всё равно закончился в руках убийцы. Потому что Смерть нельзя бесконечно обманывать, даже набуанским королевам.

Мама медленно встала с кресла, скрестила руки на груди, и Лея заметила, что она гневается. Не на Лею или на папу, даже не на Апайлану, просто на всю ситуацию и на то, что можно вот так просто взять и подарить человека и считать себя при этом столпом свободы и демократии.

— Мы не набуане, — сказала она медленно. — Мы не набуане. Зима поручена нам — хорошо. Наша дочь нуждается в её защите — хорошо. Но мы не можем позволить тебе жить чужой жизнью, — она повернулась к стоявшей в углу девочке. — Если ты разделишь судьбу нашей дочери, ты станешь нашей дочерью.

И впервые за вечер та позволила себе проявить эмоции — чистое, искреннее изумление.

— Ваше Величество? — голос у неё был ниже, чем у Леи, а может быть она просто охрипла от удивления.

— Зима, — мама подошла к ней. — Я не прошу называть меня матерью сейчас, но я надеюсь, что со временем у тебя это получится. Хорошо?

Та растерянно кивнула.

* * *

Мальчик смотрит в пыльное татуинское небо с тоской и надеждой. С надеждой — потому что каждый день небо было чуть-чуть иным, каждый день менялось. С тоской — потому что эти перемены никак не влияли на него, на его жизнь. Ему всего восемь лет, но в восемь лет человеку хватает здравого смысла понимать такие вещи.

Небо остаётся небом — далёким, высоким и недостижимым. Оно просто существует, как существует Татуин, как существует сам мальчик, как существует эта ферма. Как Татуин, ферма и мальчик оно переходит из рук в руки, оставаясь самим собой. Можно смотреть на него, но нельзя дотянуться — и всегда придётся возвращаться назад, на ферму, поливать грибы в подвале и слушать брань хозяйки.

А потом однажды с недостижимых высот спускается чёрный ситх и предлагает свободу в обмен на душу, и оказывается, что мальчик слишком долго смотрел в небо, чтобы отказаться.

* * *

Зима и Лея были совершенно не похожи во всём, кроме внешности.

Например, Лея всегда равнодушно относилась к платьям и причёскам — она, конечно, умела их носить, но не более того. Зима провела свой первый день восторженно перебирая платья в их теперь общем шкафу и курлыкая что-то загадочное, но тоже весьма восторженное про ткани и покрои.

— Ты любишь наряжаться? — спросила Лея.

— Я люблю красивое, — ответила Зима. — А когда ты девочка, платья — это красиво.

— А когда мальчик?

— Не, мужская фигура для них совершенно не подходит, — совершенно серьёзно ответила та на шуточный вопрос. — Под платье лучше быть девочкой.

Они обе любили Войны Клонов, но тоже совершенно по-разному: Лея часами могла сидеть над тактическими картами, разбирая знаменитые и полузабытые сражения буквально по минутам, а Зима предпочитала статьи и новостные ролики — республиканские, сепаратистские и якобы нейтральные и знала по именам не только репортёров, но и тех, кто им платил, официально и не очень.

Лея больше времени проводила с мамой. Зима быстро стала папиной любимицей.

Мама мыслила как полководец: она считала деньги и считала солдат, всегда знала куда нужно направить тех или других и помнила цену потерь. Папа мыслил как политик: он считал слова и людей, и всегда знал кому и что нужно сказать и о чём умолчать.

Что у них было общего?

Они обе любили Алдераан, его зимы и его вёсны (лето здесь, в горах, было мало отличимо от весны). Обе, когда у них бывало свободное время — а оно появлялось нечасто — любили отправиться на природу на пару дней, пешком, верхом или на лодке по одной из множества капризных горных рек. Зима любила смотреть в небо; Лея предпочитала траву и деревья, и множество мелких зверушек, которые высовывались оттуда, если достаточно долго сидеть достаточно тихо.

Они обе работали на Альянс — Лея сознательно, Зима просто в силу того, что подменяла Лею, пока та крутилась где-нибудь на базе среди солдат, слушала уроки генерала Вилларда или помогала Мон Мотме готовиться к собраниям.

Они обе любили иногда посидеть часок-другой в одиночестве, наедине с собой и тишиной пустой комнаты — и обе любили помогать маме в её саду, даже когда самой мамы там не было, только грядки.

А ещё они старались дружить с одними и теми же людьми.

Лея знакомила Зиму с повстанцами (конечно, не говоря, что они повстанцы). Зима знакомила Лею с косплеерами (и иногда Лее казалось, что они тоже состоят в каком-то тайном союзе). Однажды они даже уговорили друга-повстанца Эзру Бриджера присоединиться к друзьям-косплеерам в их постановке по мотивам длинного, нудного и философского зелтросского сериала. И нарядили в платье, хоть он и мальчик. У них не было никаких проблем с мальчиками в платье, только у Зимы.

Они старались, но получалось плохо: Бриджер вскоре пропал без вести, а парни из косплей-группы разбрелись кто в колледж, кто в армию. Особенно было обидно за Лео, красавца-алдераанина, при взгляде на которого у Леи всякий раз чуть-чуть замирало сердце — с такой гордостью он говорил, что встаёт на защиту Родины в ряды Имперской Армии.

Как будто эта армия может кого-то защитить.

* * *

Мальчика одевают в розовое платье — отвратительное розовое платье с оранжевыми рюшами из пластикового кружева — и выдают ему в руки букет из грибов. Красные грибы, зеленые грибы и синий флюоресцентный гриб в центре, композиция не менее чудовищная, чем платье. Его волосы завивают в крутые локоны и украшают большим бантом, тоже розовым, но достаточно другого оттенка, чтобы это бросалось в глаза.

Кто-то сказал им, что так положено.

Что имперских шишек положено встречать маленьким очаровательным девочкам с голубыми глазами и букетом. Цветов, но цветы на Татуине куда большая редкость, чем грибы. Да и с очаровательными девочками оказалась беда — пришлось переодеть мальчишку с бывшей фермы Ларсов, потому что он был достаточно мелким и хорошеньким, чтобы сойти за девочку.

Они, конечно, ожидают совсем не того, чего ожидают нормальные люди.

Они, конечно, не ожидают того, что получится на самом деле.

Что мальчик в розовом платье просто исчезнет. Что они сами исчезнут, потому что вся их вселенная существовала только ради этого одного момента, когда мальчик исчез.

* * *

Прошло три года, и Зима стала частью Альянса.

Она даже не рассердилась на то, что эти три года её обманывали — вместо неё пришлось сердиться Лее, самой на себя и это было довольно странно. Потом она тщательно обдумала ситуацию и поняла, что нет, сердиться надо не на себя, а на чёртовых набуан, приучивших Зиму ожидать, что её используют втёмную и не желать для себя ничего большего.

Неудивительно, что Палпатин родился и вырос именно там.

Не сердилась она и на то, что её пока не пускали на грунт — хотя, конечно, наедине с Леей периодически ныла, что хочет на настоящую базу повстанцев. Ещё бы, любой нормальный человек захочет на её месте, тем более, что сейчас, с появлением на горизонте Герреры и слухов про какого-то супероружия имперцев, восстание становилось по-настоящему интересным.

Раньше это была в основном рутина и никакой романтики.

Если не считать романтикой постоянную опасность отправиться на тот свет и утащить за собой всю семью, конечно — но ни одна из них романтичным это не считала. Скорее, неудобным и раздражающим.

— Как думаешь, — спросила Лея, — у них правда есть супероружие, которое может разрушать планеты?

— Не знаю, — Зима пожала плечами. — Но если оно есть и они о нём молчат, тут одно из двух: или они идиоты и не умеют в пиар, или они собираются сначала что-нибудь уничтожить, и говорить только потом, когда результаты будут налицо. Первая идея мне нравится больше, а тебе?

Лее тоже больше нравилось считать имперцев идиотами, но она подозревала, что это всё-таки ошибка. Хотя, конечно, с грамотными пиарщиками — а не чугунными пропагандистами — у них было плоховато. Наверху явно держались мнения, что если заткнуть всех, кроме одного, к этому одному прислушаются в любом случае, даже если он будет нести полную чушь.

Даже если эту полную чушь он будет нудеть.

— Поедешь со мной на "Тантиве"? — она потянулась. — Папа хочет оставить тебя дома, но это честное слово несправедливо, там соберётся вся верхушка Альянса, приедут делегаты и депутаты, даже Памло со своего Тариса выползет, и все будут болтать, болтать и болтать и ничего не решат, как всегда.

— Я-то тут причём? Хотя спасибо, конечно, хоть посмотрю, на что эта ваша... наша секретная база похожа.

— У тебя будет важнейшая миссия, Зима! — сурово провозгласила Лея. — Ты будешь спасать меня от скуки и не давать заснуть!

Зима рассмеялась.

* * *

Мальчик смотрит в небо за транспаристилом огромного иллюминатора и видит волшебный салют, гигантскую пламенную розу на тончайшем зелёном стебельке. Он слышит, как его друг рядом шепчет: "Красиво" — и не может с ним не согласиться.

Он слышит крик, страшный, предсмертный крик, миллиард голосов, слившихся в один.

Он слышит шёпот, ласковый шёпот мужа, в последний раз обнявшего свою жену.

Он слышит всхлип принцессы, неторопливое дыхание учителя.

Он слышит гудение мышедроидов.

Он ничего не слышит. Он только видит.

Огонь гаснет так же внезапно, как появился, и продолжает гореть на изнанке его век.

Мальчик берёт за руку своего друга и направляется на палубу с шаттлами.

Он отправляется на Явин.

Он больше не вернётся в Империю.