Гуманитарий (джен)

Эта пытка снова началась. Без сомнения, Геллерт очень любил родителей, и в свои пять с половиной лет был абсолютно уверен, что они — лучшие люди на свете. Ведь мама способна вытворять своей палочкой что-то невообразимое — в такие моменты она превращалась в немного диковатую ведьму из маггловских старых сказок, а ее черные кудрявые волосы пушились ещё сильнее и взмывали вверх, отрицая законы мироздания. А отец... Геллерт не знал точно, чем он занимается (мама говорила, что он профессор), но в его кабинете всегда были ученики, которые с восторгом внимали всему, что папа говорил, постукивая палочкой по грифельной доске. Иногда Геллерт, зная, что папа все равно не накажет, забегал к нему в кабинет во время занятий и путался у студентов под ногами, изредка посматривая на доску. Незнакомые буквы и символы всегда пугали его, производя впечатление чего-то неотвратимого.

Первое впечатление, вопреки всему, обманчивым не оказалось. В один прекрасный день, вырвав Геллерта из объятий его любимой приключенческой книги, отец посадил его в кабинет и вручил обрывок пергамента и чернила.

— Ну что ж, Геллертке, — важно сказал отец, приглаживая пушистые усы. — Ты всё-таки сын профессора арифмантики. Настало время учить тебя вычислять.

И, кажется, именно с этого момента жизнь Геллерта превратилась в кошмар. Неотвратимый и невозможный. Каждую неделю, непременно в среду, он должен был идти к отцу в кабинет и, сидя на крутящемся табурете, честно пытаться вникнуть в то, что он говорит.

И, хотя он бы никому в этом не признался, постараться не расплакаться хотя бы на пятой минуте урока.

Парадоксально, но насколько Геллерт был хорош (для своего возраста) в чтении и грамматике — в свои пять он уже писал красивым почерком и без ошибок — настолько же он был плох в арифмантике.

И все дело было в числах. Этих дурацких числах, которые наседали на Геллерта, крутились у него перед глазами и вызывали тошноту.

Как и сейчас.

— Геллерт, давай ещё раз, — у отца забилась жилка на виске, а это значит, что он уже подходил к пределу терпения. — У зайчика было три яблока.

— Да...

— У ёжика было два.

— Так...

— Ёжик дал зайчику яблоки.

— Да...

— Сколько яблок у зайчика?

Геллерт молчал и смотрел то на отца, то на обрывок пергамента. Где-то в горле набухал ком. Зачем вообще зайчику яблоки, если он их не ест? Зайцы, вроде как, едят траву. И зачем ёжик отдал зайчику все яблоки, если он мог оставить себе хотя бы одно? Что ёжик будет есть всю зиму?

— Геллерт, думай!

У Геллерта, кажется, медленно начиналась паника. Он не был самоубийцей и не рисковал задавать отцу эти вопросы — хотя, может быть, в этом и суть задачи?

— Геллерт, Мордред тебя подери!

— Я... Я не знаю! Три!

И, судя по красным злым глазам отца, Геллерт снова сказал что-то неправильно.

— У зайчика. Было. Три. Яблока, — заорал отец, брызгая слюной прямо ему в лицо. — Ёжик. Дал. Зайчику. Два. Яблока. Сколько. Яблок. У. Зайчика?!

Геллерт молчал и смотрел в пол, потому что знал, что сейчас точно скажет что-то не то, и тогда отец разозлится ещё сильнее. Главное — не плакать. Не плакать. Не...

— Мордред тебя подери, тупой мальчишка! — отец выхватил палочку. — Если ты сейчас не дашь мне правильный ответ, Мерлином клянусь, я тебя прокляну! Повторяю в последний раз. У. Зайчика. Было...

Сколько яблок было у зайчика в очередной раз, Геллерт уже не услышал, потому что, упершись руками в табурет, он разревелся во все горло. Слезы застилали глаза, и отец превратился в какое-то луноликое существо, поэтому Геллерт не видел, убрал ли он палочку.

Проклянет — ну и плевать. Ведь Геллерт тупой, папа сам так сказал, Геллерт не знает, сколько яблок было у зайчика, и за это папа выгонит его из дома, и Геллерт станет бродягой, и его зарежут злые мальчишки, и...

— Эрвин!.. Ты опять за свое?

В кабинет ворвалась мама.

— Геллертке, солнышко, все хорошо. Все хорошо. Пойдем в кровать, ты переучился. Сейчас я почитаю тебе на ночь, ты же любишь, когда тебе читают на ночь?..

Геллерт уткнулся матери в живот, позволяя схватить себя за руку и увести в детскую. Позже, когда он уже успокоился и уснул, ему снился этот мордредов зайчик из задачи. Зайчик жонглировал яблоками, которых становилось все больше и больше, требовал у Геллерта сосчитать их количество и злорадно хохотал, когда он сбивался.

Геллерт жмурился и ворочался во сне, не зная, что в столовой у родителей происходил очень важный и тяжелый разговор.

— Эрвин, ты слишком строг к нему, — качала головой фрау Гриндевальд, скрестив руки на груди. — Зачем ты назвал его глупым? Для своего возраста он хорошо читает, между прочим! Когда мы виделись с фрау Энкерн — ее сын ровесник нашего Геллертке — она была просто поражена. Между прочим, ее Отто до сих пор читает по слогам, в свои-то шесть с половиной!

— Замечательно, — осклабился герр Гриндевальд, впрочем, немного отойдя в сторону: жену он уважал и даже немного побаивался. — Сравнивать нашего сына с великовозрастным болваном. Давай, валяй, сравни его ещё с Гертрудой, ведь он хотя бы не лает на всех подряд и не вычесывает лапой блох.

— Эрвин!

— Что — Эрвин?.. — герр Гриндевальд устало выдохнул и прикрыл глаза. И продолжил уже гораздо мягче: — Пойми, Эмезе, милая, я не меньше твоего люблю нашего сына. Но то, что сын профессора арифмантики в Венском магическом университете в пять лет не в состоянии решить простейшую задачу — это позор. Может, его прокляли? Хотя бы этот идиот Кох, который метит на мое место. Недоучка немецкая.

— Почему сразу прокляли? У него просто...

— Плохая память на числа, да-да, я слышал это уже множество раз, — нетерпеливо потряс головой герр Гриндевальд. — У меня сердце кровью обливается, когда я на него кричу. Но не может же он оставаться неучем!..

— Может, если бы ты постоянно не кричал на него и не тыкал в него палочкой, то арифметические упражнения не приводили бы его в панику?..

— Не знаю. Может, всё-таки покажем его врачу?.. В любом случае, что-то надо с этим делать.

— Хорошо. Покажем его врачу на следующей неделе.

Довольные тем, что они всё-таки пришли к решению, супруги Гриндевальд отужинали и отправились спать — все-таки время было довольно позднее. К сожалению, за делами у них не получилось сводить сына к врачу ни на следующей неделе, ни в следующем месяце — а через два месяца случилась катастрофа, и их не стало.

Попавшему под опеку двоюродной бабушки по матери Геллерту было ужасно плохо. Он пытался привыкнуть к новому взрослому миру, учился постоять за себя, старался держать нос кверху — и, честно говоря, ему было совсем не до дурацких чисел и не до их запоминания.

* * *

К своим одиннадцати годам Геллерт окончательно свыкся с мыслью, что он — беспросветный... гуманитарий. Именно так его назвала бабушка Батильда, когда при подготовке к школе попыталась обучить его основам трансфигурации и поняла, что он откровенно плавает в формулах.

— Может, тебе в Шармбатон пойти? — тихо сказала бабушка, зачеркивая все несчастные Геллертовы вычисления плотности металлов, над которыми он бился почти весь день. — Там упор на... э-э... словесность, и на чары тоже.

— Какой ещё Шармбатон, — возмутился Геллерт до глубины своей черной души. — Чтобы я с одними девчонками учился?! Я ничего не имею против женского пола, но, бабушка, это же змеиный клубок! А я знаю, что говорю, я состоял в женской группе в библиотеке! Ты не представляешь, на что способна толпа девчонок в закрытом интернате! Да меня тебе потом годами по кускам отдавать будут!

— Но, Геллерт, — мягко сказала бабушка. — Это лучшая школа для... э-э... гуманитариев.

— Ага, и потом куда после этого института благородных девиц? Девчонки хоть замуж смогут выйти, а я? Не поеду в Шармбатон!

* * *

Батильда пыталась что-то сказать, убедить, но... Бесполезно. В маленьком Геллерте полностью проявились все черты истинно ослиного упрямства его мамы, Батильдиной племянницы. Казалось, ещё немного, и он в лучших традициях маленькой Эмезе заткнет уши и начнет кричать «ля-ля-ля, ничего не слышу».

Но при всей Батильдиной любви к внуку, позорить родной Хогвартс этим... гуманитарием Бэгшот хотелось ещё меньше.

Решение пришло к ней после долгих мытарств и беготни по магическим школам.

— Геллертке, может, тебе в Дурмстранг пойти? — спросила она.

Геллерт, кажется, обрадованный тем, что ежедневные занятия можно отложить, с радостью кинул свиток пергамента на край стола и посмотрел на бабушку.

— Дурмстранг? — он задумчиво почесал нос. — В жизни не слышал про Дурмстранг. А где он вообще находится?

— Где-то в Болгарии, — осторожно начала Батильда. — Очень... специфическая школа. Там очень много... э-э... темных искусств. И большой упор на боевую магию!

— А трансфигурация? — нетерпеливо спросил Геллерт. — И зелья? И эта... Мордред ее дери... Арифмантика!

— Очень мало, основной упор на боевую магию и темные искусства, — успокоила его Батильда. — Я знаю, твой папа никогда их не любил, и...

— Да плевать я хотел на эти темные искусства! — закричал Геллерт. — Там будет мало математики! Мне не надо будет сидеть над этими уравнениями! И никто, никто не узнает, что я гуманитарий!

Спрыгнув со стула, Геллерт радостно понесся по дому Батильды, крича во все горло. Он был счастлив.

* * *

Перед посадкой на корабль, который должен был отвезти его в школу, Геллерт ужасно нервничал. Уже с утра он носился по дому бабушки, как ужаленный в задницу книззл, и в десятый, если не в сотый раз, перепроверял чемодан с вещами. Чемодана Геллерт, признаться, немного стыдился: потратив практически все сбережения на то, чтобы собрать его в школу, бабушка ничтоже сумняшеся отдала ему свой, с которым она ездила ещё на заседания русской Академии Наук, где чествовали Менделеева. Впрочем, думалось Геллерту, если какая-то богатенькая шваль будет на него вякать в школе, он легко восстановит собственную репутацию ударом кулака: девочки из библиотечной группы отлично научили его драться.

В семь утра, обнаружив, что палочка почему-то не в чемодане, а что-то забыла на шкафу в коридоре, Геллерт полез за ней и громко, смачно навернулся с лестницы, проехавшись носом по всем ступенькам и разбудив бабушку. Та, в свою очередь, развела ещё большую суету, а потому, к девяти утра, когда им уже надо было аппарировать к причалу, Геллерт был словно на иголках.

— Бабушка, — он дернул ее за рукав мантии. — Скажи, а это... важно, что я... ну... гуманитарий?

Бабушка тяжело вздохнула и легко, одной рукой, прижала его к себе. Дурацкое прощание. Геллерт ненавидел прощаться, ровно как и ненавидел скучать по кому-то.

— Конечно, нет, солнышко мое, кто вообще это сказал? Кто решил, что склонность к какому-либо состоянию ума дает право делить людей на высших и низших? То, что ты... не такой, как я или твой папа, ещё не значит, что ты глупый. Просто тебе нужен другой подход. И, я надеюсь, в этой школе тебе его дадут.

— Спасибо, бабушка, — Геллерт облегченно выдохнул. Эта мысль мучила его уже довольно долго, пасясь где-то на подкорке мозга и включаясь, когда он в очередной раз тупил над законом Фламеля, решая задачки по трансфигурации.

— Но я бы на твоём месте помалкивала бы об этой твоей... особенности, — подмигнула бабушка и растрепала Геллерту кудри. — Дети жестоки, а дети, которых отправили учиться в школу с уклоном на Темные искусства — особенно. Не давай себя в обиду, если что-то случится — пиши мне. Хорошо?

— Хорошо!

Бабушка взяла Геллерта за руку, подхватила чемодан, и они аппарировали на пристань. Корабль уже стоял у причала, величественный и огромный: около него уже толпились дети, некоторые из них уже переоделись в форму.

— Ну, удачи, — бабушка клюнула Геллерта в щеку, ещё раз взъерошила волосы и растворилась в воздухе.

Наверное, пошла по своим делам. Закусив губу от усердия, Геллерт уверенно засеменил к причалу, таща чемодан за собой. Нос Геллерта, все ещё слегка вспухший и красноватый после полета с лестницы, неприятно ныл, чемодан бил по коленям, но Гриндевальда это совершенно не волновало.

Ведь он едет учиться магии.

* * *

— Для изучения простейших разделов трансфигурации, к которым мы приступим в этом году, необходимо понять, что такое плотность вещества. На первом занятии мы начнем с того, что будем превращать дерево в металл: для этого нужно высчитать, сколько граммов... допустим, железа, получится из одной десятой грамма дерева. Таблички по плотностям веществ у вас на столах, время — до конца урока. Приступайте!

Профессор Марчак, высокая молодая женщина со слегка надменным выражением лица, явно не собиралась рассусоливать. Мальчишка, сидевший рядом с Геллертом, почесал затылок и заскрипел пером, явно готовясь быстрее всех посчитать задачу в столбик. Геллерт же особо не волновался: оглянувшись на профессора, он залез под парту и уже бодро стучал по арифмометру.

Арифмометр Геллерт, стыдно признаться, украл у бабушки (правда, он оправдывал себя тем, что бабушка сама прекрасно считает и арифмометр ей ни к чему, тем более такой старый и тяжелый) из кладовки. Именно поэтому он так пыхтел, таща чемодан, и именно поэтому какой-то из его соседей, споткнувшись об этот чемодан вчера вечером, взвыл от боли и долго баюкал ушибленную ногу.

Арифмометр бодро стучал, выдавая ответ, и Геллерт усиленно пытался не давить лыбу, решив для себя, что уж он-то точно не будет возиться с этими дурацкими числами!

— Герр Гриндевальд! — от неожиданности Геллерт дернулся и больно стукнулся головой об парту. — Что у вас там происходит?!

Парта, невзирая на гневные крики соседа Геллерта, взлетела в воздух. Увидев арифмометр, профессор Марчак поджала губы.

— Я, конечно, наслышана о вашем отце, но это не значит, что на моем предмете вы можете пренебрегать письменным расчетом! Сейчас же рассчитайте задачу самостоятельно!

— Но зачем, профессор? — Геллерт сжал кулаки и решил идти до конца. — Простите мне мою дерзость, но зачем мучиться с расчетами, если машина все сделает за меня?

— Допустим, в расчетах она действительно полезна, — профессор Марчак, кажется, злилась не так сильно, как Геллерт вообразил. — Но вы же не будете, как последний идиот, таскать этот прибор с собой всегда и везде?

— Ошибаетесь, профессор, — сказал Геллерт и торжествующе взмахнул палочкой. — Diminutio!

Арифмометр уменьшился до размера спичечного коробка, и Геллерт с легкостью поднял его и сунул в карман.

Профессор Марчак, кажется, была в замешательстве.

— И, что, вы действительно будете... носить его с собой?

— Да, наверное. Может, чтобы он не потерялся, даже привяжу к нему нитку и буду таскать на шее.

— Но зачем? Зачем, если можно просто посчитать на бумаге?!

— Меры самообороны, профессор. Самообороны от сложных чисел.

* * *

К зельеварению Геллерт готовился особенно усердно. Он прочитал весь учебник, от корки до корки, обстоятельно выучил, что с чем реагирует, и даже начал постепенно заучивать расширенную магическую таблицу Менделеева (в ней Геллерт, конечно, ни черта не понимал, но после того, как бабушка для «развития этого ничтожного гуманитарного межушного ганглия» заставила выучить его «Божественную комедию» два года назад, выучить какие-то дурацкие символы не казалось таким уж сложным делом). Казалось, даже его однокурсники отнеслись к грядущему уроку куда спокойнее.

— Профессор Норден Шнигман — настоящий талант в области зельеварения! — восхищался Крам, единственный сосед Геллерта по спальне, с которым он нашел общий язык. — Говорят, он совершил свое первое открытие ещё в пять лет! Он жутко предан своей профессии...

И ещё более жутко не любит гуманитариев, подумал про себя Геллерт, но промолчал. Ничего. Он, в конце концов, не дурачок.

— Здесь не будет идиотских взмахов волшебной палочкой и дурацких заклинаний! — этот самый профессор Шнигман влетел в класс, чудом не задев парты. Взгляд из-под кустистых седых бровей искрился ненавистью, а для речи, казалось, ему вовсе не надо было открывать рот. — Зельеварение — это наука для пытливых умов. Для тех, кто не боится шагнуть дальше заучивания глупых формул, для тех, кто считает, что бензол — это лишь начало, для тех, кто способен отринуть ошибочную научную концепцию и начать мыслить шире. Зельеварение — это наука настоящих учёных, и нам не нужны жалкие сопляки, которые, чуть что, готовы написать мамочке!..

Припечатав последней фразой — Геллерту, впрочем, показалось, что она вообще не совпадала по контексту с общим посылом, но он придержал язык — профессор Шнигман, тяжело дыша, уселся на табурет. К его руке подлетел классный журнал. Неспешно отмечая учеников, профессор задержался на букве «Г».

— Ага, — хмыкнул он. — Герр Гриндевальд. Знавал я вашего отца, великолепный профессор и умнейший человек своего времени — охотно отдал бы последнюю ногу за то, чтобы продолжить наши с ним научные споры. Я уверен, что сын не посрамит честь отца. К доске.

Первый урок — и уже к доске? Геллерт отчётливо почувствовал, что хочет в туалет. А потом домой.

Но выхода не было, и, провожаемый взглядами одноклассников, на трясущихся ногах он вышел к доске, которая казалась ему порталом в Преисподнюю. Профессор Шнигман протянул Геллерту мел.

— Итак, — улыбнулся он. — Простейшая задача, уверен, любой в этом классе сможет решить ее за несколько секунд. У нас есть полтора моля златоцветника и десять миллилитров настойки полыни. Напишите уравнение реакции и покажите, сколько по весу продукта получится.

Геллерт остолбенел. Нет, конечно, он был в курсе, что получится ядовитое вещество, которое применяют в малых дозах, как снотворное — он же читал этот мордредов учебник — но уравнение? Уравнение чего, по весу чего? Он решительно ничего не понимал.

Видя его молчание, класс зашумел.

— У тебя же по эквивалентам две полыни, дурак, — громко зашипел однокурсник, сидящий на первой парте. — Посчитай по молям и посмотри в таблице!..

Руки всего класса взлетали вверх: Геллерт впервые видел такое единодушие.

— Дайте мне, я напишу реакцию!

— Там же легко, всего в два действия! Ладно, в три!

— Он, что... гуманитарий? Кто вообще пустил гуманитария в Дурмстранг?..

Геллерт стоял, смотря в пол — и он давненько не чувствовал себя таким идиотом. Словно бабушка ошиблась, и ему действительно место в Шармбатоне. И ещё больнее было видеть странное выражение лица профессора Шнигмана: какое-то презрение, смешанное с неподдельной жалостью — так смотрят, наверное, на совсем опустившихся людей.

— Садитесь, герр Гриндевальд. Жду вас на отработке в субботу, и, поверьте, я сделаю все, чтобы вы никогда больше не посрамили честь своего отца!

Красный и злой, Геллерт сел за парту и уткнулся в книгу. Под его взглядом пергамент съежился и мгновенно превратился в пепел.

— Да ладно тебе, — пожал плечами Крам. — Зато ты на чарах всем фору дал вчера, я видел. Профессор Лазаров так округлил глаза, когда ты переделал заклинание и заставил искры из палочки переливаться и менять цвета! У всех что-то не получается.

Геллерт лишь отмахнулся от него: злость клокотала где-то внутри. Ну уж нет. Он больше никому не даст повода смеяться над собой и тыкать в него тем, что он плох в числах! И, если не получится подумать самому, придется действовать хитростью. Он же умный человек.

— Богдан, — Геллерт хлопнул Крама по плечу и сделал максимально невинное лицо. — Помнишь, ты говорил, что ужасно не хочешь писать эссе по истории магии?

— Ну, да, — Крам нахмурился. — А тебе-то что?

— Предлагаю обмен. Ты решишь мне домашку по зельям, со всеми этими... м-м... реакциями, а я напишу для тебя эссе.

Для сомнений Краму не потребовалось даже полуминуты.

* * *

К пятому курсу жизнь начала налаживаться. Герр Шнигман, которому Геллерт вот уже четыре года втюхивал Богдановы домашние работы и отвечал у доски через знакомого аспиранта-суфлера (а ведь всего-то потребовалось помочь ему с кандидатской, выдумав новые заклинания из подсмотренных в библиотеке), искренне считал его гением зельеварения и был уверен, что тот позор на первом курсе — лишь страх и неуверенность в себе.

На дуэлях Геллерт показывал себя неплохо, быстро открыв для себя мелкие подлости, формально не нарушавшие правил, и стабильно висел в списке чемпионов курса. На Чарах же и вовсе был его звездный час — где-то со второго курса он занимался по углубленной программе, и пока его однокурсники терялись в раздумьях, пытаясь заставить ананас станцевать, Геллерт вовсю корпел над мертвыми языками, выискивая какие-то совсем забытые заклинания и модифицируя их на свой лад. Профессор Лазаров давно уже договорился с руководством, что после сдачи СОВ и ЖАБА Геллерт отправится к нему под крылышко заниматься исследованиями и путешествовать по разным странам, чтобы собирать и систематизировать различные давно устаревшие заклинания.

СОВ неумолимо приближались, и пока несчастные одногруппники потели, заучивая бесконечные даты по истории магии и зубря теорию, Геллерт то и дело приходил то к профессору Лазарову, чтобы вместе с ним разобраться в очередной лингвистической головоломке, то к герру Шнигману, чтобы просто выпить чаю и послушать интересные истории про отца.

— Все-таки воспитание и семья играет очень большую роль, — важно говорил герр Шнигман, наблюдая, как чай сам разливается из чайника. — С таким отцом, как Эрвин, у тебя, Геллерт, не было никаких шансов вырасти человеком, не знающим, к какой стороны подходить к котлу. Волнуешься по поводу сдачи СОВ?..

— Нет, профессор, — мягко улыбнулся Геллерт.

Было бы из-за чего: знакомый аспирант уже готов был незаметно решить за него всю эту нудятину вроде Зелий и Трансфигурации, используя заклинания, которые не распознаются на СОВ. Лучше еще немного посидеть перед сном с учебником по специфике тюркских языков, чтобы разобраться в древних письменах из архива.

— Ну да, чего это я. Все-таки у тебя лучшие баллы, да и решения, которые ты используешь, выходят далеко за рамки школьной программы. Сразу видно почерк Эрвина. Помню, как-то он так хитро поменял состав одного из зелий выпускного курса, что его хотели представить к министерской премии. Да…

Подперев голову рукой и смотря в сахарную пенку на чае, Геллерт слушал герра Шнигмана. Часто тот, забывшись, рассказывал одни и те же истории по кругу, но это было интересно — да и лишняя возможность посидеть в тишине, подальше от идиотов-однокурсников.

Внезапно, будто очнувшись от ностальгической дымки, герр Шнигман заговорщически усмехнулся. Повертел головой и наложил чары от подслушивания на дверь, окна и даже на маленькую щель в полу.

— Вот что, — сказал он. — По-хорошему, это должен был быть секрет, но я обязан сказать об этом сыну Эрвина. Наш директор, да и приемная комиссия, посмотрев на твои результаты и посовещавшись, решили сразу разрешить сдавать тебе Зельеварение уровня ЖАБА.

Подавившись чаем, Геллерт закашлялся — на глазах у него выступили слезы.

— Не благодари, — польщенно улыбнулся герр Шнигман. — Зелья уровня ЖАБА для тебя плевое дело, и мы оба это знаем. Более того, сейчас я тебя так удивлю и обрадую, что ты поперхнешься еще сильнее. На сдачу твоего экзамена явится лично герр Бернштейн.

Да. Геллерт поперхнулся еще сильнее.

Бернштейн? Людвиг Бернштейн? Глава Отдела по безопасности и один из заместителей министра магии Австро-Венгрии?

— Э-э… А… а-а… зачем, — еле-еле выговорил он.

— Все-то тебе хочется знать. Вообще, правительство собирается выдать пару грантов немецкоговорящим преподавателям и, соответственно, кафедрам — но для этого нужно доказать, что от этого есть толк. Поэтому во время, так сказать, ревизии мы решили выставить только лучших учеников. Ты в порядке, Геллерт? Тебе нехорошо? Ты какой-то зеленый.

— Не обращайте внимания, профессор, я… вспомнил, мне срочно нужно сдать книгу по теории магии в библиотеку! Сегодня последний день!

— Беги, беги, — улыбнулся герр Шнигман и взмахом палочки открыл дверь в коридор. — Дело молодое.

Побледнев, Геллерт выбежал из кабинета и долго петлял по бесконечным узким коридорам замка, пока не уперся в тупик. Прислонившись лбом к ледяной каменной стене, Геллерт прикрыл глаза и начал думать.

* * *

— Друг, это слишком палевно, — помотал головой Арнольд, верный аспирант-суфлер. — На ЖАБА заклинания против списывания куда сильнее, простым суфлерным не отделаешься. Я бы предложил наладить систему с двойниками и временным искажением, но игра не стоит свеч. Там ведь еще и Бернштейн, а он на всяком таком собаку съел. Я пас.

— Арни, ну, пожалуйста, — Геллерт не верил своим ушам. — Я же тебе помогал все это время, помоги и ты мне, а то меня отчислят!

— Если Бернштейн спалит, то отчислят нас обоих, дружище, — Арнольд поднял руки, будто защищаясь. — Извини, но я не хочу возвращаться в Саксонию.

— Мне конец, — Геллерт сполз по стене, с отчаянием запустив руки в волосы.

Он уже представил, как пойдет дело дальше. Пустая вода в котле, нерассчитанные массы ингредиентов. Округлившиеся глаза Бернштейна и разочарованный герр Шнигман. Путь позора. Однокурсники, тыкающие пальцем за обман. Отчисление. Бродяжничество. Выпивка и опиум. Бандитизм и смерть в канаве от передозировки морфием. Конец.

Арнольд, высокий чуть рыжеватый тощий парень, тяжело вздохнул. Украдкой глянув на оповещающие чары и поставив блок и отвод взгляда, он затянулся папиросой.

— Есть один способ, — мягко сказал он. — Не скажу, что он шибко удобный, но это наш единственный шанс. Ты знаешь заклятие Трофимова? Им пользовались русские во время Наполеоновских войн, чтобы партизанить.

— Что-то слышал, — Геллерт задумчиво растрепал затылок. — Вроде бы нам рассказывали это на истории магии. Что-то про видение чужими глазами. Но это же подвид обычного суфлерного, почему тогда…

— Не совсем, — пробормотал Арнольд, задумчиво испаряя ненужный окурок. — Во-первых, это заклинание мало кому известно — все-таки русское. Во-вторых, оно работает ровно пять минут — и ни секундой больше. Во-вторых, в этот момент я… э-э… в общем, начинаю видеть твоими глазами. Вот. Там еще вроде что-то говорилось про то, что каждое произношение заклинания забирает год жизни — но это бред, бабкины сказки.

— И что ты предлагаешь?..

— Слушай внимательно.

* * *

На экзамен — последний, между прочим — Геллерт шел, как на казнь. Вечером он злобно смотрел на одногруппников, что жаловались на «зверей-преподов, которые никаких шпор не пропустят» и думал о том, как же им чертовски повезло. С самого утра Геллерт надел мантию, еще раз повторил заклинание, взял палочку и пошел.

Бернштейн, высокий аристократичного вида еврей, уже сидел в классе — казалось, ничего не ускользнет от его взгляда. Потолок, пол, стены — все было зачаровано от списывания. Да, подумалось Геллерту, это все-таки не СОВ. Получив билет — ему нужно было сварить жидкое золото — Геллерт легонько взмахнул палочкой и прошептал заклинание. Главное — не сбиться в русских словах.

Внутри как будто скрутило все органы, и Геллерту показалось, что он сейчас сблюет прямо в котел — но котла он не видел тоже. Да, подумалось ему, неудивительно, что этим заклинанием никто не пользуется. Пять минут ощущения, что он везде — и одновременно нигде — и все закончилось.

— Вам нехорошо? — скучающе спросил Бернштейн. — Может, вам выйти?

— А можно? Я думал, что на ЖАБА…

— Вам, герр Гриндевальд, можно. Надо же, сын того самого… я уверен, что вы сделаете жидкое золото с закрытыми глазами. Идите, конечно.

Кивнув, Геллерт вышел из класса, пошел по коридору и свернул в туалет — Арнольд уже стоял наготове с листом бумаги.

— Я увидел, увидел, — забормотал этот чертов технарь-сухарь. — Не самое сложное зелье для ЖАБА, вот, я тебе расчеты сделал, перепишешь. Зелье сам ведь знаешь, как делать?

— Ну, э-э… У меня плохая память на числа.

— Двадцать ростков чабреца, три златоглазки, кусочек самородка…

Сунув листок с расчетами в карман, Геллерт пошел обратно в кабинет, бормоча про себя рецепт. Златоглазки, лилии, жабьи глаза, какой же бред… Налив воду в котел, он понял, что не помнит ни одного числа.

Златоглазки — кажется, две? Или, нет, там был нечет, а чет кладут на могилу. Могила — значит, ноготь мертвеца? Да не-е, темномагические зелья на ЖАБА не приносятся. Значит, нечет златоглазок. Пять. Или семь? Точно пять. С самородком было проще — он был лишь один, как перст. Чабрец? Жабьи глаза? В мыслях всплывало, что число было большое и дурацкое. Вроде семнадцати. Или ста сорока трех. Где-то между. А хвосты? Какие хвосты? Геллерт глупо заморгал и взял еще жабьих глаз.

* * *

Людвиг Бернштейн, задумчиво подперев щеку рукой, наблюдал за сыном того самого Гриндевальда. Вообще, эти дурмстранговцы постоянно требовали от правительства гранты, выставляя откровенных бездарей чуть ли не новыми светилами науки. В этот раз он, наверное, даже бы не поехал, если бы не тот факт, что экзаменовать придется сына Эрвина Гриндевальда. Людвиг знал Эрвина лично, даже присутствовал на одной из его лекций — и потому решил прийти чисто из научного интереса.

И, кажется, сын весь пошел в отца: казалось, юный Гриндевальд вообще не знает, с какой стороны подходить к котлу — но ведь это лишь прикрытие для того, чтобы творить искусную науку зельеварения. Тридцать семь жабьих глаз вместо тринадцати? Компенсируется отсутствием хвостов тритона. Крокодилье сердце, которое вообще не упоминалось в рецепте — и добавочное количество златоглазок.

Затаив дыхание, Людвиг наблюдал за экстазом юного гения зельеварения. Да. Грант. Может, даже два гранта. Надо подойти поближе…

— Да, молодой человек, — улыбнулся Людвиг и подошел поближе. От котла нестерпимо воняло паленым мясом. — Модифицированный рецепт? Наверняка готовится быстрее и лучше по свойствам. Да и куда проще, ведь вы кидаете ингредиенты один за другим, даже не помешивая.

Беззвучно что-то говоря, юный Гриндевальд бросил в котел золотой самородок. Зелье забурлило и стало светло-золотым.

— Вижу! Да, действительно, можно сказать, что вы сын ва…

С громким ревом котел взорвался Людвигу прямо в лицо.

* * *

— Не знаю, говорила тебе тетя или нет, но у меня большая семья, — улыбнулся Альбус. — Они уже дома, так что я тебе их сейчас всех покажу!

Геллерт шел за новым знакомым, залихватски держа руки в карманах и изо всех сил поддерживая надменный и невозмутимый вид. Не то, чтобы он был таким уж снобом — просто, как только Геллерт приехал на лето, бабушка Батильда рассказывала об этом самом Альбусе каждые пять минут. Альбус такой умный, такой юный гений, Альбус уже вступал в переписку с Николасом Фламелем, у Альбуса множество публикаций в «Вестнике трансфигурации», Альбус закончил Хогвартс с наивысшим баллом за последние сто лет, Альбус то, Альбус это… По сравнению с ним Геллерт чувствовал себя полнейшим идиотом-недоучкой.

Дом Дамблдоров, оказывается, стоял через два дома от бабушкиного. Двухэтажный, крепко сбитый, с красной черепицей, он выглядел воплощением уюта (и легкой запущенности).

— Заходи, — сказал Альбус, стоя на крыльце. — Сейчас тебе всех покажу. Это моя сестра Ариана — ну, куда ты побежала?.. А это…

— Э, — на крыльце возник рыжий злобный мальчишка. Взлохмаченный и перемазанный в грязи, он оттолкнул Геллерта и насупился, смотря на Альбуса. Скрестил руки на груди. — Опять ты по соседям ходишь, сколько можно?.. Хоть занялся бы чем-нибудь, например, выгулял коз, или убрался, или подстриг траву. Может, еще насекомых выгнал, да хотя бы мордредов обед! Это что, так сложно? А это что еще за белобрысый хмырь?

— Геллерт, внук нашей соседки, Батильды. Геллерт, это Аберфорт. И он… гуманитарий.

— Сам ты, э-э… что сказал, в общем! Ты в курсе, что мать за такие слова тебе бы рот с мылом вымыла? В общем, некогда мне тут с тобой, еще козы не кормлены. Чтобы я пришел, а обед был на столе, понял?

Пачкая грязными ногами чистый пол и источая невыносимую вонь, Аберфорт прошелся прямо в кухню, выдул целый кувшин воды и ушел, умудрившись снова пихнуть Геллерта в то же самое место. Цирк, да и только.

— Я же говорю, — хмыкнул Альбус, убирая грязные следы взмахом палочки. — Гуманитарий, что с него взять.

— Не любишь… гуманитариев?

— А за что их любить? Сначала они списывают на трансфигурации, потом на зельях, потом они проваливают СОВ и все, что им остается, это работать в каком-нибудь кафе Лютного переулка поваром. Они все говорят и говорят о своем внутреннем мире, о технарях-сухарях — хотя какой внутренний мир может быть у человека, который своим межушным ганглием вместо мозга не может взять простейшую линейную производную?..

— Э-э, — Геллерт вздернул нос. — Конечно. Глупые гуманитарии.

Хорошо, что бабушка не отдала его в Хогвартс, подумалось Геллерту.

— А почему тебя исключили, кстати? Я слышал, у Дурмстранга все в порядке с Темными искусствами, поэтому там не исключают за что попало.

Геллерт замялся.

— Я применял темную магию. Очень темную злую магию для темных злых магов, и она была настолько темная и злая, что сам директор поседел от ужаса. И, э-э… никому, кроме дурмстранговцев, нельзя говорить, что это за магия, потому что, э-э, иначе проклятие и смерть в течение тридцати секунд. Вот.

— Ого, — Альбус поправил очки и посмотрел на Геллерта с куда большим интересом, чем до этого.

Кажется, они подружатся.