Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Пригород Галифакса, Канада
19 апреля 2000, 7.50
Весна в двухтысячном году уже с середины апреля обещала одарить жителей юго-востока Новой Шотландии теплом и хорошей погодой. Деревья стояли, окутанные бело-розовым цветом, переливчатыми трелями щебетали птицы, трава приятно зеленела под ногами, радуя яркими красками после сошедшего снега, а в воздухе чувствовались ароматы, исходящие от благоухающих растений. Сегодня солнце пригрело настолько сильно, что драповое чёрное пальто, в которое прохладным утром был одет сидевший за рулём «Шевроле» Коннор Дойл, сейчас томилось на заднем сиденье автомобиля.
Когда яркие лучи просачивались сквозь козырьки, Коннор то и дело жмурился. И по возвращении в город собирался купить солнцезащитные очки и хотя бы пару вещей на весенне-летний сезон. Список покупок постоянно пополнялся, ведь всё прежнее имущество продали вместе с квартирой более трёх лет назад. Прекрасно понимая, что гостеприимство друга далеко не безгранично, а собственные обстоятельства внезапно начали нещадно торопить, Коннор собирался в ближайшие дни отправиться в риэлторское агентство.
Пока же, сжав покрепче руль, он вдохнул прогретый воздух, всё ещё чувствуя, что внутри него бушуют отголоски метели, замораживающие и покрывающие инеем мимику, движения, мысли. Совсем недавно колющие снежинки резали изнутри, заставляли мёрзнуть и кутаться в тёплую одежду в надежде, что ни один шприц или скальпель больше не коснётся кожи и не опалит огнём боли. Но внутренний снегопад сходил на нет, и Коннор ощущал, как вместе с календарной весной теплеет и кровь в жилах. Теперь сердце билось не через удар, а чаще, подгоняемое переживаниями, пару дней назад заполнившими обледеневшую после пребывания в подземном бункере душу. Однако чувства всё же порой охлаждали не успокаивающиеся мысли. Размышления о ворвавшемся в его изрезанную жизнь известии заставляли постоянно ощущать ещё и слабую головную боль от перенапряжения, а перетянутые нервы, как истончённые нити, вот-вот грозили порваться.
Слишком сильно раздражало расхождение ожиданий и действительности в отношении себя: два месяца Коннор находился в иллюзии, что вернулся из пережитого лютого кошмара тем же человеком — со стальным самообладанием, образ которого не разорвал на атомы взрыв завода и два с половиной года в плену. Коннор дышал полной грудью свежим воздухом, а не смрадом формалина и искалеченной гниющей плоти; с наслаждением смаковал на языке вкус любимых ранее блюд, а не желчь и забивающую пищевод слизь… Вот только всё это лишь добавляло красок в серое восприятие, заглушенное многочисленными лекарственными препаратами и бесконечными операциями без анестезии, но не давало окончательного ощущения, что он не умер и происходящее не видится ему в бреду, а действительность — не ад, рай или чистилище. Ему только казалось, стоит надеть деловой костюм и вернуться на работу, жизнь встанет на прошлые рельсы. Он сможет легко забыть, вычеркнуть из памяти всё сотворённое с ним. И даже будет сам не прочь подпитывать иллюзию — он прежний профессор Коннор Дойл, а не сломанный испытаниями бывший пленник секретной правительственной лаборатории, снова нацепивший образ того, кем был когда-то.
Но картинный мир трещал и рваными клочками падал под ноги, обнажая исчерченный скальпелями холст его жизни, пусть Коннор изо всех сил и не позволял ему окончательно рассыпаться. Телефонный звонок довершил окончательное уничтожение прежнего образа себя. В прошлой жизни, до Архангельска, Коннор был совсем один. Ни муж, ни сын, ни брат, ни просто любимый… Теперь же он встретился с женщиной, которая исчезла полгода назад и вот появилась снова. Но не одна. Вместе с дуновением весеннего ветра она привнесла в его жизнь кое-что ещё… Оставила ему и снова испарилась в никуда, не дав никаких объяснений.
«Шевроле» остановился возле одинокого небольшого дома, построенного вдали от любопытных глаз. Коннор с растерянной мимолётной улыбкой осмотрел установленные за оградой фигурки гномиков и детскую коляску под навесом. В очередной раз попытался себя убедить: никому и в голову не взбредёт, что внутри живёт не молодая энергичная пара, недавно ставшая родителями. Но всё равно огляделся по сторонам и пристальным взглядом просканировал лесной массив, пусть и шанс встретить здесь кого-то — один на тысячу. А тех, кто может угрожать безопасности живущим в доме, — один на миллион. Однако рой тревожных мыслей блики отрезвляющего понимания не останавливали. Перед глазами невольно пронеслись тщательно стираемые волей образы тех, кто ради незаконных экспериментов преодолевал любые расстояния и нещадно крушил представления о человечности, отбирая у ни в чём неповинных людей жизни. Спокойное лицо Коннора на миг исказила яростная гримаса. Он потёр пальцами виски, заглушил мотор и спешно покинул салон машины, так и оставив пальто под яркими лучами солнца на заднем сиденье. Пригладив растрёпанные ветром чёрные волосы, быстро вбежал по ступенькам на крыльцо и бесцеремонно открыл дверь без стука и звонка.
— Адам?
Дом встретил его тишиной. По спине Коннора пробежали мурашки, на лбу выступила испарина: то ли от неприятных ожиданий и опасений, то ли от духоты в помещении. Парализованный всё больше накрываемым ужасом, что здесь больше никого нет, Коннор затаился, вслушиваясь в напряжённое ответное молчание. И тут же с облегчением выдохнул, когда уловил характерные шаркающие шаги пожилого хозяина дома.
Адам Дженнерс в клетчатых штанах и коричневой жилетке с чашкой в руках вышел навстречу из кухни. Едва заметно успокаивающе улыбнулся и приложил указательный палец к губам. Коннор понял всё без слов, и липкий горький привкус страха во рту стал медленно растворяться. Адам медленно подошёл к нему, стараясь, чтобы половицы не скрипели под ногами.
— Она спит, — шёпотом проговорил Адам, — температура наконец-то снизилась. Думаю, банальная инфекция. Ничего серьёзного и представляющего опасность. Зря ты сорвался прямо с утра. Я не ожидал, что моё вечернее смс настолько тебя обеспокоит. Мог же просто позвонить.
Коннор кивнул и тихо ответил:
— Мог, но ты знаешь… Предпочитаю видеть всё своими глазами, а не узнавать новости по телефону. Одри, кстати, так и не позвонила? — спросил он, всё ещё не оставляя надежды. Получив в ответ лишь отрицательное мотание головой, вздохнул и продолжил: — До сих пор не могу понять, как она могла так поступить. Почему оставила ребёнка без объяснений, кто…
Услышав детский крик, Коннор осёкся на полуслове, и в его взгляде затрепыхалось беспокойство. Быстрым шагом он направился к детской кроватке, стоявшей в углу большой просторной гостиной. Там, закрыв глазки, плакала двухмесячная малютка.
Адам, остановившийся на пороге комнаты, улыбнулся, наблюдая за тем, как бережно взятая Коннором на руки кроха тут же затихла.
— Поговорим потом, Коннор. Пойду заварю нам чай… К тому же ты, наверное, голоден. А у меня как раз завтрак готов.
Авеню Роуд, 127/14. Галифакс, Канада
19 апреля 2000, 06.05
Будильник возвестил Питера Эксона о начале нового рабочего дня громким противным звуком. Прервав звенящую трель одним хлопком ладони, Питер потянулся, широко улыбнувшись, и несколько раз развёл руки в стороны, имитируя зарядку. Пригладил взъерошенные волосы цвета «соль с перцем», свесил ноги с кровати, чтобы надеть тапки, и вступил в огромную лужу.
— Ларри! — заорал Питер, оглядываясь в поисках милого, но приносящего одни убытки далматинца.
В очередной раз чувствуя подкат волны злости на коллег, Питер ещё сильнее захотел узнать, чьей великолепной идеей было подарить щенка Коннору в честь возвращения. Маленький пятнистый варвар разодрал обои, погрыз мебель, ботинки и бесчисленное количество раз надул мимо пелёнок, которые ему стелили в прихожей с весьма определённой целью. Причём обувь новоиспечённого хозяина он не трогал, страдали вещи только Питера. Вот и до тапок добрался, видимо, в своём неповторимом стиле пожелав доброго утра.
Не сразу замутнённый сном взгляд Питера приметил воду, растёкшуюся по всему полу.
— Это ещё что такое? — вслух спросил Питер, понимая: мелкий хвостатый говнюк так нагадить не мог. А вот новый водяной матрас — вполне себе.
Питер спрыгнул с кровати, сорвал простынь и принялся тщательно искать место протечки. Обнаружив, в сердцах выругался и поспешил за вёдрами, тазами и тряпками.
Проходя мимо мирно грызущего в прихожей косточки Ларри, Питер скосил на него злобный взгляд.
— Не твои ли зубы проделали дырку в матрасе? — Недовольно вздохнул, чуть тише добавив: — Естественно, как обычно, преступник не пойман с поличным, поэтому спрос с него никакой.
Щенок даже ухом не повёл.
— Эй! Ларри! — позвал Питер и, не получив никакой реакции снова, громко спросил: — Что, не признаёшь меня хозяином, да?
Спохватившись, Питер резко выпрямился и прислушался к звукам в квартире. А ведь непосредственный владелец пса до сих пор не встал, хотя обычно подрывался раньше всех. Бросив ведро с тряпкой, Питер пошёл в комнату, где временно проживал его друг и начальник — профессор Коннор Дойл.
Три года считавшийся погибшим в Архангельске во время одного из расследований, он уже два месяца как вернулся на работу в Офис по научным исследованиям и разработкам. На следующий день после подтверждения личности Дойла анализами и сканированием сетчатки глаза Питер абсолютно без задней мысли предложил Коннору пожить у него. Своей квартиры Коннор лишился, а деньги на аренду нового жилья хотел заработать сам, ни у кого не одалживая. Он и предложение Питера напряжённо обдумывал какое-то время, но всё-таки согласился. Подаренную собаку Коннору девать было некуда, поэтому он, особо не спрашивая разрешения, привёз Ларри с собой. А ещё через день Питера вызвал к себе директор ОНИР и выдал весьма чёткие инструкции: ему чуть ли не приказали отслеживать любые изменения в физическом и эмоциональном состояниях Коннора. Питер сначала возмутился и вспылил в ответ на директивы Блевинса, но к его указаниям тут же добавились ещё и сердечные просьбы остальных членов команды пристально пронаблюдать за Дойлом после работы. И волнение коллег понять оказалось проще. Несколько лет в лаборатории в качестве подопытного изменили бы любого человека, и все сильно переживали за состояние Коннора, стараясь подмечать даже самые незначительные мелочи в его поведении и самочувствии.
Однако в первые недели Питер, внимательно присматривавшийся к Дойлу в домашней обстановке, не заметил ничего необычного. Коннор, пройдя множество различных тестов, вёл себя и на работе, и после неё так же, как и до той роковой февральской ночи: те же привычки, те же манеры, то же самое спокойное рассудительное настроение. Совершенно ничего подозрительного или тревожащего на протяжении двух месяцев со дня его возвращения. Но за рёбрами противно скребло. Ведь и во время расследования в России Коннор, испытывая дикую боль, стойко терпел и ни с кем не делился ни своим состоянием, ни кошмарными планами, которые он так же молча вынашивал внутри…
Поэтому, уже зная, — он не будет жаловаться, команда присматривалась куда сосредоточеннее к любому жесту, неловкому движению и хотя бы намёку в выражении лица на боль, скрывающуюся внутри. Но единственное, что они порой замечали, — Коннор стал ещё более замкнутым и менее эмоциональным. Однако командный психиатр Антон Хендрикс уверял: самое важное для пережившего плен Коннора сейчас — чувствовать ненавязчивую поддержку и заботу. Тогда в какой-то момент он оттает и, возможно, захочет поговорить. Лезть в душу с вопросами и заставлять его снова и снова вспоминать то, что произошло после взрыва, как он спасся и в какой ад на земле попал, не стоит.
Два месяца чуть ослабили бдительность команды, день за днём видевшей Коннора в спокойном настроении. Его взгляд ожил, сменив собой стеклянное выражение или потерянное блуждание глаз, а по лицу хоть иногда стала пробегать вежливая улыбка. И только стоило всем с облегчением выдохнуть, как пару дней назад в поведении Коннора всё же проявились странности. Он вдруг сорвался с расследования, уехал куда-то, пообещав вернуться вечером, но так и не вернулся. От каждого сигнала мобильного телефона вздрагивал и часто выходил из квартиры на лестничную площадку, чтобы поговорить. При этом на вопросы не отвечал, предпочитая переводить тему в другое русло. И хоть его привычно невозмутимая мимика, кажущаяся иногда каменной, оставалась прежней, те, кто его давно знал, могли подметить, что Коннор стал часто приглаживать волосы и играть желваками. А раньше он делал так, когда нервничал. Да и во взгляде порой стали пробегать смутные тени беспокойства.
Питер, утопая в собственных воспоминаниях и размышлениях, снова растерянно посмотрел на мнущегося на пороге Ларри и пробубнил:
— Вряд ли наш сверхорганизованный и педантичный руководитель группы отправился на работу в невиданную рань, не разбудив меня. И не выгуляв тебя.
Питер закатил глаза и, подобрав уборочный инвентарь, пошёл обратно в спальню. Очередная лужа у двери хотя бы не затопит соседей, с ней можно разобраться после.
В надежде, что утро среды не заладилось только у него, Питер взял с тумбочки телефон: на всякий случай предупредить кого-нибудь из коллег о своём опоздании. Коннор на звонок не ответил. И следом Питер набрал номер главного аналитика ОНИР, Линдсей Доннер.
Виндзор стрит, 458/30. Галифакс, Канада
19 апреля 2000, 07.02
— Знаешь, Питер, а я, кажется, тоже опоздаю сегодня, — проговорила Линдсей по громкой связи, выслушав просьбу Эксона прикрыть его перед начальством. — Позвони Антону.
Линдсей в очередной раз тщетно щёлкнула кнопкой в надежде, что фен всё-таки включится. Потрясла его, выдернула вилку из розетки и вставила в другую, предварительно проверив, не отключили ли электричество. Всё без толку. Недовольно фыркнув, Линдсей кинула пришедший в негодность прибор в мусорное ведро и застыла напротив зеркала, судорожно соображая, как высушить мокрые волосы. Бегать по соседям в поисках фена время уже не позволяло, к тому же она никого толком не знала даже на своём этаже. И единственным вариантом, пришедшим в голову, являлась экстремальная сушка над открытой дверкой духовки. Линдсей закусила губу, оценивая идею, но других вариантов упорно не находилось. И, тяжело вздохнув и скривившись, направилась на кухню.
Через минут пятнадцать она снова стояла у зеркала в прихожей, неуверенно поднимая то одну светлую прядь, то другую. Укладка вышла весьма сомнительной. Обычно гладко уложенные волосы до плеч сейчас создавали впечатление, будто фен всё же включился и поделился на прощание с хозяйкой остатками электричества. Ещё немного подумав, стоит ли пытаться что-то изменить, Линдсей, нервно посмотрев на опасно приближавшиеся к восьми стрелки часов, махнула рукой и занялась макияжем.
Но утро явно обещало испытать запас терпения. Едва Линдсей коснулась губ новой помадой, та сломалась у основания и приземлилась на белоснежную блузку. Изо всех сил пытаясь не выругаться, Линдсей мысленно посчитала до десяти и пошла переодеваться. Но стоило ей только остаться в одном бюстгальтере, как в дверь постучали. Линдсей отчаянно застонала вслух и, быстро застегнув бирюзовую блузку, вернулась в коридор.
— Кто там?
— Доброе утро, мисс! Служба доставки, — послышалось бодрое приветствие.
— Так рано? — удивилась Линдсей, в очередной раз приглаживая распушившиеся волосы.
Открыла дверь и охнула, увидев огромный букет цветов.
— С днём рождения, мисс Доннер. Позвольте от службы доставки «Тайгер Экспресс» поздравить вас с праздником и пожелать…
— Что? — перебила его Линдсей, округлив глаза и приоткрыв рот.
Курьер растерялся и всмотрелся в сопроводительные документы.
— Прошу прощения, но в агентстве оформили на девятнадцатое апреля доставку подарка. Вот квитанция.
Линдсей ещё вчера вечером помнила, какая завтра дата. Но сегодня в голове пока ни разу не пронеслось — настал день её рождения. Зато теперь безумно захотелось хлопнуть себя по лбу. Однако собственная забывчивость хоть и удивила, но растерянность и интерес вызывало скорее другое. Кто же даритель, решивший поздравить её так рано? В мыслях всего на миг промелькнуло единственное предположение, и сердце тут же радостно забилось в ответ на него. Ведь прислать букет мог только он… Какие могут быть ещё варианты?
— Мисс? Так что делаем с подарком? — нерешительно спросил курьер, переминаясь с ноги на ногу.
— Да, простите. Спасибо! — Линдсей часто заморгала и мотнула головой. — Прекрасные цветы.
— Цветы это ещё не всё! — Он с обворожительной улыбкой отдал букет, исчез из поля зрения, и через секунду взгляду Линдсей предстал огромный, выше человеческого роста, прямоугольный свёрток, в котором за слоем бумаги скрывалась или картина, или зеркало. — Куда поставить?
Линдсей растерянно указала на место недалеко от двери. Курьер выполнил просьбу, всё с такой же широкой улыбкой протянул ей документы о вручении и с поклоном удалился.
Окинув ошарашенным взглядом габаритный подарок, Линдсей уставилась в бумаги, быстро обнаружив строчку с указанием отправителя. Прочитав там «Джейн Мур», вскинула брови. Печально вздохнула, ведь до последнего надеялась увидеть совсем другое имя…
Но новая волна удивления быстро растворила осадок разочарования. Со старой подругой Линдсей общалась в последнее время очень редко — Джейн пару лет назад переехала в Соединённые Штаты Америки. Одинокая девушка, безуспешно и рьяно пытавшаяся найти вторую половинку, ходила на свидания с завидным постоянством, заводила стремительные и бурные романы, но единственного отыскать всё никак не могла. Отношения с мужчинами длились от нескольких минут до пары недель, а заканчивались всегда громкими расставаниями, слезами и стойкой уверенностью, что следующие обязательно развернутся в лучших традициях кинематографа или бульварной литературы. Джейн свято верила в сценарий, где непременно встретит рыцаря на белом коне, который распахнёт дверь её офиса, гордо въедет туда и увезёт в закат, а все злопыхатели умрут от зависти, едва завидев белоснежность лошади и ослепительную красоту избранника Джейн.
В какой-то момент Линдсей поняла, что больше не может выносить истории о бесконечных романах, приправленных далёкими от реальности инфантильными фантазиями, поэтому постаралась свести общение с Джейн на нет. Общих тем для разговора, кроме как обсуждение Майка, Джона, Джорджа и других десятков имён, у них не осталось. Более того, когда подруги в последний раз виделись, Джейн, не предупредив, пригласила ещё двух мужчин, один из которых явно пытался флиртовать с Линдсей. Столь бездумный поступок раскроил отношения подруг. Ведь Джейн прекрасно знала — Линдсей искренне и по-настоящему уже несколько лет любила лишь одного. И в тот момент горько оплакивала его потерю, не желая искать в сердце место для других. Безрассудство и легкомысленность Джейн причинили боль и оставили горькое послевкусие разочарования от дружбы.
Снова быстро глянув на часы, Линдсей спешно принялась обрывать упаковочную бумагу, чтобы открыть хотя бы одну из сторон подарка и мельком взглянуть на него. Увиденное заставило ахнуть от неожиданности. Внутри действительно оказалась огромная картина с изображением мужчины и женщины в полный рост на фоне зелёного леса, верхушки деревьев которого окутал густой туман. Пара в одежде, походившей на ту, что носили в прошлом веке, стояла лицом друг к другу, держась за руки и улыбаясь.
Детально рассматривать изображённых Линдсей не стала, ведь её взгляд моментально приклеился только к лицу женщины, очень похожей на Джейн. С иным цветом волос и короткой стрижкой, но всё же сходство казалось разительным. Линдсей сняла прикреплённую к замысловатой винтажной раме записку и бегло прочитала её вслух.
«Дорогая Линдсей, поздравляю тебя с днём рождения! Я знаю, мы мало общались и отдалились друг от друга в последнее время. Но я хочу вручить тебе картину, которая называется «Дарящие любовь». Надеюсь, она поможет тебе снова обрести Коннора и быть с ним вечно. Думаю, ты будешь рада узнать, что я наконец-то встретила того, кого искала всю жизнь. Точнее, рассмотрела в своём окружении, благодаря полотну. Я не могу раскрыть тебе все детали, но ты скоро всё поймёшь сама без лишних слов. Просто доверься… Меня переполняют эмоции в ожидании нашего воссоединения с любимым, и я хочу, чтобы ты тоже нашла счастье. Прощай, подруга!»
Линдсей опустила записку и нахмурилась. Но тут же подняла глаза, всмотревшись в картину, когда боковым зрением выловила некое движение. Её поверхность будто пошла рябью в отблесках лучей пробирающегося в квартиру солнца, а обоняния коснулся едва уловимый хвойный запах. Линдсей сморгнула наваждение, чувствуя необъяснимое, растворяющее окружающий мир притяжение, исходящее от полотна. Но в затылок, словно сверлом, вошло понимание: времени рассматривать подарок не осталось. Уже катастрофически опаздывая на работу, Линдсей с трудом оторвала взгляд от нарисованной Джейн, схватила пиджак и сумочку, сунула записку в карман и выбежала из квартиры.
Спускаясь по лестнице, она всё ещё видела перед глазами изображённую подругу и думала лишь об одном: они общались так давно, и Джейн до сих пор не в курсе о возращении Коннора… Но что же тогда она имела в виду, написав: «снова обрести Коннора и быть с ним вечно»? Зачем попрощалась?
И, самое главное, почему прислала такой странный подарок — свой же портрет с пожеланием любви и счастья?
Гарден Вилейдж, 87. Галифакс, Канада
19 апреля 2000, 7.45
Миранда Спрингз отхлебнула несколько глотков молока из бутылки и скривилась от горького вкуса.
— Даже тут оправдываю звание «Мисс Катастрофа», — пробормотала она под нос. — Поверю продавцу, что в магазин завезли партию свежего молока. Но именно в моих руках оказалась бутылка с прокисшим.
В памяти невольно пронеслась череда невезений, приключившихся с ней за последние полторы недели: вылитое с балкона ведро с грязной водой на голову и испорченное пальто, перспектива сокращения одного сотрудника на крупной фирме и павший на Миранду жребий, приобретённая техника, прекрасно работавшая в магазине и моментально сломавшаяся, стоило ей оказаться в доме Спрингз… В такой злополучной цепочке испорченное молоко виделось наименьшей из бед. А самой серьёзной — новость, что бывший супруг ободрал её после развода до последней нитки и купил Саре, которую Миранда некогда считала лучшей подругой, серьги с бриллиантами.
Стоило только припомнить их, счастливых, с насмешкой поглядывающих в её сторону, и у Миранды внутри снова всё сжалось. Сейчас, позабыв, что у неё в руках не вино, а бутылка с молоком, да ещё и прокисшим, Миранда сделала очередной глоток. Ещё сильнее сморщила нос и с раздражением открыла мусорное ведро.
Несчастья сыпались на Миранду градом уже около года, и вера в белую полосу, неизменно сменяющую чёрную, медленно угасала. Абсолютно не понимая, чем она заслужила столько испытаний, Миранда иногда хотела опустить руки, залезть под одеяло и больше никогда из-под него не вылазить. Она бы поступила именно так, если бы не её семилетний лучик света по имени Саманта, озаряющий тёмную жизнь.
Ради дочери Миранда оставляла в стенах собственной спальни слёзы слабости и двигалась вперёд. Малышка уже осталась без отца, который после развода так увлёкся новой пассией, что не сохранил желания общаться с дочерью. Поэтому Миранде пришлось в кратчайшие сроки найти новую работу, которая не слишком пришлась по душе, но немаленькие счета за школу и дополнительные занятия с ребёнком требовали оплаты…
Собрав рюкзак, Саманта вошла на кухню и привычно уселась на высокий деревянный стул. Принялась листать любимую книгу и ковырять вилкой пресную липкую кашу, сваренную с любовью.
Миранда, улыбаясь дочери, спешно мыла оставшуюся после приготовления завтрака посуду и прокручивала в голове список дел на сегодня. Вчера она устроилась секретарём в маленькую юридическую фирму и старалась произвести хорошее впечатление на начальника. И сейчас, до скрипа зубов, хотела вспомнить, что он просил сделать сегодня утром. Листик с записанными поручениями, старательно заполненный на собрании прямо перед шефом, Миранда потеряла.
— Купить десять конвертов, набрать рукописный текст, позвонить в фирму «Мейсон и партнёры»… Детка, тебе налить сок? — Миранда повернулась к дочери, сидевшей за столом в нескольких футах от неё.
Услышав внезапный скрип, но не поняв, откуда он донёсся, Миранда вопросительно посмотрела на дочь.
Саманта медленно возвела глаза в потолок. Люстра, под которой стояла её мама, качнулась снова, и стеклянные подвески-бусы из кристаллов словно затанцевали и заискрились в солнечных лучах. Саманта открыла рот, желая предупредительно закричать, но в эту же секунду со следующим громким скрипом люстра сорвалась с крепления и полетела вниз. И вдруг, будто подвешенная на невидимых нитях, зависла в воздухе.
— Мам! — наконец выкрикнула Саманта.
Миранда, заворожённо глядящая на вытянувшееся от ужаса лицо дочери, в конце концов догадалась посмотреть вверх. Тут же зажмурилась, ослеплённая игрой отблесков в прозрачных перламутровых шариках, и отпрыгнула в сторону, ойкнув. Люстра с грохотом и звоном приземлилась на пол. На тысячу мелких осколков разлетелись декоративные украшения, обнажив тяжёлый металлический каркас люстры и надломанный крюк.
Ошарашенная Миранда в ужасе перевела взгляд на Саманту, которая застыла со слезами на глазах. Затем снова посмотрела себе под ноги. Один из осколков вонзился в ступню, тут же напомнив другую похожую ситуацию.
Неделю назад, стоя на этом же месте, Миранда нарезала салат. За спиной Саманта громко окликнула её, и Миранда, вздрогнув от неожиданности, резко повернулась и выронила нож. Острым лезвием он полетел вниз, но не воткнулся в ногу, а отлетел в сторону, приземлившись в дальнем углу кухни.
Тогда Миранда постаралась списать всё на сквозняк, хоть и прекрасно понимала, что ему неоткуда было взяться в закрытом помещении. И ни один порыв ветра не снёс бы с такой силой тяжёлый нож. Но вот ситуация повторилась, и беспокойство разбежалось по телу миллионом щекочущих мурашек. От произошедшего веяло флёром необъяснимого и мистического. Осмыслить своими силами странное поведение предметов Миранда не могла. Непонятно ей было и то, почему дорожка несчастий, которая могла привести к трагическому исходу, вдруг резко повернула в сторону от неё.
Как во сне, Миранда подошла к телефону, нашла в справочной книге нужный номер и быстро набрала его.
— Офис Александры Корлисс? Скажите, она уже пришла на работу? Мне срочно нужно с ней поговорить!
Офис по научным исследованиям и разработкам. Галифакс, Канада
19 апреля 2000, 8.01
Антон Хендрикс не мог пожаловаться, что его сегодняшние сборы на работу в Офис по научным исследованиям и разработкам чем-то отличались от ежедневных, отлаженных за долгие годы с точностью до минуты. Несмотря на почтенный возраст, Антон тщательно следил за внешним видом. За сорок с лишним лет профессиональной деятельности он всегда выбирал одежду на следующий день накануне вечером, чтобы утром не метаться по квартире в поисках носков или галстука. Редкие седые волосы не требовали укладки, а утренние минуты Антон старался провести с пользой для здоровья, понимая: именно правильное питание и регулярная физическая активность помогают ему выглядеть так хорошо для своих лет.
Он как раз закончил серию дыхательных упражнений после разминки, когда ему позвонил Питер и предупредил об опоздании на работу. «Нет проблем, я тебя прикрою», — заверил его Антон, моментально по раздражённому тону коллеги определив: у Питера что-то стряслось.
Следом за Эксоном последовал звонок от Линдсей, которая также предупредила о возможном опоздании. Антон удивлённо поднял бровь, но и ей ответил с чуть меньшей уверенностью, что прикроет, если вдруг она задержится более, чем на пару минут.
И вот теперь в полном одиночестве он сидел за круглым столом в конференц-зале ОНИР. Ни Питер, ни Линдсей на работу пока не явились. Не приехал и их начальник, Коннор Дойл, который вчера назначил совещание на восемь часов утра, чтобы подвести итоги последнего расследования о пропавшем мальчике. В непривычной для рабочего кабинета тишине Антон вздрогнул от внезапного писка мобильного телефона. Тут же пронеслась мысль, что это Коннор, который тоже по какой-то причине задерживается. Но на дисплее высветилось другое имя.
— Здравствуй, Александра, не ожидал тебя услышать! — Антон с улыбкой поприветствовал бывшую коллегу. Пару лет назад Александра Корлисс покинула Управление ради практики в одной из престижных психиатрических клиник Канады. С тех пор они ни разу не созванивались, хотя оба, будучи психиатрами, раньше много общались и обсуждали рабочие вопросы.
— Здравствуй, Антон! Я, как в старые добрые времена, и по личному, и по профессиональному вопросу одновременно, — быстро проговорила Корлисс. — Ко мне обратилась моя давняя подруга, её зовут Миранда Спрингз. Как бы правильнее выразиться… Миранда — самый невезучий человек, которого я когда-либо встречала. Последний год ей не везёт постоянно и тотально, в любых делах, за которые она берётся. Но сегодня как раз фортуна повернулась к ней лицом, только не в привычном понимании. Утром Миранда позвонила мне и рассказала о необычном явлении. Тяжёлая, увешанная стеклянными подвесками люстра сорвалась с крепления и, летя прямо в голову Миранде, на какое-то время зависла над ней. Чего вполне хватило, чтобы отпрыгнуть в сторону. Кажется, это уже не первый случай с необъяснимым поведением предметов в доме Спрингз. — Александра ненадолго замолчала, а затем продолжила: — Антон, я хорошо знаю Миранду. Думаю, дело не в её психическом здоровье и буйной фантазии. Поэтому посоветовала ей обратиться в Управление и найти тебя. Надеюсь, ты не против? И, в случае чего, твоя команда сможет принять новое дело? Я слышала, Коннор снова в строю…
Антон обвёл глазами кабинет. Вместо коллег его окружали лишь стулья тех, кто сегодня опаздывал на работу. И Антон вдруг почувствовал себя ещё более неуютно, пребывая в одиночестве там, где обычно многолюдно.
В эту же секунду в кабинет влетела Линдсей. Неловко улыбаясь, она прошептала: «Почти не опоздала!» и села за стол, машинально поправляя причёску и одёргивая пиджак.
— Да, конечно, пусть приезжает, мы на месте разберёмся, как поступить. — Подытожив разговор с Александрой, Антон повесил трубку.
Затем повернулся к Линдсей и застыл. Он должен был сказать ей что-то важное, о чём помнил ещё утром. Но сейчас в памяти на месте слов, подготовленных заранее, зияла дыра. Сведя брови на переносице, Антон окинул Линдсей взглядом, силясь вспомнить. Но спустя полминуты мотнул головой, стряхивая напряжение.
Тишину нарушил грохот двери, резко открывшейся до упора. На пороге появился Питер. Буркнув на ходу приветствие, он плюхнулся на свой стул и уставился в одну точку в углу комнаты.
Антон перевёл взгляд с Питера опять на Линдсей. Почти вся основная команда собралась, пустовал только стул кейс-менеджера. Но Коннор и не обязан был сообщать им о задержках или отсутствии на работе. Не зная, сколько ещё придётся ждать начальника, Антон выдержал паузу в несколько секунд и заговорил, одновременно обращаясь к обоим коллегам:
— Мне только что звонила Александра Корлисс. Рассказала про подругу. Возможно, придётся инициировать новое дело. Послушайте, хочу узнать ваше мнение…
Дверь снова распахнулась, пропуская в конференц-зал секретаря директора Управления.
— Доброе утро! Мистер Блевинс попросил уведомить вашу команду, что профессор Дойл взял отгул до двух часов дня по личным обстоятельствам. И в случае поступления каких-то рабочих дел доверил ответственность за их рассмотрение своему главному аналитику. — Анна мило улыбнулась Питеру, который уже много лет трудился в статусе младшего научного сотрудника, мечтая о повышении, и посмотрела на Линдсей. — Формальность, мисс Доннер, уверена, вы уже в курсе, но это моя работа…
Линдсей нервно повела плечами. Инструкцию о замене отсутствующего руководителя она прекрасно знала. А вот, что Коннор опять по неизвестной причине не появится с утра на работе — нет. Словив вопросительные взгляды коллег, она поёжилась. И Антон, и Питер смотрели на неё так, будто именно она должна была если не знать, куда отлучился Коннор, то хотя бы предпринять попытки выяснить, что в очередной раз будоражит его в рабочие дни, заставляя срываться с места. Глядя в голубые глаза Питера, Линдсей невольно вспомнила серые, словно холодом острой стали отрезавшие её недавние попытки поговорить.
— На этом дело закрыто, всем спасибо. — Коннор подводит итоги совещания, захлопывает папку и кивком даёт понять — совещание закончено. — Вы свободны.
Питер, Антон и другие члены вспомогательной команды покидают конференц-зал. А Линдсей делает вид, что всё ещё погружена в изучение отчёта. Она желает остаться с Коннором наедине. Хочет спросить о причинах, заставивших его так резко сорваться с расследования. Он пообещал вернуться вечером, но так и не приехал. А ведь Коннор никогда не давал пустых обещаний, не нарушал правила. Ни свои, ни рабочие. Линдсей терзает не любопытство, а беспокойство. Ни дня не прошло, чтобы она не думала, какой ужас ему довелось пережить. И безумно боялась — огонь подорванного завода, навсегда оставивший даже в её памяти отпечаток, продолжает жечь Коннора. А больше всего страшилась пропустить нечто важное — предвестника критического оборота ситуации, кажущейся неважной только на первый взгляд. Там, в Архангельске, Линдсей развернулась и ушла, послушавшись чёткого приказа доставить раненого коллегу в больницу. И потом, в кошмарах, раз за разом видела, как Коннор стоит, наклонившись вперёд, весь в испарине, прижимая руку к животу. Никому и в голову не пришло, что тот неизвестный паразит, изучение которого стало их заданием в России, растёт в Конноре. А ведь она накануне ночью заметила глаза, затянутые мутной поволокой. Сначала списала на усталость — все участники экспедиции были порядком вымотаны. Потом решила всё же спросить, когда Коннор болезненно скривился и резко отвернулся. Но он стандартно отмахнулся и ушёл. А позже по его приказу ушла и она… И долго потом не находила ни единого оправдания, почему же не пошла следом в обоих случаях, видя, что с Коннором что-то не так… Довезти Купера до госпиталя сумели бы и без неё, она же была нужнее другому человеку. Могла уговорить его не жертвовать собой, могла помочь выйти. Они бы обязательно придумали и как избавить его от твари внутри, и как не допустить массового распространения заражения. Если бы Коннор только сказал… И если бы она не оставалась так слепа, полностью погрузившись в заботы о других заражённых.
Теперь же, бесконечно благодаря Бога за спасение Коннора, Линдсей всё равно корила себя за бездействие три года назад. В первые недели после произошедшего она пыталась обвинить Питера, что он ничего не сделал. Но потом с болью осознала и приняла: сама ведь ничего не предприняла, чтобы не допустить попадания Коннора в ад на Земле. Иначе назвать подземную лабораторию, в которую он угодил, не выходило. Но Антон продолжал убеждать её — вряд ли бы они вообще могли что-то сделать для Коннора в тех условиях, в которых находились. Как врач, он не понимал, каким образом Коннору удалось выжить после взрыва. Но, несмотря на весь кошмар, в котором он кипел два с половиной года, стоило признать: там с ним сотворили нечто на грани медицинского чуда, после которого его тело физически восстановилось до прежнего вида. Сам же Коннор теперь почти ничего не объяснял. Но Линдсей и не нуждалась в подробностях. Жив — вот главное. И она, боясь оплошать, всего лишь хотела быть чуткой и внимательной. Что бы с Коннором ни происходило, что бы его ни беспокоило, он должен знать и всегда чувствовать: его больше не оставят одного. И если рано или поздно он захочет довериться ей, она будет рядом…
— Что-то ещё, Линдсей? — невозмутимо спрашивает Коннор, достав из кармана диктофон для финальной записи по делу.
— Нет, я просто… Просто хотела спросить, всё ли у тебя нормально?
Она ловит его быстрый поворот головы в сторону с неподвижным серьёзным взглядом. Коннор всегда так делает, когда разговор заходит о том, о чём он не хочет говорить, словно желая пресечь резким движением любые вопросы.
— Ты просто уезжал… И, кажется, был встревожен. Поэтому я хотела спросить…
— Линдсей. — Его голос натягивается, как металлическая струна, становится официальным. — Извини, но дело слишком личное. Если я сочту нужным, я сам тебе расскажу, куда ездил и зачем. Пока же я не вижу необходимости делиться подробностями.
Слова и даже звуки застревают в горле. Коннор никогда с ней так не разговаривал. И, видя её замешательство, он мягче, но всё так же по рабочему добавляет:
— Прости, мне нужно сделать запись по делу…
— Да, конечно. — Линдсей тут же встаёт и покидает конференц-зал, чувствуя себя так, будто ей в лицо плеснули ледяную воду из стакана.
В тот вечер, приехав домой, измотанная Линдсей легла в постель, но так и не сомкнула глаз, десятки раз прокрутив в голове короткий разговор. И бесконечно задавала себе вопрос: ей только показалось, что их отношения с Коннором после его возращения вышли на другой уровень? Беседа всю ночь напролёт после трёхлетней разлуки, улыбки, взгляды, робкие касания рук… Но ведь Коннор смотрел на неё совсем иначе. Неужели действительно сама себе надумала, что стала небезразлична ему — не только как главный аналитик его команды, но и как женщина? Тогда в его серебряных радужках мерцали согревающие душу огоньки, а не разливался ледяной металл. А у Линдсей кружилась голова от осознания: Коннор жив, но больше — от того, что всё в его жестах, голосе, взгляде буквально кричало о появившейся надежде. И Линдсей так нуждалась в ней.
За долгие три года с момента февральской ночи, унёсшей его жизнь, её любовь не угасла, а наоборот… С каждым новым рассветом чувства к Коннору разгорались с большей силой, подогреваемые сновидениями. После них невозможность в действительности увидеть его, сказать, что не успела, прикоснуться, пусть даже совершенно «случайно», ощутить тепло кожи доводила до гнетущего отчаяния… Чувства не угасали, они тлели внутри и жгли, яркими сполохами раскрашивая дни после одиноких ночей, проведённых с тенями прошлого. Во снах, возвращавших её и команду коллег в Архангельск, расследование каждый раз разворачивалось по разным сценариям. Но неизменно заканчивалось спасением Коннора. Он, живой, обнимал, кружил в объятиях, целовал. И первое время, когда Коннор вернулся наяву, ей казалось, она всё ещё спит и грёза просто затянулась.
Теперь же её терзал иной вопрос: а не приснилось ли ей весеннее оттаивание того, кто всегда ассоциировался у неё со снежной порой года? Профессор-зима славился умением скрывать эмоции и чувства. Многие вообще считали — у него их нет. Но Линдсей знала — это не так. Окончательно убедилась, когда на короткое время увидела его нежным, ласковым и откровенным. Как и во снах…
— …поэтому я думаю, что нам стоит рассмотреть заявленный феномен, но решение брать его или нет в отсутствие Коннора должна принять Линдсей. — Антон завершил рассказ и перевёл взгляд на Линдсей.
— Да, — отстранённо ответила она, услышав из всей речи Антона только последнюю фразу. Линдсей и сама не поняла, что хотела сказать своим «да». То ли согласиться на проведение расследования, то ли подтвердить — итоговое решение за ней.
Антон выжидающе смотрел на неё, приподняв брови. Но Линдсей лишь робко улыбнулась и сказала:
— Если ты считаешь нужным, Антон, то мы откроем новое дело. Думаю, Коннор тоже не будет против.
Пригород Галифакса, Канада
19 апреля 2000, 12.34
Коннор посмотрел на часы и озадаченно вздохнул. Выезжать нужно немедленно — иначе к двум часам в Управление ему не успеть. Но кроха так сладко уснула на руках, что Коннор боялся пошевелиться и одним неловким движением прервать её сон. Он еле коснулся губами лба девочки и, не почувствовав жара, успокоился.
— Посижу ещё буквально пару минут с моей… дочерью, — произнёс одними губами, шёпотом вслух сказав только последнее слово.
Коннор будто пробовал его на вкус, примерял и рассматривал с разных сторон, пытаясь отнести к себе. Тест ДНК на руках как доказательство, а в голове — полнейший хаос.
— Николь, — склонившись ближе, шёпотом позвал Коннор, — дочка…
В ответ она забавно сморщила носик и засопела, и Коннор призрачно улыбнулся, вернувшись из трясины размышлений. Такое непонятное, неизвестное чувство. Вот они — бесконечно скачущие мысли, больше кружившиеся пока вокруг неверия и отрицания факта отцовства. Будто не с ним, не про него, а случившееся — сон или неправда. Но стоило только прижать Николь к груди, круговорот в голове затихал и успокаивался. И на первый план выступало нечто приятно щекочущее, тёплыми импульсами доводящее до мурашек. Пусть ум всё ещё отказывался верить, ведь Коннор никогда, даже мимолётно, не рассматривал себя в роли мужа или отца и не собирался примерять эти роли. Но теперь сердце тянулось к Николь, частыми ощутимыми ударами заглушая поток рассуждений…
Коннор прикрыл на секунду веки, а когда снова открыл, увидел серо-голубые глазки, внимательно смотревшие на него. Малышка моргнула и улыбнулась. Но её взгляд казался Коннору не по-детски серьёзным. Словно не младенец смотрит, а взрослый, умудрённый богатым опытом человек.
Коннор бережно провёл ладонью по телу дочери, погладил по животику. Ещё две недели назад он практически ничего не знал о младенцах, но вот уже третий вечер, втайне от Питера, читал купленную энциклопедию молодых родителей, в которой двухмесячные малыши на фотографиях выглядели иначе. Коннор дотронулся кончиками пальцев до тёмных волосиков Николь. Слишком длинные для её возраста, даже уже с намёком на завитки. Сама же Никки по весу и росту походила скорее на пятимесячного ребёнка, и если бы не документы, которые привезла Одри, Коннор ни за что бы не поверил, что его дочь родилась в феврале.
По позвоночнику в очередной раз пробежала дрожь. Коннор «умер» семнадцатого февраля девяносто седьмого года. В этот же день, только три года спустя, на свет появилась Николь. Вот только… Как? В момент её зачатия он ведь всё ещё находился в лаборатории.
— Я ничего не понимаю. Но чувствую что-то странное, непривычное… Ты моё возрождение? — тихо спросил Коннор, поцеловав Николь в лоб. — Окончательное?
В комнату вошёл Адам с ползунками, перекинутыми через плечо. Коннор поднял на него взгляд, расплылся в улыбке и не смог сдержать шутливую реплику:
— Смотри, Никки, пришёл дедуля!
Адам усмехнулся, и его глаза радостно заблестели. Не имея никаких родственных связей с Дойлами, он уже давно мысленно обращался к Коннору как к названому сыну. А теперь у него действительно появился шанс попробовать себя в другой ранее желанной роли.
Всю жизнь посвятив работе, Адам всегда мечтал о тихой пенсии и заботах о внуках. И мог наслаждаться хлопотами с малышкой, если бы только память то и дело не проводила его по коридорам ужасающих воспоминаний. Тех, которые бесконечно будут напоминать, как он обрёл названого сына. Тех, в которых он видел искажённое болью, а не смеющееся, как сейчас, лицо Коннора. И тех, которые полностью порой растворяли реальность, заменяя её картинками из прошлого.
Иногда Адам жалел, что не изобрели таблетки, позволяющие стереть воспоминания. Жалел, что не создали машину времени, дающую возможность пойти другой дорогой во время судьбоносного выбора. Но понимал: не ступи он на тёмный путь, теперь его жизнь не освещали бы улыбки Коннора и Николь… Ведь руки хирурга, омытые кровью по самое сердце, вытащили с того света Коннора отнюдь не только при помощи скальпеля.
Память никогда не спрашивала, какие воспоминания развернуть перед глазами, а Адам всегда мог припомнить даже незначительные детали событий, произошедших много лет назад. Он с лёгкостью вспоминал погоду, запахи или даже то, во что был одет в самые знаменательные дни своей жизни.
В день, когда он женился на Джуди, крупными хлопьями с неба слетал снег, а в чарты на лидирующие позиции ворвалась песня «I Want to Hold Your Hand»(1) The Beatles. Адам хотел держать руку своей возлюбленной и идти с ней по жизни, глядя в огромные голубые глаза. Под песни ливерпульской четвёрки они счастливо прожили несколько лет. Старались посещать концерты не только в США, часто отправляясь в путешествия по разным странам. Эти годы запомнились как самые беззаботные, светившиеся в памяти ярко-жёлтыми или зелёными оттенками с привкусом ванильного мороженого и шампанского.
Но в какой-то момент веселье вдвоём сменилось другой, не менее приятной стороной жизни. В жаркий августовский день, когда вышел седьмой альбом группы под названием «Revolver»(2), Дженнерсы прижали к груди новорождённого Мартина, а спустя пару дней Джудит напевала у колыбели «I’m Only Sleeping»(3)… Она баюкала сына в голубой колыбели в комнате с такого же цвета стенами. Их Адам со всей любовью выкрасил за пару месяцев до рождения ребёнка. И запах краски с тех пор ассоциировался с безграничным счастьем, синими лентами конверта для новорождённых, сжимавшими сердце.
В тот день, когда в машину Мартина врезался пьяный водитель, сплошной стеной лил серый дождь, смывая слёзы бегущего к месту аварии Адама. Джудит и Мартин должны были забрать его из клиники, в которой он тогда работал, но не доехали меньше мили. Последний семейный ужин в алых закатных лучах солнца навечно остался во вчерашнем дне, а игла проигрывателя навсегда замерла на дорожке с песней «Yesterday»(4). Отныне тишина и одиночество в семейном доме Дженнерсов скрашивались лишь звуками зарядивших ливней. Свинцовое небо оплакивало очередное уходящее лето, а Адам тех, кто уже никогда не вернётся к нему весной.
Зато в то ноябрьское утро, когда Адам принял решение работать над проектом в секретной лаборатории «Улей», солнце светило ярко, словно прокладывая из жёлтых полос на полу ступеньки к выходу из депрессии.
Гнусавым эхом в голове до сих пор порой звучал голос известного политика, много раз награждавшего уважаемого профессора хирургии за успехи в медицине. Приторно улыбаясь, он произносил отскакивающий от зубов текст.
— Проект «Саламандра» — надежда для американцев в области генетики, трансплантации и излечения от многочисленных недугов.
Речь соблазняла и склоняла к выбору. Добавило толику уверенности и то, что в списке сотрудников лаборатории, показанном вскользь, внимательный взгляд Адама выловил знакомые имена и фамилии. Тех, кого знал лично или по громким научным публикациям. Все они уже несколько лет как пропали с горизонтов медицины и периодики. Теперь Адаму стало ясно куда. Работа над проектом предполагала полную изоляцию и жизнеустройство в подземном комплексе. На такие условия соглашались в основном учёные, одержимые наукой и не имеющие семей.
Адам стал отличным кандидатом, чтобы подписать дьявольский контракт. Сомневался он недолго. Теряя собственную жизнь в бесконечной череде одинаковых дней, он хотел спасать чужие, зависшие на волоске. И политик уверил его: это именно то, чем он будет заниматься, согласившись на новое назначение. Ведь на горизонте уже маячила пенсия, на которую Адама вот-вот должны были проводить. И перспектива остаться без занятости, полностью отдавшись тоске в пустых стенах дома, пугала больше, чем жизнь в изолированном подземном бункере.
Сквозь пелену накрывающих воспоминаний Адам услышал бархатный голос Коннора.
— Николь, мне… Твоему папе пора ехать на работу.
«На работу…» — эхом бьёт по ушам, и воспоминания вновь утаскивают Адама в свой капкан.
— Добро пожаловать на вашу новую работу! Вы не пожалеете о своём выборе, доктор Дженнерс. — Всё так же приторно улыбаясь, конгрессмен потирает руки, пока Адам подписывает контракт. — Теперь я могу подробнее рассказать, куда вам предстоит отправиться.
Перед глазами разворачивается карта на дубовом тёмно-коричневом столе. И жуткое воспоминание о громадном подземном сооружении оживает, погружая всё вокруг во мрак.
Лаборатория, или «Улей», построенная под землёй недалеко от пресловутой «Зоны 51» в Неваде — мечты всех любителей поохотиться за пришельцами — функционировала под грифом «абсолютно секретно». Такое местоположение вызвало у Адама поначалу скептичную усмешку. За шесть десятков лет территория, которую мусолили в разных книгах, фильмах и жёлтых газетах как место, где от глаз общественности утаили тела инопланетян и их корабли, стала восприниматься в качестве феномена массовой культуры. Никто всерьёз не рассматривал её, как нечто тайное, до сих пор вызывающее неподдельный интерес экспертов в области паранормального и уфологии.
Хорошо запомнил Адам и первую реакцию спасённого из «Улья» Коннора, когда рассказал ему о локации лаборатории. Тогда Коннор ещё не мог ходить, и его психическое состояние из-за бесконечных наркозов и операций, порой даже без анестезии, также оставляло желать лучшего, как и физическое. Но, просыпаясь в холодном поту и теряясь в переплетениях настоящего с прошлым, Коннор осыпал Адама бесконечной чередой вопросов. Он хотел знать, как ему вообще удалость выжить, где он потерял два с половиной года своей жизни и как выбрался из заточения под землёй.
— Вы разыгрываете меня, доктор Дженнерс. — Воспалённые глаза бледного, как мел, Коннора широко распахиваются. — «Зона 51»? Никогда в это не поверю!
Следом он, прищурив один глаз, ухмыляется, выжидая увидеть лукавую улыбку. Но Адаму не до шуток.
— Это чистая правда, ты зря сомневаешься.
Коннор приоткрывает рот и отводит задумчивый взгляд в сторону.
— Я не раз слышал и читал про «Зону 51». Считал, возможно, учёные исследуют там какие-то секретные технологии, но к большинству баек про пришельцев относился с недоверием, — вяло произносит Коннор, вытянувшись на кровати. — Какая злая ирония: застрять в месте, в которое даже не веришь.
Будучи пациентом «Улья», в сознании Коннор находился крайне редко, и всё время, что он бодрствовал, складывалось в срок не более месяца. А вот Адам хорошо запомнил каждый фут тех бесконечных подземных лабиринтов, где ему приходилось бывать. И как бы он ни хотел избавиться от доводящих до дрожи воспоминаний, память в последнее время любила возвращать его именно туда. Не было ни дня, чтобы Адам не слышал в голове голоса коллег или администрации, не видел искалеченные тела и обрывки из медицинских карт перед глазами… И сейчас, глядя в своей гостиной на Коннора, чьи волосы отросли до привычной длины, а бледность лица наконец-то сменилась ровным здоровым цветом, он снова услышал слова Раймонда Риппла, своего непосредственного начальника. И припомнил то, как начинался его путь вниз, чтобы спустя время подняться наверх, но уже не в одиночестве.
— Вы будете работать над проектом «Саламандра», доктор Дженнерс. Это одно из десятков исследований, проводимых в стенах комплекса, но мы возлагаем на него большие надежды. Со всеми учёными контракт подписывается ровно на полгода, а затем, по необходимости, продлевается на такой же срок.
Введение в курс дела в кабинете, пропахшем дымом дорогих сигар и кожаной мебелью, затянулось на несколько часов. Нудные объяснения правил, субординации и иерархии уровней, дававшей лишь небольшой группе управляющих лиц доступ ко всем проектам. Учёные жили и работали в «Улье», покидая его по расписанию на несколько часов или суток, предварительно согласовав место, время и условия выходного дня с руководством. Однако некоторым по классу секретности отлучки даже на несколько часов не полагались. А многие и сами не хотели никуда уезжать, ведь жилой корпус был оборудован таким образом, что нуждаться в чём-то извне не приходилось. Администрация старалась на славу, обеспечивая своих «пчёл» всем необходимым для комфортной жизни вне работы.
Адаму выписали разрешение покинуть территорию «Улья», но теперь он бы ни за что не вспомнил, куда положил его в своей комнате, даже не взглянув на клочок бумаги. Ведь по ту сторону «Зоны 51» не осталось никого, по кому он скучал и кого хотел бы увидеть. Тоска по сыну и жене бесконечно скребла изнутри и увлажняла глаза. Адаму казалось — от неё можно скрыться, только спустившись под землю. И ему ничего не оставалось, как с полной отдачей погрузиться в работу. Он с огромным энтузиазмом отнёсся к назначению, тогда не чувствуя никакого подвоха и даже не подозревая — истории болезни пациентов и другие документы составлялись специально обученными людьми. Он спасал больных, не зная, что источник травм и ранений всегда находился бок о бок с ним.
Однако через пару месяцев ежедневных операций пытливый ум Адама начал терзать вопрос: что на самом деле случилось с теми, кто попал к нему под нож? Просматривая медицинские карты, он не находил внятных ответов, а все описанные там факты ставил под сомнение. И в памяти Адама стали всплывать ужасающие истории нацистских экспериментов, о которых он читал в университете. Припомнил имя доктора Герты Оберхойзер, работавшей в концентрационном лагере Равенсбрюк, и то, что в ходе своих опытов она вмешивалась в костные, нервные и мышечные структуры организма. Оберхойзер изучала механизмы регенерации различных тканей, удаляя у заключённых конечности и кости, а вместо них имплантировала чужеродные. Кощунственные эксперименты должны были помочь в лечении немецких солдат. Но результаты оказались весьма плачевными: испытуемые получали увечья, а многие умирали в ходе проведения операций без анестезии. И каждый раз, глядя на травмы своих пациентов, Адам припоминал чёрно-белый снимок доктора-палача во время Нюрнбергского процесса. Отделаться от пугающих ассоциаций никак не выходило. И Адам решил, что в одиночку таким сомнениям предаваться не стоит.
В команде с ним работало несколько врачей. Одним из них был молодой русский хирург Николай Митрохин, а вторым — немецкий учёный Франц Шнайдер с двадцатилетним стажем практики в европейских клиниках. Когда Адам попытался поговорить со Шнайдером о правдивости медицинских документов, тот в ответ разразился пафосным философским монологом.
— Граница между служением человечеству и аморальностью очень призрачна, а жестокие эксперименты над отдельными индивидуумами могут быть вполне оправданы, если они спасут жизни миллионов в будущем. Пусть даже анамнезы — фальшивка, мы стоим на пороге величайших открытий.
От его слов Адаму сделалось нехорошо, и сдавливающие голову ассоциации со зверствами Третьего рейха стали прочнее. Больше попыток поговорить со Шнайдером он не предпринимал, но зато заметил — Митрохина терзают те же сомнения, что и его.
К тому моменту первый полугодичный контракт Адама как раз подходил к концу, а Митрохин работал уже год. Вечером того дня, когда Николаю повысили доступ, он постучал в дверь комнаты Адама. Яркие образы мертвецки бледного коллеги и последнего разговора с ним навсегда отпечатались в памяти.
— Адам, мы попали в адское место! Мне открыли доступ на следующий уровень. Ты даже представить себе не можешь, кем были мои пациенты и как они сюда попали.
Николай весь дрожит, нещадно путая слова на родном языке и английском.
— Нам врут! Никто из этих людей добровольно не соглашался на участие в экспериментах. Мой главный пациент… Он был учёным, таким же, как мы с тобой, только в другой сфере. Его жизнь сделали разменной пешкой в игре влиятельных лиц, заразив неизвестным паразитом и обставив всё как несчастный случай. Лишь для того, чтобы экспериментально изучить новое средство для регенерации…
Николай окончательно сбивается, начиная говорить на русском, и сопровождает речь размашистыми движениями рук. А Адам лишь шокировано смотрит на него, впитывая даже то, что не может понять. Эмоции Николая, ужас в его глазах и бегущий по вискам пот говорят больше слов. И доводят до дрожи.
Раздаётся стук в дверь. Митрохина, активно сопротивляющегося, любезно, но настойчиво выводят из комнаты Адама. Громко лязгает решётка, разделяющая жилой и медицинский корпусы. И Адам остаётся один на один с нарастающим беспокойством. Смотрит на серый потолок, понимая: в крохотной комнате без окон, под землёй, лишился своего былого союзника. Здесь дождь не может смыть его беспокойство или хотя бы шумом унять тревогу. И куда страшнее остаться одному, когда вокруг тебя толпа.
Адам смаргивает одно воспоминание, тут же погружаясь в другое.
— Николай уволился, — официально, без призрака эмоций на лице, произносит Риппл. — И уже покинул лабораторию. Не принимайте на веру его слова. Митрохин всегда отличался буйной фантазией, а мы, кажется, переоценили его психические возможности и стрессоустойчивость.
Губа Реймонда дёргается вверх, разрушая безэмоциональную маску, и в глазах Адама сверкает подозрение. Сомнения ещё сильнее сжимают глотку, но он молчит. Только до зубной боли хочет знать, что же на самом деле случилось с Митрохиным.
Первым делом, выбравшись из «Улья», Адам стал искать информацию, где сейчас находится русский учёный. Ему попалась короткая заметка в интернете, что некто Н. Митрохин найден повесившимся в снимаемых апартаментах. Состава преступления не выявлено: повешение квалифицировано как самоубийство. И, уже давно осознав, что другого исхода ожидать не стоило, Адам всё равно испытал шок.
Но в девяносто девятом, несмотря на все сомнения, он продолжал работу, желая разобраться в творившихся в лаборатории делах. С ним продлили контракт, лишив возможности покидать территорию «Улья» на ближайшие полгода. Терять Адаму уже было нечего, за свою жизнь он не цеплялся, но в один день смыслы перевернулись с ног на голову, когда он увидел того самого пациента, о котором говорил Митрохин…
— Коннор Эндрю Дойл, — шёпотом зачитывает Адам имя из карты и кладёт её на тумбочку, стоящую у кровати.
Щурится, внимательно рассматривая лицо мужчины, чей возраст из-за шрамов, покрывающих лицо и тело, невозможно определить.
— Не может быть…
Больше не вдохнуть и не выдохнуть. Перед ним его сын… Его Мартин. Сердце сжимается, замирая и пропуская удар за ударом. Перед глазами всё плывёт из-за пелены слёз. А мозг, пытаясь отрезвить или ещё больше затянуть в рабство иллюзий, достаёт страшные, чёрно-белые картинки похорон…
…Руки, смыкающиеся на плечах бездыханного тела. Холодная синяя кожа под пальцами. Плотно закрытые веки, навсегда скрывшие серо-голубые смеющиеся глаза. Могильный камень с выбитыми датами, как напоминание, какую недолгую жизнь прожил тот, кто умер раньше своего отца. За что? Почему?..
— Невозможно… Мой сынок… Мой бедный, — шепчет Адам, склоняясь в воспоминаниях к сыну и в реальности — к пациенту.
Голос дрожит и срывается, а взгляд мечется по телу, лежащему перед ним. Рассматривает запечённую корку из крови вместо волос на голове едва дышащего мужчины, изрезанную кожу. Его раскроили не обломки металлического корпуса машины, а скальпель. Умом Адам всё понимает, но сердце бьётся в горле. Ему так хочется верить, что каким-то невероятным образом Мартина удалось спасти и он угодил сюда.
Сюда…
Внутренности сковывает льдом. Адам смахивает слёзы из уголков глаз, окончательно отгоняя наваждение. Задыхаясь, выходит из палаты. Не видит ничего перед собой, только лицо сына в дрожащей пелене… Улыбка на лице Мартина растворяется, а по щекам, лбу, подбородку, будто росчерки, нанесённые хирургическим пером, ползут глубокие шрамы. В бессильном гневе Адам сжимает кулаки. Что бы здесь ни происходило, он не допустит смерти своего нового пациента. И если убедится в правдивости слов Митрохина о фальшивых согласиях пациентов на эксперименты, приложит все усилия, чтобы ни одна душа не попала на верхний уровень преисподней… Решительную ярость глушит противный глас разума, вопрошающий: «Что ты можешь сделать один? Ты замкнут в сотах, из которых тебе уже не подняться наверх. У тебя даже доказательств нет… И как ты собираешься их доставать?»
— У нас есть все документы от пациентов или их родственников, подтверждающие добрую волю на проведение экспериментов. — Риппл трясёт кипой бумаг перед лицом Адама. — Ваш же пациент должен благодарить Бога, своего начальника и наших русских коллег, вовремя переправивших его к нам в лабораторию. — Он кидает на стол папку, содержание которой Адам и так уже изучил досконально. — Дойл руководил группой учёных из Офиса по научным исследованиям и разработкам. Они прибыли из Канады, чтобы изучить найденное доисторическое существо, выброшенное на побережье возле завода по переработке природного газа в российском городе Архангельск. В теле милодона и в окружавшем его леднике пребывала в спячке некая неизвестная форма жизни. Одна из учёных беспечно приложила кусок того самого льда с яйцами паразита к ране Дойла на руке, и он заразился, как и русские учёные до этого. Паразит использовал тело человека как хозяина или как инкубатор, рос до определённой стадии, прикрепляясь к стенкам желудка или кишечника. А затем выходил через пищевод, когда от органов желудочно-кишечного тракта почти ничего не оставалось. Видимо, Дойл, поняв всю безысходность своего положения, побоялся, что заражение приобретёт массовый характер, поэтому подорвал завод вместе с собой. Получил увечья не только от разросшегося в животе паразита, но и ожоги, переломы от ударной волны.
— Это я знаю, — уверенно отвечает Адам. — Вижу в карте пациента длинный перечень операций по удалению выросшего паразита и восстановлению повреждённых тканей, но несколько листов там отсутствуют. Как и список назначенных препаратов.
Взгляд Риппла становится холодным.
— Если в картах пациентов отсутствуют данные, это значит, что по классу доступа вам знать такую информацию не положено. Просто делайте свою работу.
Вот только крайне странным Адаму кажется то, что, вырвав несколько листов из карты Дойла, некто оставил в ней снимки с операций, проведённых Митрохиным. Глядя на них, Адам вспоминает произнесённое Николаем слово…
Регенерация.
Иначе и не объяснить, почему паразит, достигший около полутора футов в длину(5) на момент извлечения и питавшийся от желудка и кишечника, не оставил серьёзных видимых повреждений. Внутренние органы Дойла выглядели так, будто их владелец — восемнадцатилетний юноша, никогда не пробовавший алкоголь и сигареты. Операции по восстановлению тканей ни за что бы не дали такой результат. Удивляли и внешние признаки: последнее хирургическое вмешательство в брюшную полость Дойла проводилось две недели назад, а швы выглядели так, словно им минимум полгода.
Митрохин не нафантазировал, а Адам не ошибся в своих предположениях. Уже через месяц ему открыли правду о некоторых препаратах, которыми обкалывали Дойла. И их основным эффектом действительно являлась ускоренная регенерация тканей, в десятки раз повышающая скорость заживления порезов и ран. Порой даже несовместимых с жизнью. Швы на теле Коннора после недели последующего применения препаратов рассосались полностью, но близилась серия следующих испытаний и новая череда операций. Когда Адам попытался возмутиться и поставить под сомнение такие частые вмешательства, ему показали серию снимков, сделанных после того, как русские учёные вытащили Дойла из-под плит подорванного завода. Во время первого оперирования у Коннора практически полностью отсутствовал желудок, а следы перитонита были настолько обширными, что вряд ли пациент с такой клинической картиной смог бы заполучить хоть однопроцентный шанс на жизнь. И дабы окончательно убедиться в пользе препаратов и начать их массовое изготовление, необходимо было завершить испытание первых удачных образцов.
Но Адам не желал больше мыслить в масштабах нации. Его мысли бесконечно кружились вокруг Коннора, хотя у него хватало и других пациентов. Он раз за разом вспоминал негласное правило хирургов: никогда не оперировать близких и родных людей. Скальпель дрожал в руках, стоило коснуться им кожи Дойла, а ассоциации с сыном крепли с каждым днём. Адам понимал — он действует уже не на благо Коннору. Всё необходимое для его восстановления сделали препараты, которые на нём испытывали. Теперь же вопрос стоял в количестве и качестве доказательств, насколько хороши лекарственные средства для заживления ран, поэтому ткани приходилось рассекать снова и снова… И понимая, что Коннора используют лишь как расходный живой материал, Адам хотел хоть что-нибудь предпринять ради его спасения, но, словно запертый лев, постоянно бился о стальные прутья клетки.
После исчезновения Митрохина Адам больше ни с кем не делился подозрениями и тем более острым желанием покинуть стены лаборатории, захватив с собой пациента. И, рассматривая вооружённых охранников на выходах, понимал: его плану побега никак не суждено сбыться. Но внезапно его союзником стала маленькая, хрупкая девушка. И два её главных орудия — цепкий ум и доброе сердце — были сильнее автоматов и накаченных бицепсов.
Слишком рано для обхода, но Адам ищет любой повод прийти в палату Коннора и побыть с ним подольше. В надежде, что молодой человек, теперь фигурирующий в мыслях исключительно как «сынок», а не как «пациент», придёт в себя хотя бы на пару минут… Кислородная трубка не даёт ему возможности говорить, но слышать не мешает. Слышать и понимать сказанное.
Адам входит в палату и замирает на пороге. Наклонившись близко к лицу Коннора, у его кровати стоит миловидная брюнетка с собранными в хвост волнистыми волосами. В руке она держит медицинскую карту, но её взгляд медленно скользит по лицу Коннора, а с губ слетает мягкий шёпот.
По медицинской форме Адам моментально понимает: перед ним не медсестра, а одна из врачей. Щекочущие сомнения и подозрения всё больше охватывают разум. И Адам решает обнаружить своё присутствие, ведь незнакомый доктор абсолютно не обращает на него внимания и почти невесомо гладит спящего Коннора по щеке.
— Прошу прощения? — произносит Адам, и девушка вздрагивает, резко одёргивая руку.
В её глазах в одно мгновение проносятся испуг, сожаление и тревога, но уголки губ тут же приподнимаются в любезной улыбке.
— Меня зовут Аманда Райз, — представляется она, вешая медицинскую карту на место. — Я ведущий врач акушер-гинеколог проекта «Ева».
— Гинеколог? — Глаза Адама в удивлении распахиваются. — В палате моего пациента?
— Видимо, руководство пока не предупредило вас, что очень странно, — говорит доктор Райз, сделав шаг навстречу Адаму и оглянувшись на Коннора. — Хотя мне выдали разрешение при необходимости ввести вас в курс дела самой. Ваш пациент косвенно участвует и в моём проекте. С вами, как с его хирургом, мы будем согласовывать графики забора биологического материала. Вынужденная необходимость для повышения эффективности моей работы, в которой очень важны чёткие сроки. — Её миловидная улыбка становится ещё шире. — Предлагаю выпить по чашке кофе, и я расскажу вам подробно, над чем работаю.
— Адам? Кажется, ты снова совсем потерялся в мыслях. О чём задумался?
От звука голоса Коннора Адам тут же вынырнул из лавины воспоминаний. Его взгляд, прикованный к круглому личику Николь, в очередной раз подметил, что цвет радужек у малышки отцовский, а вот миндалевидная форма глаз — материнская. И улыбка, будто копиркой сейчас наложившаяся на образ из прошлого… Наверное, и редкие тёмные завитки на голове Николь через пару лет превратятся в такую же копну кудряшек.
— Да так, вспомнил кое-что, — отмахнулся Адам и тут же поспешил выйти из комнаты, видя, как Коннор пронизывающе смотрит на него.
Коннор всегда верил ему и никогда не ставил слова Адама под сомнение. Но сейчас недомолвки оправданно вызывали подозрения. И с каждым днём лишь повышали градус напряжения в общении. Коннора терзали десятки вопросов о внезапном отцовстве. И Адам действительно многое мог ему объяснить и рассказать, однако его связывало обещание: правда откроется Коннору, но прозвучит из уст другого человека. И тогда, когда придёт время…
Однако Адам больше не собирался ждать. Он хотел развеять застывшую неопределённость и поторопить того, кто диктовал свои условия. Пока ситуация окончательно не пошатнула не только доверие Коннора, но и те зыбкие границы его с трудом восстановленного спокойствия.
Войдя на кухню, Адам взял телефон, быстро набрал номер, пропечатанный на визитной карточке, и тихо, но уверенно сказал всего одну фразу, когда ему ответили:
— Приезжайте сегодня, я позабочусь, чтобы Коннор был здесь вечером.
1) «Я хочу держать тебя за руку»
2) «Револьвер»
3) «Я всего-навсего сплю»
4) «Вчера»
5) около пятидесяти сантиметров
Офис по научным исследованиям и разработкам. Галифакс, Канада
19 апреля 2000, 13.59
Поднимаясь ко входу в Офис по научным исследованиям и разработкам, Коннор еле успел подхватить споткнувшуюся женщину и уберечь её от падения с высокого крыльца. Она робко улыбнулась, поблагодарила его и, притянув за руку девочку лет семи, поспешила скрыться за входными стеклянными дверями. А Коннор, продолжив путь, машинально глянул на часы и скривился.
Он почти никогда не опаздывал. Всю сознательную жизнь внутри словно тикал механизм, позволяющий чётко сверить время, расстояние и количество свалившихся дел, из-за которых можно не успеть куда-то к положенному сроку. Но даже чувствуя, что он не успевает прибыть к назначенному часу, Коннор редко торопился, считая суету плохим союзником навёрстывания упущенных минут. Ведь в спешке легко упустить из внимания важные моменты: будь то забытые в быстрых сборах дома документы или красный свет светофора.
Коннор неторопливо подошёл к дверям лифта, нажал на кнопку и принялся ждать, осматриваясь по сторонам. В очередной раз с усмешкой подметил странную закономерность: когда едешь без опозданий, никогда не обратишь внимания на слишком медленно движущиеся перед тобой машины, на плотную толпу неизвестных людей, которых в дверях офиса ни разу столько не скапливалось, и на уехавший за секунду до приближения к нему лифт. И только маячащий риск куда-то опоздать заставляет нервно реагировать на подобные вещи. Даже таких спокойных и уравновешенных личностей, как он.
Коннор покачал головой, вытерев испарину со лба. Какой он теперь или каким он был раньше? Года четыре назад его такие мелочи не нервировали. Коннор более резко мотнул головой, в очередной раз прогоняя раздражение от навязчивых сравнений себя прошлого и настоящего. Пусть он уже допускал — тело перекроили, но не хотел верить, что его разума тоже коснулись необратимые изменения.
Коннор, как и раньше, старался осознанно держать ум холодным, цепким и ясным. Но все установки рассыпались во снах. Там не только собранное по кускам тело преломляли и отражали разбитые зеркала, заставляя Коннора кричать, как загнанного зверя, от боли и страха в моменты, когда горящей кожи касались скальпели хирургов, а мозга — понимание: он может быть не тем, за кого себя выдаёт.
Ведь тот он сгорел живьём на заводе в Архангельске, а этот порой казался таким знакомым, но в то же время совсем чужим. Очевидно, окружающие и не замечали разницу между привычно спокойным профессором Дойлом, умеющим всегда держать эмоции под замком, и замороженным кошмарами пережитых событий бывшим пленником лаборатории, отстранившимся и замкнувшимся на переживаниях глубоко внутри себя. Но в свете солнечных лучей Коннор смотрел на себя в настоящее, неразбитое зеркало и видел лишь бледную, измученную оболочку, которую вернули с того света, но забыли вдохнуть в неё жизнь.
Но она ворвалась в нутро сама… С дыханием весны и трогательным сопением курносого носика. Николь невероятным образом стремительно заполняла пустоту переживаниями, стряхивая со слабо бьющегося сердца чёрную копоть выгоревшего под плитами завода естества. Коннор призрачно улыбнулся, потерев грудь, и снова ощутил, как участилось сердцебиение. Пусть в его прошлой жизни никого не было, зато эта с появлением Николь резко заиграла всеми оттенками смыслов, даже если совершенно необъяснимых и порой доводящих до головной боли… О чём бы он ни думал, сейчас он наконец начинал чувствовать.
Всё ещё погружённый в новые ощущения, Коннор вошёл в конференц-зал и увидел там женщину и девочку, с которыми столкнулся на крыльце несколько минут назад.
— Миранда, а вот и наш руководитель — Коннор Дойл. — Антон широко улыбнулся, но покосился на часы, висевшие справа от него.
Он оперативно ввёл Коннора в курс дела. Тот молча кивал, слушая детали, но его мысли, ненадолго вернувшиеся в рабочее русло, снова невольно устремились навстречу Николь из-за серо-голубого цвета глаз ребёнка, пришедшего вместе с Мирандой. Стоило Коннору только войти в зал, девочка прошила его острым взглядом и с того момента не смотрела в другую сторону. Практически не моргала и никак не реагировала ни на маму, ни на остальных взрослых в помещении. Коннору от её пристального внимания стало не по себе, и ассоциация с дочерью распалась. Он глянул на Линдсей. На секунду их взгляды пересеклись, но Линдсей, еле заметно вздрогнув, тут же встала и пошла к кофейнику.
— Мою дочь зовут Саманта. — Миранда старалась говорить как можно тише. — Вы извините, она не слишком разговорчива. У неё специфическое расстройство речи, при котором дети общаются не со всеми. Она невероятно умная девочка, но говорить предпочитает только со мной и со своим учителем в школе.
— Избирательный мутизм? — предположил Антон.
— Да, именно, — ответила Миранда, едва заметно тяжело вздохнув.
— Понятно. — Антон мягко улыбнулся и коснулся плеча Миранды. — Ну что ж, давайте мы с вами и Питером пройдём в другой кабинет, чтобы провести предварительные тесты. А Коннор и Линдсей пока присмотрят за вашей дочерью.
Оставшись с Коннором наедине, пусть даже в компании с ребёнком, Линдсей не знала, с какой стороны к нему подступиться, чтобы начать разговор и нарушить затянувшуюся, абсолютно непрофессиональную тишину. Она чувствовала себя глупо, понимая: ничего особенного между ними не произошло, но все слова предательски застревали в горле. Коннор же, не глядя больше на Линдсей, молча взял папку с документами и принялся с невозмутимым лицом изучать содержимое.
Так и не придумав, как начать беседу с Коннором, Линдсей попыталась разговорить Саманту. Но, задавая вопросы, в ответ слышала только царапание карандаша по бумаге. Девочка увлечённо раскрашивала картинку, принесённую с собой, и не обращала внимания на Линдсей. Но иногда поглядывала в сторону Коннора, и он уже дважды ловил её взгляд, когда оборачивался. Когда это случилось в третий раз, Коннор вдруг бросил ручку на стол, взял в руки мобильный и вышел из конференц-зала.
— Какой прекрасный рисунок! — восторженно протянула Линдсей, глядя, как Саманта положила карандаш и то ли с тревогой, то ли с грустью посмотрела вслед Коннору. — Это ведь ты на нём, а здесь — твоя мама? А вот… — Линдсей нахмурилась, заметив едва различимый контур тёмного силуэта рядом с Мирандой.
Саманта холодно глянула на неё исподлобья, поджав губы. В её взгляде призрачно мелькнула знакомая сталь, заставившая Линдсей поёжиться… И в оглушающей тишине зазвенело понимание: девочка не произнесёт ни слова. Перед ней не тот взрослый, кому она готова открыться.
В следующие медленно текущие минут десять Саманта, как застывшее изваяние, смотрела в окно, продолжая игнорировать Линдсей. Зависшее тягостное молчание наконец прервалось, когда двери открылись, и на пороге показалась озадаченная Миранда. Саманта спрыгнула со стула и, побежав к матери, вцепилась в её юбку. Напоследок обернулась и снова холодно посмотрела на Линдсей. Миранда же только пролепетала что-то невнятное и повела дочь из конференц-зала, на пороге столкнувшись с Антоном.
— Мы с Питером едем к миссис Спрингз домой, — неспешно проговорил он, глядя на задумавшуюся Линдсей. — Необходимо сделать замеры электромагнитных полей, пронаблюдать за поведением матери и дочери в домашней обстановке. А тебя на совещание зовёт Блевинс. Коннор уже там.
Линдсей растеряно кивнула, взяла свой отчёт по последнему расследованию и направилась в кабинет к начальнику. Стоило ей войти, Блевинс одарил её приветственной улыбкой, а Коннор так и остался сидеть спиной к ней в кресле напротив директорского стола.
Инструктаж по рабочим вопросам и принятию отчёта по последнему расследованию затянулся примерно на полчаса. Линдсей плохо слушала, о чём говорил Блевинс, то и дело бросая взгляды на напряжённую позу Коннора и его нервно играющие желваки. В какой-то момент монотонного монолога директора Коннор снова достал из кармана мобильный и дёрнул уголками губ. Линдсей повела бровью, узнав позабытый жест. Коннор делал так крайне редко и только в моменты, когда ситуация принимала критический оборот, а он всё равно старался вести себя максимально собранно. Но сейчас, похоже, эмоции усиленно прорывались через маску невозмутимости. С момента, как Коннор вернулся, она ни разу не видела у него прежних реакций, связанных с беспокойством. И теперь не знала, как к ним относиться. У всех членов команды проносились мысли — Коннор слишком неэмоционален и спокоен после возвращения. Это больше настораживало, чем радовало. От его спокойствия за милю веяло замкнутостью, иногда даже отрицанием случившегося и уж точно нежеланием делиться тем, что тревожило. А внутри него будто бы тикала бомба, предвещающая взрыв, если защитные барьеры вокруг травматичного прошлого падут, обнажая ужас, боль и накопленные страхи, затаившиеся после произошедшего. Всё то, что пока не удалось отпустить изнутри, могло сдетонировать в любой момент. И сейчас его переживания, не ясно с чем связанные, стремились наружу на работе, заставляя Линдсей волноваться и ещё сильнее всматриваться в лицо Коннора.
— Вы хорошо потрудились над делом о похищении мальчика, — подводя итоги, произнёс Блевинс, привлекая внимание обоих сотрудников громким тоном. — Я так понял, долго без работы не сидели и уже приняли новое расследование? Это хорошо, но о нём поговорим после того, как будут получены первые данные. — Он выдержал небольшую паузу и воодушевлённым голосом продолжил: — А сейчас, мисс Доннер, позвольте от лица Управления поздравить вас с днём рождения!
Пока Блевинс с широкой улыбкой произносил пожелания, Коннор наконец вынырнул из тревожных мыслей. Минутой назад Адам прислал сообщение, что у Николь снова поднялась температура, но малышка спит и совсем не капризничает. И в конце сообщения приписал: «Всё под контролем, не беспокойся. Но вечером купи и привези лекарства. Напишу, какие». Следующее смс состояло только из названий медицинских препаратов. И, глядя на них, Коннор всё равно ощущал бесконтрольную тревогу, а сейчас ещё и почувствовал себя неуютно. Когда Блевинс закончил говорить, Коннор, откашлявшись, произнёс:
— Да, Линдсей, с днём рождения… — он запнулся и ещё больше смутился, — присоединяюсь ко всему вышесказанному.
Ситуация, вышедшая крайне неловкой, окончательно выбила Коннора из колеи. Зато память тут же по ассоциации повела к воспоминаниям о собственном дне рождения в девяносто шестом году. Тогда они всей командой собрались в баре «Дикий койот». Встреча до сих пор светилась в памяти тёплыми оттенками и желанием устраивать такие вечера в честь каждого именинника в команде, закрепив празднование их своеобразной традицией. Всегда разделяя личное и профессиональное, Коннор, тем не менее, безмерно ценил каждого сотрудника, считая их сплочённость чем-то большим, а не просто данью рабочему коллективу. Тогда он не знал, что этой придуманной им традиции не суждено сбыться, так как даже свои дни рождения в ближайшие три года ему придётся встречать под наркозом… А теперь желание окунуться в ту атмосферу уюта среди коллег отзывалось лишь крайне блеклым призраком прежнего чувства внутри. Самое последнее место, где он сейчас хотел оказаться, — бар или ресторан. Коннор невольно съёжился сильнее, представив гуляние в мрачном зале, пропитанном бьющей по обострённому обонянию смесью запахов и заполненном давящей на уши какофонией звуков.
Но как бы он сейчас ни реагировал на те былые стремления и изменившиеся ощущения, его расстраивал другой факт. Он напрочь забыл дату рождения Линдсей. А ведь как раз Линдсей была в его маленьком круге тех людей, кем Коннор невероятно сильно дорожил. И единственной, к кому он больше не мог относиться так профессионально, как прежде. Но в водовороте событий, закружившемся вокруг Николь, пока не мог разобраться в нахлынувших переживаниях. Его несуществующими клещами, вонзающимися в грудь, прямо сейчас тянуло к себе другое место. То, которое условно называлось домом. И именно туда Коннор так боялся нечаянно привести по своему следу изуверов, чудившихся ему на каждом шагу. Теперь страх угодить снова в «Улей» померк перед ужасом, что его дочерью могут заинтересоваться пытливые умы учёных, ставивших над ним эксперименты. И Коннор хотел бы рассказать всю правду Линдсей, доверяя ей так же, как и себе, но не чувствовал себя пока готовым говорить о Николь. Пусть и видел — Линдсей задевает его отношение и недомолвки, проложившие пропасть в их начавшемся сближении. Но для начала он во всем должен разобраться сам. Узнать, как ребёнок появился на свет и кто его мать. И убедиться, наконец, что никакой опасности для Николь нет. Чтобы своими откровениями не поставить под удар и Линдсей. Ведь ему, как никому другому, хорошо было известно, насколько изворотливыми и беспринципиальными в добыче информации могут быть охотники за живым материалом для опытов.
— Спасибо, мне очень приятно. — Линдсей улыбнулась и опустила глаза, услышав невнятное поздравление Коннора.
— Что ж, на этом всё. — Блевинс снова добродушно улыбнулся и кивнул на дверь.
Быстро покинув кабинет начальника, Коннор и Линдсей вернулись в конференц-зал. Коннор разложил перед собой бумаги и начал делать первые записи по делу, а Линдсей включила компьютер и стала искать информацию о мутизме и способах общения с детьми, страдающими таким расстройством. Так — молча — они занимались каждый своим делом, но Линдсей то и дело замечала, как Коннор доставал из кармана мобильный. И либо сразу же возвращал его обратно, либо всматривался в экран и затем писал сообщение. Пару раз нахмурился и озадаченно потёр переносицу. И в момент, когда Линдсей наконец набралась смелости спросить, что его беспокоит, даже боясь в очередной раз получить резкий ответ, Коннор вдруг глянул на телефон и широко улыбнулся. Линдсей опешила от такой реакции, и отчётливо услышала, как Коннор с облегчением тихо выдохнул. А затем прикрыл глаза и снова растянул губы в более скромной усмешке. Её желание поговорить с ним смыло ледяной испариной. Линдсей отвернулась, теряясь в разрывающих изнутри догадках и чувствуя, как сердце стучит где-то в горле, а перед глазами плывут круги.
После пяти часов Коннор мягко попросил её дождаться Антона и Питера, чтобы провести короткое совещание. Она без проблем согласилась: график работы в Управлении всегда был ненормированным. И во время расследований редко удавалось поехать домой раньше восьми часов вечера. В этот раз Линдсей и сама не рассчитывала уйти вовремя, зная, что нужно подвести командные итоги дня, когда все соберутся. К тому же задержка на работе позволяла подольше побыть рядом с Коннором и продолжить незаметно следить за ним. Но после просьбы Коннор вёл себя обычно — больше не смотрел в мобильный, зато полностью сконцентрировался на написании предварительной справки по делу.
Антон и Питер переступили порог конференц-зала в половине седьмого. И стоило им только сесть на свои места, Коннор тут же начал совещание.
— Никаких электромагнитных полей и источников психокинетической энергии в доме Спрингз не выявлено, — первым проговорил Питер, просмотрев распечатки с показаниями приборов. — Больше мне сказать нечего.
— Да и у меня тоже пока нет информации, которой я мог бы поделиться. — Антон развёл руки в стороны и пожал плечами. — Миранда показала себя на тестировании как здравомыслящая женщина с ясным сознанием и отсутствием психических нарушений. С Самантой поговорить не получилось, так что, являясь единственным свидетелем произошедшего, она не смогла ни подтвердить, ни опровергнуть слова матери. И пока никаких доказательств существования феномена в доме Спрингз не обнаружено.
— Предлагаю всё же установить видеонаблюдение завтра утром, — предложил Питер. — Вы же знаете, я всегда за перестраховку. Не лишним будет убедиться, что феномен липовый, чтоб потом не кусать себя за локти, если во время очередного проявления психокинетической силы кто-то пострадает.
— Абсолютно согласен, — кивнул Коннор. — А на сегодня предлагаю закончить. Завтра утром в девять встречаемся здесь. Мне нужно ознакомить вас с черновиком новой редакции правил проведения выездных расследований. Может быть, у кого-то будут предложения. Блевинс просил не затягивать, ведь наша команда считается одной из самых перспективных и инициативных, поэтому надо набросать хотя бы несколько идей. Затем вместе с техническим персоналом поедем в дом Спрингз для установки камер слежения.
Коннор глянул на часы. Невольно сморщился, увидев стрелки, показывающие начало восьмого. Побольше времени с Николь сегодня провести уже не выйдет, учитывая дорогу туда и обратно, а ещё в аптеку нужно заехать. Разумнее тогда будет остаться на ночь у Адама. Но в любом случае настал момент заканчивать совещание и отправляться в путь. Хоть Адам и успокоил его следующими сообщениями, в которых расписал, что Николь в норме и даже улыбается, Коннор всё равно не мог не чувствовать зудящую тревогу и абсолютно безудержное желание поскорее оказаться рядом с дочерью.
— На этом всё, — громко заключил он. — Всем хорошего вечера.
Быстро встал, схватил со спинки стула пиджак и стремительной походкой пошёл к двери. Уже одной ногой ступил за порог, когда его окрикнул Питер.
— Коннор, стой! — Он стукнул себя по лбу. — Вот мы болваны, сегодня же девятнадцатое апреля! День рождения Линдсей! Как мы могли забыть?
Лицо Антона на секунду прояснилось. Он коснулся пальцами лба и потёр переносицу, следом расстроенно покачав головой.
— Линдсей, извини, — затараторил Питер, — что мы так поздно вспомнили, но ещё целый вечер впереди. А давайте поедем в бар и посидим всей командой? Помните, как отлично мы отметили день рождения Коннора в девяносто шестом? И с тех пор ни разу не собирались вместе на праздники! Позвоним Клэр?
Линдсей неловко улыбнулась и охотно кивнула. Как раз Клэр Дэвисон — патологоанатом ОНИР — оказалась той единственной из команды, кто не забыл о дне рождения. Свои поздравления Клэр озвучила утром по телефону. И весьма непрозрачно намекнула, что её планы на одинокий вечер «грандиозные»: свидание с пиццей и телевизором. Но она не прочь их изменить, если будут другие интересные предложения.
— Отличная идея, — воодушевлённо поддержал Питера Антон.
И три пары глаз внимательно посмотрели на ещё одного человека в кабинете, пока никак не отреагировавшего на предложение.
Застывший в дверях Коннор пронзил внимательным взглядом Линдсей, которая смотрела на него с надеждой, и сухо отчеканил привычным рабочим тоном:
— Простите, но у меня безотлагательные планы на вечер, уже нужно ехать. Ещё раз с днём рождения, Линдсей. — И захлопнул дверь за собой.
В кабинете повисло долгое неловкое молчание, прерываемое только тиканьем часов. Спустя полминуты тишину нарушила ошарашенная Линдсей:
— Знаете, предлагаю перенести нашу встречу на другой, более удобный для всех день. До завтра.
Схватив сумочку, Линдсей с залитым пунцовой краской лицом выскочила из конференц-зала, не желая пересекаться взглядами с коллегами.
Виндзор стрит, 458/30. Галифакс, Канада
19 апреля 2000, 20.51
По дороге домой, словно мантру, Линдсей бесконечно повторяла про себя: «Не плакать!» И как только за ней закрылась дверь квартиры, слёзы, которые она из всех сил сдерживала, хлынули рекой. Линдсей сползла вниз по стене, села на пол и безудержно зарыдала.
Мысли, переживания и воспоминания раскрутились такой бешеной каруселью, что от мельтешения закружилась голова. К горлу подступала тошнота, будто Линдсей укачивало. Но грудную клетку сжимало нечто другое.
Обида. Она душила не только из-за планов на празднование дня рождения, в одночасье замерцавших на горизонте и тут же стремительно угасших. И даже не только из-за поведения Коннора. Линдсей захлестнуло неприятно скребущим изнутри чувством ещё и из-за себя самой.
Все вокруг относились к ней как к профессионалу. И это незыблемо означало, что она, выбирая между эмоциями и логикой, всегда отдаст предпочтение последней. Дабы не сплоховать, не подставить под удар других членов команды. Любой сотрудник Управления, поставленный в ситуацию сложного выбора, обязан подходить к решению, не беря в расчёт личные предпочтения и симпатии. Коннор как раз всегда выделялся среди других кейс-менеджеров своей стальной волей и феноменальным умением во время расследований распределять обязанности членов команды с учётом возможных рисков. В его поведении постоянно невероятным образом пересекались две параллельные черты: близость и дистанция. Он относился к каждому, как к родственнику или другу, при этом чётко очерчивая границы общения. Никому не давал ответного шанса узнать, что он за человек за пределами Управления, чем живёт, чем дышит. Охотно слушал чужие проблемы, учитывал любую мелочь при расстановке кадров, будь то внезапно разболевшийся зуб во время дежурства или мелкая ссора с домочадцами. Но никогда и ни с кем профессор Дойл не делился событиями, терзавшими его самого. Здраво оценивая ресурсы своих людей и не скупясь на похвалу за хорошо выполненные задания, Коннор ни взглядом, ни намёком не давал личного одобрения, позволяющего понять, кто из членов команды для него более значим. Все они были одинаково ценны и важны для него…
Линдсей порой восхищала эта черта, а иногда — ужасно раздражала… У неё самой не всегда выходило отделить профессиональное от личного, ведь речь шла о преодолении рабочих границ. Сегодня она так желала видеть на празднике своего руководителя в другой роли… Просто Коннора, а не профессора Дойла. И отчаянно хотела почувствовать его иное отношение к ней, не как к главному аналитику его команды. Изо дня в день напоминая себе, что в Управлении отношения между сотрудниками, тем более между руководителями и членами команд, порицались, Линдсей всё больше понимала: вряд ли от взглядов коллег ускользают её непрофессиональные чувства к Коннору. И сегодня она, в присутствии Питера и Антона, отреагировала как девчонка, полыхнувшая краской и еле сдерживавшая слёзы из-за отказа любимого мальчика…
Сейчас, сидя на холодном полу в неудобном положении, Линдсей сжималась всё больше и тёрла ладонями плечи. Но уткнувшись носом в колени и на миг забывшись во сне, она резко вынырнула из забытья и выпрямилась. Вытерла дорожки слёз, понимая, что совершенно затерялась во времени и не заметила, как прошло больше часа. Разрывающие изнутри эмоции начали угасать. И укачивающая карусель вдруг приостановилась, дав подняться на ноги. Пошатываясь и машинально отряхивая юбку, Линдсей перебралась на диван в гостиной, обняла подушку и легла.
И теперь мысли сменили направление. Захотелось попытаться понять, какие тревоги терзают Коннора, но Линдсей тут же прикусила губу — нерешаемая задача. Коннор не только никогда не делился ничем, связанным с ним, но и всегда крайне резко обрывал разговоры о личном. Означало ли это, что вчера он так остро среагировал на её вопрос об отлучке, потому что она перешла недопустимые границы? Вроде и ничего необычного, если бы не его нетипичное для работы поведение. И кое-что ещё…
Полыхающий незнакомый огонёк, явно не связанный с профессиональной деятельностью. Нежный, явно согревающий чей-то образ в мыслях. И мерцающее пламя прожигало сердце Линдсей, как и другие моменты, которые она не могла не заметить… Бесконечные подглядывания на часы и экран мобильного, быстрое набирание текста сообщений, мелькнувшая искренняя улыбка или сошедшиеся на переносице брови при прочтении ответов, полное игнорирование Линдсей — всё это наводило на подозрения, что Коннор встретил кого-то. И поэтому спешил все эти дни…
Линдсей снова сжалась, задрожав от разрывающей душу догадки и недавних воспоминаний. Но разве не он сам подтолкнул её к сближению, сделав первый шаг после своего возвращения? Почему же тогда позволил тёплым искрам метаться в глазах в их встречу после трёх лет разлуки? Зачем произнёс нежные слова и щедро одарил надеждами? Теперь всё это осыпалось крошками разбившихся мечтаний о вновь неприступные границы Коннора … Или, может, лишь показалось, что Коннор изменил к ней отношение? А он и не собирался давать надежду на совместное будущее?
Линдсей невольно прикрыла веки, снова возвращаясь в вечер финала расследования о призраках в частном замке Максвеллов во Флинте. Злость сжала горло, стоило только в мыслях коснуться образа Патрика Максвелла, скрывшего убийство любовницы и родного сына, чтобы не потерять жену и её капитал. Возмездие за содеянное чуть не настигло Патрика, а вместе с ним его невиновную супругу и четверых учёных ОНИР, когда призрак убитого мальчика захотел наполнить помещение газом и поиграть с отцом, взяв его зажигалку. И если бы следом не появилось приведение женщины, задушенной за обычное человеческое желание создать с Патриком семью, всё бы закончилось весьма трагично. Они все чуть не погибли, но кто-то получил шанс на раскаяние, а кто-то — просто на жизнь... Линдсей всегда знала, насколько рискованной являлась их работа, знала, на какие риски идёт. Гибели среди учёных изредка случались во время столкновений с необычными опасными феноменами. Но всё же не так часто, чтобы испугаться за свою жизнь уволиться… Ещё реже находились те, кто жертвовал собой ради спасения других… Такие, как Коннор.
Линдсей приоткрыла глаза, наполнившиеся слезами… Пусть Коннор снова с ними, но вспоминать то время, когда он считался погибшим, всё равно было больно. Однако невыносимо сдавливающие грудь оковы враз разорвались и заскрипели пушистым февральским снегом под ногами, стоило только Коннору спустя три долгих года вернуться живым…
Невозможно больше слушать невнятное бормотание хозяина замка, настоящего монстра во плоти. Алчного, подлого и трусливого…
Линдсей, подавшись порыву выбежать из помещения, не помнит, как оказалась на улице, желая вдохнуть свежий морозный воздух… Горло всё ещё саднит от газа, но больше — от ненависти к Патрику, убившему любимых и близких людей… За столько лет Линдсей научилась быть почти бесстрастной, не оценивать и не судить фигурантов расследований, но в этот раз эмоции буквально захлестнули её с головой…
Вдох… Глубокий выдох… Прикрытые веки. Режущая по сердцу безумная мысль.
«Увидеть бы тебя хотя бы призраком, Коннор… Понять, простил ли ты нас за то, что мы оставили тебя… Простил ли ты меня, когда я ушла, послушавшись приказа, а не попыталась отговорить жертвовать собой и вытащить тебя оттуда».
В пелене подступивших слёз и в белизне усыпанного снегом леса чёрный силуэт. Невозможно.
— Коннор! Это ты?
— Я, Линдсей, я…
— Ты? — лепет, сорвавшийся с губ. — Ты правда жив?
Его тёплое дыхание на коже. Не призрак! Живой…
Белый яркий свет сменяется на тусклое освещение ночника… Ночь, проведённая за разговорами. Слетающие с губ Коннора ужасающие откровения о том, в какое кошмарное место он угодил после взрыва в Архангельске, и правда, что как только после спасения встал на ноги, отчаянно захотел побыстрее вернуться в прежнюю жизнь.
— Адам просил повременить, дождаться, пока агенты ФБР арестуют работников «Улья». — Коннор говорит медленно, тем самым привычно внушающим доверие и уверенность голосом. Словно о себе и в то же время о ком-то чужом. Ни намёка на эмоции, такой собранный и удивительно спокойный. — Я не спрашивал, откуда он это знает, как и не тормошил его вопросом, кто помог нам бежать. Но я не мог поставить под удар спасшего меня человека. Поэтому ждал… И использовал это время для достижения одной своей цели. Я не мог вернуться просто так, ожившим призраком, сделав вид, что ничего не знаю. Там, в «Улье», я выжил лишь благодаря двум сильным желаниям. Уничтожить Элсингера(1), отдавшего меня в руки учёных «Улья». Я собирал сведения о его причастности к махинациям, заручившись поддержкой одного из наших коллег… И моё первое желание, как ты понимаешь, — месть, а второе…
Его голос срывается, а взгляд наполняется нежностью, скользя по лицу Линдсей. Коннор подсаживается ближе и берёт её за руку.
— В какой-то момент, почти собрав компромат на Элсингера, я понял, что больше не могу сдерживаться. Я был на кладбище в день своей гибели, знал, ты придёшь… Следовал за вами тенью сюда, во Флинт. Хотел видеть всех вас. Но больше — тебя. — Его голос окончательно обращается в бархат, становится сокровенным. — Я хочу, чтобы ты знала, Линдсей. В «Улье» было много боли, но чтобы не сойти с ума от ярости и гнева, я из последних сил держался за светлые образы. И ты — мой самый главный «якорь», который помог мне пройти через все испытания и вернуться. Мне больше не за кого было цепляться, только ты…
…Только ты.
Линдсей помнила его фразы слово в слово. Такое невозможно забыть… Помнила и выражение глаз, интонацию. Ей не могло только причудиться. К чему же тогда была демонстрация открытой симпатии, если сейчас серые радужки снова отдавали не только цветом металла, но и льдом? В лаборатории он видел её спасением, открыто озвучил такое, на что вряд ли бы решился без серьёзных намерений. Только не Коннор Дойл, который в прошлом вообще лишнего слова никогда никому не сказал, никого не выделил среди других и не проявил личную симпатию. Но теперь он вдруг что, пожалел о сказанном и решил — никакой «якорь» ему больше не нужен? Или, похоронив прежние желания и защитные ассоциации, нашёл другую женщину, способную возродить его до конца?
За тревожными, дерущими на части мыслями Линдсей не заметила, как задремала. И, пребывая на границе между сном и явью, вдруг отчётливо услышала рядом голос, зовущий её по имени.
— Линдсей, дорогая! — Ласковый шёпот коснулся слуха.
Она резко открыла глаза и села на диване. Осмотрелась, думая, что зов просто приснился. Блуждающий сонный взгляд наконец остановился на картине в углу прихожей. За весь день Линдсей ни разу не вспомнила о ней, но сейчас тысячи невидимых нитей как бы потянули к полотну.
— Линдсей! — прозвучало громче.
Картина мерцала в тусклом свете лампы, притягивая внимание к фигуре, изображённой на холсте. Стряхивая остатки сна, Линдсей вспомнила загадочную записку подруги и то, что утром фигур на картине было две: женская и мужская. Сейчас же, даже в слабом освещении, отчётливо виднелись очертания лишь мужского силуэта, стоявшего лицом к ней.
«Сон… Просто сон», — пронеслось у Линдсей в голове.
Словно доказывая, что это действительно грёза, мужчина сделал шаг навстречу Линдсей и сошёл с полотна. Остановился и протянул руку вперёд.
Линдсей, даже прищурившись и подавшись вперёд, не могла толком рассмотреть его лицо: свет падал невыгодно и освещал пространство позади фигуры. Но различить тот длинный плащ, в котором она видела незнакомца утром, Линдсей могла. Ткань зашелестела, когда мужчина подступил ещё ближе.
— Линдсей, прости меня, я был не прав. — Бархатный шёпот снова разрезал тишину. — Я люблю тебя и хочу быть только с тобой. Ты — моя единственная любовь и радость! Пойдём со мной, я уведу тебя туда, где будем только ты и я…
Линдсей остолбенела ещё на первых словах, произнесённых мужчиной. Этот голос она узнала бы из тысячи, — нет — из миллиона. Голос Коннора Дойла. И именно Коннор сейчас стоял перед ней.
Он сделал несколько неспешных шагов и приблизился к ней на расстояние вытянутой руки. Её взгляд сначала пробежал по атласной жилетке с вышитыми узорами, блестящим пуговицам на белоснежной рубашке и цепочке со свисающим на грудь крестом. Линдсей с шипением втянула воздух ртом и посмотрела на лицо Коннора. Серые глаза, с мерцающими в свете ночника обжигающими огнями, тут же обласкали её с ног до головы, а губы вытянулись в располагающей улыбке.
— Коннор! — выкрикнула Линдсей.
Он здесь, рядом с ней, пусть и всего лишь во сне — таком ярком и кажущимся до безумия реальным.
— Прости меня, Линдсей, — сокровенно проговорил Коннор и уверенно добавил: — Иди же ко мне!
Линдсей сделала порывистый шаг к нему, и их пальцы переплелись, а губы соединились в горячем поцелуе. Тепло кожи и дыхание Коннора моментально заставили миллион несуществующих мурашек бежать по телу. Сладкое иллюзорное исполнение мечты заиграло пламенем на губах и в сердце. Только бы не проснуться и запомнить до мелочей ощущение головокружительной близости к Коннору. И высечь в памяти ненастоящий, но такой живой поцелуй.
Коннор, нехотя оторвавшись от губ, взял Линдсей за руку и, развернув её, поцеловал в ладонь. А затем повёл к полотну. Таинственно улыбаясь, он шагнул в нарисованный лес, где не было ни души, и теперь смотрел манящим взглядом с холста. Линдсей же остановилась в полушаге от рамы и дотронулась до ели позади Коннора. Пальцы не коснулись поверхности картины, пройдя сквозь неё.
Она не заметила, как изображение Коннора поменяло позу. И теперь он стоял, протянув ей руку. Ни секунды не сомневаясь в чарах сновидения, Линдсей шагнула Коннору навстречу. Её бирюзовая блузка и тёмно-зелёная юбка, едва коснувшись холста, упали на пол прямо под ноги застывшим фигурам по ту сторону… А их на картине снова стало две, как и утром.
Сияя улыбкой посреди сверкающего сотней капель росы леса, Линдсей, чьё бежевое ажурное платье прикрывала накидка малахитового цвета, с любовью смотрела на своего спутника.
Но стоило ей оказаться в картине, его лицо сразу же размылось, превратившись в туманное пятно, а по поверхности полотна прошла серая рябь…
1) директор ОНИР, отправивший Коннора и его команду в Архангельск и утаивший важные сведения о том, что от русских поступил сигнал SOS с завода по переработке газа. Дойлу выдали лишь начальные сведения об исследовании древнего милодона. В цикле будет постепенно изложена версия о сотрудничестве Фрэнка с «Ульем» и о том, для чего же ему это было нужно
Пригород Галифакса, Канада
19 апреля 2000
Коннор припарковал «Шевроле» возле дома Адама без четверти девять. Прошло всего лишь полдня с момента, как он уехал отсюда в обед, но теперь ещё сильнее подметил одну деталь: возвращение в Галифакс неизменно окунало его в ощущение разорванности между небом и землёй. И он сам себе казался то ли живым, то ли мёртвым. Зато здесь, в пригороде, мысли стихали, а сердце радостно трепетало в ожидании встречи с крохой. И всё, чего хотел Коннор, — увидеть дочь, взять на руки и целиком отдаться приятно будоражившим переживаниям, которые ещё утром казались чем-то непонятным и странным.
Привычно осторожный и обычно оглядывающийся по сторонам, Коннор свободно ступил на порог дома и впервые не почувствовал никаких опасений. Вошёл в холл с широкой улыбкой. Но тут же нахмурился, вдохнув резкий запах женских духов. Уловил знакомый аромат из прошлого. Вот только Одри абсолютно точно не пользовалась Шанель, а другим женщинам путь сюда был заказан.
Коннор сделал несколько стремительных шагов и застыл у дверей гостиной, где стояла кроватка с Николь.
Адам сидел на диване с длинноволосой брюнеткой, одетой в деловой брючный костюм коричневого цвета. Взгляд Коннора метнулся от откинувшегося на подушки хозяина дома и остановился на гостье. Она подняла на него зелёно-карие глаза, и Коннор словно врос в деревянный пол. Кровь отхлынула от лица, сделав его в секунду мертвецки бледным. Дыхание с неслышным хрипом вылетело из груди, и совершить новый вдох не получилось. По спине побежали мурашки, желудок сжался в болезненный ком, а слова приветствия не смогли пробиться сквозь спазм мышц гортани. Обрывками связных мыслей, не позволяющими окончательно провалиться в пучину оживавшего внутри ужаса, Коннор цеплялся за ускользающую способность вспомнить, где видел эту женщину.
— Здравствуйте, мистер Дойл. — Незнакомка грациозно встала с дивана, подошла к Коннору и протянула руку. — Меня зовут Адриана Де Марко. Очевидно, доктор Дженнерс не рассказывал вам обо мне. Я — родная тётя Николь.
Её выплюнутые сквозь зубы фразы словно электрическими разрядами били по телу. Коннор тщетно пытался вдохнуть и пошевелиться. Судороги скрутили конечности и заставили даже челюсти сжаться до скрипа, отрезав попытки обронить случайный стон. Цементирующий коктейль из самых противных, липких чувств сковал внутренности. Веки застыли, не давая сморгнуть влагу на ресницах, и Коннор смотрел на Адриану, стоявшую перед ним, стеклянными глазами жертвы, которая угодила в пасть хищной змеи.
Коннор даже не сразу ощутил, как подоспевший на помощь Адам сжал его ладонь до хруста костяшек и произнёс несколько слов. В ушах стучал только слышимый пару мгновений назад женский голос. Он принадлежал той, которая сейчас стояла и сверлила его презрительным взглядом, зло поджав губы, или… другой?
— Тише, Коннор, я не причиню тебе больше боли. Только не я… — Нежная прохладная ладонь скользит от его груди к животу. Соприкосновение кожи руки, не обтянутой резиновыми перчатками, с его обнажённым телом такое немыслимое, непривычное для палача лаборатории. Но что, если она не палач? Что, если она ангел? Нежными поглаживаниями облегчающий невыносимые страдания?
В забытьи ища спасение от мук, он хочет видеть серые глаза Линдсей, её пшеничные волосы… Хочет хоть на миг почувствовать связь с жизнью, которую у него отобрали. Линдсей его мостик туда, его якорь, удерживающий от провала в алую бездну, стирающую прежнюю личность.
Но он видит тёмные волнистые локоны и карий ободок в зелёной радужке. Тот самый, который есть в глазах только этой женщины, глядящей на него с состраданием. Не понимая, кто она и зачем приходит к нему, может только беспомощно смотреть на неё. И в мозгу рождается причудливая ассоциация — «ржавая надежда». Рассматривая ореховую кайму вокруг зрачка, он будто бы видит в нём отражения себя, полностью уничтоженного, растерзанного, искалеченного, проржавевшего до основания и парализованного… Но стоит посмотреть на изумруд, и в нём загорается призрачный шанс — однажды кошмар закончится. Уже всё равно, жизнью или смертью… Ведь какая жизнь может быть после всего сотворённого с телом?
— Могу догадаться, о чём вы думаете день за днём. — Шёпот касается раковины уха. — Об избавлении. Поверьте мне, оно скоро придёт… И оно не в последнем дыхании. У вас есть будущее. Сейчас вам кажется, что вы умираете, а те, кто приходят к вам, такие, как я… проживут много десятилетий. — Тяжёлый вздох. — Но у меня остался последний шанс. Я не хочу оставить её одну… Точнее, уже их. — Рука, только что гладившая его голый живот, теперь трёт медицинский фартук. — Когда вы встретитесь с ними, пожалуйста, посмотрите сердцем, а не глазами. Только там бьётся настоящая любовь, которая спасёт вас и…
— Коннор! — Выкрик Адама разорвал ожившее воспоминание, тут же снова погрузив во мрак беспамятства.
Коннор захрипел и наконец смог сделать вдох. Свинцовые цепи спазмов, обмотавшие тело, нехотя разорвались. От частого моргания по щекам скатилось несколько слёз, движения рук стали быстрыми и хаотичными, а дыхание участилось после длительной задержки. Не сразу получилось вернуть самообладание и обрести уверенность — он может сделать несколько шагов вперёд. Или назад…
Адриана просверлила Коннора надменным взглядом, словно даже и не заметив его состояние. Ему, возможно, только показалось, как уголок её рта на мгновение приподнялся. Как будто она и ждала такую реакцию, и теперь злорадная победная усмешка почти заплясала на её лице. Рука Адрианы, поднятая для приветствия, только сейчас опустилась. В глазах пронеслось ликование, и Адриана, отвернувшись от Коннора, неспешно вернулась к дивану. Медленно села, посмотрела на Адама, который неуверенно отступил за ней следом, и снова прошила Коннора острым взглядом.
Коннор же смотрел одновременно на неё и мимо. Мысли, освободившись от оков паники и ужаса, глухими ударами застучали по вискам. Тело выдало реакцию один в один, как в «Улье». В момент, когда он с трудом разлеплял слипшиеся веки и вылавливал силуэты склонившихся над ним врачей. Их лица обычно скрывали маски. И только по цвету глаз и волос он мог тут же догадаться, насколько больно будет сейчас. Один Адам проявлял сострадание и колол анестезию даже перед несерьёзными хирургическими вмешательствами. Но и на него Коннор, уже находясь в безопасности, долгое время реагировал не всегда адекватно. Поэтому его будила и выводила из кошмаров рыжеволосая Одри, с которой не сомкнулись ассоциации. И ей заблудившийся в прошлом и настоящем Коннор никогда не пытался вцепиться в горло, чтобы не допустить очередные пытки…
Но почему паническая атака накрыла с головой, стоило увидеть некую Адриану Де Марко? И в то же время уже полностью растворилась, оставив не неприятное послевкусие судорог и ожившего в памяти кошмара, а странное безразличие. Или даже спокойствие, смешанное с облегчением? Как в момент, когда Коннор понимал, что перед ним сердобольный доктор Дженнерс. Только ли Адам был милостив к своему пациенту в «Улье»? Может, Коннор о ком-то забыл?
До него не сразу дошёл смысл последних слов Де Марко. О том, что она тётя Николь… Значит, у неё могут быть ответы на измучившие его вопросы. Отгоняя размышления, накрывшие не в самый подходящий момент и снова заморозившие посредине комнаты, Коннор не спеша опустился в кресло, стоявшее в углу комнаты, возле кроватки Николь. Малышка мирно спала, и он, всё ещё ощущая отголоски предательской дрожи в руках, не рискнул взять её.
— Мистер Дойл, — ровно и сухо заговорила Адриана, — я здесь, чтобы раскрыть некоторые обстоятельства рождения Николь, но начну не с этого. Проект «Улей» закрыт силами правительства США и федеральных служб. Некоторым членам администрации и верхушки правления удалось сбежать. Несколько человек были убиты либо покончили с собой. Очевидно, вы уже в курсе — ваш бывший руководитель Фрэнк Элсингер, замешанный в делах «Улья», попал в список погибших. Грядёт череда судебных разбирательств с учёными, работавшими над разными проектами лаборатории. О них не напишут в газетах и не будут афишировать на телевидении. Думаю, вы знаете, что «Улей» спонсировали некоторые политические деятели. Поэтому здесь требуется деликатный подход, а не общественный резонанс. — Она, снова поджав губы, сделала небольшую паузу, а затем заключила: — Больше никаких деталей сообщить вам не могу.
Похоже, ассоциация со змеёй и её жертвой пронеслась не только у Коннора. Де Марко сидела с идеально ровной спиной, уложив руки на колени. Смотрела в упор на Коннора, почти не моргая, словно чувствуя себя безусловной хозяйкой положения. Именно таким же взглядом на него, как на подопытного кролика, глядели учёные в «Улье». Каждое слово Адриана произносила совершенно безразлично, словно ведущий, беспристрастно чеканящий на камеру последние новости.
Но Коннор, скинувший морок, больше не ощущал себя испытуемым, и также старался смотреть Адриане в глаза. Пусть его постоянно пронизывал жуткий холод, гуляющий вверх-вниз по позвоночнику, и одолевало желание отвести взгляд в сторону, а лучше — опустить веки и не видеть её. Коннор пока не был даже уверен, что сможет связать пару слов и сказать их без дрожи в голосе. Приветствие, которое он так и не смог вымолвить в начале встречи, выглядело бы сейчас абсолютно неуместно, и ему хотелось молчать дальше. Но Адриана, кажется, и не ждала от него ответных реплик.
— Что ж, с прелюдией к разговору мы закончили. Теперь я готова ответить на самый главный волнующий вас вопрос. — Она склонила голову к плечу, будто оценивая состояние Коннора. — Вам ведь знакомо моё лицо?
— Да, — ответил Коннор, подкрепив первое сказанное слово уверенным кивком.
— Моя сестра-близнец была ведущим акушером-гинекологом в проекте «Ева». Думаю, мистер Дженнерс упоминал имя Аманды Райз? Нет? — Она удивлённо подняла бровь, считав по реакции Коннора — он в первый раз слышит имя. — Тогда вам будет о чём поговорить после моего отъезда. Я не стану пересказывать специфику проекта. Всё, что вам нужно знать — ваш биологический материал использовался в проекте моей сестры для оплодотворения методом ЭКО бесплодных женщин. Он представлял определённый интерес для учёных, поскольку на вас, мистер Дойл, испытывались новейшие препараты по регенерации тканей и восстановлению утраченных функций организма.
Коннор вздрогнул. Холод, то и дело гулявший по позвоночнику, начал расползаться по всему телу. Внутри, как на качелях, мотались противоречивые реакции, импульсами то заставляющие смотреть на женщину-змею с отвращением, то, наоборот, необъяснимо притягивающие к ней. Всё в её словах, взглядах и даже вытянутой, как струна, позе выдавало презрение к нему. Но всё сильнее Коннор улавливал нечто знакомое. Доброе, успокаивающее, вселяющее надежду, теперь словно скрытое за глыбой льда или старательно натянутой маской… Значит ли это, что одна сестра была к нему милосердна в лаборатории, а вторая выказывала неприязнь? И в эту минуту с трудом припоминаемый тёплый образ никак не накладывался на холодную внешность Адрианы.
— Эксперимент был не слишком удачен с точки зрения результатов, — продолжала Адриана. — Ни один из вживлённых эмбрионов не прижился. Здесь стоит сделать оговорку. Не прижился у испытуемых женщин… Но моя сестра посчитала, что это её последний шанс оставить после себя потомство. Она была тяжело больна и решила рискнуть… — Адриана впервые за разговор отвела взгляд от Коннора и посмотрела в окно. — Крайне безрассудный и глупый поступок. Беременность лишила её последних сил и существенно сократила то отпущенное время, которое у неё оставалось. Но, думаю, теперь вам понятно, как и от кого на свет появилась Николь.
Адам громко кашлянул, словно обозначив: теперь ему хотелось бы вставить пару слов в монолог гостьи.
— Коннор, всё, что сказала мисс Де Марко, на самом деле правда. Но я хочу добавить кое-какие детали об увиденном собственными глазами. Мы проработали с Амандой вместе полгода. Она была поглощена своим делом — по её мнению, эти эксперименты могли дать шанс бесплодным женщинам на счастливое продолжение рода. Аманда не сильно вникала в особенности проекта «Саламандра», её доступ был ограничен лишь короткими разрешениями руководства на взятие нужного мужского биологического материала. — Он говорил собранно, но едва слышимые нотки волнения всё же проскакивали, выдавая его эмоциональное, а не отстранённое профессиональное отношение к случившемуся. — Я видел её увлечённость и погружённость, замечал, как Аманду печалили неудачи, которые случались с её пациентками раз за разом. И ты даже не представляешь, как меня удивила та записка, которую я однажды нашёл в твоей медицинской карте. Я сохранил её, понимая, что однажды эта правда должна открыться не только на словах, но и подкрепиться чем-то ещё.
Адам протянул маленький кусочек бумаги Коннору. Взяв его в руки, Коннор всмотрелся в написанное аккуратным почерком.
«Доктор Дженнерс, нам срочно нужно бежать из лаборатории. Я не могу поговорить с вами об этом в палате, потому что знаю: за любым нашим действием следят через камеры наблюдения. Я узнала, что проект «Саламандра» находится на финальной стадии испытаний. Всем пациентам вколют немыслимое количество экспериментальных образцов, но даже от тех, которые переживут опыт, в скором времени избавятся. Вас переведут на другой уровень, и вы даже знать не будете, когда их всех выведут как более ненужный материал для проекта… Поэтому, пожалуйста, доверьтесь мне. Завтра около десяти утра необходимо ввести Коннору препарат в штативе №22, который вы найдёте в лекарственном шкафу. То, что с Коннором произойдёт примерно через полчаса, будет похоже на клиническую смерть. Практически полностью исчезнут все внешние признаки жизнедеятельности. Вам нужно констатировать смерть пациента. Никто не станет перепроверять заключение — будет отдан приказ вывезти тело из лаборатории. Когда за ним приедут, действуйте так, как скажут. Эти люди помогут вам обоим покинуть «Улей».
— Я уже говорил тебе, — видя, что Коннор оторвал глаза от записки, Адам тихо продолжил, — в «Улье» обнаружились люди, которые делали всё, чтобы обличить его деятельность и добиться справедливости. Очевидно, их было даже больше, чем я предполагал. Но твоя смерть позволила впустить на территорию людей, которые вывозили из стен лаборатории трупы пациентов и избавлялись от них. Только в случае с тобой с их документами и допусками приехали другие… Они забрали двух живых людей в одной запечатанной камере для вывоза мертвецов.
— Это я помню, — бесцветным голосом обронил Коннор, — ты рассказывал. Выходит, всё же у одного из этих не известных тебе людей было конкретное имя, которое ты ни разу не упоминал… Почему?
— Аманда попросила. — Адам с вызовом посмотрел на Адриану, и будто бы поясняя именно ей, почему Коннор до сих пор не слышал имя Аманды Райз, добавил: — Она сказала, что сама тебе всё расскажет, когда наступит время… Оно так и не наступило. — Он тяжело вздохнул. — Но ты также пока не знаешь, что в тот день, после твоей сфальсифицированной смерти, нас отвезли в дом, вдали от людских глаз, где нас ждала Аманда. Она вколола тебе препарат, и через пару часов все показатели жизнедеятельности вернулись в норму. Несколько дней Аманда ухаживала за тобой, пока ты пребывал в беспамятстве, но стоило тебе только открыть глаза, она спешно куда-то уехала. Оставила мне в помощь Одри, первоклассную медсестру, и адрес этого дома, купленного на моё имя, куда я должен был перевезти тебя после того, как встанешь на ноги.
Коннор поднял на него ошарашенные глаза и приоткрыл рот.
— А я даже никогда не спрашивал тебя, как так вышло, что у доктора из Невады по счастливой случайности оказался домик в пригороде Галифакса. Оказывается, ты даже не сам его купил.
Адам внимательно посмотрел на Адриану, но она слушала с непроницаемым выражением лица. И казалось, тоже впервые не без интереса узнавала подробности о поступках сестры.
— Я хотел получить объяснения, — продолжил Адам, — кому обязан за покупку дома, но Аманда так ничего и не сказала… Только, что так нужно. Да и Одри не была слишком общительной, как ты помнишь. Она никогда не отвечала на вопросы об Аманде, но здорово помогала изо дня в день тебя выхаживать. Спустя пару месяцев, когда тебе стало лучше и мы начали обсуждать переезд в этот домик из Невады, Одри, решив, что её миссия здесь исполнена, молча собрала вещи и уехала. Обещала вернуться через некоторое время. И вернулась… Неделю назад. С ребёнком на руках. Она сказала, что Аманды больше нет, и её последней волей было передать дочь отцу. То есть тебе. Дальше ты знаешь…
В комнате на минуту воцарилась гнетущая тишина. Адам с тревогой ждал реакцию Коннора, нервно сжимая и разжимая пальцы в кулаки. У Коннора был особый пунктик на доверии и правде. И если бы не Адриана Де Марко, нагрянувшая к Адаму сразу же после появления в доме Николь, он бы сразу рассказал Коннору хотя бы те крохи информации, которые удалось выудить из Одри. Про то, что Николь — дочь Аманды. Пусть Аманда и просила его когда-то ничего не говорить Коннору о ней. И эстафету тайн тут же переняла вторая сестра — Адриана, настоявшая, что только она вправе рассказать Коннору правду.
В первую встречу с ней Адаму показалось — Адриана безумно хотела забрать ребёнка, но только по ведомым ей причинам не решилась. Она выглядела растерянной, взволнованной, с застывшими слезами на глазах. Казалась совсем другой, не такой, какой он видел её сегодня. Она прижимала Николь к груди, целовала её в макушку и походила на женщину, которая на эмоциях способна на отчаянные шаги. И Адам так и не понял, из-за чего она решила выждать время, а не сразу познакомилась с Коннором. Почему она запретила даже упоминать её имя, сказав, что в ближайшее время приедет и всё расскажет сама? Думала, через неделю Коннор сам с радостью отдаст ей орущего младенца? Или не хотела, чтобы отец ребёнка видел её настолько разбитой? Зато сейчас все осколки будто бы срослись в единый доспех, и Адама коробило от вида Адрианы, которая во время их знакомства произвела совсем другое впечатление. Чего же она теперь добивается? Почему ведёт себя так с Коннором, явно демонстрируя своё пренебрежение? И даже ненависть, плещущуюся во взгляде.
Всё так же неотрывно смотря на застывшего и глядящего в угол комнаты Коннора, Адриана наконец нарушила молчание и продолжила говорить всё тем же ледяным тоном.
— Когда доктор Дженнерс дал согласие на спасение вас из лаборатории, он был в смятении и не понимал, почему Аманда, погруженная в свой проект, вдруг решила сбежать, прихватив напоследок с собой ещё двоих. Тогда он действительно не знал, что моя сестра попала на базу не просто для проведения экспериментов. Она собирала компромат на руководство «Улья» и способствовала получению доказательств о противоправной деятельности лаборатории. Проект, над которым она работала, мог дать надежду бесплодным женщинам, которые её давно потеряли. Однако другие разработки «Улья» уничтожали чужие жизни, и Аманда не хотела подпитывать чью-то веру страданиями других людей. Поэтому она без тени сомнения согласилась передавать все собранные сведения агентам Федерального бюро расследований.
— Полагаю, вы одна из этих агентов ФБР, мисс Де Марко? — наконец громко и внятно спросил Коннор.
Адриана проигнорировала вопрос, словно уже привыкла к молчанию Коннора, и до этого оно её полностью устраивало. Лишь мимолётно посмотрела в окно, а затем снова перевела пронизывающий до костей взгляд на Коннора.
— Знаю, вы официально воскресли ровно в тот момент, когда «Улей» уже начало потрошить ФБР, а к подельникам канадской лаборатории устремились полицейские. — Адриана всверлила острый взгляд в Адама. — Полагаю, моя сердобольная сестра всё же оставила контакты своих коллег, кто подпольно продолжал выуживать информацию из «Улья» для органов правопорядка? — В ответ на её слова Адам лишь опустил голову. — Тех, кто точно знал, когда ожидать начала операции по захвату и когда возвращение к жизни «беглого» пациента больше не будет волновать администрацию лаборатории. — Голос Адрианы зазвучал тише и спокойнее. —Понимаю и не осуждаю её. Аманда хотела, чтобы вы оба получили шанс на спокойную жизнь, без преследования. — И вдруг она снова заговорила громко и надменно, посмотрев в сторону Коннора. — Но вы использовали эту возможность по-своему. Да, мистер Дойл? Вы не слишком предусмотрительно решили наведаться к своему бывшему начальнику Фрэнку Элсингеру. Собрали на него компромат по старым источникам… — Адриана прищурилась. — Вы ведь и до истории в Архангельске уже подозревали его в тёмных делах? Так хотели отомстить самостоятельно, припереть правдой к стене, что не утерпели до приезда полиции?
Коннор прочистил горло и мотнул головой. Она думает, что он ей сейчас, как на духу, вывалит всю подноготную? Он действительно начал собирать компромат на Фрэнка задолго до поездки в Архангельск. Даже подозревал, что Элсингер пронюхал про попытки уличить его в махинациях. Наверное, именно поэтому Коннор стал одновременно неугодным и полезным. Ведь от него можно было не только избавиться, но ещё и продать в лабораторию в качестве подопытного кролика, получив явную выгоду для себя.
Но, как бы там ни было, агрессивный тон Де Марко начинал люто раздражать. Коннор никогда не срывался и не грубил женщинам, но эта заставляла балансировать на краю острого лезвия, режущего нити терпения. Не ей судить его за попытки отомстить человеку, который играл жизнями подчинённых и обратившихся в Управление за помощью людей. Пусть Коннор и сам сейчас считал свой поступок крайне глупым. Он беспечно поддался обострившимся желаниям, будоражившим его в «Улье», и эмоциям, подталкивающим сразу же после возвращения выпалить, что он выжил и не сошёл с ума только благодаря Линдсей. А ещё вернулся, чтобы стать воскресшим кошмаром для Фрэнка. Теперь Коннору приходилось расплачиваться за собственную поспешность. Хотя тогда ему казалось, что план не провалится. Ведь он не рискнул бы действовать в одиночестве — Коннор нашёл себе надёжного союзника.
Рэю Донахью — начальнику службы безопасности Управления и бывшему детективу федеральной полиции, имеющему свои проверенные каналы для получения любой, и даже секретной, информации, — первому в Управлении довелось узнать, что Коннор выжил в Архангельске. Рэй охотно поддержал решение Коннора вывести на чистую воду продажного директора Управления. И пока Рэй вёл слежку, Коннор продолжил собирать компромат, материалы которого накинули бы несколько лет срока заключения Элсингеру. И Рэй, и Коннор разными путями, но одновременно узнали дату облавы на «Улей» — девятнадцатого февраля. Момент встречи с Элсингером должен был стать первым звеном в цепочке, ведущей Коннора к официальному воскрешению. Однако за день до этого Коннор решил отправиться за последними уликами, которыми он хотел пополнить папку с чёрным досье. Дорога к последнему человеку, охотно пожелавшему поделиться записями незаконных дел Элсингера, пролегала через заснеженный лес недалеко от Флинта. Именно там очередной феномен расследовала бывшая команда Коннора… Именно там находилась Линдсей. И неудержимое желание Коннора хотя бы украдкой увидеть её внесло коррективы в план. Линдсей заметила Коннора, спрятавшегося за деревом в снежном лесу и с трепыхающимся сердцем наблюдавшего за ней. Но, встретившись и с остальными членами команды в тот вечер, Коннор не сомневался: никто не нарушил данное ему обещание молчать о его появлении до завтра. Он не доверял лишь новому старшему следователю, но знал — Линдсей, Питер и Антон никогда бы не предупредили Фрэнка о внезапном воскрешении того, кого он осознанно отправил на верную гибель.
Однако вряд ли новый следователь не удержал язык за зубами. Ведь днём восемнадцатого февраля — ещё до встречи Коннора с командой в лесу — Рэй узнал, что Элсингер, будто почуяв, что лаборатория на грани раскрытия, забронировал билет на самолёт в Мексику и перевёл все деньги со своего счёта в Управлении на другой. Коннор тогда еле подавил вспышку ярости. Дата захвата и так выпала на выходной день, и Коннору это показалось дурным знаком. Изначально он видел и планировал встречу с Фрэнком только в стенах Управления, а на выходных пришлось бы ехать к нему домой. Но когда вечером в пятницу Фрэнк так и не покинул рабочее место и половину субботы провёл в своём кабинете, Коннор только порадовался — судьба ему благоволила. Без опаски встретиться с кем-то из бывших коллег и напугать своим появлением, Коннор прошёл по пустым коридорам, зная, что через полчаса по ним пробежит группа захвата. И ведь Рэй бесконечно выговаривал Коннору, что его идея встретиться с Элсингером один на один — дрянная. Но Коннор был непреклонен в слепом желании поговорить с Фрэнком с глазу на глаз… Но ни Рэй, ни Коннор, ни кто-либо другой понятия не имели о потайной двери в кабинете директора… Видимо, поэтому Фрэнк и не захотел покидать безопасное место. Ведь уйти оттуда было проще простого… Коннор до сих пор скрежетал зубами, припоминая, как нелепо обернулась встреча, которую он так долго ждал и представлял. И явно недооценил Фрэнка, а мог хотя бы предположить, что в попытке спасти свою шкуру мерзавец нападёт на него. И не просто с кулаками, а со шприцом с лошадиной дозой снотворного…
— В любом случае, — прервав ход мыслей Коннора, продолжила Адриана и снова перевела взгляд на Адама, — после своего опрометчивого поступка вы побоялись за судьбу доктора Дженнерса. Понимая, что не все подельники лаборатории арестованы, решили перестраховаться, оставив его пока здесь. — Она обвела гостиную взглядом, прикусив щеку изнутри. — Сами же не хотели скрываться и начинать жизнь с чистого листа, поэтому без оглядки вернулись к той, которую у вас отобрали. — Чуть слышимая ирония проскользила в интонации, но далее Адриана совершенно серьёзно произнесла: — Однако я могу гарантировать, что ни вам, ни доктору Дженнерсу больше не грозит преследование со стороны сотрудников «Улья». Можно не опасаться и за Николь, так как её мать сделала всё, чтобы появление на свет малышки осталось сокрыто от администрации лаборатории.
— Почему Одри привезла ребёнка мне? — Громыхнувший вопрос Коннора вдруг пробудил подобие улыбки на лице Адрианы. Она невольно кивнула головой, подалась вперёд, всем видом показывая расположение и соучастие в беседе. Но следующие его слова заставили её отпрянуть назад и нахмурить брови. — И почему вы только сейчас приехали сюда с объяснениями? Дорога из Штатов заняла у вас неделю? Пешком, что ли, сюда шли? Или вы не горели желанием увидеть племянницу раньше?
— Отвечая на ваш первый вопрос… — Адриана жестом остановила приоткрывшего рот Адама, резко выдохнула и продолжила: — Моя сестра отчего-то твёрдо решила и настояла, чтобы ребёнка передали вам. Я не соглашалась с её волей до последнего, считая всё это безумием. И поэтому она, перестраховавшись, втайне попросила Одри забрать Николь из больницы и привезти её сюда. А у меня были свои причины, чтобы задержаться, которые я не обязана вам озвучивать… — Адриана помолчала, несколько раз окинув пренебрежительным взглядом Коннора с головы до ног. — И знаете что, мистер Дойл? Безусловно, вы восстановились после всего случившегося, вернулись на работу, но ваша реакция на меня…
— Моя реакция на вас, — спешно перебил её Коннор, — всего лишь одна из ассоциаций, замкнувшихся после экспериментов. Я не помню чётко лицо Аманды, но это не значит…
— Что бы это ни значило, тем не менее, — Адриана снова наклонилась ближе, — ваше поведение выдаёт следующее: вы всё ещё психологически не оправились до конца.
— Куда вы клоните, мисс Де Марко? — грубо спросил Коннор.
— Будет лучше, если Николь буду растить я, — прямолинейно отрезала Адриана.
Коннора окатила волна ярости. Ему послышалось? Или его и вправду просят отказаться от дочери? Отдать малышку холодной стерве с неморгающим змеиным взглядом? Которая не совалась сюда неделю, а теперь вдруг явилась в роли благодетельницы, чтобы облегчить его ношу?
Он всверлил в Адриану такой же решительный взгляд и чётко, с выделением каждого слова отчеканил:
— Николь останется со мной. Я её отец. И не собираюсь отказываться от прав на дочь. Точка.
Адриана едва заметно вздрогнула, будто от пощёчины. Явно не ожидая такого отпора, она всего на миг потеряла ледяное самообладание, и в её уверенном взгляде промелькнули удивление и досада. И теперь, глянув в кроватку, губы Адрианы дёрнулись, а ногти впились в колени.
Коннор прищурился, наблюдая за ней, и собирался сказать следующую реплику, но Адриана резко встала и протянула ему визитку, быстрым жестом выхваченную из кармана.
— Здесь все номера телефонов, по которым вы можете связаться со мной в любое время суток, — отчеканила она. — А ещё я хочу, чтобы вы чётко уяснили один момент…
Она сделала ещё шаг и приблизилась к сразу же поднявшемуся следом за ней Коннору на расстояние, которое он после лаборатории никому не позволял сокращать. Но отступать было некуда — ноги упирались в кресло, в которое гордость не позволила бы приземлиться, даже испытай Коннор вновь накрывающий бесконтрольный страх узника лаборатории. Только на удивление, физического дискомфорта от самонадеянной дамочки, едва достававшей ему до подбородка, он не ощущал.
— Николь — моя племянница, — продолжала Адриана, — и я также не собираюсь от неё отказываться. Оставляю за собой право навещать её по предварительному звонку. И моему желанию настоятельно рекомендую не перечить. Повторюсь, Николь с вами только лишь из-за последней воли своей матери, которую мне не дали оспорить. Вы, как вижу, пока полны решимости растить младенца самостоятельно. Но пока являетесь лишь биологическим отцом. Посмотрим, станете ли настоящим.
От хлёстких слов глаза Коннора распахнулись шире, а гнев застучал в висках. Он, скомкав визитку, остро пожелал озвучить ответное мнение, кем прямо сейчас видел эту наглую женщину и какое место она займёт в жизни Николь, если он, как её отец, того пожелает. Но Адриана резким движением развернулась, став к нему спиной, и обратилась к Адаму.
— Если вам будет нужна любая помощь — сразу же звоните мне. Хорошего вечера.
Не дожидаясь ответа, Адриана, гордо цокая каблуками по скрипящим половицам, направилась к входной двери. И, глядя ей вслед, всё ещё полыхающий злостью Коннор вдруг задумался. Когда он подъехал к дому по единственной ведущей сюда дороге через лес, в его поле зрения не попал другой автомобиль.
Как же тогда Адриана Де Марко добралась сюда?
Офис по научным исследованиям и разработкам. Галифакс, Канада
20 апреля 2000, 9.32
— А где Линдсей? Так, что ли, и не приехала на работу до сих пор? — громко спросил зашедший в конференц-зал Питер, держа в руках кружку кофе.
Коннор и Антон, с первых минут начала рабочего дня погрузившиеся в изучение новой редакции правил проведения выездных расследований, одновременно вздрогнули и вопросительно переглянулись. Затем посмотрели на висевшие над их головами часы. Коннор почувствовал тревожную растерянность, когда в обращённых уже только на него взглядах Питера и Антона ясно прочитал желание услышать комментарий их начальника, почему главный аналитик команды опаздывает на полчаса.
Но никаких объяснений у него не было — Линдсей не предупредила о задержке. А он, и то благодаря Питеру, через тридцать минут спохватился и обнаружил её отсутствие на рабочем месте. Однако профессиональная невнимательность царапнула не так сильно, как вдруг внезапно нахлынувшие догадки.
Коннор задумчиво уставился на вход в кабинет. Образы резко закрытой им вчера двери конференц-зала и не открытой для Линдсей сегодня утром вдруг собрались в единую цепочку, которая при ближайшем рассмотрении казалась лишённой взаимосвязи. Но первая стукнувшая мысль всё ещё старалась выдать себя за верную, заручившись поддержкой частых ударов сердца: между его уходом и неявкой Линдсей на работу есть соединяющее звено.
Градом по голове застучали всевозможные версии, почему Линдсей не предупредила об опоздании. Хотелось верить — банально проспала. Коннор уже узнал у Питера — она не поехала вчера в бар с другими членами команды, но могли же у неё быть другие друзья, с кем Линдсей могла отпраздновать день рождения? Коннор даже на миг попытался представить, что Линдсей могла позволить себе выпить лишнего или просто поздно лечь после визита в бар, отчего не смогла вовремя проснуться. Такая мысль чуть ослабляла растущую тревогу, но никак не вязалась с образом Линдсей. Коннор вдруг с удивлением обнаружил, что не может представить её вне работы, в каком-нибудь развлекательном заведении, с подругами… или другом.
Он передёрнул плечами и направился к секретарю Блевинса — поинтересоваться, не отпрашивалась ли Линдсей напрямую у директора. Вдруг она чувствовала себя неловко после вчерашней ситуации, поэтому не захотела звонить ему утром. Может, даже обиделась. Хотя Коннор и на секунду не хотел допускать, что одна из лучших специалистов Управления могла руководствоваться личным и пренебречь заученными наизусть правилами субординации.
— Она никогда не опаздывает, и у Блевинса не отпрашивалась, — пробормотал Коннор, вернувшись в кабинет с отрицательным ответом от секретаря директора.
— Вчера утром Линдсей позвонила мне и предупредила о задержке на пару минут, — мрачно проговорил Антон. — Она всегда так делает, если что-то идёт не по плану. Немыслимо, что Линдсей не вышла на работу без причины.
— Может, съездить к ней? — предложил Питер, откинув от себя свод новых правил. — Направить для начала техников в дом Спрингз, чтобы они устанавливали аппаратуру, а самим…
— Нет, к Линдсей может поехать и кто-то один, — перебил его Коннор. — А на месте расследования нужны члены основной команды. Поэтому поступим так… — Он забарабанил пальцами по столу. — Вы вместе с техническим персоналом поезжайте к Спрингз, а я съезжу к Линдсей. Как что-нибудь узнаю, позвоню. И вы будьте на связи.
Питер и Антон согласно кивнули, поднимаясь с мест.
Коннор же, выходя из кабинета, привычно стал прокручивать в голове сценарий дальнейших действий по шагам. Припомнил важную деталь о запасном ключе от квартиры Линдсей. И невольно печально улыбнулся сам себе, вспоминая тот вечер, когда сломя голову нёсся к ней, напуганной возможным проникновением серийного убийцы Гедеона Мишенко в её жилище.
Тогда Линдсей позвонила Коннору поздним вечером и, стуча зубами, еле проговорила об увиденном в зеркале в ванной отражении Гедеона. Коннор никогда раньше не слышал настолько сильный вибрирующий страх в её голосе. Она не просила его приехать, только поговорить с ней пару минут, пока она успокоится. Но Коннор не мог просто так висеть на другом конце провода, не зная, что на самом деле происходит у неё дома. А вдруг Линдсей не показалось? Появление Мишенко всегда сопровождалось необъяснимым расползанием тумана по помещению. Пусть Линдсей подтвердила — клубящийся пар в ванной комнате полностью растворился. Но исчезло ли вместе с ним её беспокойство? И Коннору безумно захотелось разогнать его окончательно своим визитом.
Особенно ему запомнился вид Линдсей, смущённой такой заботой и вниманием с его стороны. Раскрасневшаяся то ли после принятия ванны, то ли от переживаний, с влажными волосами, она открыла ему дверь и, неловко улыбаясь, пропустила в квартиру. Несколько раз сбивчиво извинилась, ведь не хотела своим звонком лишать отдыха после длительного перелёта. И Коннор, едва взглянув на неё, первым делом принялся осматривать каждый уголок квартиры. Но даже быстрого мазка глазами по Линдсей хватило, чтобы подметить то, во что она была одета. Хоть Линдсей и завязала повыше и потуже белый махровый халат, он показался Коннору настолько откровенным нарядом, что на месте стремительно улетучивающегося волнения за жизнь и безопасность коллеги моментально начали накаляться другие чувства. Когда Коннор вернулся в гостиную и сказал, что в квартире точно нет посторонних, Линдсей, наверное, заметила его то и дело непрофессионально срывающийся вниз взгляд. Быстро предложила кофе, и пока он варился, переоделась в спортивный костюм.
Наслаждаясь ароматом и вкусом напитка, Коннор и Линдсей провели около часа за душевной беседой. Коннор непривычно много шутил и улыбался, полностью оставив за дверями квартиры Линдсей свой обыденный серьёзный образ. А когда засобирался наконец домой, Линдсей дошла с ним до двери. И тот их диалог Коннор очень хорошо запомнил.
— Спасибо, что не оставил меня одну. Признаюсь честно, ты единственный, кому я могла вот так позвонить…
— И ты всегда можешь рассчитывать на мою поддержку. Даже если у тебя, например, кран сломается или ключ в двери застрянет…
— Кстати, об этом… Не мне говорить кейс-менеджеру, что наша работа — не только вечные приключения и командировки, но и верно маячащая опасность для жизни и здоровья, на которую мы все согласились, подписав контракт. Я хочу, чтоб ты знал, где я храню запасной ключ от своей квартиры. — Линдсей открыла дверь и указала на стоявший у стены горшок с фикусом. — Если случится что-то непредвиденное, так ты всегда сможешь войти сюда без лишних проблем. Это ведь разумно — оставить дубликат тому, кому доверяешь?
Сейчас, припомнив её слова, Коннор нервно дёрнул уголками губ. Уезжая на расследование в Россию, ключ от своей квартиры он никому не оставил…
Но означала ли его опрометчивость отсутствие доверия? Скорее, самонадеянность. Он никогда не сомневался, что вернётся домой, и не хотел думать о плохом. И ведь вернулся… Только уже без ключей. Однако даже если бы они у него остались, дверь, которая ими открывалась, и всё его жилище теперь принадлежали другим людям.
Да и в минуты острого отчаяния в «Улье» Коннор вспоминал не свою холостяцкую квартиру, а домашнюю тёплую атмосферу кухни, наполненную ароматом кофе, и Линдсей в пушистом халате. Иногда от сладкого виденья становилось легче, но чаще — куда больнее. Ведь Коннор даже в бреду понимал: какова вероятность, что однажды приятная грёза воплотится в его разорванной реальности не галлюцинацией?
Во рту стало сухо и горько. После возвращения у него появилась возможность снова прикоснуться к тому, что в «Улье» казалось больше недостижимым. Но сейчас, как лезвием, по вискам резануло предчувствие: а вдруг второй шанс безвозвратно утерян?
И нет ли его собственной вины в рассыпавшейся прахом так и несбывшейся мечте?
Гарден Вилейдж, 87. Галифакс, Канада
20 апреля 2000, 11.02
Пока Антон вёл непринуждённую беседу с Мирандой, Питер с приборами по замеру аномальной активности облазил все уголки жилища внушительного размера. Раз за разом нажимая на кнопки измерения и получая отрицательные результаты, Питер недовольно цокал языком. Будучи прагматиком, он редко полагался на интуицию, часто звенящую в сознании фальшиво. Однако здесь нечто непонятное упорно отводило взгляд от приборов и заставляло оглядеться по сторонам. Иногда Питер всё же отрывал глаза от серых экранов, но в основном из-за того, чтобы не столкнуться с беззвучно пробегающей мимо Самантой, которая дома вела себя более раскрепощённо, чем вчера в Управлении.
В очередной раз, дойдя до входной двери и ничего не заметив, Питер скривился, разочарованно постучал по стеклу датчика и, выключив ручные сканеры, отправился к техническому персоналу: помогать устанавливать камеры слежения.
Антон, к моменту, когда всю технику установили и подключили, выпил две чашки невкусного кофе, просмотрел три альбома с семейными фотографиями и выслушал с десяток историй о невезении Миранды. Периодически он обращал внимание на снующий по комнатам технический персонал ОНИР и про себя отмечал — даже большое количество людей совершенно не сказывалось на домашней уютной обстановке, царившей в доме Спрингз.
— О, погодите, доктор Хендрикс, я, кажется, вспомнила ещё одну историю. Она вам понравится… — Миранда махнула рукой, загадочно закусив губу, когда Антон попытался привстать.
Он быстро догадался — в его лице она нашла внимательного слушателя. И понял, насколько остро Миранда нуждалась в человеке, который выслушает бесконечную череду историй о её невезении. Может, посочувствует или даст мудрый совет, но в первую очередь просто позволит ей выговориться и отпустить то, что истерзало. Сначала Антона поразило, с каким воодушевлением Миранда говорила. Она не выглядела расстроенной, подавленной или озлобленной. А будто бы рассказывала о плохих сновидениях, веря в то, что, проговорив их, она отведёт от себя беду. И вместе со словами Миранда словно отпускала, развеивала частицы своего невезения. Даже пыталась иронизировать. Но, возможно, весь её заряд оптимизма подпитывался исключительно от то и дело присаживавшейся рядом дочери. Которая огромными глазами глядела на мать и неуверенно улыбалась, когда на лице той проскакивала усмешка.
Пару раз Антон нахмурился, увидев, как Саманта с лёгким испугом обернулась в момент, когда за её спиной никого не было. Вжала голову в плечи, тряхнула головой и только сильнее прижалась к матери. Антон выпытывающе смотрел на девочку, но та пусть и казалась менее угрюмым и закрытым ребёнком, чем вчера, всё равно не обронила ни одного слова за длительную беседу взрослых.
Когда в гостиную вошёл Питер и коротко кивнул, Антон спешно поднялся с кресла.
— Итак, мисс Спрингз, — с добродушной улыбкой бегло начал он, — камеры установлены, и теперь мы будем непрерывно следить за обстановкой в доме. Если феномен снова себя проявит, наши приборы зафиксируют его активность. Днём вы будете носить радиопередатчик, позволяющий моментально связаться с нашим дежурным у мониторов. На этот счёт вас проинструктирует мистер Томпсон. — Антон кивнул стоявшему рядом технику. — А нам с мистером Эксоном пора…
Учёные направились к выходу, и Миранда, попросив дочь дождаться её возвращения на диване, пошла их провожать, но на пороге комнаты зацепилась за край ковра.
Антон краем глаза заметил, как миссис Спрингз попыталась сохранить равновесие, чтобы не упасть. И спустя мгновение, как бы повиснув на невидимом тросе, застыла в причудливой позе с раскинутыми руками.
Питер моментально выхватил из кармана плаща один из датчиков. Не отрывая взгляда от показаний приборов, Питер подошёл к Миранде, жестом показав ей, чтобы она замерла. Миранда выглядела испуганной, но безмолвную просьбу выполнила. Пока она будто бы висела на невидимых канатах, Питер провёл рукой перед и за ней.
— Ребята, — нажав на кнопку радиопередатчика, быстро проговорил Питер, — мы это записали?
И только получив короткий утвердительный ответ от наблюдавшего за мониторами техника, он, взяв Миранду за плечи, аккуратно помог ей встать на ноги.
— Думаю, нам всё же стоит задержаться здесь, Питер… — уверенно проговорил Антон, молча до этого наблюдавший за происходящим.
Перекресток Авеню Роуз и Беркли Рид. Галифакс, Канада
20 апреля 2000, 10.23
Коннор, остановившись на светофоре, нервно перевёл взгляд с одного зеркала на другое и сжал руль до побелевших костяшек пальцев. Он раз за разом громко выдыхал через рот, пытаясь выпустить изнутри нарастающее напряжение. За прошедшую неделю привык, что его мысли кружились только вокруг дочери, но сегодня эта карусель в равной степени завертелась вокруг Линдсей. К волнению подсели неловкость и вина за резкость, начавшуюся в их общении с расследования пропажи мальчика-подростка. Коннор и раньше понимал — его столь категоричное очерчивание границ будет вызывать недоумение у коллег. А Линдсей и вовсе ранит. Понимал, но всё равно никак не смягчил реплики, словно отрезаемые ножом. Только теперь хотя бы попытался посмотреть на ситуацию глазами Линдсей не как коллеги, а как женщины, которой он неосторожно дал надежду на нечто большее между ними. Как она смотрела на его отлучки с расследований, бесконечные телефонные разговоры, блуждание в мыслях во время совещаний? Это вызывало вопросы даже у Питера. Он озвучивал их по вечерам, и бесцеремонные допросы порядком поднадоели Коннору. Может, Адриана Де Марко права, и Николь ничего не грозит? Коннор, сам того от себя не ожидая, вдруг поверил наглой дамочке, которая, несмотря на надменный вид, всё же выглядела обеспокоенной за судьбу племянницы. Так может, настал момент поставить команду в известность, что он стал отцом?
Прочистив горло, Коннор дёрнул узел галстука. Спохватился, вспомнив про прошедший день рождения Линдсей, и почувствовал необходимость купить подарок, даже чисто символический. Если он встретит Линдсей в квартире, запоздалое поздравление, возможно, поможет снизить градус напряжения между ними и как-то сгладит острые углы, подбери он к подарку ещё и тёплые слова. Пара минут, потраченных на выбор незатейливой мелочи, роли в конечном итоге не сыграют. Хоть всё сильнее разраставшаяся тревога заставляла действовать быстрее.
Идея о подарке пришла в голову быстро, но теперь оставалось самое сложное: придумать, что же именно вручить. Блуждающий взгляд Коннора остановился на винтажной вывеске магазина «Колокольчик, книга и свеча», витрина которого пестрила сувенирами.
— Кажется, как раз то, что мне нужно! — вслух произнёс Коннор и свернул на стоянку.
В помещении не было посетителей — только милая брюнетка с обворожительной и естественной улыбкой — продавец или хозяйка магазина.
— Добрый день! Позволите помочь вам с выбором? — Она подошла к Коннору и, располагающе улыбаясь, пристально посмотрела ему в глаза. Он, после небольшой паузы, неуверенно кивнул. — Меня зовут Кэсси Найтингейл(1), а вас?
— Коннор… Коннор Дойл. Я… — он запнулся, как будто растерял все знакомые слова, — ищу подарок для коллеги. У неё вчера был день рождения.
Кэсси не отводила от Коннора пронизывающий насквозь взгляд, словно пытаясь прочитать его мысли. Но её улыбка, жесты и вопросы располагали к себе, не выглядели навязчивыми. И искренность, мерцающая в глазах, не позволяла Коннору привычно махнуть рукой и сказать: «Я сам!»
Тем более что сегодняшний поход в магазин ничуть не отличался от десятков тех, когда он раньше приходил выбирать подарок для женщины. Чувствуя себя нелепым идиотом, Коннор всегда мялся перед прилавками, бесконечно уничтожая выложенные на них вещи обстрелами скептических взглядов и мысленных вопросов. Пригодится… нет, понравится ли выбранный им презент? Не слишком ли он дёшево выглядит? А, главное, отражает ли тот посыл, который Коннор хотел в него вложить? И который зачастую шёл вразрез с представлениями женщин о достойном подарке от мужчины. Когда-то это всегда сбивало его с толку. Дарить ли то, что считалось стандартно хорошим подарком, в котором Коннор не улавливал индивидуальности и соответствия образу той, кому он предназначался, или всё же положиться на собственную фантазию и вкус?
Сам Коннор любил не дорогие подарки, а ощущение вложенной души в их выбор. Пусть даже вручали обычный сувенир, но со смыслом. А самой памятной и ценной вещью для него до сих пор являлся полученный на день рождения в студенчестве кожаный блокнот в обложке, сшитой руками дарителя, — девушки Эбби, с которой Коннора связывали только дружеские чувства. На лицевой стороне она выбила компас и надпись «A great ship asks deep water»(2). И этим подарком Коннор невероятно дорожил, узнав, сколько времени Эбби просидела над ним, чтобы сделать блокнот идеальным «для зануды, который перед покупкой рубашки или джинсов проверит каждый шов». Коннор усмехнулся, вспомнив, с какой гримасой она проговорила эту фразу, завершающую поздравление. А после обняла и поцеловала в щёку.
В сердце вдруг кольнуло. Он больше не думал, где оказались его вещи из прежней квартиры, но исписанный от первого до последнего листа блокнот явно постигла незавидная участь. Вряд ли кто-то догадался снять с него обложку. Да и зачем, она ведь много стоила только для Коннора… Но воспоминание о подарке заставило впервые за долгие годы вспомнить об Эбби. Вряд ли она, уехавшая в Англию в начале девяностых, узнала о его гибели и воскрешении… Может, перестав получать традиционные письма с поздравлениями на праздники и ответы на её открытки, подумала, что он её забыл. Это только тогда казалось, что студенческая дружба — на всю жизнь. А после их развело по разным сторонам мира, изменились интересы, работа, общих тем для общения по телефону стало ничтожно мало… Хорошо, если Эбби сейчас счастлива в выбранной профессии или в браке. И, словив первое желание отыскать старую подругу, Коннор вдруг захотел узнать, как у неё дела. Вот только быстро осёкся: перспектива рассказа милой хохотушке с веснушками и копной рыжих кучерявых волос о своём жизненном пути после университета остудила желание искать способ связи с ней.
Вернувшись к мыслям о подарке для Линдсей, Коннор снова озадаченно окинул взглядом витрины. Не раз выбор, сделанный по велению сердца, оценили разве что недовольным фырканьем, и Коннор стал всё же чаще руководствоваться списком лучших подарков для женщин. Но он знал: с Линдсей всё иначе, и ей хотелось подарить что-то такое, что западёт в душу самому.
— Как зовут вашу коллегу? — Громкий вопрос Кэсси вернул Коннора из размышлений.
— Линдсей. У нас вышла небольшая размолвка. — Когда фраза сорвалась с губ, Коннор оторопел. Он даже со знакомыми никогда на такие темы не откровенничал, не говоря уж о людях, которых видел в первый раз. Но, подумав, уверенно попросил: — Может, вы поможете выбрать что-то особенное для неё?
— Что-то, что может послужить символом честности, правдивости и искренности ваших помыслов? — Кэсси приподняла бровь.
Округлив глаза и чуть приоткрыв рот, Коннор ошарашенно посмотрел на Кэсси. Она действительно будто бы прочитала его мысли, которые никак не складывались в слова. Но именно такой посыл он и хотел вложить в подарок Линдсей.
С лёгкой улыбкой отойдя от него, Кэсси вернулась за прилавок и достала из-под него бархатную коробочку. Та со щелчком открылась, и Коннор увидел на атласной подложке небольшую брошь в виде бабочки из фиолетового камня.
Коннор почесал затылок и провёл пальцами по волосам. Безумной догадкой пронеслось интуитивное предчувствие — его любимая женщина будет обожать и фиолетовый, и минералы, к изучению свойств которых он и сам испытывал интерес как геофизик. Но Коннор понятия не имел, какой цвет любит Линдсей и нравятся ли ей украшения из камней. Однако предложенный для неё подарок моментально запал в сердце.
— Украшение из аметиста, — мягко проговорила Кэсси, вкладывая крохотную шкатулку в ладонь Коннора. — Камень, символизирующий искренность и чистосердечие. Когда будете дарить брошь, обязательно скажите Линдсей, как она вам дорога.
— Непременно, — рассеянно согласился Коннор и, улыбнувшись уголками губ, потянулся в карман за бумажником.
Именно так он и скажет Линдсей. Может, даже будет более многословен, чем обычно. То есть сможет подобрать и другие слова. А после них обязательно расскажет про дочь. Решение окончательно вызрело внутри и словно выстрелило пружиной, накручивавшей до этого нервы.
Лишь бы только Линдсей оказалась дома. Проспала, заболела, что угодно…
Но только не бесследно исчезла.
Виндзор стрит, 458/30. Галифакс, Канада
20 апреля 2000, 11.13
Ключ лежал там, где Коннор и ожидал его найти: в горшке с цветком.
— Линдсей! — приоткрыв дверь, сразу же позвал Коннор.
Ответом ему была тишина. Войдя в квартиру, Коннор быстро прошёл пустую гостиную, заглянул на кухню, затем зашёл в спальню и аккуратно приоткрыл дверь в ванную. Вернулся в коридор и застыл с открытым ртом. Взгляд пригвоздился к огромной картине, стоявшей в углу прихожей у двери. И поражённый Коннор, не моргая, рассматривал удивительно похожую на себя Линдсей, стоявшую рядом со статным мужчиной. Весь мир как бы растворился и строго очертился увесистой винтажной рамой, за пределами которой больше ничего не существовало.
Отмерев, Коннор нашёл в себе силы сделать несколько шагов. Подошёл вплотную к картине, ни на секунду не переставая на неё смотреть. Со свистом выдохнул, рассматривая чётко детализированное изображение лица Линдсей, её фигуры, рук, старинного платья и малахитовой накидки. Перед ним словно находилась фотография, а не рисунок. Если бы не весьма чёткие и характерные мазки красок.
Скользя взглядом по Линдсей, Коннор с трудом перевёл внимание на того, кто держал её за руку. И чьё лицо полностью размылось. Коннор провёл пальцем от груди мужчины по шее вверх, но не почувствовал физических повреждений холста. Да и краски причудливо смешались, будто голову стоявшего рядом с Линдсей скрыл туман, затянувший верхушки деревьев. Неужели художник, рисовавший картину и вложивший столько души в изображение Линдсей, мог намеренно сотворить такое с её спутником?
Коннор мазнул взглядом по упаковочной бумаге, неаккуратно оборванными краями прикрывавшую часть рамы и заднюю сторону картины. На жёлтой ленте прочитал название курьерской службы. Снова задумался. Означало ли, что необычное полотно, явно в спешке развёрнутое из обёртки в прихожей, Линдсей получила вчера в подарок на день рождения? От кого? Или сама его заказала? Коннор удивлённо приподнял бровь. Линдсей вроде интересовалась живописью. Но крайне странным и несуразным казалось отсутствие внешности у мужчины. Вряд ли столь внимательная к деталям Линдсей захотела бы видеть в своей квартире реалистичное изображение себя и стоящего рядом с ней спутника без лица.
В горле резко запершило, и Коннор кашлянул. Отступив назад, почувствовал — ноги в чём-то запутались. Он опустил глаза и только сейчас заметил, что стоит на бирюзовой блузке Линдсей, в которой она была вчера на работе. Коннор сделал шаг в сторону, зычно упрекнув себя за невнимательность. Хотя, зайдя в квартиру, он боковым зрением заметил, но не придал значения стоявшей картине в наполовину сорванной упаковке. А тут и вовсе знатно потоптался по вещам Линдсей, лежащим возле огромного свёртка.
Коннор присел на корточки, растерянно поднял блузку и обнаружил, что она скрывает под собой несколько других предметов одежды. И едва взгляд коснулся вещей, лежавших под юбкой, Коннора окатило приливом возбуждения. Следом так же бесконтрольно внутри полыхнуло раздражение, ведь тяжесть в паху разлилась абсолютно неуместно. Словно в расплату за три с половиной года без женщин и влечение именно к той, которую он хотел найти в этой квартире. А нашёл лишь её вещи и кружевное бельё, всегда моментально доводившее его до одури…
В кармане завибрировал телефон. Коннор вернул блузку на место, даже не подумав собрать вещи и переложить их в другое место. Вытер со лба проступившую испарину и достал мобильный.
— Дойл, мы столкнулись с феноменом в доме Спрингз, — отрапортовал Питер.
— Еду, — коротко ответил Коннор и нажал на «отбой».
Сделав несколько шагов назад от картины и переводя взгляд то на пол, то на Линдсей в старинной одежде на картине, Коннор приложил указательные пальцы к резко заболевшим вискам и, мутными глазами глядя на картину, пробормотал:
— Чёрт возьми, где же ты, Линдсей?
1) Кэсси и магазин «Колокольчик, книга и свеча» пришли в историю из сериала «Добрая ведьма», в котором снялся актёр Пол Миллер, сыгравший в «Пси Факторе» Коннора Дойла.
2) Большому кораблю — большое плавание
Гарден Вилейдж, 87. Галифакс, Канада
20 апреля 2000, 12.05
В дом Спрингз Коннор приехал в самом мрачном расположении духа. Гаркнул на техников, криво закрепивших камеры слежения на входе, грубо вырвал из рук у Питера последние показания приборов по замеру электромагнитных волн и хлопнул входной дверью так, что висевшая в коридоре картина перекосилась. Отойдя в угол коридора, Коннор уткнулся носом в документы, но скачущие перед глазами буквы с трудом собирались в слова, а в висках грохотало до оглушения.
— Коннор? Ты в порядке? — Голос Антона с трудом прорвался сквозь громкие удары несуществующего молотка в голове, но всё же заставил посмотреть перед собой и сфокусировать зрение. — Нашёл Линдсей?
— Нет! — рявкнул Коннор.
И, глянув исподлобья на вытянувшееся от удивления лицо Антона, сжал челюсти, изо всех сил приказывая себе успокоиться. Вдруг вспомнил фразу из психологических постулатов: «Ответная реакция абсолютно не соответствует силе раздражителя» и без помощи штатного психиатра охарактеризовал собственное состояние. Моментально сделал вывод — члены команды не должны расплачиваться за обуявшую их руководителя злость. Но точно ли он понимает причину своего бешенства, заставляющую его реагировать так бурно?
Ведь до белого каления доводила не только пропажа Линдсей и не то, что он не смог её найти. От этого Коннор скорее чувствовал тревогу и нечто близкое к отчаянию. Выводила из зыбкого равновесия тяга невидимыми арканами к полотну. Наваждение, граничащее с бесконечно сильным желанием вернуться и снова взглянуть на нарисованную Линдсей. Её пульсирующее яркими красками изображение никак не хотело растворяться перед глазами. И Коннор, много раз удерживающий лик Линдсей перед мысленным взором в лаборатории, всё сильнее ощущал в притяжении нечто подозрительное. Сейчас образ мерцал без его желания и манил к себе. Все другие мысли как бы увязали в густой трясине, раскинувшейся вокруг леса, в котором стояла Линдсей. В этом же болоте тонули даже мысли о Николь, и это заставило Коннора почувствовать неладное ещё сильнее. Настораживало и злило безумное желание всё бросить и сломя голову бежать обратно в квартиру Линдсей. Но ведь там стоял только холст, а не находилась сама Линдсей…
И чем дальше Коннор отдалялся, тем сильнее чувствовал, как притяжение к картине перекручивало каждый нерв и каждую мышцу в теле. Сверкающий росой туманный сумрак леса звал, манил и тянул обратно. Влечение усиливалось, стоило лишь уловить едва слышимый, но такой страстный и вожделеющий шёпот Линдсей, то и дело приглушающий грохотание в голове и ласкающий слух.
— Коннор, иди ко мне…
— Коннор? — громко позвал Антон. — Что случилось?
Невольно потерев уши и тряхнув головой, Коннор с шумом выдохнул и, стараясь говорить спокойно, рассказал Антону обо всём, с чем столкнулся.
— Картина, говоришь? — Выслушав его, Антон потёр подбородок. — Линдсей, конечно, интересуется живописью, но согласен с тобой, крайне странно, что её спутник нарисован без внешности. Возможно, чей-то подарок?
— Скоро узнаем. На упаковке был стикер курьерской службы «Тайгер Экспресс». По телефону предоставить информацию их менеджер, естественно, отказался. Я попросил наших коллег из Офиса съездить с официальным запросом.
— Ребята! — заорал из соседней комнаты Питер. — Идите скорее сюда!
Коннор и Антон моментально сорвались с места. Вбежали в маленькую комнату, служившую игровой для Саманты, и замерли, изумлённо рассматривая детальки конструктора на уровне глаз. Очевидно, ранее рассыпанные по всему помещению, теперь они парили в воздухе на разном расстоянии от пола. Питер дотронулся до одного из кубиков, тот отлетел на пару дюймов и снова замер, так и не упав вниз.
— Саманта, — откуда-то из глубины дома послышался голос Миранды, — я же ещё час назад просила тебя убрать разбросанные игрушки! Надеюсь, ты хотя бы конструктор в игровой собрала. Ты же не хочешь, чтобы кто-то из наших гостей наступил на него и поранился?
В следующую секунду все детали устремились в один угол комнаты и попадали в большую открытую коробку. Несколько крупных кубиков, ударившись друг о друга, выпали на пол, но, едва коснувшись его, снова взлетели вверх и через секунду оказались в положенном месте.
— Ах, вот вы где! — Увидев трёх учёных, обступивших коробку в углу, Миранда немного растерялась. Затем рассеянно прокричала дочери, которой нигде не было видно: — Сэм, извини. Вижу, конструктор ты убрала, но наведи ещё порядок наверху, пожалуйста.
— А на приборах снова ничего, — раздосадованно прошептал Питер, обернувшись к Коннору. — Да как так?
Он подошёл с датчиком поближе к Миранде, но вокруг неё тоже не обнаруживалось никаких полей и аномальных излучений.
— Что-то случилось? — спросила Миранда, переводя взгляд то на Питера, то на Коннора и Антона, стоявших в углу.
— Да, феномен снова себя проявил, однако наши приборы в очередной раз ничего не зафиксировали, — сказал Питер и направился к выходу со словами: — Будем надеяться, хотя бы камеры не подвели и записали всё произошедшее на плёнку.
Саманта, прижав к груди большую тряпичную куклу, как ни в чём не бывало, вошла в комнату и села на пол. Бодро кивнула, словно давая понять матери — дело сделано. Затем пристально посмотрела в глаза Коннору и улыбнулась. Аккуратно уложив куклу позади себя, Саманта дотянулась до полки и взяла первую попавшуюся коробку с пазлом. Даже не взглянув на неё, протянула Коннору.
— Вы ей определённо нравитесь, профессор Дойл. — Миранда с умилительной улыбкой посмотрела на дочь. — Доктор Хендрикс, а не выпить ли нам очередную чашечку чая?
— Чая?! — удивлённо спросил Антон. — Но мы же пили коф… — Он запнулся и неловко прокашлялся. — Неважно, пойдёмте.
Антон ободряюще кивнул Коннору и поспешил вместе с Мирандой выйти из игровой.
А Коннор, оставшись наедине с Самантой, сначала смутился. Его навыки общения с детьми оставляли желать лучшего, с ними в команде всегда выстраивали взаимодействие Линдсей или Антон. Но раз уж Саманта сама захотела поиграть именно с ним, выбора не оставалось. К тому же Коннор поспешил себе напомнить — теперь он отец девочки. Самое время учиться обращаться с детьми. Возможно, совсем скоро даже придётся овладеть мастерством завязывать хвостики и плести косички. Картинки будущих родительских обязанностей подсказывали: грядут куда более сложные задачи, и научиться доказывать рабочие теоремы, реализовывать их на практике, возможно, было куда проще, чем воспитывать ребёнка.
Тяжело сглотнув, Коннор криво улыбнулся и присел на корточки. Взял из рук Саманты коробку с изображением сказочного замка, и уже с более широкой искренней улыбкой встряхнул её содержимое.
— Хочешь, чтобы мы его вместе собрали?
Саманта охотно кивнула. Коннор с иронией подумал — хорошо, что девочка не предложила ему поиграть в куклы или побыть для неё единорогом, скачущим по радуге. Хотя и такие забавы, наверное, рано или поздно появятся в его жизни, когда Николь станет постарше. Пока же игра показалась ему интересной и понятной. Он неспешно высыпал мелкие детали пазла на пол и начал переворачивать их лицевой стороной. Саманта с улыбкой смотрела на него и снова не сводила глаз, как и в первую встречу, но сейчас у Коннора не возникало желания отвести взгляд. Напротив, впервые с момента, как он покинул квартиру Линдсей, почувствовал спокойствие, растворившее притяжение к полотну, и свободу от внезапно сковавшего влечения к холсту. А рядом с Самантой снова проснулись мысли о Николь. И Коннор, оглядев комнату, увлёкся, воображая в какие цвета покрасил бы детскую дочери и какие игрушки купил.
Они просидели на полу около получаса, молча складывая замок. Невольно усмехавшийся мечтам Коннор уже привык к тишине, и тут Саманта неожиданно её нарушила, тихо спросив:
— Как её зовут?
— Кого? — как можно более спокойно, уточнил Коннор.
— Совсем маленькую девочку в ваших мыслях… — Саманта взяла из его пальцев кусочек пазла, место которому Коннор никак не мог найти, и закрыла им верхушку крыши.
— Николь. — Коннор моментально напрягся, подняв глаза на камеру, висевшую над входом.
Конкретно опешив, он изо всех сил постарался не выдать, насколько удивился. Видя, как Саманта с интересом смотрит на него, то чуть приподнимая уголки губ, то приоткрывая рот, он ожидал услышать хотя бы пару слов. Но никак не был готов к вопросу, ответ на который прятался глубоко внутри. Как Саманта узнала о маленькой девочке, занимающей его мысли? Не только же по блуждающей усмешке на лице. Оставалось лишь надеяться — вся вспомогательная команда занята поиском феномена в других комнатах и никому не пришло в голову наблюдать за игрой профессора Дойла с ребёнком и слушать, о чём они говорят.
— Вы скучаете по ней? — поинтересовалась Саманта. — Она далеко?
— Далеко. А как ты догадалась, что я думаю о девочке? — осторожно спросил Коннор.
— Так это же очень просто! — Саманта засмеялась. — Ваши мысли очень громкие, их сложно не услышать!
Коннор улыбнулся и кивнул, всем своим видом давая понять, какой же глупый вопрос задал. А про себя подумал — они и вправду болваны. Даже увидев, как собирается конструктор в игровой, никто не предположил, что феномен кроется в дочери Миранды.
— Мне бы понравились игрушки, выбранные вами для неё, — продолжила Саманта. — И персиковые стены тоже. — Она оглядела светло-зелёную комнату и пожала плечами. — Думаю, ей они тоже понравятся, зря вы сомневаетесь. И… — Саманта озорно подмигнула ему, — с вами интересно, вы не такой уж и зануда, как про вас думают другие.
Спустя час, когда замок наконец был собран, а радостная Саманта убежала наверх, чтобы уложить куклу Пэппи в кровать на дневной сон, Коннор попросил Миранду зайти в игровую. Жестом привставшему с дивана Антону показал, что хочет для начала переговорить с ней с глазу на глаз.
— Мисс Спрингз, — мягко начал Коннор, — мои слова, возможно, вас шокируют… Но, скорее всего, психокинетическая сила, свидетелем которой вы уже становились, исходит не от вас, не от какого-то потустороннего феномена в доме. — Коннор доверительно коснулся руки Миранды, стараясь передать соучастие и сопереживание в каждом слове и жесте. — Её источник — ваша дочь.
— Что вы такое говорите? — пролепетала Миранда. — Не может быть!
— Это пока всего лишь моя догадка. Но конструктор в комнате собрался в коробку за минуту до того, как вы напомнили Саманте убрать в игровой. И, возможно, Саманта не использует язык как средство общения ещё и потому, что умеет читать мысли. Ей он не настолько необходим, она понимает других куда лучше без слов.
— Профессор Дойл, нет, моя дочь… — Миранда запнулась и тут же эмоционально запричитала. — Боже! Так вот откуда она в курсе того, о чём никак не могла узнать. Она… Она читает мои мысли?
— Возможно, — кивнул Коннор. — Во время игры Саманта точно воспроизвела, о чём я думал. Об этом действительно невозможно догадаться.
— Почему? Почему она? — Губы Миранды задрожали.
— Вероятнее всего, она родилась с необычными способностями. Может, страх стал мощным толчком для их пробуждения. Саманта не раз становилась свидетелем разных неприятных событий, происходивших с вами. Некоторые из них угрожали вашей жизни. Любой ребёнок больше всего боится потерять родителей. Сейчас Саманта воспитывается без отца, и вы — её центр мира.
— И что же мне теперь делать? — Миранда прижала ладони к щекам. — К этому определённо не готовили на курсах для будущих родителей, да и в литературе о том, как правильно воспитывать детей с телепатией, ни слова!
— Не волнуйтесь, мисс Спрингз, мы не оставим вас без помощи, — спокойно проговорил Коннор. — Наша команда постарается собрать как можно больше информации о способностях вашей дочери. В конце концов, есть специализированные школы, занимающиеся обучением детей со сверхспособностями. У нашего Управления уже имеется опыт работы с такими учреждениями.
В ответ Миранда лишь разрыдалась и уткнулась носом в любезно врученный платок. А Коннор прижал пальцы ко рту, напряжённо задумавшись о другом. Видеозапись его разговора с Самантой — доказательство дара девочки — существенная улика расследования. Потребуется дальнейшее изучение, и Коннору нужно будет аргументировать, почему он предположил наличие телепатии у ребёнка. Плёнку придётся детально запротоколировать, в том числе вложив в материалы дела и его личные показания. Мысли, как правильно поступить, хлынули в голову, но стоило выйти из детской, проклятый туман снова начал окутывать сознание. И как бы Коннор ни пытался прогнать наваждение, нарисованная Линдсей опять продолжила изо всех сил тянуть его к себе.
Оставшись без платка, Коннор наспех вытер рукавом испарину со лба. Заставил себя вернуться из чарующих иллюзий в действительность, подумал про совещание, на котором будет пока в общих чертах рассказывать о даре Саманты. Плёнку Коннор решил отдать в руки Антона с осторожным комментарием, что на ней озвучена личная информация. Хотя даже без предупреждений, Антон, прослушав запись, не будет срывать телефон, требуя пояснений, как мог бы поступить Питер. Скорее всего, Антон даже вопросы задавать не станет, будет ждать разъяснительные комментарии от самого Коннора. Да и в разговоре с Самантой ни разу не прозвучало слово «дочь», понять сходу, кто эта девочка в мыслях Коннора, будет сложно. Вот только случившееся стало последней песчинкой, положенной на чашу весов выбора, и Коннор окончательно решил поставить команду в известность о своём новом статусе в самое ближайшее время. Но для начала…
Для начала он позволил себе поддаться невыносимо сильному желанию, снова утопившему волю и разум, вернуться в квартиру Линдсей.
Виндзор стрит, 458/30. Галифакс, Канада
20 апреля 2000, 22.58
Но планам Коннора поехать к Линдсей домой сразу же после беседы с Мирандой и Антоном не суждено было сбыться. С одной стороны, Коннор мимолётно обрадовался, когда ему позвонил Блевинс и, услышав, что природа феномена с вероятностью в девяносто девять процентов установлена, сразу же потребовал вернуть всю команду в стены Управления для проведения срочного инструктажа. Значит, анализ видеоплёнки пока откладывался. С другой стороны, Коннор даже предположить не мог, что инструктаж выльется в полноценную конференцию с привлечением разных государственных структур, с которыми приходилось работать Управлению, и растянется на весь день. Он попытался втолковать Блевинсу о более важных делах, не только о феномене в доме Спрингз. Но директор лишь сочувственно пожал плечами. Он и сам не пребывал в восторге от изменений в правилах работы их частной организации. Однако власти срочно требовали исполнения директив, поэтому присутствие на конференции для каждого сотрудника Управления, находящегося в Галифаксе, являлось обязательным. Пусть Блевинса и самого сильно озадачила пропажа Линдсей. Всё, что он мог сделать в этой ситуации, — разрешить Коннору ненадолго отозвать с мероприятия начальника службы безопасности Рэя Донахью, чьей прямой обязанностью являлось взаимодействие с органами правопорядка. Уж точно на удачу Коннора полицейские из департамента Галифакса как раз закончили выступления перед учёными, и Рэй болтал со своими бывшими коллегами в коридоре. Коннор даже порадовался, что в поиски Линдсей будет незамедлительно включена полиция, ведь Рэй всегда крайне добросовестно подходил к выполнению обязанностей и отлично умел организовать работу не только своих подчинённых в стенах Управления, но и по старым связям быстро мог инициировать расследование.
Кейс-менеджеров Блевинс распустил после десяти вечера, и Коннор пулей отправился к дому Линдсей. Притормозил у подъезда и глянул на окно квартиры. Надежда, что исчезновение коллеги всего лишь досадная ошибка, всё ещё наивно теплилась внутри. Но свет в комнатах не горел…
Поднявшись на четвёртый этаж, Коннор достал из горшка с фикусом ключ и открыл дверь, ненадолго замерев на пороге. Не услышав ни звука, включил торшер в прихожей и сразу же подошёл к полотну. Будто испытывая силу воли, первым делом заставил себя посмотреть не на Линдсей, а на отсутствующее лицо мужчины. Как и утром, провёл пальцем по смазанному участку и приблизился к холсту, всматриваясь. Взгляд упорно срывался на изображение Линдсей, но Коннор продолжал смотреть на мужчину. В ушах снова зазвенело и застучало, рисунок стал размываться перед глазами. И Коннор похолодел. Он словно ощущал, как переставшие подчиняться мышцы пытаются повернуть его голову в сторону, заставляют глянуть на Линдсей. И тяга к картине окончательно перестала напоминать исследовательский интерес, часто целиком охватывающий Коннора во время расследований. А притяжение к Линдсей ни разу не походило больше на ранее владевшее им в «Улье». Сейчас его тащили неизвестные тяги, перекручивающие каждую клетку в теле.
— Что же ты такое? — яростно проговорил Коннор, всё так же глядя в точку перед собой и мысленно приказывая телу слушаться его, а не вестись на неизвестные импульсы со стороны.
Он прикрыл веки, несколько раз глубоко вдохнул, а затем осторожно посмотрел на Линдсей. Пытаясь контролировать себя, всё равно не заметил, как коснулся двумя ладонями холста. Звуки, доносящиеся с улицы, в одночасье исчезли. Коннор чётко услышал шелест листвы, а в нос ударил запах хвои. Плоский мир картины обрёл объём, как если бы Коннор смотрел на стереограмму, которая при первом взгляде на неё казалась лишь набором цветастых мазков, но при правильном рассмотрении в ней можно было увидеть трёхмерное изображение. Когда-то Коннор любил разглядывать стереокартинки. Ему нравилось обычной фокусировкой зрения превращать плоскость в 3Д изображения, получая тем самым расслабление для уставшего зрения. Но сейчас облегчение испытывали не только глаза, увидевшие объёмный оживший лес. Нега всё сильнее растекалась внутри, и нарисованное теперь виделось как спасительный оазис, способный дать долгожданный отдых утомлённому путешественнику.
— Иди… ко мне, — прозвучало возле уха Коннора.
Холст, в который упирались ладони, перестал выступать границей между реальным и нарисованным миром, и Коннор, едва не потеряв равновесие, с трудом устоял на ногах. Рывком отшатнулся назад и отошёл подальше от картины, восстанавливая сбившееся дыхание. Слух снова уловил гудение машин за окном, а лесной запах растворился без следа, но Коннор продолжал смотреть на вновь ставшее плоским изображение с опаской. Туман с прежней силой принялся окутывать разум и быстро размыл секундную ясность. Обессиленно рыкнув, Коннор отвернулся от полотна и пошёл на кухню — сварить кофе и взбодриться. Ему безумно хотелось спать, но перспективу прилечь здесь подремать Коннор рассматривал как непристойную, а от «свидания» с собственной постелью его отделял приличный кусок дороги к Питеру.
Пока варился кофе, Коннор невольно осмотрелся на кухне. Последний раз он заходил сюда года четыре назад, но с тех пор мало что изменилось в обстановке. Линдсей всегда являлась приверженкой минимализма и идеальной чистоты, в этом они с Коннором совпадали. Никаких лишних вещей на виду, только самое необходимое. Но Коннор вдруг заметил различие и усмехнулся, глянув на чистую дверь холодильника. У него дома когда-то такой необходимый для комфортного проживания предмет техники раньше вечно пустовал внутри, зато на нём периодически пополнялось количество магнитов. Когда Коннор устроился в Управление, он попытался дома сделать своеобразную доску путешествий, чтобы не забыть, в какие страны его заносило по работе. Однако некоторые расследования оставляли после себя настолько горький осадок на душе, что вспоминать о местах их проведения не хотелось, а уж тем более не возникало желания смотреть на своей кухне на сувениры, привезённые оттуда.
Налив себе большую кружку бодрящего напитка, Коннор вернулся в комнату и сел на диван. Включать свет не стал, вполне хватало освещения в коридоре. В квартире Линдсей отсутствовали стены между гостиной и коридором — их заменили перегородки с нишами. Поэтому ничто не мешало ему смотреть на огромное полотно в углу прихожей издалека. Коннор не спеша пил кофе, снова стараясь не разглядывать изображение Линдсей, так как собирался основательно обдумать прочитанные материалы дела, найденного сегодня в архиве Управления, и не отвлекаться.
Днём, когда сотрудников Управления распустили на обед, у Коннора появился свободный час, и он хотел провести его не в столовой. Кусок не лез в горло, Коннор обливался потом, чувствуя небывалое напряжение в мышцах, и тёр до красноты уши в попытке заглушить женский голос, зовущий его прийти. Противные ощущения заставляли активнее и быстрее искать объяснение тому, что с ним творилось, а интуиция сигналила: и Линдсей, и он сам попали под чары некого мистического феномена. Поэтому Коннор при первой возможности отправился в архив ОНИР. Там хранились материалы о многих зарегистрированных паранормальных случаях, даже если учёные Управления не имели никакого отношения к их расследованию. Условно они называли такой архив «теоретическим» или «информационным». Папки оттуда редко перекочёвывали в «практический» архив, зато иногда отлично помогали наработать базу данных и понять особенности феноменов. В «практической» части архива находилось не так много дел, связанных с живописью. И в нём Коннор не нашёл упоминаний о картине, похожей на стоявшую в квартире Линдсей. Зато нашлись они в папке в другой части склада с информационным подспорьем. Бегло пробегаясь по пожелтевшим материалам взглядом, Коннор наконец достал одну из папок и вслух сказал: «Оно!»
Находившееся сейчас перед ним полотно называлось «Дарящие любовь». И написано оно было в середине XIX века в Мюнхене разнополой парой художников, которых объединило лишь творчество и острое желание найти своих половинок в огромном мире. Сохранились данные, что холст обнаружили в творческой мастерской художников, а сами они бесследно растворились. И, казалось бы, в факте пропажи творческого дуэта, запечатлевшего себя на холсте, могло и не быть никакого налёта паранормального, если бы не цепочка продолжившихся следом исчезновений…
Найденную картину попытались продать на аукционе. Её приобрёл известный коллекционер Джонатан Смит. Спустя месяц после покупки его друг Альберт Уэсли сообщил о пропаже Смита. В его показаниях фигурировали однозначные утверждения — когда Уэсли в очередной раз приехал в особняк Смита, то увидел купленное полотно. На нём Смит держал за руку фройляйн, долгое время не отвечавшую ему взаимностью. И Уэсли рьяно уверял — изображение изменилось. Поверили ему или нет, история умалчивала. Далее в папке лежало ещё несколько скудных однострочных сведений о «Дарящих любовь». Его всякий раз покупали одинокие богатые коллекционеры, позже пропадавшие без вести. Никаких упоминаний о меняющемся рисунке не появлялось вплоть до середины ХХ века. И узнать о различиях удалось не только по тексту, но и благодаря фотографиям. Их в папке хранилось две. На обеих были запечатлены фигуры в той самой одежде, что и Линдсей со спутником. Однако головы людей разительно отличались.
Прочитай Коннор материалы дела до столкновения лицом к лицу с «Дарящими любовь», он бы вряд ли счёл их сведениями о чём-то мистическом. Мало ли какие прихоти и придури бывают у любителей живописи. Это же картина, её можно перерисовать согласно желаниям, увековечив себя и другого близкого человека, а не просто абстрактных людей. Может, покупавшие полотно люди верили: стоит поместить своё изображение в таинственный лес — тут же встретишь любовь и в романтическом порыве захочешь сбежать с ней на край света… Но, учитывая пропажу Линдсей и сумасшедшее влечение к холсту, махать рукой и захлопывать материалы дела с репликой: «Пустышка!» Коннору, зачастую слишком скептично относившемуся к плохо изученным явлениям, не захотелось.
Его до сих пор интересовало, кто и почему прислал Линдсей картину. Ниточка к отправителю оказалась слишком прозрачной — в службе «Тайгер Экспресс» по письменному запросу предоставили лишь имя и адрес их вашингтонского офиса, принявшего товар для транспортировки. Коннору и другим коллегам, хорошо знавшим Линдсей, не показалось знакомым имя Джейн Мур, а поиск по фамилии среди жителей столицы США заведомо вёл в никуда.
Блуждающий взгляд размышляющего Коннора зацепился за одежду Линдсей, лежавшую перед рамой. С одной стороны, может, нужно было поднять её и переложить. С другой, лишний раз дотрагиваться до неё не хотелось. И то, что вещи Линдсей странно лежали друг под другом в таком порядке, в котором их носят сверху вниз, тоже добавляло красок к необычности произошедшего. Линдсей вряд ли бы, придя домой, прямо перед картиной сняла колготки, кинула на них нижнее белье, юбку и сверху блузку. Но если полотно своего рода портал, пропускающий внутрь в определённые моменты, то оно могло втянуть в себя только Линдсей. А её одежда, в момент соприкосновения с холстом, упала по эту сторону рамы. В картине же Линдсей примерила совсем другой наряд…
Коннор на минуту прикрыл веки, всё сильнее ощущая усталость. В близком соседстве с «Дарящими любовь» сейчас хотя бы не тянуло мышцы в теле, но поясница и живот знакомо и неприятно ныли, соблазняя прилечь на удобный мягкий диван. Коннор решил всего на пару минут принять горизонтальное положение, не переставая думать о деле, хоть мысли начинали путаться. И, едва коснувшись затылком подушки, он провалился в темноту. Но такой знакомый голос тут же вернул его обратно.
— Коннор…
Он моментально проснулся и сел. Огляделся, напряжённо всматриваясь во мрак квартиры. Никого. Значит, зов Линдсей — всего лишь сон. Коннор потёр переносицу, опустив голову. И застыл, как каменный, с пальцами у лба — тишину снова разрезал нежный шёпот.
— Коннор, милый, посмотри на меня…
Он поднял взгляд, и тот сразу же вонзился в картину. Окатило пониманием: всё происходит во сне, ведь изображение изменилось. Мужчина исчез с холста, и сейчас Линдсей стояла среди зелёного леса совсем одна. И не в профиль, а смотрела прямо на него. Серая дымка сна стала ещё более ощутимой, когда рисованная Линдсей сделала в лесу один шаг, но оказалась по другую сторону полотна, в одной комнате с Коннором.
— Коннор… Мой единственный, мой неповторимый… Я только тебя ждала всю жизнь. И ты… Ты ведь тоже так хотел вернуться ко мне, быть со мной. — Медленно ступая, она говорила всё громче и увереннее, не спуская влюблённых глаз с Коннора. — Пойдём, лишь там мы будем счастливы, и ничто не омрачит наш союз!
Линдсей, шурша платьем, наконец дошла до застывшего у дивана Коннора. Её горячее дыхание коснулось кожи, и у Коннора побежали мурашки по всему телу. Ударило сомнение: это точно сон? Линдсей, сошедшая с ожившего холста, могла показаться наваждением. И говорила слишком странно, непривычно… За её спиной в раме от дуновения ветра качалась листва, словно там открылась дверь в иной мир. Но теперь, когда она приблизилась, даже в старинном платье больше не казалась мороком. Каждый узор на её наряде, каждая складка с играющими тенями на плаще виделись чётко и ясно, а квартира и её обстановка не расплывались в тумане сна. Но флёр грёзы приятно ласкал Коннора, с одурманивающей силой притяжения маня к себе. Линдсей почти невесомо коснулась его щеки, а затем медленно повела пальцы вниз. Подушечками погладила грудь, затем уложила ладонь на живот.
— Пойдём со мной… Я избавлю тебя от страданий, ты забудешь весь пережитый ужас… И всегда будешь счастлив. Только доверься.
В одну секунду она уничтожила и без того короткое расстояние между ними, прижавшись к Коннору. И он не пожелал отшатнуться, наоборот — обхватил её плечи и всмотрелся в блестящие огромные глаза. Взгляд притянули чувственные приоткрытые губы. А ощущаемое через тонкую ткань кружев биение сердца такими же стремительными импульсами пробуждало в Конноре желание. Нежная, соблазнительная… Его мечта в объятиях. Сон или реальность, уже плевать… Сейчас от её прикосновений растворялись маячащие в сознании отголоски прошлых ужасов, бесследно исчезала усталость и ноющая боль. И он сам осторожно провёл по бархатной коже щеки Линдсей. Залюбовался красотой, давно не виденной настолько близко. Теперь он мог рассмотреть полыхающий румянец, длинные ресницы, ровные брови, глубокие серые радужки с трепетавшим в них отражением чувств. Близость тел очаровывала всё сильнее, и в оплетающем сизом дурмане хотелось сделать всё, о чём Линдсей попросит.
— Коннор… — прошептала Линдсей, — ты вернулся ко мне. Позволь мне сделать тебя счастливым. Я хочу исцелить…
Она медленно потянулась к нему, прикрывая веки. И Коннор не выдержал. Впился в горячие губы, сам всё сильнее полыхая от подкатывающего жара.
Линдсей вплела пальцы в его волосы на затылке, углубила поцелуй и наполнила рот Коннора тихими стонами.
— Кон… нор… — дразня его мимолётным отстранением, томно произносила она раз за разом, а затем продолжала целовать всё более страстно.
Ладони Коннора скользнули вниз по корсету, по пути нащупав длинную шнуровку. Он сжал ленты, попытавшись потянуть их и развязать. Но в эту же секунду Линдсей прервала поцелуй и сделала шаг назад, взяв Коннора за руку.
— Пойдём. — Она кивнула в сторону нарисованного леса, где соблазнительными зелёными красками переливалась дикая природа.
И Коннор, ощущая её крепкий захват, сомкнувшийся на его пальцах, сделал неуверенный шаг вперёд. Туман, покрывающий верхушки деревьев, из картины тянулся к Линдсей и к нему, окутывая их фигуры и будто прокладывая путь.
— Погоди, — проговорил Коннор, прижав вторую ладонь к виску. — Зачем нам идти туда? Мы можем быть счастливы здесь…
— Нет, Коннор, — елейным голосом пропела Линдсей. — Здесь кошмары никогда не отпустят тебя, ты не избавишься от боли… А там… Там мы будем с тобой счастливы только вдвоём.
Коннор с трудом проглотил вязкую горькую слюну, на секунду так ярко напомнившую ему о пережитом прошлом. Но, вытащив руку из цепких пальцев, отступил обратно к дивану. Серая дымка кружила вокруг головы всё сильнее, словно щупальцами разбивая связные мысли и воспоминания. Коннор хотел пойти за Линдсей, но вовремя вспомнил о несказанном. И озвучить захотелось прямо сейчас, до момента, как она войдёт обратно в лес с надеждой, что и он шагнёт за ней.
— В том-то и дело. — Коннор протянул к Линдсей ладони. — Мы уже не сможем быть счастливы только вдвоём. Я как раз хотел тебе рассказать… У меня есть дочь.
Стоило ему произнести последнюю фразу, лицо Линдсей исказилось до неузнаваемости. Черты лица обострились, глаза исчезли, на их месте остались тёмные дыры. Линдсей согнулась, вцепившись себе в волосы, и истошно, не по-человечески закричала. Коннор ещё сильнее отпрянул назад от оглушающего воя. Инстинктивно закрыл уши, неотрывно глядя на страшные метаморфозы, творящиеся с Линдсей. Она, пятясь назад к полотну, чернела и задыхалась. Но стоило ей войти обратно в лес, по холсту прошла серая рябь, а изображение приобрело прежний облик Линдсей. Вот только она осталась стоять с гримасой ужаса и протянутой рукой, и её взгляд как бы молил: «Помоги мне!»
И Коннор, сделав несколько порывистых шагов к «Дарящим любовь», замер прямо перед ней. Аккуратно указательным пальцем дотронулся до руки Линдсей, но ощутил лишь шероховатость краски. Следом впечатал раскрытые ладони, несколько раз постучав по картине. Та откликнулась глухими звуками от ударов.
Руки Коннора задрожали, и он не с первого раза правильно набрал номер Питера.
— Эксон? — Коннор изо всех сил пытался говорить ровно. — Даже если спишь… Срочно бери оборудование по замеру электромагнитных полей и приезжай на Виндзор стрит. Кажется, я нашёл Линдсей!
Виндзор стрит, 458/30. Галифакс, Канада
21 апреля 2000, 02.12
Иногда Коннору казалось, что Питер способен забыть о сне, еде и вообще о чём угодно в момент, когда в его руках оказывались приборы по замеру электромагнитной активности. Вот и сейчас в широко распахнутых голубых глазах горел огонь азарта.
— Коннор, да картина — просто нечто невероятное! Ни одна стрелка не дёрнулась в доме Спрингз, а тут… Нет, ты только посмотри на это! — возбуждённым голосом бесконечно повторял Питер.
Коннор вяло взглянул на стрелки, лишь бы Эксон отцепился. Насколько картина невероятная, Коннор чувствовал каждой клеткой тела. И внутренние «показатели» волновали его куда сильнее.
— Так что ты видел? — спросил Питер. — Почему решил, что Линдсей там?
— Для начала послушай, какую информацию я нашёл в архиве …
Коннор принялся пересказывать Питеру прочитанные материалы о «Дарящих любовь». Говорил он долго и путанно. Язык не слушался, а мир вокруг то и дело расплывался. Багряные молнии бесконечно мелькали перед глазами, и Коннор, скалясь, тёр виски и брал длительные паузы, чтобы отдышаться.
Питер с беспокойством поглядывал то на холст, то на Коннора. Когда тот поведал, как именно ему явилась Линдсей, Питер снова пригвоздил взгляд к полотну. И, положив датчик на тумбу, сделал несколько неспешных шагов к картине. Неуверенно прикоснулся сначала к деревьям, затем к плечу Линдсей, провёл пальцем вниз.
— Думаешь, это своего рода портал, и Линдсей засосало в него? Мы видим на холсте… настоящую её?
— Я почти уверен, что настоящая Линдсей там. Кого мы видим на полотне, вопрос. — Коннор отошёл от «Дарящих любовь» и сел на диван, не переставая смотреть на картину. — Думаю, её. Но выйти оттуда она не может, в отличие от сущности, пытавшейся меня заманить… — Коннор вздохнул и замолчал на некоторое время. А затем, снова потерев виски, уставился одновременно на изображение Линдсей и куда-то мимо него. — Меня постоянно тянет туда. Невыносимая тяга, перекручивающая мышцы. Словно картина и моё тело — две части магнита, которые усиленно хотят соединиться. И, возможно, для перехода мне нужно уснуть… Питер, ты не представляешь, как же я хочу это сделать.
Коннор в очередной раз прикрыл веки, но затем резко мотнул головой, вырывая себя из сладких лап сновидений.
— Пока я здесь, можешь уснуть, — невозмутимо отозвался Питер. — Посмотрим, что будет. Выйдет ли снова оттуда дух, принявший облик Линдсей, или она сама.
— Я же говорю, вряд ли она сама способна выбраться, иначе почему до сих пор не сделала этого? Если Линдсей стоит в нарисованном лесу с таким лицом, значит, не может сделать шаг сюда. Она просит меня помочь ей. И я должен войти туда, чтобы вывести её.
— Дойл, ты спятил?! — эмоционально выкрикнул Питер, резко развернувшись к Коннору. — Допустим, даже если ты войдёшь в картину, кто даст гарантию, что ты сможешь вывести Линдсей? Кто вообще сказал, что оттуда можно вернуться?
Питер запнулся, круглыми глазами глядя на Коннора. Тот молчал и не шевелился, и Питер чуть спокойнее продолжил:
— Ты сам говоришь, в архиве хранятся записи о случаях, когда изображение на картине менялось, но думаешь, из-за выхода людей оттуда? Очевидно же, что лица становятся другими, когда в магический лес попадают новые жертвы. И чёрт его знает, насколько холст оправдывает своё название. Входить туда — безумие.
— Питер, ты ли это говоришь? — искренне удивился Коннор. — Насколько я помню, ты всегда был в первых рядах тех, кто хотел исследовать смертельно опасные феномены. Или чёрные дыры тебя пугают меньше, чем возможность сверкать нарисованными панталонами в галереях мира? — Коннор невесело хмыкнул и скрестил руки на груди. — И что ты предлагаешь? Обречь на верную погибель нашу коллегу, ещё и оставив её с перекошенной ужасом гримасой?
— Ну… Согласен, такая себе вариация «Крика» Мунка, которую я бы в свою гостиную не поставил. — Питер в ответ тоже попытался привычно пошутить и чуть разрядить наэлектризованную напряжённой беседой атмосферу. Но, словив тяжёлый взгляд Коннора, понял, насколько шутка вышла неудачной, развёл руки в сторону и мотнул головой. — Коннор, не сходи с ума. Давай сначала соберём все данные. Поверь, я не меньше хочу спасти Линдсей, но не позволю тебе так беспечно рисковать собой… снова.
На последнем слове голос Питера дрогнул, и Коннор стиснул зубы, невольно вжав голову в плечи. По спине прошла волна озноба. Коннор никогда не задумывался, что чувствовал Питер, когда получил от него приказ уходить с завода в Архангельске. Но теперь видел — в глазах Питера задрожали те же тени страха.
— А я и не такой идиот, чтобы в очередной раз бездумно жертвовать своей жизнью, — буркнул Коннор. — Но я слишком остро чувствую, как полотно сводит с ума, как оно зовёт и заманивает, как меня крутит от притяжения и желания уснуть. — Коннор в очередной раз болезненно оскалился, когда ушей коснулся воображаемый шёпот. — Включай сканеры, я больше не могу держаться. Дальше посмотрим, что будет.
Коннор договаривал последнюю фразу, уже ложась на диван. Стоило голове коснуться подушки, он моментально отключился. И провалился в кромешную темноту.
Та, спустя всего секунду, озарилась солнечными лучами. На плече Коннора сомкнулись пальцы, и кто-то с усилием принялся его трясти. И Коннор, не в силах открыть глаза, со стоном позвал:
— Линдсей…
— Нет, Дойл, это Питер, просыпайся…
Коннор еле разлепил отяжелевшие веки и с трудом сфокусировал взгляд. Дневной свет озарял помятое, уставшее лицо Питера.
Увидев, что Коннор проснулся и приподнялся, Питер отступил на шаг и, прикрывая ладонью рот, зевнул.
— Так… Уже утро? — в неверии пробормотал Коннор.
Он сел на диване, рассеянно осмотревшись. Взгляд застыл на картине, изображение на которой не изменилось. Глянул на часы. С момента их разговора с Питером прошло около четырёх часов. А показалось — всего одна секунда. Коннор попытался вспомнить, что было после того, как он сказал Питеру включить приборы. Ничего. Ровным счётом ничего. Непроглядная чернота, а затем ударившие по зрению лучи солнца…
— Питер, ночью что-нибудь происходило?
— Нет, — всё ещё зевая, с трудом выдавил из себя Питер. — Показания приборов всю ночь были высокими, но, как ты видишь, Линдсей в образе злой фейри не сошла с полотна.
— Прекрати, — грубо отрезал Коннор. — Твоя ирония тут не к месту. Мне кажется, дело в другом. — Он вонзил взгляд в умоляющую прийти к ней на помощь Линдсей. — Если бы я остался в одиночестве…
— Да, если бы ты тут был один, то уже стоял вот там. — Питер мотнул головой в сторону холста. — Скорее всего, безвозвратно!
— Мы детально изучим полотно, — отрезал Коннор. — Проведём изучение рентгенофлуоресцентным анализатором, посмотрим на результаты спектроскопии, — задумчиво протянул он и решительно добавил: — А также изучим мои физиологические реакции на картину. Я хочу знать, что за чертовщина со мной творится и можно ли её как-то остановить.
Офис по научным исследованиям и разработкам. Галифакс, Канада
22 апреля 2000, 9.12
Коннор ослабил узел галстука и откинулся на спинку кресла в своём кабинете. В очередной раз потёр воспалённые глаза и, болезненно сощурившись, надавил ладонями на горячий лоб. Ему казалось, что если он в субботу приедет на работу и закроется у себя в кабинете, ему станет легче в полнейшем одиночестве… Но ожидания не оправдались.
Минули ровно сутки с часа, как его команда начала детальное изучение «Дарящих любовь». Анализ холста, состава красок и пигментов подтвердил её возраст. Однако стоило учёным войти в квартиру, электромагнитный фон, так потрясший и восхитивший Питера, исчез. Бесконечно бубня от разочарования, Питер никак не сдавался. До самого позднего вечера он делал новые и новые замеры на разном оборудовании и настаивал на транспортировке картины в центральную лабораторию ОНИР. Об этом просили и другие специалисты, приехавшие исследовать «Дарящих любовь». Но Коннор был непреклонен. Настоял он и на том, чтобы изучение не прерывали на выходные дни, хотя данное дело по классификации Управления не входило в перечень тех, которые требовали безостановочного ведения. Но всем задействованным в расследовании Коннор лично пообещал сверхурочные и дополнительные отгулы.
Сам он работал фактически без отдыха, стараясь ясно и трезво думать. Но внутри него шла яростная борьба, и Коннор её проигрывал. Картина, уничтожая его волю, побеждала. Пусть паранормальный фон вокруг неё полностью исчез, но Коннор постоянно чувствовал его внутри себя, и он становился только сильнее. Бесконечный зов, звучащий в голове, больше не затихал ни на минуту.
— Коннор, приди ко мне… Только ты можешь мне помочь. Не позволяй им забрать картину, иначе потеряешь меня навсегда.
Линдсей шептала, умоляла, плакала. И Коннор, рыча от бессилия, сдавливал ладонями виски, закрывал уши, но ничто не заглушало её мольбы.
Сначала он не сомневался — его зовёт та самая сущность, принявшая облик Линдсей и пытавшаяся заманить в картинный мир. Но шли минуты, невыносимо длинные часы, и Коннор, глядя на испуганное лицо Линдсей на холсте, всё сильнее понимал — они теряют время. Её время. Линдсей там, её нужно поскорее вытаскивать. И только ему под силу спасти её. Оставалось самое сложное — понять, как это сделать, не погибнув самому.
Ни у кого из команды не было никаких идей. Зато каждый считал абсолютно безумным желание Коннора убрать всю аппаратуру из квартиры Линдсей и остаться наедине с полотном. Вчера вечером он лёг спать на диване под прицелом камер и с датчиками, измеряющими его физиологическое состояние во время сна. Как Коннор и предполагал, ничего не произошло. Проводить вторую ночь так же он не собирался. Пусть он спал, но его состояние походило на то, которое наступает на вторые или третьи сутки без сна. Отдых не приносил никакого облегчения, Коннор чувствовал себя измотанным и абсолютно обессиленным. Но все его анализы и исследования отражали только одно — он полностью здоров. И никто из учёных и медиков понятия не имел, как ослабить магнетическое чувство, пожирающее его тело и ум.
— Коннор… Иди ко мне! Спаси… Умоляю!
Сцепив ладони на шее и опустив голову вниз, Коннор тихо взвыл. Расплёл пальцы, моментально сжав их в кулаки, и с силой ударил по столу. Тяжело дыша и скалясь, схватил папку с материалами дела и швырнул её от себя в угол.
Прошло только два дня с момента обнаружения «Дарящих любовь», а по ощущениям — целый год, где каждая секунда сводила с ума, разрывала нервные клетки. Коннору казалось — продлись пытка ещё час, он не выдержит. Тот, который терпел адские испытания в «Улье» и изо всех сил старался сохранить разум на протяжении двух с половиной лет пребывания там, сейчас стремительно его терял с очередной истекшей минутой мучительной бесконечности.
Теперь Линдсей оказалась в опасности, его «якорь» остро нуждался в том, кто вытащит её. Но Коннора никак не покидала предательская мысль — он не настолько сильный «якорь», чтобы вывести из нарисованного мистического леса.
Но есть ли у него выбор? Шагнуть в картину, превратившись из живого человека в рисунок, или сойти с ума от разрывающего мозг зова и выкручивающего наизнанку притяжения? А ещё от совести, твердившей лишь одно: он не сможет жить дальше, если оставит Линдсей там, не справится с таким непосильным грузом, если не рискнёт и не попробует отправиться за ней.
Коннор достал из кармана зазвонивший мобильный. До скрипа сжал челюсти, увидев на экране имя Адама. За пределами накрывающего безумия вдалеке остались близкие люди, образы которых, словно ластиком, стирало наваждение.
— Приезжала Де Марко, — с ходу проговорил Адам. — Привезла одежду для Николь. Спросила, когда ты собираешься навестить дочь. Я посоветовал ей самой уточнить у тебя, а не делать это всякий раз через меня. — В голосе послышались нотки раздражения.
— Де Марко… — отстранённо произнёс Коннор, чуть следом не спросив: «А кто это?» С трудом припомнил сам, попытавшись выудить из памяти лицо тёти Николь, но его будто бы сожрал туман.
— Коннор? — уже взволнованно спросил Адам. — Ты в порядке? Есть какая-то особая причина, почему ты не приезжаешь второй вечер подряд?
— Расследование выпивает все соки, — проговорил Коннор, еле шевеля губами.
Он моргнул, и краем глаза заметил в углу кабинета Линдсей в бежевом платье и малахитовой накидке.
— Коннор… Спаси… У меня осталось так мало времени. Без тебя я погибну. Приди же ко мне…
Громкие рыдания заполнили повисшую тишину в кабинете. И надрывными звуками больно вкрутились в голову. Коннор задержал дыхание, опустив трубку вниз.
— Коннор? Коннор! — звал Адам. — Ты слышишь? Что с тобой?
Но Коннор больше не хотел его слушать. Он пристально смотрел на Линдсей, которая тянула к нему руки и заливалась слезами.
Рассматривал ли он духа, заманивающего его в ловушку?
Или свою Линдсей, попавшую в подобие захлопнувшегося для неё капкана?
И кем бы ни была явившаяся к нему в кабинет женщина, в эту минуту она наконец добилась своего…
Виндзор стрит, 458/30. Галифакс, Канада
22 апреля 2000, 11.13
Приехав в квартиру Линдсей, Коннор отослал прочь работавшего над полотном эксперта из местного музея и запер дверь. Прошёл мимо картины, не поддавшись на огромный соблазн обернуться и глянуть на изображение. Выключил все камеры, сел на диван и не спеша поднял глаза, сосредоточившись на фигуре Линдсей.
Зов стих, но сердце принялось проламывать ритмом рёбра, стоило только посмотреть на искажённое страхом женское лицо. Теперь он рассматривал приоткрытый рот, видя только беззвучный зов, и рябь красок вызывала боль в уставших глазах. Мысли снова рассыпались на бессвязные элементы. Но в висках импульсами стучал град неизвестно кем отдаваемых приказов.
«Шагни. Забудь. Окажись рядом с ней. Твоё счастье там. Твоя любовь там».
Коннор быстро помотал головой, скривившись от боли в шее, и возвёл глаза в потолок.
— Ты меня любишь, милый? — внезапно послышался тихий вопрос.
— А точно ли я знаю, что такое любовь? — всё ещё глядя вверх, пробормотал Коннор.
— Так узнай… — Линдсей заговорила более уверенно и громко. — Я покажу тебе. Я буду любить тебя всегда, ты забудешь всю свою боль и будешь бесконечно счастлив. Ты ведь хочешь, чтобы твоё тело больше никогда не болело?
— Я действительно этого хочу… — прошептал Коннор.
— Ты вынес слишком много за три прошедших года, — подхватила Линдсей. — Только муки, больше ничего. Ни капли любви, нежности, ласки… Ты заслужил вознаграждение за страдания как никто другой. Я щедро одарю тебя.
— Ты сводишь меня с ума. — Он уверенно отчеканил слова и посмотрел на нарисованную Линдсей. — И заставляешь мучиться, когда я отдаляюсь от тебя.
— Ты просто слишком сильно устал. — Губы изображения по-прежнему не шевелились, но Коннор ясно слышал каждое слово. — Не я истязаю, тебя ломает тяжкое прошлое, которое никогда не оставит в покое. Усни, позволь себе отдохнуть и войти в исцеляющий лес. Ты никогда не пожалеешь, что отправился за мной… Я наполню тебя любовью…
— Мне действительно нужно наполнение любовью, — твёрдо попросил Коннор. — Здесь. Выйди ко мне, Линдсей. И останься со мной здесь. Я не хочу идти за тобой туда.
В ту же секунду по ушам ударил жалобный плач.
— Спаси. Мне не выбраться без тебя… Приди ко мне.
Коннор хмыкнул. Дух или демон, живущий в картине и принявший облик Линдсей, словно издевался, то заманивая обещанием любви и счастья, то надавливая на желание выступить спасателем для угодившей в ловушку Линдсей.
Вот только если в соблазнительных словах явно улавливались подвох и дьявольское искушение в каждой нотке голоса, то в мольбах всё чётче слышались интонации Линдсей. Может, и они лишь иллюзия, обман и выгодный путь, чтобы получить желаемое — затянуть его туда.
Коннор потёр левую сторону груди и заговорщицки улыбнулся, глянув на картину исподлобья. Там его обещали любить и исцелить. Но в свои тридцать девять лет он наконец начал узнавать, что такое настоящая любовь.
Любовь, вмиг ставшая чем-то куда более сильным, чем просто «якорь», призванный сберечь бьющийся на осколки разум.
Любовь, выстукиваемая каждым ударом ожившего сердца.
Любовь, ожидавшая его здесь, а не где-то там…
Любовь, так сильно нуждавшаяся в нём.
Любовь, которую он не мог предать и оставить…
Отчаянно веря в иную силу притяжения, способную вернуть его обратно, Коннор откинулся на диванные подушки, закрывая веки. Он хорошо помнил, насколько быстро потерял контроль и забыл обо всем, когда Линдсей завлекала его в нарисованный лес. Думал, что грезит и происходящее нереально, так почему же не пойти вместе с ней, куда бы она ни вела? Но прочно засевший в сердце образ не дал ему бездумно сделать опасный шаг. Вот и сейчас Коннор приказывал себе не забыть, не позволить дурману стереть до конца самое дорогое, ярким огоньком мерцающее в погружаемой в туман памяти…
— Иди же ко мне! — Вскрик разорвал тишину и зыбкое, дрожащее то багровыми, то синими всполохами полотно сновидения.
Коннор встал с дивана и стремительно направился к картине. Прикоснулся к ней, не ощутив кожей шероховатость краски. Пальцы легко прошли сквозь холст, но взгляд упёрся в нарисованную Линдсей. Она, всё так же ослепительно улыбаясь, пристально смотрела блестящими глазами.
И, больше не медля, Коннор сделал решительный шаг ей навстречу…
Всего один шаг, чтобы из залитой солнцем и птичьими трелями гостиной войти в сумрак зеленеющего леса.
Всего один шаг, чтобы по короткому пути попасть в мрачное, тёмное место.
И очутиться в коконе вязкого, непроглядного тумана.
Сердце отреагировало на переход глухим толчком в солнечном сплетении, а не в груди. Сознание стремительно затопил страх. В мозг ударила парализующая мысль: «Я ослеп». Но глаза быстро привыкли к мраку, только в первую секунду казавшемуся непроницаемым.
Коннор прищурился, но острым взглядом с трудом выловил очертания деревьев впереди. Разительный контраст впечатлил: на картине лес выглядел ясным, чётким, объёмным, а за спинами влюблённой пары будто бы простирался целый мир, но внутри полотна всё было иначе. И Коннор словно угодил в чулан, сковывающий движения и быстро лишающий кислорода. Пугала и другая догадка — здесь больше никого нет.
— Линдсей? — позвал Коннор, но не услышал ни звука.
Вместо ответа туман извивающимися сизыми змеями пополз от ног к голове. Густой, липкий, он обездвиживал и не давал шагнуть вперёд. Или назад. Коннор приложил много усилий, но всё-таки обернулся и посмотрел на место, откуда только что пришёл и куда не вернётся, пока не отыщет Линдсей. За плотной дымкой всё ещё виднелась обстановка квартиры.
Облегчённо выдохнув, что путь обратно не закрылся, Коннор опустил голову и осмотрел себя. Напрягать зрение в этот раз не пришлось — в поглощающем сумраке светлым пятном сверкал старинный костюм, в который некогда был облачён мужчина на картине. Теперь Коннор видел его на себе.
— Кто ты? — абсолютную тишину разрезал глухой незнакомый голос, принадлежавший то ли мужчине, то ли женщине. То ли вовсе слившийся из звуков одновременного говорения двух людей в один поток. — Назови своё имя, путешественник.
— Я Коннор Эндрю Дойл, — не медля ответил Коннор и снова не услышал ни звука.
— Здесь, Коннор Дойл, ты встретишь свою любовь. Созданный нами мир охотно подарит её тебе, — завораживающе спокойно проговорил голос. — Но для начала ты должен пройти дорогу из воспоминаний, осознать, а кто есть настоящий Коннор Дойл? Рассмотри своё прошлое, чтобы навсегда оставить его за спиной… У тебя появится радостное будущее, которое ты проведёшь не в одиночестве.
В клубящейся мгле появилось зеркало. Тьма расступилась, и в отражении Коннор увидел себя посреди своей старой квартиры. Он моргнул, и образы прошлого мгновенно окутали разум тёмной дымкой.
Глядя в зеркало, он рассматривает мелкие морщинки в уголках глаз и продолжает недовольно хмыкать раз за разом.
— Поздравляем вас с тридцатипятилетием, профессор Дойл, — звучат в голове голоса коллег. — Вы — настоящий образец для подражания… Мы гордимся, что у нас такой руководитель… Вы — настоящий…
— Я — настоящий? — с иронией спрашивает сам у себя, брезгливо опуская уголки губ. — Вы действительно знаете, какой я настоящий?
В любой неформальной ситуации всегда зудит предубеждение: руководителю команды нельзя показывать свои привязанности и личное отношение, это за пределами субординации. И даже в ресторане, когда захмелели Питер и Антон, когда лицо Линдсей стало румяным от алкоголя, а улыбка более открытой и нежной, он медленно цедил весь вечер бокал белого вина и привычно молчал. Не позволил себе расслабиться в окружении коллег, пусть и только тех, кому привык доверять жизни членов команды и свою. Но раскрыть перед ними себя другого, не в образе профессора Дойла, так и не смог. И настоящим его знал только один человек, а теперь он и сам себя уже давно таким не видел…
— Вспомни всё, чтобы потом забыть… Проходя снова по дороге жизни, вспомни того себя, которого ты считал настоящим. И был ли счастлив потом, когда стал другим? — прошептал из темноты беспристрастный голос.
— Счастье? Что это слово значит? — мысленно ответил Коннор, чуть удивившись.
Ни единой искры сопротивления. Он быстро и честно отвечал на вопросы, сейчас не хотел задумываться почему. Разум всё больше попадал в зыбкую трясину, как когда-то в «Улье», но окутанный тьмой Коннор не чувствовал себя во враждебном месте. Здесь хотелось, чтобы язык наоборот развязался, ведь впервые за непозволительно долгий срок внутри заиграло желание выпустить из себя давно похороненное, но до сих пор терзавшее…
— Так был ли ты счастлив? — прозвучал вопрос снова.
Коннор напряг память, пытаясь вспомнить прошлое. Радость чувствовал не раз: первые поцелуй и близость, получение диплома, быстрый карьерный рост, удачно завершённое расследование в качестве кейс-менеджера в Управлении… Много было обычных человеческих мелочей, заставлявших обыденно порадоваться, вроде плотного вкусного ужина, хорошего фильма или интересной книги, шума дождя за окном на рассвете выходного дня, лёгкого дуновения морского бриза на коже… Выходит, радовался он не так уж и редко, но счастье… Испытывал ли именно его?
На мгновение Коннор увидел кроватку в углу комнаты и услышал детский крик. Сердце ощутимо ударило где-то в горле. Захотелось сделать шаг к проступившей из темноты колыбели, но её моментально затянул туман.
Следом мрак разрезал луч света, и на глазах проступили слёзы. Вот они — самые счастливые воспоминания, запрятанные в дальние уголки души, чтобы никто не отобрал. Вот тогда-то он и был собой, чувствовал себя живым и нужным…
— Родной, а кем ты будешь, когда вырастешь? — спрашивает мама, ласково гладя его, шестилетнего, по голове.
— Я буду военным! А ещё… Я буду учёным. Я хочу узнать, как устроена наша планета. Или нет… Как устроена человеческая душа. Мамочка, а есть доктор, который лечит души?
Мама заливисто смеётся, целуя его лицо. От неё так вкусно пахнет мёдом и клубникой. В её темных волосах играют закатные лучи солнца, а летний воздух пропитан ароматами цветов.
— Ты будешь великим учёным, сыночек! И, если захочешь, даже адмиралом.
— Ты забыл… — Голос зазвучал мелодично, почти нараспев. Стал только женским, мужское эхо пропало. — Ты был счастлив однажды, вот оно, твоё счастье, омрачённое горечью утраты. Но ты забудешь о днях, проведённых с матерью, потому что следом за ними всегда приходит боль. Ты ведь помнишь, какая?
Кладбище. Мамы больше нет. Нет запаха мёда, нет её смеха, нет ласковых касаний, пробуждающих его утром. Пустота, мрак и холод внутри. Он не может плакать. Боится вместе с влагой выпустить остатки той любви, которой каждый день наполняла его мама… Хочет её сохранить. И не желает думать, что будет дальше. Интернат? Конечно, у него же не осталось близких. Никого, кто бы мог приютить. А впереди ещё два года до момента, как он сможет пойти служить. Два долгих года…
Предательская дрожь раз за разом проносится по телу. Что же теперь будет? Детский страх бесследно поглощает чёрная мгла…
…Но лишь за тем, чтобы снова разверзнуться мучительными картинками.
— Слабак! Дерись! Это тебе не камушки под микроскопом разглядывать! Хочешь получить назад свои находки? Так забери!
Удары… Боль… Жгучая обида… Волна гнева… И слова, нежным шёпотом перекрикивающие голоса издевающихся над ним ребят:
«Родной, всегда помни. Человек не может прожить жизнь так, чтобы она не попыталась его сломать и не заставила почувствовать злость, ярость, гнев… На твоём пути будут встречаться уже сломанные и обозлённые люди, но у тебя доброе сердце… Не позволяй чужому яду проникнуть в него».
— Мама… Мама, вернись! Прошу…
— Мама? Вы слышали? Этот придурок мамулю зовёт… Нет у тебя никакой мамы, иначе ты бы сюда не угодил. Здесь есть только мы! И вон — она твоя поганая реальность!
— Коннор Дойл никогда не был слабаком.
Фраза вернула его назад, в тёмное место, не дав ощутить очередную серию ударов в воспоминаниях.
— Но ты никому ничего не хотел доказывать, верно? И всегда помнил напутствия матери…
— Она твердила, что ум и золотое сердце — главные орудия человека, — рассеянно пробормотал Коннор. — Никогда не сомневалась во мне. Но я захотел почувствовать силу в руках.
— И ты пошёл служить. — Из слившихся в едино голосов чётко выделился только мужской.
— Ребячество, но я так хотел, чтобы она увидела мои первые шевроны. И, возможно, даже то, что я сам бы потом предпочёл никогда не видеть…
Коннор снова оказывается перед зеркалом, но уже перед другим. Скользит взглядом по красной ленте, висящей на груди. Останавливает ненавидящий взгляд на серебряной медали с кленовым листом, окружённым лавровым венком.
Что должен чувствовать человек, награждённый за храбрость? Точно не отчаяние и безысходность от осознания, что вся команда противоминного катера, находившегося под его командованием, бесследно исчезла в Бермудском треугольнике, а он не смог спасти.
До сих пор в кошмарах слышит истошные крики, наполненные ужасом. Помнит, как они в одночасье замолкли, и его нутро свело от дикого страха. Какая, к чёрту, храбрость? На её месте зияли только бесконечные вопросы, терзающие душу. Как? Что произошло? Разве может такое быть, что людей просто поглотил туман?
Жмурится перед зеркалом, а когда открывает глаза, его ослепляет яркая вспышка.
— Нам не вернуться домой, коммандер, — из последних сил шепчет Ричард Диксон, его старпом. Они оба — единственные выжившие после столкновения с неизвестным феноменом в заливе Гуантанамо, теперь дрейфующие уже несколько дней в океане. — Уж лучше быстрая смерть, чем бесконечная мука.
— Даже перед лицом смерти… — Потрескавшиеся губы и жажда всё же не дают выговорить фразу командирским тоном. — Я приказываю… Отставить сомнения. Помощь уже близко, и мы спасёмся.
— Ты выжил тогда, но долго желал обменять у Смерти свою жизнь взамен на их спасение. Отпусти это решение. Забудь солнце, изранившее твою кожу. Отпусти и то, что было потом. Ты ведь хотел это забыть? И вычеркнуть?
— Ты споришь со мной, Дойл? — в неверии вскидывает руки генерал Майклсон, теряя самообладание. — Тебя приставили к награде не только за происшествие в заливе. У тебя идеальный послужной список, который…
— Мне не нужны особые почести, — перебивает генерала Коннор, впервые нарушая военную дисциплину. — Видимо, мои представления о доблести, чести и храбрости идут вразрез с представлениями Её Величества.
— Однако офицер, даже имевший непоколебимые принципы, всё-таки не смог плюнуть в лицо своему командованию и самой Королеве. Так ведь? — в беспристрастном голосе впервые прозвучало некое подобие иронии.
— Ту красную ленту с медалью на своей груди я видел всего один раз. Затем убрал в дальний ящик шкафа и подал в отставку. Жаль, что воспоминания о тех днях и пропавших без вести сослуживцах нельзя запрятать туда же.
— Ты ошибаешься… — Мужской призвук в голосе бесследно растворился, теперь елейно пел только женский. — Боль тех лет больше не вернётся к тебе. Но долгое время тот случай казался тебе самым страшным в жизни. И сейчас придётся вспомнить другой кошмар. Тот, что искалечил и изменил тебя навсегда.
— Ты споришь со мной, Дойл? — Сейчас гневная фраза звучит из уст другого его начальника — Фрэнка Элсингера. — Вы должны привезти неизвестную форму жизни для изучения! Это не обсуждается!
— Да, сэр, спорю! Конец связи!
Ему уже не привыкать спорить идти наперекор руководству, однако сейчас его рвёт на части не просто возмущение, а боль. Никто даже не догадывается, но с каждой минутой ему всё тяжелее сохранять самообладание и не вскрикивать. Живот постоянно и невыносимо сильно болит, ведь тварь внутри растёт, напитывается кровью, сжирает клетки…
Но он изо всех сил старается как можно меньше думать о себе. Для него важно только одно — не дать плохо изученной заразе распространиться, спасти других людей. Он не имеет права их предать и подвести. Понимает, что должен предпринять: умереть, чтобы они жили. И чтобы потомство тварей, выросших в стенах российского завода, не попало в других ни в чём неповинных людей.
«Кого ты обманываешь, Коннор? Признайся хотя бы себе — больше всего ты боишься умереть такой жалкой смертью и дать жизнь паразиту, питавшемуся и выросшему благодаря твоим клеткам».
Подлая мысль — последнее, что он помнит перед тем, как тянулся к рычагу. Редко вспоминает её, в ночных кошмарах возвращаясь в технический отсек завода… Пусть так. Но внутри него оказался яд, о котором предупреждала когда-то мама, только другой… И как бы там ни было, Коннор не мог позволить существу агрессией разорвать не только своё тело, но и других. Он помнит слова матери о своём добром сердце и не может позволить развивающемуся злу остановить его сердцебиение...
— Питер! Уходи, это приказ!
— Но Коннор… — Тени сомнения колышутся в глазах Питера.
— Убирайся!
Минута…
Две…
По подбородку течёт жёлтая слизь. Паразит готов покинуть его тело. Шаг до ничтожной и отвратительной смерти. Но пока нельзя допустить другую случайную. Сколько прошло времени, как Питер ушёл? Пять минут?..
Дрожащие пальцы касаются рубильника. Перед глазами застывает чей-то несуществующий силуэт, когда лавина огня выжигает… И это конец.
Но почему же он становится началом нового кошмара?! В полной пустоте снова возникают мысли. Кожа и внутренности горят. Но боли нет… Пока нет.
«Я умер? Это Ад… Или Рай?»
— Мы извлекли паразита… Просто чудо какое-то! — эхом доносятся голоса откуда-то издалека. — R-клетки сработали даже лучше, чем мы ожидали. До сих пор не верится, что Дойл пережил взрыв.
— Он провалился в подвал, его еле нашли. Видимо, успел отползти, иначе ударная волна разорвала бы на атомы. И плакали бы наши испытания.
— Надо же, я подумал, что он решил поиграть в героя-смертника, ан нет, всё-таки искал путь к спасению. Кстати, я уже вколол вторые образцы. Посмотрим… Первые результаты будут утром. Если доживёт…
«Я… Жив? Но как? О каком пути к спасению они говорят?! Я же не… помню».
День? Ночь? Прошла минута? Может, месяц? Год?
Во рту трубка. Или кляп? Боль настигает, став бесконечной. Невозможно кричать. Разум не смолкает ни на минуту.
«Нет. Умоляю вас… Не нужно. За что? Что я сделал? Отпустите… Не могу больше…»
Теряет сознание, но всякий раз его тут же возвращают обратно. Яркий свет ламп слепит, и даже когда они гаснут, перед глазами всё равно горят пятна, разрушая остатки зрения. Он слышит обрывки фраз про препараты, какие-то особые клетки, регенерацию. Не чувствует себя собой. Тело — сгусток боли, превратившийся в месиво из мяса, костей, хрящей и тканей.
— Никакой анестезии, Митрохин, — звучит суровый командный голос. — Мы должны сегодня завершить эти испытания, чтобы перейти на новый уровень.
— Но он не вынесет ещё одну серию опытов без наркоза и обезболивающих.
— Вынесет. Другие уже давно умерли, а этот стойкий. Видимо, что-то или кто-то держит его. Делай, как тебе сказали, и не спорь с руководством. Это плохо заканчивается. Он тоже вечно спорил… — Мужчина замолкает, а потом задумчиво продолжает: — Кстати, забыл, пойду с его бывшим начальником побеседую. Он обещал позвонить, кажется, скоро ещё кого-то к нам отправит.
Сознание, пребывающее на пороге беспамятства, разрезает алая вспышка. Элсингер! Фрэнк знает, что его держат здесь. Это он подстроил? Он сослал сюда? Не может быть… Безысходность и отчаяние перерождаются в гнев и ярость, которые в одночасье напитывают безумной силой.
— Джессика, вколите ему транквилизаторы! — в ужасе кричит тот, кого строгий голос называл Митрохиным. — Он сейчас всю операционную разнесёт. Немыслимая сила…
«Я выживу… Выживу. Чего бы мне это ни стоило. И уничтожу того, кто разрушил до основания меня. Кто забрал мою жизнь. Но разум они не получат, в отличие от кусков тела. Я не дам боли свести меня с ума».
И снова время течёт… Или его уже не существует? Темнота… Обжигающий холод… Бесконечная боль. Иногда он видит женщину с тёмными волосами, которая склоняется над ним и гладит по голове.
Пару раз он путает её с матерью, ослеплённый светом ламп. Редко удаётся рассмотреть кудряшки и зелёно-карие глаза, которые он про себя называет рваной надеждой. Она — его ангел, вкалывающий обезболивающее и дающий ему воду. А ещё она шепчет слова, но он редко улавливает их смысл. Зато её голос успокаивает…
Спустя время к нему начинает приходить другой врач, и он также очень добр к нему. Пожилой седовласый мужчина зовёт его «сынок». Боли становится значительно меньше, разум всё больше мечется где-то в забытье.
— Я хочу помочь вам… — шепчет женщина, сжимая его руку. — Держитесь, пожалуйста. Я что-нибудь придумаю. Вы будете жить.
«Хочу ли выжить?.. Ради чего? Ради кого? Кто меня там ждёт? Жить… Да, хочу. Я помню, мама… Гнев разрушает. Надо держаться за что-то хорошее. Мне нужны силы, мне нужно сохранить себя. Не забыть, кто я. Но ради кого?.. Линдсей. Линдс… Помню твоё лицо. Хочу его снова однажды увидеть…»
В одночасье все воспоминания об «Улье» испарились. Сладкое эйфорическое чувство переполнило душу, когда последние образы растворились в тумане, уютно обосновавшемся в голове. Тусклыми осколками рассыпались терзавшие и резавшие живьём картинки, оставляя после себя лёгкость. Но тело пока не спешили покинуть тянущие боли в пояснице и животе. И перед глазами вдруг всплыло лицо седовласого мужчины. Когда разбитая память сложилась в другой образ, Коннор услышал знакомый монотонный голос:
— Возможно, тебя мучают психосоматические отголоски ужасов, пережитых в Неваде. Ты полностью здоров, я дал тебе второй укол обезболивающего, но, пойми, твоя психика тоже пострадала. Тело восстановилось, а разум — нет. И тебе нужна помощь, Коннор, твоё сознание разделилось. Ты не справишься с этим сам.
— Ничего мне не нужно! — Гнев пульсирует в каждом звуке и в висках. — Я справлюсь, я всегда справлялся. Если это фантомные боли, значит, скоро их не будет.
Кровь из закушенной губы снова попадает в рот. Но ни одна таблетка, ни один укол не сотворят то, что он должен сделать сам. Он обязан удержаться, не упасть в место, горящее алыми сполохами… Может, как раз боль и не даст ему рухнуть туда? Но кровавая бездна всё сильнее маняще окутывает разум…
— Коннор, прошу, очнись!
Крик, переполненный ужасом, стирает алый, окрашивает мир в цвет. В его горле затихают хищные хрипы. И через пелену теперь он может рассмотреть дрожащую Одри в углу комнаты.
— Адам? — Стоит ему произнести имя, как Одри срывается на громкие рыдания.
Темнота окончательно рассеивается. Адам лежит на полу. Кровь стекает по виску, руки раскинуты в стороны.
— Что? Это… я… сделал?
— Они так долго пытали тебя. — Женский голос стихает, на передний план выступает мужской, рассудительный и оправдывающий. — Ты не мог выжить иначе. Ты должен был создать зверя, который терпел бы невыносимую муку, защитив светлое в душе от посягательств.
Коннор попытался вспомнить, кем ему приходился человек с разбитой головой и выжил ли он. Но через миг ему стало всё равно. Перед ним появилось новое зеркало, разбитое на тысячи осколков, которые чудом не осыпались на пол.
«Какая прекрасная метафора! — В глазах отражения сверкают безумные искры. — Осколки зеркала — осколки моей личности. Нет никакого настоящего Коннора Дойла. Есть только я. Тот, чей мир разорван в клочья. Тот, кто помнит и никогда не забудет, что с ним сделали. И тот, кто обязательно отомстит».
— Но ты забудешь своего тёмного двойника, он больше не будет брать над тобой верх. Месть свершилась, враг мёртв. Вторая сторона окончательно исчезнет, перестав подпитывать ненависть внутри тебя. Но ты ведь помнишь, что не только месть вела к цели…
Под плотно зажмурившимися веками задрожали глазные яблоки. По спине прокатила волна озноба. Коннор нехотя открыл глаза и увидел целое зеркало перед собой. В неверии посмотрел на привычного себя и кончиками пальцем дотронулся до лица отражения.
— Любил ли ты когда-нибудь по-настоящему? — раздался очередной вопрос.
Лица девушек, женщин проносятся в голове. Он не помнит имён многих. Ни одну из них он не любил по-настоящему. Ни с кем не хотел создать семью. Да и любил ли он вообще? До «Улья» однозначно нет. А там его спасла только она… Линдсей.
«Я не хочу больше насилия. Не хочу мести и расправы. Хочу идти к той, ради которой я выжил и которая уберегла меня от безумия, не дав хищнику полностью уничтожить хорошее во мне».
— И теперь ты получишь желаемое. Посмотри, она уже рядом.
В сумраке Коннор заметил очертания силуэта Линдсей. Она появилась перед ним из ниоткуда. Но мгновение радости, что она здесь, рядом, тут же сменилось ужасом. Чёрно-белая Линдсей в светлом платье не шла, но приближалась к нему. Она походила скорее на карандашный набросок, чем на человека. Коннор протянул к ней руки и заметил, что сам становится таким же, как она.
— Что вы с ней сделали? — в оцепенении спросил он.
— Без своей второй половинки её жизнь бесцветна. И сейчас всё зависит лишь от тебя. Чтобы наполнить свою и её жизнь красками, ты должен забыть, кто ты… Почувствуй счастье, что твоё прошлое уходит. Ощути сладостное забвение.
Коннор прикрыл глаза. Блаженная нега всё сильнее разливалась по телу, а разум словно погрузился в расплавленный воск. Ушли все тревоги, страхи, переживания. Мрачное место окончательно перестало казаться ему чужим. Здесь стало очень уютно и комфортно. И тут с ним рядом была женщина, с которой он мечтал провести вечность…
— Я хочу остаться с ней… — прошептал Коннор.
Волосы Линдсей снова начали приобретать цвет пшеницы, губы и щёки чуть зарумянились, а улыбка стала более живой.
— Коннор! Милый… — послышался её голос.
— Линдсей, я сделаю всё, чтобы мы были счастливы…
Весь мир сжался до очертаний силуэта Линдсей. Она смотрела на него с любовью, трепетом и восторгом. В её взгляде — ни намёка на печаль и грусть, как часто бывало раньше.
И Коннору хотелось парить с Линдсей над землёй, освободившись от тяжести внутри тела и от бесконечно терзающих воспоминаний.
— Я Коннор… — мысленно произнёс он, пытаясь припомнить фамилию. — Я не хочу больше помнить, кто я, каким я был раньше… Так устал тянуть груз прошлых лет… И просто хочу любить и… быть любимым.
Голова закружилась от забвенного счастья, но вдруг смутные образы, а затем более яркие картинки принялись нещадно вдребезги разбивать пьянящее рабство иллюзий.
…Телефонный звонок. Смятение, непонимание, отрицание. Да какая дочь? Адам спятил! Не может быть! Ему не нужен ребёнок.
…Вот он берёт Николь на руки, неуклюже, боясь что-то сломать. Сердце бешено колотится, ум отказывается признавать и принимать отцовство.
…Впервые видит, как дочь улыбается, смешно пуская пузыри. Её серо-голубые глаза — точная копия его — смотрят внимательно, словно исследуя… Глупая мысль — достойная смена растёт. Возможно, тоже учёным будет… И, может, не всё так страшно?
…Беспокойство, тревога, выворачивающая нутро наизнанку. У Николь поднялась температура. Он не может её потерять. Даже понимая всю абсурдность мыслей, всё равно тревожится. Бросить всё, быстрее, нужно ехать к ней. Быть рядом!
«Никки, папа здесь, не плачь! Я всегда с тобой, запомни, я с тобой… Я никуда не уйду, никому не позволю забрать тебя. Ты лучшая частичка меня…»
«Я с тобой. Я люблю тебя! Люблю тебя! Звёздочка».
— Моя… звёздочка! — пролепетал Коннор. — Здесь я же… тебя не хотел забыть!
Коннор перевёл взгляд на портал, отделявший серый мир и квартиру Линдсей, — тот почти растворился. И его память рассыпалась, как ожерелье, бусинки которого не найти в траве. Но в сердце, несмотря ни на что, остался самый важный образ, благодаря которому Коннор недавно почувствовал себя счастливым. И мрачное место намеренно пыталось затянуть сумраком детскую колыбель, чтобы он не нашёл путь к ней.
— Туман рассеется, — голос снова возник и оглушил, — когда ты окончательно признаешь, что ты — никто. И отречёшься от памяти. От всей своей памяти!
Коннор посмотрел на улыбающуюся Линдсей. В её взгляде не отражалось и тени сомнения — он сделает правильный выбор. Но Коннор видел перед собой лишь серо-голубые глазёнки, умолявшие вернуться домой. И образ его малышки он никому не позволил бы отобрать.
«Я помню тебя, звёздочка! И люблю сильнее всех на свете. Ты — моя настоящая любовь и дорога назад… Моя сила».
Каждое движение давалось Коннору с трудом, словно конечности залила смола. Превозмогая липкий, густой мрак, охватывающий их всё больше, он схватил Линдсей за руки, чуть выше локтей. Её улыбку моментально стёр туман. И Коннор смотрел только на её испуганное лицо, не обращая внимания, как от его пальцев по запястьям Линдсей поползли синие сверкающие нити. Взглядом Линдсей умоляла не разрушать их счастье. Но Коннор, всё больше ощущавщий странное распирание в солнечном сплетении, позволил пульсирующей изнутри силе толкнуть Линдсей в портал.
Она оказалась по ту сторону картины, встала с колен и начала осматриваться по сторонам. Повернулась к полотну, и от её взгляда у него по спине пронеслись липкие мурашки. Или… только показалось? Он больше не чувствовал тело, оно наконец-то не болело, но… как будто больше ему не принадлежало.
Линдсей же упёрлась ладонями в холст и её губы беззвучно произнесли… имя?
— Ты… Что же ты наделал, глупец? — отчаянно взвыл ранее беспристрастный голос, в котором теперь звучали злость и страх. В абсолютной тишине раздались душераздирающие стоны. — Как ты нашёл путь назад? Кто ты… настоящий?
И он действительно больше не помнил, кем является и как сюда попал. Пульсация сил погасла столь же внезапно, как и появилась, отбирая возможность самому сделать шаг к почти затянувшемуся выходу.
Да и стоит ли?
«Кто я? Неважно. Смертельно устал. Готов принять избавление…»
Сумрак вокруг сгущался всё сильнее, тёмными нитями вонзаясь в центр живота. В заполненном мглой картинном мире потерявший себя не мог различить, как воронка, вкручивающаяся в его тело, полыхнула яркими всполохами.
Мозг пронзил отчаянный детский крик, а мрак на ошмётки разорвали красно-синие нити, на миг стянувшиеся в фиолетовый узел. Показалось — в причудливых мерцающих узорах он увидел детское лицо. И шагнул к нему…
Виндзор стрит, 458/30. Галифакс, Канада
22 апреля 2000, 11.25
С трудом сморгнув слёзы, выступившие из-за ударившего по глазам света и мелькавших картинок из прошлого, ослепший Коннор машинально прошёл ещё несколько шагов. Теряясь, где находится и что с ним приключилось, вытянул руки вперёд, но не вспомнил, к кому и зачем шёл. Прищурился. Зрение медленно, но верно становилось чётким, а слух уловил чей-то громкий вздох. Коннор перевёл взгляд на стоявшую рядом Линдсей и криво улыбнулся, не в силах вспомнить ничего из недавно случившегося.
Линдсей неуверенно ответила на его на улыбку и потёрла слезящиеся глаза. Воспоминания ударили по их затылкам одновременно, и лица Коннора и Линдсей вытянулись. Взгляды опустились вниз — на одежду, лежавшую под ногами. Коннор и Линдсей моментально наклонились за вещами, стукнулись лбами, но, словно не заметив этого, похватали вещи с пола и разбежались по разным комнатам. Линдсей — в спальню, а Коннор — на кухню.
Застегнув брюки и почувствовав яркий контраст между привычными ощущениями, неприятно опоясывающими туловище, и вновь нахлынувшим возбуждением, Коннор почти беззвучно проговорил:
— Уж лучше отголоски прошлого в реальных животе и спине, чем вечность с амнезией в узких нарисованных панталонах.
Сказав, он нахмурился и прикрыл глаза. Попытался вспомнить — а что с ним происходило в картине? Чёрно-белыми мазками в памяти всплыли контуры деревьев, но их тут же будто стёр ластик, оставив в темноте за закрытыми веками лишь пустоту. Помотав головой, Коннор надел пиджак и услышал лёгкий хлопок позади себя. Что-то выпало из кармана и ударилось о кафель. Обернувшись, Коннор увидел бархатную коробочку на полу, о которой совсем забыл.
Положив её обратно в нагрудный карман пиджака, Коннор подошёл к умывальнику. Открыл кран с холодной водой, спешно умылся и сделал несколько глотков, чувствуя, как кровь начинает закипать в венах от заполнившего пустоту перед глазами образа обнажённой Линдсей. Пушистый белый халат вряд ли приснится ему после увиденного сегодня. Возбуждение всё активнее прокатывало волнами, и Коннор медленно выдохнул, стараясь сконцентрироваться на других вещах и переключить внимание.
Его заинтересовало, как теперь выглядит картина, на которую он даже не взглянул после выхода. И сейчас вело чистое любопытство. Коннор больше не ощущал влияния полотна на чувства, эмоции, состояние, больше не слышал зов в голове. Гнетущее наваждение бесследно исчезло из клеток тела, и теперь им овладел лишь обычный исследовательский интерес.
Откуда-то из глубины комнаты до него донёсся очередной громкий вздох Линдсей. Коннор растерянно улыбнулся уголками губ и, завязав галстук, вышел из кухни.
От «Дарящих любовь» остался лишь одинокий лес, засохший и мрачный. Людей в нём не было — только деревья с голыми ветками. Не осталось и следа от нарисованного мира, манящего зеленью и разнообразием красок.
— Как ты? — мягко спросил Коннор, когда к картине подошла Линдсей.
— Нормально, а ты? — несколько смущённо проговорила она.
— Я всё же пробыл в картине меньше времени.
— А сколько я там провела? Мне показалось, не более пяти минут. Но вижу, что уже день, а я попала туда ночью.
— Сегодня двадцать второе апреля, — Коннор глянул на часы, — половина двенадцатого.
— Ты шутишь? Последнее, что я помню, — ночь после моего дня рождения. Ты хочешь сказать, что я два с половиной дня просидела там? — Она ошарашенно уставилась на увядший лес и прикрыла рот рукой. — Не может быть!
Они оба замолчали. Коннор рассматривал вытянувшееся лицо Линдсей и её огромные глаза, в неверии глядящие на полотно, и молча ждал, надеясь, что она заговорит первой.
— Хочешь кофе? — наконец растерянно спросила Линдсей, повернувшись к нему.
— Очень, — охотно кивнул он. — Наверное, у нас с тобой будет длинный разговор. Мне столько нужно рассказать, объяснить… И, в конце концов, подарить тебе подарок на день рождения. — Коннор улыбнулся и нащупал в кармане бархатную коробочку.
Офис по научным исследованиям и разработкам. Галифакс, Канада
22 апреля 2000, 14.55
Ещё до того, как Линдсей сварила две чашки кофе и пригласила к столу, Коннор позвонил Адаму, чтобы спросить, как дела у Николь. Хотелось прямо сейчас отправиться к дочери и увидеть её, но Коннор чувствовал — он должен уделить время людям, которых считал близкими. Их доверием он дорожил и не желал дальше множить недопонимания и обиды. К Николь он поедет вечером и проведёт в доме Адама ночь. Пока же ему предстояло раскрыть свой секрет сначала перед Линдсей, а затем встретиться с Антоном и Питером.
Беседа с Линдсей действительно вышла продолжительной и растянулась на несколько часов. Линдсей приняла подарок с радостью, новость — с удивлением. Однако когда первый шок прошёл, она продолжила улыбаться, и Коннору показалось — приняла весть об его отцовстве с воодушевлением. От её ободряющей реакции Коннор ощутил распирающую грудь радость. Теперь осталось узнать, как отреагируют Антон и Питер, которых Коннор заранее попросил приехать в Управление. И когда он и Линдсей прибыли в офис, в конференц-зале за круглым столом, который учёные в шутку называли «столом плохих идей», их уже дожидались Антон и раздражённый Питер.
Вскоре после того, как Коннор вошёл в квартиру Линдсей и выключил там всю аппаратуру, Питеру позвонил техник, наблюдавший за камерами. И Питер сломя голову понёсся через весь город на Виндзор стрит, но его остановил звонок уже вышедшего к тому моменту из полотна Коннора. Выслушав длинную эмоциональную брань Питера и пожелание пойти к чёрту, Коннор официальным тоном отчеканил, что не хочет дожидаться понедельника и проведёт заключительное совещание по делу Спрингз сегодня. Заодно про полотно всё объяснит и не только…
Когда Линдсей и Коннор вошли в зал, Питер встретил их молча, только неодобрительно покачал головой. Антон посмотрел на них с беспокойством и приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, но Коннор остановил его поднятой рукой.
— О том, что произошло в квартире Линдсей, мы поговорим чуть позже, — спокойно проговорил он. — Сейчас давайте обсудим дело Саманты Спрингз. Антон, ты навёл справки, какие школы могут принять Саманту на остаток учебного года?
— Я созвонился с руководителями трёх школ, с которыми мы работали ранее. — Всё ещё посматривая на Линдсей, Антон машинально открыл папку с материалами. — И только в одной из них, выслушав историю Саманты и что-то проверив по базе данных, мне ответили, что они готовы принять её прямо сейчас и без собеседования. Меня несколько удивил такой подход, поскольку школа профессора Де Марко в Вашингтоне обычно очень тщательно выбирает своих учеников.
Коннор вздрогнул, услышав знакомую и не слишком распространённую в Штатах фамилию.
— Извини, что перебиваю, Антон. Расскажи мне об этой школе. Не помню, чтобы я слышал о ней ранее.
— Неудивительно, Коннор. — Антон кивнул. — Эта частная школа открылась года два назад и уже зарекомендовала себя как достаточно серьёзное заведение. Они тесно сотрудничают с нами по вопросам обучения детей со сверхспособностями, но отнюдь не всех кандидатов принимают к себе.
— Ты сказал, что школа принадлежит профессору Де Марко. Знакомая фамилия, напомни, где я мог её услышать…
Что-то подсказывало Коннору — он вряд ли когда-нибудь забудет эту фамилию, но думать, что Адриана Де Марко и основатель школы для детей со сверхспособностями как-то связаны, пока не хотелось.
— Профессор Уильям Де Марко имеет учёную степень в области биологии и генетики. Наверное, ты мог читать его публикации, поэтому фамилия кажется знакомой. Хотя в последние несколько лет в научной периодике чаще возникали статьи его дочери, но она публиковалась под другой фамилией… — Антон почесал переносицу. — Сейчас не вспомню…
— Райз? Аманда Райз? — тихо уточнил Коннор.
— Ты прав, Коннор. Райз. Кажется, у него есть ещё одна дочь, но о ней мне ничего неизвестно.
Коннор сухо кивнул и еле удержался, чтоб не пригладить волосы, тем самым обозначив своё беспокойство перед другими. Антон был не в курсе о другой дочери Де Марко, зато ему выпала «честь» узнать её лично. И пока Коннор думал, есть ли какие-то связи между его недавним знакомством с Адрианой и тем, что Саманту охотно приняла школа её отца, Антон продолжил:
— Миранда уже дала согласие на продолжение наблюдения за дочерью. Она рассчитывает на нашу поддержку и помощь, так как переживает, что не сможет справиться с внезапно проявившимися способностями Саманты. В понедельник я сообщу ей результаты поиска школы.
— Естественно, мы не оставим мисс Спрингз без помощи, я уже обещал ей это вчера. Антон, в понедельник дай мне сразу же знать, как поговоришь с Мирандой о школе. Всё же учреждение находится в США, не всякая мать захочет так далеко отпускать ребёнка… — Коннор перевёл взгляд с Антона на Линдсей.
— Я бы хотел ещё поговорить о результатах анализа плёнки с видеозаписью твоего разговора с Самантой. — Антон положил замок из пальцев на стол и всверлил внимательный взгляд в Коннора.
— Погоди, Антон, — вступил в беседу молчавший до этого Питер и скрестил руки на груди. — Мы сидим здесь, говорим про школу для девочки, о которой могли поговорить и в понедельник, ведь по факту дело уже закрыто. И делаем вид, что ничего другого, более важного не произошло… Что Линдсей два дня не сидела в картине, а ты не полез в нарисованный лес, чтобы спасти её. Какого…
— Всему своё время, Питер, — снова отрезал Коннор. — Антон, про плёнку я бы хотел поговорить тоже сегодня, но чуть позже. И да, Питер, мы с Линдсей в порядке, это самое главное. Обсуждение истории с картиной пройдёт по классической схеме, к тому же к этому моменту Линдсей уже собрала кое-какие сведения, которыми готова поделиться. Верно, Линдсей?
Линдсей оторвала взгляд от фотографий и, потерев полыхнувшие румянцем щёки, уверенно ответила:
— Верно, Коннор. Картину «Дарящие любовь» я получила в подарок на день рождения от своей старой подруги Джейн Мур. И я только что узнала, что Джейн бесследно пропала около двух недель назад. А за пять дней до исчезновения моей подруги пропал её коллега по работе, Майкл Филипс. Со слов секретаря Мур, Майкл был давно и безответно влюблён в Джейн, а она совсем не обращала внимания на его робкие ухаживания. У меня есть сведения, что Майкл Филипс купил картину «Дарящие любовь» на аукционе, и я получила фотографии, сделанные во время торгов.
Линдсей вывела изображение на экран. Коннор буквально вытянулся в струну, пытаясь рассмотреть на снимке две фигуры, изображённые на холсте. Фотография не самого лучшего качества, но даже на ней можно было рассмотреть высокого блондина и рыжую девушку.
— Вот так выглядела картина, когда её купил Майкл, — продолжила Линдсей, — Моника, секретарь Джейн, сказала, что когда её начальница не вышла на работу, её стали искать и обнаружили в квартире портрет Майкла и Джейн. Как «Дарящие любовь» попали к ней из дома Филипса — загадка. Но обратите внимание на раму, изображение леса и одежду влюблённых. Это та же картина, изменились только головы мужчины и женщины. Также вместе с полотном нашли две записки. Одна из них, написанная для меня, была отправлена вместе с полотном.
Линдсей перещёлкнула слайд, и на экране отобразился сфотографированный клочок бумаги, который всё это время находился в кармане её пиджака. Он появился на экране всего на несколько секунд — Линдсей спешно перелистнула на следующее изображение.
— Вторая записка адресована Монике, которую Джейн просила отправить картину мне и не искать её и Майкла, ведь они обрели друг друга и теперь будут счастливы всю оставшуюся жизнь. — Линдсей выдержала паузу.
— А что было на прошлой записке? — спросил Питер.
Коннор метнул в него острый взгляд и с сопереживанием посмотрел на Линдсей, которая нервно теребила юбку. От главного аналитика команды незыблемо требовалось даже личные факты собирать в одну цепочку и доносить их в полном объёме, но он видел, насколько нелегко Линдсей было обнажать такую правду.
— Подруга завещала мне найти счастье вместе с Коннором. — Линдсей снова замолчала и вдохнула полной грудью. — Но она не была в курсе, что Коннор жив и вернулся на работу. Это кажется мне странным… Ведь если бы Коннор погиб, то кого бы полотно затянуло вовнутрь?
— Возможно. — Коннор принял вопрос, пожелав увести обсуждение в сторону от личного. — Джейн сама не знала об особенностях картины, просто хотела сделать тебе подарок. У нас слишком мало сведений о прежних жертвах, попавших в ловушку.
— Что же случилось с Джейн и Майклом? И с теми, кто раньше попал в картину? — спросил Питер.
— Мы точно не знаем. — Коннор пожал плечами. — Наверное, уже и не узнаем. Если Линдсей говорит, что Майкл был безответно влюблён в Джейн, то полотну удалось как-то заманить девушку. Иначе зачем ей идти за тем, кого она не любила? Может, картина сама ищет новых владельцев, придумывая изощрённые способы поглощать всё новых жертв. Думаю, Джейн понимала, что назад уже не вернётся. Поэтому написала две прощальные записки. — Коннор коснулся узла галстука и чуть ослабил его. — Как вы знаете, я ощутил сумасшедшее притяжение к полотну, которое невозможно было игнорировать. Линдсей ничего не помнит о своём пребывании внутри полотна, она не помнит… — он запнулся, — моментов, когда покидала его. Мои воспоминания также весьма туманны, но я припоминаю, что не видел других людей в этом маленьком мирке. Но, кажется, слышал голос и чьи-то стоны, когда вытолкнул Линдсей… Что, если они принадлежали создателя?
— Ты просил узнать больше о художниках. — Антон провёл руками по листам, лежавшим на столе. — Но, увы, мне не удалось обнаружить ничего такого, чего не было о них в материалах дела. Они жили обычной жизнью и бесследно исчезли в один день.
— Я думал об этом… — Коннор приложил палец к губам и чуть наклонился к столу. — Что, если художники сами были настолько несчастны в попытках обрести свою любовь, что неосознанно создали своеобразный портал в мир, который мог подарить иллюзорное счастье? Может, в какой-то момент картина превратилась в хищника, желая питаться чувствами и эмоциями попавших в неё? Возможно, сами художники также стали невольными жертвами своего творения. И каждый, кто входил туда, заменял собой предыдущего человека. В момент, когда я увидел картину в первый раз, Линдсей стояла там с мужчиной без лица. Я тогда обратил на это внимание, потому что дефект показался мне весьма странным. И если Линдсей заменила Джейн, то от Майкла могла к этому моменту остаться лишь одна оболочка, которая полностью исчезла в ту ночь, когда злой дух попытался заманить меня в полотно.
— Да, я ведь тоже увидел Линдсей одну и с гримасой ужаса на лице. Мужской фигуры там не было, — дополнил его Питер. — Что ж, сдаётся мне, что Джейн, Майкла и других людей, попавших в картину, действительно уже не вернуть. Я проверил показания сканеров в квартире Линдсей дистанционно. Сейчас даже минимального излучения от полотна не исходит. Вероятно, выйдя из картины, вы разрушили портал и свели на нет аномальную активность.
— А вот теперь я думаю, ничего не мешает нам провести все необходимые исследования полотна в лаборатории, — заключил Коннор.
— Только давайте отдадим «Дарящих любовь» на изучение тем нашим коллегам, которые счастливы в браке, — робко дополнила его Линдсей. — На всякий случай…
— Не возражаю, Линдсей. Я распоряжусь, чтобы, несмотря на выходной день, картину прямо сегодня перевезли в лабораторию из твоей квартиры.
— Спасибо, Коннор, не могу на неё смотреть. И вряд ли усну, зная, что она стоит в коридоре.
— Ну так, а теперь о главном, — вопросительно глянув на Коннора, проговорил Питер. — Как же вам удалось оттуда выйти? Ведь, как я понимаю, целью полотна было одурманить перспективой подарить вечные счастье и любовь.
— Это «счастье» выглядело весьма сомнительно. Очень мрачно и туманно, насколько я мог запомнить… Все воспоминания будто бы растворялись. Я только припоминаю желание остаться там… — «с ней» хотел добавить Коннор, но вовремя осёкся, глянув на ярко-пунцовую Линдсей напротив.
— И что же ты предпринял? — Питер повторил вопрос, от нетерпения аж подпрыгивая на стуле и слушая неторопливую речь Коннора.
— Перед тем, как войти в картину, я хотел не забыть об одном человеке. В нашем мире появился кто-то, кто стал для меня очень сильным «якорем» и не позволил остаться по ту сторону холста. Не думаю, что у безответно влюблённых, ранее попавших в картину, были такие «якоря».
Питер и Антон смотрели то на него, то на потупившую взгляд Линдсей, не понимая, о чём он говорит.
— Я должен вам признаться… — чуть покачав головой, сказал Коннор. — У меня есть дочь.
Питер громко засмеялся, приняв слова Коннора за шутку, но увидев, как тот смерил его строгим взглядом, приоткрыл рот и выкатил глаза. А Коннор спокойно продолжил:
— Её зовут Николь. Ей два месяца. И да, только благодаря воспоминаниям о ней, которые нахлынули по ту сторону холста, я смог вытолкнуть оттуда Линдсей и выйти сам. — Словив многозначительный взгляд Антона, Коннор повернулся к нему: — Да, Саманта спросила меня о ней…
— Но… Как?
— Мне кажется, нам всем хватило сегодня потрясений, — спокойно проговорил Коннор, откинувшись на спинку кресла. — И, признаюсь, я не настроен прямо сейчас озвучивать детали, просто хочу, чтобы вы были в курсе. Расскажу больше, когда сам буду готов делиться подробностями.
— Ты знала? — Вопрос Питера, не смотревшего на Коннора, заставил Линдсей оторвать взгляд от стола.
— Она узнала пару часов назад, — ответил за неё Коннор.
— Мы обсуждали на днях семьи, Коннор, — обиженно заговорил Питер. — Насколько мы готовы к такому шагу, к детям… И я, — он на секунду осёкся и огляделся, — я поделился с тобой всем, что было на душе, а ты промолчал.
— Питер, пожалуйста. — Коннор выставил вперёд две ладони. — Я всё объясню позже. Просто… не теперь. И, может, сейчас не самый подходящий момент, но когда мы с Линдсей ехали сюда, заметили небольшое кафе. Может, отправимся туда? И отпразднуем день рождения Линдсей? Нам всем не помешает сбросить напряжение в тихом, уютном месте.
Антон, всё ещё выглядевший растерянным, после небольшой паузы кивнул. Питер тоже мотнул головой, неслышно пробубнив себе под нос: «Вот тебе и лучший друг называется».
— Питер, — Коннор снова привлёк внимание к себе, — с меня пиво!
Пригород Галифакса, Канада
23 апреля 2000, 12.28
Линдсей вышла из «Шевроле», поправила фиолетовую бабочку на лацкане пиджака и посмотрела на гномиков, стоявших за оградой. С задумчивым выражением лица замерла, не спеша скользя взглядом по небольшому домику, садовым украшениям и детской коляске.
Пригладив и без того ровно зачёсанные волосы, Коннор достал ключи из зажигания и вышел следом, наслаждаясь сладким предвкушением грядущего момента. Невольно залюбовался играющим ветром в пшеничных локонах Линдсей. Поймал её чарующую улыбку и не смог удержаться: так же широко и ласково улыбнулся в ответ.
«Любовь это или нет?» — назойливым эхом, в очередной раз заставившим сердце забиться быстрее, пронеслось в голове.
Тёплый нежный свет по-весеннему одетой Линдсей согревал куда сильнее, чем то и дело выглядывавшее из-за туч солнце. И Коннор, чьи волосы раз за разом трепал озорной ветер, решил отпустить прочь хотя бы на время ненужные сейчас мысли. Таким же призрачным отголоском мелькнуло то, что он пытался понять и принять: о любви не думают, её чувствуют. И рождается она порой не от одного лишь взгляда, просто нужно дать себе немного больше времени и окончательно развеять из души пепел прошлых лет, всё ещё устилавший серой пеленой разум и нутро.
Как ответ на его недавний вопрос, в памяти вдруг всплыла фраза, сказанная нежным шёпотом.
«Пожалуйста, посмотрите сердцем, а не глазами. Только там бьётся настоящая любовь, которая спасёт вас и…»
Он не помнил, кто ему говорил эти слова, не помнил, что следовало после «и». Но, словно стараясь сию минуту наполнить себя любовью, лучи которой тянулись от Линдсей к нему, Коннор глубоко вдохнул весенний воздух, на секунду прикрыв глаза и расслабленно приподняв уголки губ вверх.
— Пойдём? — уверенно проговорил он, протягивая руку Линдсей.
Она вложила свою маленькую ладонь в его большую, и вместе они неспешно поднялись по крыльцу.
На пороге Коннор оглянулся. Чувство, что ему в затылок кто-то пристально смотрит, вдруг неприятно пощекотало нутро. Он всмотрелся в безлюдный зеленеющий лес, передёрнул плечами и открыл дверь. В прихожей их уже встречал Адам.
— Здравствуйте, я так рад наконец-то познакомиться с вами, мисс Доннер. — Его радушная улыбка моментально ослабила накатившую на Коннора тревогу.
Однако, войдя в дом, Коннор всё равно дважды повернул ключ в замке.
— И я, доктор Дженнерс. — Линдсей шагнула к Адаму, чтобы поздороваться за руку, но неожиданно оказалась в крепких объятиях.
— Будьте как дома, — уверенно проговорил мягким тоном Адам, обнимая Линдсей за плечи.
Он повернул лицо в сторону Коннора. Тот прошмыгнул за его спиной в гостиную и тут же вынес оттуда малышку, которая радостно размахивала ручками, будто желая схватить папу за воротник.
— А это Николь, — бархатным голосом, буквально вибрирующим гордостью, произнёс Коннор.
— Привет, милая! — прошептала Линдсей, подойдя ближе.
Она склонилась к Никки и аккуратно погладила девочку по животику. Но забрать её из рук Коннора не решилась.
— Ну, вот и познакомились. Да, Николь? — проговорил Коннор, укачивая малышку.
Линдсей застыла, не в силах отвести взгляд от преобразившегося Коннора. Чёрные волосы, разметавшиеся от налетевшего на улице ветра, свисали на лоб, и Коннор, привычно всегда тут же их приглаживающий, не обращал на беспорядок на голове никакого внимания. Но куда поразительнее казались другие изменения, произошедшие с ним. В одну секунду его взгляд переполнился светом любви, и Коннор будто засиял изнутри, глядя на Николь. Он нежно ей что-то прошептал, а затем поднял на Линдсей глаза. Их выражение изменилось, но блеск расплавленного серебра остался прежним.
И Линдсей, утопая в серых, мерцающих любовью, омутах, потеряла дар речи. А Коннор продолжал улыбаться, вновь опустив голову к дочери. Укачивая Николь, он вернулся в комнату. Положил малышку в кроватку, бережно накрыл одеяльцем и аккуратно расправил края. Затем поцеловал в лоб и одними губами беззвучно произнёс: «Спи… Люблю тебя, звёздочка».
Николь зевнула и закрыла глаза. Смешно посопев, вызвала очередную широкую улыбку у Коннора. Он постоял какое-то время у кроватки, а затем направился в кухню, где его уже ждали Линдсей и Адам. Окинув взглядом заставленный тарелками стол, Коннор еле удержался, чтобы не присвистнуть. Адам действительно долго ждал встречу с Линдсей и готовился к ней. Надо было догадаться, что «просто чаепитие» обернётся праздничным обедом. Но, в конце концов, сегодня суббота, куда спешить?
Коннор отставил стул и, сев, тут же привычно откинулся на спинку. Не стал пока вникать в негромкую беседу Адама и Линдсей. Зато прислушался и удовлетворительно кивнул, не уловив ни намёка на начинающийся плач уснувшей Николь. И, вдохнув аромат свежеприготовленной домашней пищи, потянулся к блюду.
— Так, о чём это вы? — полушёпотом спросил он, поймав очередной горящий взгляд Линдсей. С одобрительной улыбкой она наблюдала, как Коннор заполняет свою тарелку.
— А вот как раз выясняем предпочтения в еде, — скрестив пальцы у губ, проговорила Линдсей. — Доктор Дженнерс сказал, что ты первым делом захочешь попробовать мясное рагу, а не соте с фиддлхед(1).
Коннор сморщил нос, глянув на салатницу.
— Наслышан о пользе и вкусе весеннего папоротника, но предпочитаю любоваться, когда его с аппетитом ест кто-то другой. — Он улыбнулся, кивнув Линдсей.
— И это действительно мой выбор.
Линдсей взяла в руки пиалу, окинув мужчин многозначительным взглядом и, прикрыв веки, с наслаждением вдохнула запах блюда. Все трое тихо засмеялись.
Негромкий смех отца разбудил Николь. Она открыла сонные серо-голубые глазки, в зрачках которых вспыхнула и тут же погасла огненная искорка, как бы лучами звезды расчертившая черноту. А небольшой плюшевый мишка, сидевший в кресле возле кроватки, на невидимых человеческому взгляду красных нитях подлетел вверх. Завис над кроваткой, а затем стремительно, словно верёвки, вздёрнувшие его с кресла, кто-то подрезал, полетел вниз и упал к ногам Никки. Одеяльце, которым со всей любовью укрывал малышку отец, вспорхнуло вверх и в одну секунду отлетело к противоположной стене. Губы малышки дёрнулись, обнажая желание сначала заплакать, а затем улыбнуться бесшумно подошедшей к кроватке фигуре, прижимающей улетевшее одеяло к груди.
— Тшш, Никки! — приложив палец ко рту, безмолвно произнесла гостья.
Спрятав сжатый ключ от входной двери в карман, она небрежно взяла за ухо медведя и посадила его в кресло. Застыв и осторожно прислушавшись к беседе за стеной, дотронулась до собственной шеи и нервно поводила пальцами по кулону в виде веточки лаванды из аметистов. Затем грустно улыбнулась и укрыла Николь, бережно расправив края одеяла, точно, как Коннор. Оставив на лбу малышки лёгкий поцелуй, гостья закрыла дрожащие веки и моментально растворилась в вибрирующем красном коконе, окутавшем её с ног до головы…
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Примечания:
Следующая часть цикла «Пси Фактор: Возрождение»:
«БиоГенерация»: https://ficbook.net/readfic/10072455/25916899
Перед прочтением рекомендую посмотреть трейлер «БиоГенерации» с визуалом героев:
https://youtu.be/Qb-8WlVUJp0
Благодарю всех, кто дочитал историю до финальных строк, и в особенности тех, кто поддерживал помощью в редактуре и обратной связью! Ваша заинтересованность, длинные или однострочные отзывы, лайки и любая активность — главный источник моего вдохновения! Всех люблю и обнимаю, надеюсь на встречу с вами в следующей части «Возрождения»! ?
1) фирменное канадское блюдо, обычно доступное в течение нескольких недель весной
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу