Последняя ступень (гет)

«Как хитер враг! Он не связывает меня оковами, которые я ненавижу, он надевает на меня оковы, которые мне нравятся, и я радуюсь, что закован».

Святой Ефрем

Август

Сердце отчаянно бьется.

Колени ломит от холодных плит часовни.

Елизавета молится страстно. Вчерашняя ночь, проведенная с Ричардом, еще обволакивает ее воспоминаниями, целует губы, плащом укрывает дрожащее тело.

Елизавета молится о жизни человека, любовь к которому — греховна и невозможна. Но любовь эта настолько сильна, что ощущается всем телом, словно вся Елизавета и есть любовь — и ничего кроме любви.

Распутство.

Преступное.

Богопротивное.

«Никто ни к какой родственнице по плоти не должен приближаться с тем, чтобы открыть наготу» — вот что наверняка шепчут губы Маргарет Бофорт, стоящей позади нее и молящейся за своего Генриха.

— Разве любовь может быть греховной, Господи? — шепчет Елизавета, не сводя глаз с распятия. — Я не верю в это. Любовь не искушение. Любовь — это дар, но и ноша, и бремя, и страдание. Но не грех.

Искушение — это желание обладать, это изнеможение от страсти, когда одно прикосновение вызывает сладкую дрожь. Елизавета же испытывает чувство, словно ее душа тянется к душе Ричарда, чтобы соприкоснуться, а не ее смертное тело, не ее жидкая кровь.

Молитвы услышаны: Ричард возвращается домой. Тюдор взят в плен и заключен в Тауэр, а лицо Маргарет Бофорт перечеркнуто кривой ненавистной улыбкой.

— Шлюха, — бросает Маргарет, шипя как змея, стараясь уйти до того, как в спальне появится Ричард. Стоящие за дверью слуги берут ее под руки.

Он входит стремительно, но Елизавета сразу понимает: случилось непоправимое. Его спина чуть сгорблена, глаза блестят, и ладонь, которой он касается ее щеки, дрожит.

Это потом Елизавета узнает, что ее Ричарда столкнули с коня, что он упал и долго не мог подняться от боли.

Сейчас она только смотрит в его темные глаза, в которых пляшут отблески свечей, и благодарит Господа за спасенную жизнь.

— Я победил. — Ричард горделиво вскидывает голову, наслаждаясь словами. — Йорки не исчезнут.

— Ты жив, — шепчет в ответ Елизавета, обнимая его за шею, вдыхая запах крови, пота и сырой одежды. — Я люблю тебя.

Они принимают ванну вместе: губка в руках Елизаветы скользит по обнаженной коже Ричарда, смывая грязь. Когда она касается спины, Ричард тихо стонет, и Елизавета поспешно отстраняется.

— Небольшая плата за победу. — Ричард касается пальцем ее губ. Его иссиня-черные волосы пушатся от горячего пара. — Не беспокойся.

Но когда они оказываются в постели, Ричард словно не помнит о боли. Его прикосновения нежные и в то же время властные, уже не такие осторожные, как вчера в шатре.

Он победил, и Елизавета — его награда.

— Ты станешь моей королевой. Весь двор увидит, вся Англия поймет, как крепки Йорки. — Ричард поглаживает ее золотистые волосы. Они оба тяжело дышат, лежа прижавшись друг к другу на огромной кровати. — И тогда я смогу казнить Тюдора.

Елизавета ощущает счастье как глоток меда, в котором утонула оса.

— Маргарет Бофорт будет строить козни, — произносит Елизавета устало. — Остерегайся ее.

— Отправлю ее в Тауэр, и чтобы никого к ней не допускали: ни слуг, ни Стэнли. — Ричард поворачивает к ней голову. Под глазами у него два черных круга. — Спи.

Елизавета кончиками пальцев касается его щеки, скользит ниже, замирает на груди. Ричард берет ее за запястье и целует ладонь. Как он похож на отца в этой трепетности! Никто больше не умел за одно мгновение, только спрыгнув с коня, из сурового воина стать влюбленным мужчиной.

Ричард собирается жениться на следующий день, не откладывая церемонию, отрезая Тюдору любую надежду на руку Елизаветы. Двор шепчется за их спинами, как только они входят в тронный зал. Вместо людей Елизавете мерещатся головы химер с длинными черными языками. И она еще крепче прижимается к плечу Ричарда, идущего к трону.

— Некоронованная особа не имеет права касаться священного...

Елизавета стискивает руки.

— Позвольте вам напомнить, что я законная дочь короля Эдуарда, лорд Парр.

Лорд Парр, дородный советник, давний сторонник ее отца, уже открывает рот, но Ричард в ярости ударяет кулаком по резному подлокотнику. Лорд Парр тут же склоняется в учтивом поклоне.

— Я объявляю принцессу Елизавету своей невестой. — Ричард обводит придворных тяжелым гнетущим взглядом. Любое возражение повлечет за собой гнев и наказание. — Акт о незаконнорождении отменяю. Лорд Пембрук, подготовьте документ немедленно.

Пембрук исчезает. Ричард делает жест музыкантам, испуганно стоящим в углу зала. Веселая легкая музыка разлетается в воздухе, изгоняя мрак. Елизавета позволяет себе улыбнуться, и Ричард, взяв ее за руку, ведет в самую гущу химер.

— Завтра ты станешь моей королевой.

Но завтра ветер приносит непогоду. Елизавета напрасно пытается уговорить дождь стихнуть. Ветки дуба ожесточенно царапают стекло ее спальни. Ричарда рядом нет, и Елизавета ощущает себя невыносимо одинокой. Отец, которого она боготворила, больше не улыбнется ей, не поддержит ее шалости. Сесилия еще не понимает ее чувств, для матери она — вещь. Кто выгоднее купит, тому и отдаст. Ричард — все, что у нее есть.

Ветка вновь стучится в мутное стекло, и Елизавета вздрагивает, стоя в золотом подвенечном платье возле мутного зеркала. Ее волосы изящно заплетены и украшены ирисами и розами.

Матери нет во дворце, и решение Елизаветы она не одобряет. Вероятно, ее интересы на стороне Тюдоров. Англии нужны наследники и крепкое плечо, а не любовь.

От кровосмешения рождаются уродцы — Елизавета видела их на страницах манускриптов. С огромными головами или руками, мертвенно-бледные, с искривленными ртами — они проклинали своих родителей и мечтали уйти в царство божие.

Уродцы не способны править.

Ричард распахивает дверь, глядя на Елизавету как загнанный зверь. Лицо его вдруг искажается от боли, но секунду спустя он произносит:

— Архиепископ отказался нас венчать.

Елизавета прикрывает глаза. Она ждала отказа и готова к нему.

— Поженимся тайно. — Ричард упрямо берет ее за запястье и ведет за собой. — Я знаю, кто может помочь.

Они добираются до часовенки к вечеру, вымокнув до нитки и стуча зубами от холода. Серый в яблоках конь Ричарда дважды поскальзывается на мокрой земле, гнедая кобыла Елизаветы испуганно водит ушами и постоянно останавливается, пугаясь шумного ливня.

Каноник с перерезанным горлом лежит на старых ступенях часовни, раскинув руки в стороны. Евангелие, оброненное им, мокнет под дождем.

Ричард презрительно морщится, затем поднимает Евангелие. Елизавета, откинув мокрые пряди с лица, смотрит на мертвеца с ужасом.

— Они знали. — Ричард отдает ей книгу и тихо вытаскивает меч. — Возможно, это ловушка.

Но в часовне тихо, только Иисус скорбно смотрит с распятия, и ливень шуршит по крыше, да язычки свечей, боясь порывов ветра, извиваются то вправо, то влево.

Ричард оттаскивает тело под дерево, чтобы похоронить после того, как стихнет буря. Елизавета, все еще держа Евангелие замерзшими пальцами, неожиданно думает, что Ричард проклят. Он проклят ее матерью — и это проклятье сильно. Только любовь сможет его разрушить.

Они садятся на скамью напротив алтаря, и Елизавета кладет голову на плечо Ричарда. Внезапно она ощущает спокойствие — здесь, в храме божьем, где не должна появляться.

— Когда я упал в грязь при Бофорте, я вспомнил, как впервые увидел тебя в сумраке Вестминстера. Ты появилась передо мной из темноты, как лесная нимфа, знающая путь к свету, который я давно потерял. И я снова ощутил себя живым. Ты спасла меня. Ты — все, что у меня есть.

Кроме трона, думает ненароком Елизавета. Но трон шаток: сегодня ты сидишь на нем, а завтра твоя голова может под него закатиться, и попробуй найди среди других.

Дождь стихает к рассвету, и Ричард снова отправляется к архиепископу, но в этот раз Елизавета входит в собор вместе с ним.

— Покайся, сын мой. И ты, дочь моя.

Ричард в ярости сметает канделябр с горящими свечами на пол. Елизавета касается его плеча, но Ричард скидывает ее руку, и тогда она поворачивается к священнику. Его глаза суровы, губы сжаты — законы церкви для него важнее, чем то, что эта церковь проповедует.

— Твоя жена, сын мой, умерла от скорби, ибо ты оставил ее ради греха. Твой сын умер, ибо твои помыслы нечисты. Твое семя безжизненно, и душа опутана тьмой. А ты, юное дитя, еще можешь отвернуться от тьмы и повернуться к свету. В Евангелии сказано: «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне».

Ричард горбится. Елизавета отчетливо видит, как он беспомощно опускает плечи, и спина его изгибается. Но ненадолго.

— Я король. Я могу свергать архиепископов и жениться на ком мне вздумается. — Глаза Ричарда упрямо блестят в утреннем свете капеллы. — Если церковь мне запрещает любить, я не стану ее слушать. Бог есть любовь, отец мой, вы должны хорошо это знать. Я не хотел любить эту женщину, но любовь пришла ко мне, настигла, как стрела настигает дикого оленя. Что это, как не замысел божий? И вам ли отвечать на этот вопрос?

Архиепископ смотрит не на Ричарда, он смотрит на Елизавету. Разумеется, он видит и ее сомнение, и одиночество, и отчаяние, он понимает, что их брак будет означать для Англии. Вероятно, архиепископ как искусный игрок уже давно мыслями поддерживает Тюдора, сильного и надежного наследника. Но архиепископ видит и любовь Елизаветы, и ее смирение перед этой любовью. Ричард прав: они не выбирали любить друг друга, их души выбрали эти тела, и они бессильны их изменить.

Архиепископ долго молчит, и Елизавета, вновь приникнув к плечу отчего-то дрожащего Ричарда, замирает. Где-то словно из-под небес раздается колокольный звон, в клуатрах слышны приглушенные разговоры монахов.

С распятия на них троих взирает Спаситель.

— Я освящу ваш греховный союз лишь при одном условии: ваш ребенок родится человеком, здоровьем угодный Господу и Англии. — Слова даются архиепископу с трудом, и при каждом он торопливо крестится. — И да простит меня Господь, который устами святого Франциска говорил: «Наслаждение кратко, наказание вечно».

Следующие месяцы кажутся счастливыми, но это счастье двух муравьев в разворошенном муравейнике. Ричард стонет по ночам, Елизавета мучается от тошноты по утрам, и мать навещает ее редко, живя в родном поместье далеко от столицы. Но письма ее полны неодобрения и настороженности, а Генрих Тюдор все еще томится в Тауэре. Елизавета видела его лишь однажды, когда сопровождала Ричарда в тюрьму. Тюдор стоял у стены — сильный, заносчивый и несломленный. Его каштановые вьющиеся волосы шапочкой обрамляли лицо, вдруг напомнив Елизавете собственных братьев.

— Настоящий убийца здесь, — произносит Ричард громко, подведя ее к другой камере.

Елизавета отшатывается. По ту сторону двери сидит Маргарет Бофорт, глядя на нее с отвращением.

— Здесь холодно. — Елизавета вздрагивает, входя в темную камеру одна.

— В аду холоднее, — отзывается Маргарет презрительно и тут же закашливается.

— Полагаю, мы окажемся там обе, — Елизавета останавливается напротив нее. Маргарет плохо выглядит: она бледная и худая, с потухшим взглядом когда-то дерзких глаз. — Что вы сделали с моими братьями, невинными мальчиками?

Маргарет становится белой как полотняная простынь, но не отступает.

— Что сделала бы любая любящая мать ради своего сына. Зубами загрызла бы даже волка.

Елизавета горько усмехается. Да, волк не имеет никаких шансов против Маргарет.

— Вы убили детей ради трона, — произносит она презрительно. — Трона, на который ваш сын имеет гораздо меньше прав, чем мои братья. Если бы вы возвращали ему потерянное — я бы поняла. Но вы алчная одинокая женщина, и ваши руки по локоть в невинной крови. Вы останетесь здесь навсегда и будете гнить, наблюдая, как идут годы, наблюдая из окна, как голова вашего Генриха полетит с плахи.

Маргарет трясет острым побородком. Одетая совсем просто, она напоминает странствующую монашку.

— Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют, — шепчет она, грозя Елизавете пальцем. — Шлюха!

Оказавшись в саду среди опадающих ржавых листьев, Елизавета прикладывает руку к животу. Там бьется новая жизнь — их с Ричардом дитя, которому уготовано стать продолжением дома Йорков. Их первое дитя, но родятся и другие. Йорки плодовиты, как никто другой, и у нее будет своя большая семья.

Вороны крикливо каркают на полуголых черных ветвях, и Елизавета поднимает голову к серому небу.

Единственное, о чем не знает никто, кроме нее и матери, это то, что ее брат Ричард жив. Что случится, если он вернется, когда сможет сражаться за трон? Ее Ричарда вновь назовут тираном и узурпатором. Самое страшное, если начнется война, потому что она не сможет выбрать сторону. Кроме того, все еще жив сын Джорджа, Эдуард Уорик, и его сестра Маргарет де ла Поль — претендентов на трон предостаточно. Как удержаться, когда все видят в тебе падшую и проклятую, а твоего возлюбленного — недостойным короны?

Погружаясь в мысли, Елизавета уходит в самый дальний конец дворцового сада, наслаждаясь влажным воздухом и тишиной. Сад не был таким тихим при отце: здесь стояли мишени для лучников, шатер для любителей соколиной охоты и ристалище. Сейчас все заброшено, ткань шатра примята дождем.

— Я победил тогда. — Голос Ричарда раздается за спиной. — На пире на свадьбе твоей матери и Эдуарда. Джордж яро мне завидовал, когда добычу принес мой сокол.

Елизавета делает к нему шаг, и Ричард укрывает ее своим плащом.

— Мне иногда снится Джордж, — шепчет он ей на ухо. — Сейчас невозможно представить, что мы утопили в вине собственного брата. Как он нужен мне сейчас!

Елизавета утыкается лицом в его грудь, предпочитая не вспоминать тот страшный день и полные боли глаза отца. Брат не должен казнить брата.

...В середине декабре, незадолго до Рождества, Елизавета вдруг ощущает резкую боль в животе, а затем — текущую по ногам кровь, теплую и густую.

Закричав, она хватается за выступ окна в библиотеке, откуда наблюдает за шуточным сражением мальчиков-поварят, и тут же теряет сознание, со страхом обхватив живот.

Еще не открыв глаза, Елизавета знает: она потеряла ребенка. Ричард стоит на коленях возле нее, держа на руках какой-то сверток. Губы у него бескровные.

— Посмотри: она совсем не монстр.

Елизавета долго рассматривает безжизненное тельце: голова, две ручки, две ножки — обычное человеческое дитя.

Мертвое.

Январь

У него отнимаются ноги.

Утром Ричард не встает с постели, а валится на медвежью шкуру, зарычав от ужаса и боли.

Елизавета бросается к нему на холодный пол из тепла разогретой постели. За окном завывает ледяной ветер.

Ричард прижимается к ее груди, как отчаявшийся, уставший бороться ребенок, и Елизавета сжимает его в объятиях, гладит по блестящим волосам цвета вороного крыла.

И тогда он позволяет слезам пролиться — впервые в жизни. Он больше не может бороться с невыносимой болью в спине. Эта боль преследует его, как голодный волк, с самого падения на Босуорте, сперва незаметная и короткая, но постепенно нараставшая до такой степени, что меч выпадает из рук.

И сейчас, лежа в руках Елизаветы, Ричард понимает: он больше никогда не выйдет в сад сам, не сядет на коня, не станцует под лютню с женщиной, которую ему не позволено любить, на которой не позволено жениться. Их ребенок умер, появившись на свет гораздо раньше срока, а слух об уродце разнесся по всей Англии благодаря лорду Стэнли, что еще надеется выиграть трон для Тюдора.

Елизавета не перестает гневаться: у нее еще остались силы, но Ричард не опровергает слухи. Что только не говорят!

— Каждую ночь в спальне разверзается пол и сам Сатана наблюдает за нашим грехом сладострастия, а черти поют в унисон, наслаждаясь зрелищем, — пересказывал ей Ричард сплетни, услышанные от поломойки.

Елизавета смеялась, но Ричард видел в ее голубых холодных глазах, что ей тяжело. Не появится наследник — и корона не ляжет на ее голову, а ведь она — от крови Йорков, дочь короля, покончившего с Ланкастерами.

Слуги осторожно опускают Ричарда на постель, и тот, не желая ни в чем сознаваться, закрывает глаза, слушая январский ветер.

Однажды в такую же стужу, в метель, он сказал Анне, что любит ее. Они были молоды и нетерпеливы, искренни и наивны — никогда он не позволял себе искренности после, получив трон.

Будь проклят тот день, в который он поддался уговорам Анны и лорда Гастингса. Откажись он, оставь он племянников при себе — тьма снова стала бы светом. Еще пять, шесть лет — и Эдуард получил бы корону, обе Елизаветы — покой, а он сам — свободу. И главное — Йорки были бы сильны как никогда.

Тюдор ничего не получит, ведь остается Эдуард Уорик, сын Джорджа, блуждающий по дворцу вместе со своей сестрой, чьего имени Ричард не помнит. И он тотчас приказывает найти племянника.

— Чем ты увлечен, мой друг?

Эдуард прячет за спину деревянный меч.

— Я учу Маргарет сражаться.

— Маргарет?

— Мою сестру, ваше величество.

Ричард приподнимается на подушках. Мальчик довольно хорошо сложен и похож на Джорджа как две капли воды.

— Значит, ты рыцарь?

Мальчик утвердительно кивает, и Ричард задумчиво продолжает наблюдать за ним.

— Что ты сейчас изучаешь с каноником?

— Мы читаем притчи.

— Какая у тебя любимая?

— О горчичном зерне. — Эдуард с трудом вспоминает название.

Ричард кивает. В детстве она тоже казалась ему самой интересной. Это же представить только: из крошки — целое дерево!

Но при Эдуарде нужен регент, а регентом может стать лишь Елизавета. Если казнить Тюдора, в Англии воцарится спокойствие, и междоусобицы канут в небытие.

— Ты жив, — тихо произносит Елизавета, выслушав его решение. — А так говоришь о себе, словно мертв.

— Лежачий король не способен править. — Ричард закусывает губу до боли. — Ты понимаешь это не хуже меня. Я завтра же назначу Эдуарда наследником. Я отрекусь — ты станешь регентом.

Елизавета опускает голову и долго сидит неподвижно.

— Что я не знаю? — Сердце его колет тревога. Помоги Господь! Он и так едва превозмогает боль.

— Матушка подменила Ричарда, — шепотом произносит Елизавета. — Он не попал в Тауэр. Сейчас ему столько же, сколько Эдуарду. Если он вернется, когда Эдуарда коронуют, начнется новая междоусобица. Я не хочу выбирать.

Ричарду нестерпимо хочется коснуться ее губ, привлечь к себе, провести пальцами по нежной коже груди. Ощутить ее нагое горячее тело, прижимающееся к нему в страстном изгибе, вновь услышать частое рваное дыхание — в те мгновения он забывал ненавидеть себя, в те мгновения он просто позволял себе любить. Сейчас он ненавидит себя за боль. Пальцы уже почти не шевелятся, ноги словно исчезли, голова поворачивается с трудом. Он ходит под себя, как новорожденный младенец.

Отвратительный.

Гниющий.

Безжизненный.

И Елизавета ложится с ним каждый день, утешая поцелуями, словами и песнями.

Мы никогда не знаем, что жизнь уготовит нам. Мы не знаем, доживем ли до седин, как умрем и когда, кто вокруг нас — предатели или друзья. Верить стоит лишь своему сердцу, а оно бывает безумно, неопытно и доверчиво.

— Казни Тюдора. — Елизавета прижимается к нему в темноте, задув свечу. — Завтра на рассвете. Пока еще не поздно!

Ричард молчит. Кажется, словно завтра на рассвете он потеряет способность говорить.

Все, что Ричард хотел получить, рассыпалось прахом, и он едва успел задержать счастье в ладонях на несколько коротких солнечных секунд. То были секунды любви, не власти и не побед на поле битвы. Сияющие глаза Анны в их первую ночь, торжествующие глаза Елизаветы в сумраке шатра — все остальное растаяло, как последний снег.

Ты не потеряешь меня на поле боя — так Ричард сказал Елизавете однажды.

Он не солгал.

Его не убьет ничья предательская рука — его сожрут черви.

Март

Елизавета смотрит на Тюдора через прямоугольное оконце в дубовой двери камеры. Ее лицо беспристрастно и сурово, ее голубые глаза оценивают, но не боятся. Она приходит в который раз, чтобы вынести приговор.

И молчит.

Генрих молчит в ответ, лишь дерзко разглядывая то, что видно в оконце.

Ему давно нечего терять.

Сегодня он внезапно произносит:

— Матушка проиграла.

И криво улыбается.

Елизавета сглатывает комок в горле, задыхается от сухости во рту и наконец спрашивает:

— Вас это радует?

— Безмерно. — Генрих подходит ближе к Елизавете. У него все те же вьющиеся каштановые волосы и серые глаза. Он все еще строен и крепок. — Матушка всю жизнь положила, чтобы я стал королем. И что я выиграл? Битву? Корону? Заточение в каменной дыре и казнь, которую я жду каждый день. Я не желаю сгнить здесь. Если у вас есть сердце — отдайте приказ.

Елизавета чуть склоняет голову и опускает глаза.

— Вы решаете, кому жить, а кому — умирать. — Генрих делает еще один шаг навстречу. — Вы — дочь Эдуарда, вы — законная наследница в отсутствие ваших братьев. Не Ричард.

Елизавета вскидывает голову, как уязвленная львица.

— Но я женщина.

— Вы сильнее многих мужчин, я вижу это в ваших глазах. В них достаточно боли, чтобы я уже захлебнулся. А я испытал ее достаточно. — Генрих смотрит на нее серьезно. — Всю жизнь я был игрушкой в чужих руках. Всю жизнь мне твердили: «ты избран Богом, чтобы править Англией». Я ничего не умею, только убивать и ездить верхом. Я не знаю, что такое — править людьми. Я даже не знаю, что такое любовь.

Елизавета чувствует, как по щеке катится горячая слеза.

— Вам лучше не знать. Любовь — это уничтожающие изнутри муки. Каждый день, каждую секунду.

Генрих оказывается совсем близко.

— Все утверждают обратное.

— Все лгут.

Генрих кивает. Разглядывает ее с нескрываемым удовольствием.

— Я все думал, какая ты — обещанная принцесса. Представлял. И каждый раз ошибался. Принцессы всегда — приятный довесок, приданое к короне, но ты — ты море.

Елизавета долго молчит, ощущая себя лишь высыхающей каплей.

— Леди Маргарет убила двух невинных детей, чтобы посадить вас на трон. Вы знали?

Генрих меняется в лице, и гнев, и беспомощность, и ужас отражаются в его глазах. Нет, он не знал. Разумеется, не знал. Такую чудовищность не прощают никому.

— Вы прокляты. Моя мать — ведьма, и ее проклятье пало на того, чей род убил моих братьев. Тюдоры прокляты. — Елизавете вдруг хочется успокоить этого человека, мечущегося по своему склепу. — В Англии останутся лишь Йорки.

Елизавета возвращается во дворец, так и не отдав приказ казнить леди Маргарет. В мире достаточно зла, чтобы отнимать еще одну жизнь.

Ричард лежит неподвижно. Он уже давно не говорит, практически не ест и пьет. Он не жив и не мертв.

Елизавета садится рядом и гладит его иссиня-черные волосы, руки со вздувшимися венами. Как он был красив, когда она впервые увидела его в Вестминстере после побега из дворца! Он явился во всем черном, с золотой цепью на груди, величественный и в то же время отчаявшийся. Она поняла в ту же секунду, что кровь братьев не на его руках.

Да, она любила его с такой силой, что готова была сражаться со всеми демонами ада.

Любовь не разрушила проклятие.

Елизавета склоняется к губам Ричарда и нежно целует, на мгновение представив, что он просто спит. Прижавшись к его груди, похожей на камень, Елизавета лежит тихо, слыша, как за камином шуршат мыши.

Если бы Елизавета могла, она бы никогда не вставала. Она осталась бы лежать на груди Ричарда до последнего вздоха. Но она не может позволить себе и этой радости.

Ричард не успел передать власть. Однажды утром он просто перестал шевелиться. Лекарь развел руками и рассказал несколько страшных историй о живых мертвецах, обреченных жить в окаменелом теле за совершенный грех.

Нет, не грех. Падение.

Елизавета недрогнувшей рукой берет расшитую золотом подушку и прикладывает к лицу Ричарда, слегка прижимая.

Он почти не борется — лишь раз дергаются ладони.

Елизавета выпрямляется и вытирает слезы со щек. Эдуард слишком юн, и если вернется ее брат — начнется распря. Самым правильным будет сесть на трон самой. Советников у нее предостаточно. Если брат жив и вернется — она тут же уступит ему трон.

— Король мертв. Править буду я, — произносит Елизавета ждущему за дверьми лорду Парру. — Сделайте необходимые указания. Позовите слуг убрать тело короля. Письмо матери отправлю я сама.

У самой часовни Елизавету настигает лорд Стэнли. Сухой и седой, он напоминает ей высохшее дерево.

— Что делать с Тюдором, ваше величество?

Лорд Стэнли, как всегда, зрит в корень. Елизавета с трудом разлепляет губы.

— Не трогать. Я разберусь с ним после того, как похороню Ричарда.

И она невольно вспоминает пылкость Генриха, заточенного в камере. Он готов ко всему — как и она сама. Ему нечего терять — как и ей самой. Они оба ничего не умеют. Они оба пешки, тянущие руки к короне в полной темноте.

Елизавета молится бесстрастно.

Колени ломит от холодных плит часовни.

Ее сердце мертво.