Накипело (джен)

Привет. Мое имя вам ничего не скажет.

Я просто расскажу вам о себе.

Ну-с... Погнали.

Мои родители — очень странные и порой жестокие люди.

Мама, к примеру — алкоголичка-эпилептик. Оказывается, у неë после похмелья всегда шëл приступ эпилепсии.

Как-то раз мы вместе со старшей сестрой и мамой вышли куда-то на улицу. Естественно, мама словила отходняк и начала оседать в руках сестры, прося остановиться. Мы встали посреди площади. Внезапно у мамы изо рта пошла пена. Я безумно испугался и уже было кинулся к лежащей и бьющейся в припадке матери, но сестра усадила меня на стоявшую поблизости лавочку, наказав сидеть и не подходить. Она тем временем уже вызывала скорую и пыталась придать маме сидячее положение. Помню, к ним подошëл какой-то мужчина и спросил, не нужна ли помощь, и сестра попросила бутылку воды. Я не помню, когда приехала скорая, но едва маму погрузили в машину и закрыли изнутри двери, я подбежал к сестре весь зарëванный и попытался узнать, что с мамой. Мне никогда не говорили, что она больна эпилепсией. Сестра лишь отмахнулась от меня, сказав, что с мамой всë хорошо и она просто немного устала.

Второй момент с матерью я запомнил расплывчато. Родители делали мне детскую. После того, как на рынке выбрали кровать, мы вернулись домой. Потом её привезли два рабочих, собравших мне эту кровать. После того, как моя комната была доделана, прошло около месяца — и мама вновь начала пить. Она прятала "пузыри" от отца, за что нередко получала. Однажды она спрятала полупустую бутыль водяры под камин и, чтобы я не проговорился, дала мне подушечку жвачки.

Вечером вернулся отец с работы и сразу же спросил у меня, куда мать дела "пузырь". Я пытался врать, но он знал, как надавить на мою детскую психику.

— Слушай сюда, я сейчас возьму ремень и отхлещу тебя так, что мать родная не узнает!!! Живо говори, куда мать дела водяру! — закричал он тогда и в подтверждение своих слов вошëл в комнату, где отсыпалась бухая мать, достал жесткий армейский ремень и очень опасно защëлкал им около моих ног.

Я, плача, указал рукой на решëтку в камине, и отец, взяв меня за шкирку, запер в детской. Я молил его не трогать мать, я чуть не валялся у него в ногах, моля всех известных мне богов, чтобы он не убил еë в пьяном припадке. Да, он тогда сам был выпившим.

Я слышал нечеловеческие крики матери:

— Прекрати, сука!!! Остановись!!! Не надо!!! — и грубый бас отца; после каждого слова следовали щелчок ремня по коже и новые крики матери.

Я сжимался в углу и, закрыв уши ладонями, вжимал голову в колени. Я плакал и пытался успокоиться, но новые и новые сумасшедшие издевательства родителей заставляли меня глотать свои слëзы и прятаться под столом.

Когда всë прекратилось, я не помню. Они просто затихли, и наутро я обнаружил открытую дверь и отсутствие матери и отца в квартире. Я медленно вошëл в их совместную спальню и заметил на полу вилку в крови и багровые брызги на обоях.

Помимо побоев, отец рассëк матери вилкой бровь, и из-за этого она попала в больницу. Мы навещали еë один раз. Она выглядела настолько высохшей и безжизненной, что я, не простояв в еë палате и пяти минут, выбежал в коридор в слезах. Отец не разговаривал со мной три недели, две из которых мать провела в больнице.

Спустя месяц мы вновь стали неким подобием адекватной примерной семьи.

Когда мне было около шести, мама забеременела моей сестрой. Я вообще не помню, чтобы мама ходила по дому беременная, но в ноябре у меня появилась сестра. В мою комнату перенесли колыбель и комод. Как я только ни уговаривал родителей оставить меня спать в зале, они были непреклонны. Одно время я спал максимум пять часов в сутки. Потому что у сестрёнки резались зубы.

Однажды меня оставили с ней в одной комнате, попросив приглядеть. А я что? Я, маленький пиздюк, не знавший, что вообще надо делать, когда ребëнок плачет, взял и от безысходности сам разревелся. Родители мало того что не дали мне чëтких инструкций, так ещë и отругали! Я тогда просто начал сбегать от ответственности за приглядыванием сестры.

Помню, когда мама снова валялась пьяная, я так сильно хотел выйти на улицу, что в одних домашних штанах и майке спрыгнул из окна первого этажа и пошëл гулять. Нашла меня одна вредная тëтка — не так далеко от моего дома. Она цепко схватила меня за руку и, пригрозив полицией, взяла мой мобильник и позвонила папе.

Я думал, меня просто дома убьют за это. Я трясся, а женщина даже не заметила этого или просто не хотела замечать. Отец пришëл, взял меня за руку и повëл домой.

Дома он наорал на маму за то, что та, снова лëгшая пьяной спать, не следила за мной. Не знаю, может, он был уставшим или вымотанным, но наказание в виде порки армейским ремнëм не последовало. Только часовое стояние в углу зала, моë изложение неправильности побега и обещавшие свалиться на мою голову все кары небесные, если я так ещë раз поступлю.

К слову, с того дня я никогда не сбегал, только приглашал через балкон друзей.

В семь я пошëл в первый класс, и всë было хорошо, кроме начавшейся математики и проснувшегося маминого перфекционизма. Она вдалбливала мне, что если я неправильно буду писать те или иные символы, то в будущем просто забуду, как правильно писать. Я приносил ей раз за разом исписанные до конца черновики, и только к полуночи она разрешала мне их переписывать и ложиться спать. С первого класса у меня был хронический недосып. Классная, видя мои круги под глазами, ничего не делала. О, я тогда ещё ходил на биатлон. В четвëртом или третьем классе я его бросил. Помню, однажды у нас устроили в лесу забег, и я около финиша увидел, как одна из девочек подвернула ногу, остановился и попытался помочь, но окрик матери заставил меня стать в ступор.

— Беги! Беги, не оглядывайся! Давай! Ну?!

А я просто стоял и не мог понять... Она ставку на меня, что ли, сделала, если так важно, чтобы я пришëл к финишу хотя бы шестым?

В общем, шли мы обратно поникшие.

— Мам, ведь главное не победа, а участие! — попытался я еë подбодрить, но это еë только взбесило.

Она как-то обидно обозвала меня, и я не разговаривал с ней весь день.

Была ещë одна постыдная история, только уже в бассейне.

Мы занимались, ничего не предвещало беды, и я ну жесть как сильно захотел в туалет. Я просил, чтобы меня выпустили, но тренер мне постоянно отказывала и не разрешала выйти из воды. В общем, я обделался прямо в воде. Это был такой позор. Вся команда просто ржала надо мной, и никто не посочувствовал или даже хотя бы не отвернулся. Тренер тогда вызвала мою мать и высказала ей всë, что думает обо мне.

Дома мама пересказала всë отцу, и они оба постоянно мне напоминали об этой ситуации.

Ещë я помню, как перед тренировкой меня накормили через силу тарелкой супа; "раз хоть в сутки суп должен быть в желудке" — мне одному цитировали эту фразу на отказ есть этот бульон с варëными овощами и жиром? — и я блевал в туалете почти четверть часа.

Ещë у нас была, помимо всего этого, стрельба. Из-за моего плохого зрения и неспособности приноровиться к прицелу меня отстранили и от этого кружка.

Мама постоянно говорила мне ехать на различные соревнования, но уже тогда у меня начинались приступы социофобии. Я боялся подвести команду, тренера, не оправдать ожиданий родителей. Мне казалось это таким важным...

Учëба шла своим чередом, но во втором классе, уже где-то в мае, мамы не стало. Папа как-то заметил, что она лежит на диване и не дышит. Меня тогда заперли с младшими. Я развлекал их как мог.

Я запомнил тогда взгляд отца, потерянный, безжизненный.

Меня даже не взяли на похороны. Просто оставили в пришкольном лагере. Все дети уже давно разошлись, а я остался наедине с классной.

Уже и не помню, но я рассказал ей, что мама умерла, таким обыденным голосом, что она остолбенела. Отец, пришедший меня забрать, дал ей коробку конфет в обмен на молчание. Но школьный состав всë же узнал, что ребëнок лишился одного родственника. Когда я ходил по школе, ловил на себе сочувствующие взгляды, и это дико бесило. Летом отец начал отправлять меня в лагеря, не зная, что я болею энурезом.

Меня до сих пор триггерит со слов "зассыха" и "чем от тебя пахнет?"

С того отправления в лагерь начался мой персональный Ад.

Я за то лето побывал в двух лагерях, и ни в одном из них ко мне не было сочувствия. Меня доставал почти весь лагерь, на дискотеки я не ходил, рядом со мной никто не хотел сидеть, а соседи по комнате отворачивались и постоянно гнобили. Отец за всë это время ни разу не приехал. Я прятался в дальних частях лагеря или уходил в ванные, чтобы поплакать. Вожатые были всегда молодые и даже не пытались мне помочь. Некоторые специально меня игнорировали и ставили в самый конец строя. Это было больно. Когда отец забрал меня, я ничего ему не рассказал. Я знал, что он не просто так тратит на меня бешеные бабки и ему тоже тяжело, поэтому молчал. Молчал и терпел. Терпел унижения. Терпел обиду. Терпел несправедливость. Терпел...

Третий класс. Уже пошли тройки по математике. Крики отца, подзатыльники и моя первая паническая атака в десять лет. Ха-ха-ха. Класс.

Снова лагерь, снова унижения — и я потихоньку закрылся в себе.

Четвëртый год. Меня начал игнорировать весь мой класс. Только потому, что я до сих пор ходил как серая мышь. Меня толкали плечами, утаивали важную информацию, дразнили. И вновь в спину летело: "Зассыха! ", "Фу, не подходи к нему, может, он вшивый!!!" и многое другое.

Почти каждый год отец отправлял меня в лагерь. Это было ужасно. В конце четвëртого класса я уже морально готовился к унижениям и одиночеству, но отец порушил всë это. Оказывается, этот прохвост нашëл замену маме в лице какой-то старой подруги. Мы всë лето узнавали друг друга, и я понимал, что этот союз не будет прочным.

Всë шло гладко, эта женщина стала жить у нас, привезла свои вещи и обосновалась в комнате сестры. Мы с той очень аккуратно знакомились с новообретëнной мачехой.

Поначалу она казалась странной.

Однажды мы гуляли по парку, она держала мою сестру за руку, я шёл рядом. И тут она как возьми и убеги вперëд! Сестра, конечно же, расплакалась, а мачеха вместо того, чтобы успокоить её, начала убегать ещë дальше. Я тогда так разозлился, что потом неделю еë игнорировал.

Мачеха оказалась с характером и, когда обижалась, просто собирала все, абсолютно все свои манатки и уходила к себе на квартиру.

А отец постоянно как щенок бегал за ней, но потом просто потихоньку стал забивать на неë.

Мы с сестрёнкой постоянно таскались за ним, так как он мог запросто остаться у неë на неделю.

В пятом классе я начал потихоньку карманить. И в конце года меня спалили какие-то малявки.

Отцу благо не донесли, но пообещали, что в следующий раз я так просто не отверчусь.

В шестом классе математика у меня полетела к ебеням; отец постоянно порол меня за неë, и нередко на моих бëдрах красовалась целая вселенная синяков. Однажды он не сдержался и вмазал мне по скуле. В школе напряглись, но я отвертелся. В марте я ушëл на час раньше положенного, оставив сестру одну. Я хорошо погулял, позанимался с репетитором и уже возвращался домой, но тут мне позвонила чём-то очень довольная севтра и сообщила, что доложила отцу о моëм уходе. Он сказал, что мне лучше прятаться и не появляться дома. Я паниковал. Зайдя домой, я шипел на довольную сестру и не находил себе места.

Пришëл отец, и тогда я познал все человеческие муки страдания живого тела. Он запер сестру в комнате, и я понял, что всë это смахивает на мою историю с матерью.

Он хлестал меня чем ни попадя, железной выбивалкой для ковров, ремнëм, руками. Он рассëк мне палец железкой, и я, лëжа на диване, покрытый покрывалом, пропитал его парой капель своей крови с содранной ногтевой пластины. Когда отец выдохся, он заставил меня час стоять неподвижно — или он вновь "выбьет из меня эту дурь!"

Ещë после каждой порки ремнём он строго запрещал мазать раны и синяки. Потому что это было наказание.

Через две с половиной недели, когда раны ничуть не посветлели, он сказал идти к нему в комнату. Это был первый раз, когда он сам обрабатывал мне синяки на спине.

В школе заметили у меня синяки и, вызвав опеку, отправили в приют. Там у меня отобрали ключи "на сохранение" и забрали школьную форму.

В приюте я повидал многое. Были дебоширы, неадекваты, крысы, воры, много кого.

Помню, нам на Новый год дали сладкие подарки и сувениры. Так воспитатели мало того что забрали все игрушки себе, так ещë и брали наши конфеты!

В приюте однажды сломался телек — на целый год! — и мы не знали, чем себя занять. Книг там не было, нормальных настольных игр тоже, поэтому мы развлекали себя как могли. Моя успеваемость там упала ниже плинтуса. С домашкой мне никто не помогал, хотя я просил.

Спустя год моего пребывания там я согласился на опеку старшей сестры; у меня был выбор: или сестра, или детский дом. Я выбрал именно сестру.

Я приехал к сестре и стал жить у неë. Меня определили в обычную среднестатистическую школу, и там меня невзлюбили из-за моей плохо развитой речи. Я мог просто молчать на уроках, никогда не поднимал руки и одет был... Скажем, так, немного не модно. Одноклассники выкидывали мои вещи из окна, прятали рюкзак и физкультурную форму, портили одежду.

И одной даме захотелось меня подставить. Они разыграли спектакль с пропавшим телефоном, и его нашли у меня в рюкзаке.

Я не говорю уже о словесных унижениях, потому что на это и книги не хватит.

В общем, я перевëлся в гимназию. Там у меня были вполне нормальные отношения с классом. Я мог подойти и попросить помощи, и мне бы не отказали, и я очень рад, что смог почувствовать себя среди людей, которые не кидали бы на меня полные презрения взгляды.

Я очень им благодарен.

Муж сестры же казался мне полным идиотом.

Был такой случай: сестра уехала за продуктами с подругой, и они задержались на мойке. Так этот кусок биоорганизма закатил скандал ревности!

Она ему прямым текстом сказала, что была с подругой на автомойке, и даже назвала ему адрес, чтобы тот посмотрел камеры и убедился в этом. Этот придурок был очень вспыльчивым. Однажды он напился и начал выламывать нам дверь. Я сидел с двумя племянниками и просто пытался их обоих успокоить. Сестра уже хотела накатать на него заяву.

Он в порыве злобы сломал уже три своих телефона. И ещë мой сложил пополам.

Он очень редко помогал сестре по дому, и даже когда его просили помочь с уроками, он отмахивался и говорил, что сам не знает.

На праздники мы просто друг друга игнорировали и старались вообще не пересекаться. Он матерился через каждое слово! Это было невыносимо!

Один раз, когда меня оставили с племянниками, один из них позвал своих трех друзей и они носились по всех хате и орали; я не выдержал и покрыл их матом. И был прав: они тянули кота за хвост так, что он орал неимоверным голосом.

Когда эта инфа дошла до мужа сестры, он позвонил и матом начал вопить:

— Какого хуя ты, блядь, материшься, я, нахуй, приеду, и ты рот с мылом, сука, вымоешь, блядь, мне.

Чë я должен был ответить? Я сказал, что разозлился, описал ситуацию, и он спросил:

— А без мата, нахуй, нельзя блядь?

Короче еблан — он и в Африке еблан.

Когда я готовился к ГИА, постоянно закрывался, чтобы не мешали. Сестра как-то сказала, пока я ел на кухне:

— Ты вообще готовишься?

Я тогда хотел прямо на неë тарелку перевернуть. Честно.

Я месяц. Месяц, блядь, смотрел эти чëртовы видеорешения сраных уравнений, у меня тетрадь на девяносто страниц была исписана решениями всего этого задачника на, сука, тридцать шесть вариантов!

Короче, на свой первый экзамен по матеше я забыл паспорт и, уже стоя у ворот школы, вспомнил о нëм. Я решил сократить себе путь через забор школы, и, блядь, за пять минут туда-обратно — моя хата на пятом этаже — успел до отправки. Больше я паспорт не забывал.

А перед этой всей свистопляской я по направлению посетил психиатра, и мне выписали парочку препаратов. Это успокоительные. Надеюсь, когда-нибудь я смогу накопить денег на психолога.

Вот так я и живу.

Всем добра, спасибо, что прочитали.