По пунктирной линии (гет)

— Люди думают: депрессия — это когда едешь грустный в тралике и слушаешь тоскливую музыку, следя, как капли стекают по стеклу, а на деле ты шутишь, как гребанный клоун, и мыслями висишь в петле.

Какаши стоит, облокотившись о машину, харкает на асфальт и растирает слюну подошвой.

— И сколько ты уже болтаешься? — совсем не тревожно и без хрипотцы в голосе уточняет Сакура, чувствуя, что подошвой прошлись по ней.

— Как только понял, что предательство не смертельно наказуемо, а обычная функция жизни. — Перебирает ключи костлявыми пальцами с безучастным взглядом.

— В общем, давно.

— В общем, давно, — вторит ей для подтверждения.

Какаши хочет стать прозрачным, чтобы его не видели, и глухим, чтобы не слышать других.

Сакура пытается помочь, отдавая человеческое отношение за всех, кто до этого не смог, но лишь выцветает, тухнет, потому что одна не справляется, а клонировать себя в существующей реальности невозможно.

У Какаши все прожитое, потерянное, кажется, в кости въелось вместе с витамином кальция. Пьет каждое утро как напоминание, что это останется внутри и будет добавляться. Кость выдерживает груз до 1500 кг, а он еле может поднять уголки губ не без тяжелого вздоха.

— Когда говорят, что физическая боль глушит душевную, — врут, — его слова разбиваются на мелкие осколки, вонзаются в барабанные перепонки, а Сакура не умеет уворачиваться и впитывает все до крошки.

Внутри ломается что-то важнее костей.

И на «чем я могу помочь?» от Сакуры Какаши шипит:

— Тебе ещё не надоело?

Сакуре не надоело. Тяжело, больно, мучительно, но не надоело. Выводит из себя пофигистичность Какаши и ее неспособность спасти. Она чувствует себя мячиком, приклеенным к ракетке, — так же отталкивают и тянут назад, — ударяется о плоскость и ничего не происходит. Синяков не видно, но боль от столкновения всегда есть.

Тут остальные ненавидели бы за эмоциональное тепло-холодно, но она приняла, адаптировалась и другим Какаши не видит, ему не идет. А эти качели только неприятно лязгают железом, выкручивая солнышко в высшей точке, — терпимо, привычно.

Сакура думает, что сможет вытащить Какаши, только тот принципиально держится за привычное болото самокопания и, как крот, света в себе не видит, только тьму. Высунув морду, щурится от яркости и пугливо ныряет обратно в яму.

— Может, зайдешь ко мне кофе выпить раз недалеко? — предлагает Сакура без понятия, что вообще можно ещё сделать.

— Пошли. — Пожимает плечами и отталкивается от машины.

Они выходят с парковки, Какаши по пути закуривает и свободной рукой перебирает зажигалку пальцами. И если посмотреть со стороны, он кажется действительно почти невидимым, смешивается с серой массой людей, совсем в глаза не бросается, разве что под колеса готов.

Сакура не хочет знать, о чем он думает, потому что уверена — это что-то страшное и от выпитого кофе не рассосется.

— Не думал бросить курить?

— Я бы не курил, если бы это не вредило здоровью. — Какаши сильно затягивается, и у Сакуры будто душу высасывают.

— А ты делаешь что-нибудь, что не вредит?

— С тобой общаюсь.

— И как ощущения?

— Как будто в душ сходил после тяжёлого рабочего дня и заново родился — приятно.

Каждый раз перерождается и все без толку. Сакура скоро станет не горячей водой, что смывает с Какаши грязные мысли с около суицидальным подтекстом, а лавой и сожжёт их двоих к херам.

Оба станут расплавленными изуродованными кусками с запахом жженого пластика.

— С тобой я чувствую себя живым, — тихо и сухо в заключение кидает Какаши, еле шевеля губами, будто жестами сказать было бы проще.

Эта фраза не запятая, а точка, и Сакуре нечего добавить.

Входная дверь открывается со скрипом. Глаза быстро привыкают к сумраку в квартире, никто не пытается включить свет, шатаясь по комнатам, пока закипает чайник, и они наконец оседают на кухне.

Уличный фонарь слабо освещает пространство — чуть заглядывает на кухню. Сакура сидит напротив Какаши, подпирая двумя пальцами висок, и смотрит, как он уткнулся лбом о стол, тело сложено пополам. Это была бы красивая фотография, описывающая одиночество, если бы не рядом сидящая Сакура, из-за которой пробить поверхность лбом хочется чуть меньше.

Тишина, свет выключен, внутри тоже ничего не горит.

— Можно я закурю? — глухо, в стол спрашивает Какаши, прекрасно зная, что можно.

— Кури, — очевидно отвечает Сакура, зная, что ей протянут сигарету, поделится.

Какаши принимает нормальную позу сидящего человека и шелестит, открывая новую пачку сигарет. Все кажется громким, резким и горьким. Только Какаши мутный, уставший и, протягивая сигарету, не выдерживает расстояния до чужих пальцев — кладет ее на стол, подталкивая.

— Совсем хлипкий, развалина, — на выдохе говорит Сакура, берет докатившуюся сигарету и крутит перед собой в ожидании подкурить.

— Если я захочу куда-нибудь умотать, ты поедешь со мной? — Кончик сигареты начинает тлеть от глубокой затяжки, струйка дыма выходит на прогулку в полуоткрытое окно.

— А ты не развалишься в конец?

— Если ты будешь моей компанией, то я планирую собраться назад и склеиться. Ну или точнее, ты склеишь. — Какаши всматривается в черты напротив, хочет запомнить заботу, отпечатанную на лице, снова, как обычно, как всегда, и становится немного стыдно.

Человек-скотч, как же. Сакура думает, чем его можно покрыть, помимо матов, чтобы швы не расходились, и представляет Какаши, облепленного смешными полосками цветных пластырей. Это забавно, она делает затяжку, выпускает через нос и в облаке дыма с улыбкой отвечает:

— И куда ты хочешь переместиться? — В горле печет от дыма, словно нажралась перца.

— Машина есть, можно в никуда без точного места назначения. Просто ехать, перебиваться фастфудом и останавливаться в дешевых отелях.

Сакура думает — да, это правда поможет ему собраться. Здесь его разбирают на куски, выворачивают вместе с карманами, всем что-то нужно, все чего-то требуют, а он пофигистично отдает, прикрывая зевком свое опустошение, и давится витаминами.

Каждый день по новой ране или ковыряется в старых, до свадьбы не то что не заживет — не доживет.

Безлюдное место, бесконечная дорога и отсутствие соцсетей должны восстановить какую-то часть душевного спокойствия и, возможно, выселить страшные мысли.

Быть везде и нигде одновременно. Исчезать вместе с дымом сигарет, выветриваться из надоевших полупустых отелей, гладить колесами асфальт и болтать под фонк в салоне машины, пропахнувшей ароматизатором.

Сакура думает да, это подходит.

Капот разрезает воздух на скорости 120 км/ч. В боковых окнах мелькает вид на однообразную зелень, проглотившую всю ближайшую поверхность. Сакура не знает, когда сменится локация, и любуется растительностью на переднем сидении, закинув одну ногу на бардачок.

Какаши улыбается чаще обычного, только сам не совсем понимает — это из-за удаленности от социума или потому, что Сакура рядом. Полторы недели, проведенные в путешествии, кажется, дали положительный эффект.

Скорость идеально выбивает внутренние конфликты — вылетают в открытое окно под задние колеса.

Впереди небо загажено тучами, еще немного и обрушатся на машину каплями, барабаня по железу. Какаши ждет этого больше, чем автостоянки, чтобы выпить всратый кофе. Руль почти не двигается, держит одной рукой, второй ловит ветер через окно.

Дорога — тупо линия без препятствий.

Сакура так же жадно смотрит в сгущающуюся серость, тянется ногтями с ободранным гель-лаком к небу, словно собирается проткнуть. Еще не заживший синяк на коленке от удара о бампер постоянно попадает на периферию взгляда Какаши. В нем зудит желание накрыть ладонью или отфотошопить, выровнять в тон кожи и знать, что ей не больно.

Только, по словам Сакуры, эта боль последнее, что ее волнует. Куда больше беспокойства вызывает в моменте хмурый Какаши. На ее лице мелькает борьба слез со смехом от такого него, но стойкая защита на автомате уничтожает попытки в слезы.

Какаши продолжает прятаться в своей голове, как в панцире, будто для других там нет места — не пропускает и сам не выбирается.

— Может, ты гиперболизируешь проблемы? — Сакура вбрасывает вопрос резко, как по тормозам перед красным светом.

Все же этой скорости недостаточно для тишины в черепной коробке — ни ей, ни ему.

— Вряд ли, они просто обволакивают перманентным слоем, сквозь который трудно увидеть решение.

— Ты к ним привык.

— Я к ним привык, — вторит для подтверждения.

Они уехали подальше от душных высоток, людей и себя.

— Мне часто кажется, что вокруг дешёвые декорации, а ты настоящая, — обычный, незаинтересованный голос Какаши сейчас пронизан теплыми нотками доверия.

Сакура слегка вздрагивает — его признание прошлось по ней мурашками —

и улыбается в боковое зеркало, прикрывая губы рукой.

— И ты настоящий, — тыкает ему в плечо, — не голограмма, не привидение. С физической оболочкой.

Игрушечная собачка на приборной панели кивает в знак согласия. Кивает всю дорогу и соглашается со всем, что бы ни сказал.

Кровь оттирается от одежды обычной слюной — кивок и полное вранье.

Какаши как сосуд, в котором замешаны горечь, разочарование и обида от предательства со щепоткой отвращения, в том числе и к себе. А с Сакурой получается превратиться во что-то живое, без внутренней смеси, отравляющей его существование.

Как будто не было всего дерьма в жизни и пьет он витамины по чистой случайности, а грусть и тоска просто из-за погоды.

И жить становится как-то по-особенному приятно, когда ее плечо случайно касается его кожи.

Они застряли на стадии отношений, когда можно среди ночи позвонить и сказать что-то неважное, но типа срочное, шуточно оскорблять и вести себя, словно ты один на один с собой.

Никто не осудит, тебя принимают любого, даже больше, чем принимаешь сам себя. Больше, чем принимаешь чёртовы витамины.

Если этого недостаточно, чтобы шагнуть к ней навстречу с попыткой в отношения, то что тогда вообще нужно?

Машина шуршит колесами по территории заправки и останавливается у топливораздаточной колонки. Пока Какаши ждет заполнение бака, параллельно борясь с желанием закурить, Сакура покупает всратый кофе из автомата и направляется обратно.

Какаши жмурится от ее яркости на фоне бесцветных декораций. Прикусывает щеку от ее легкой походки и покачивающихся бедер. Импульсивно трет переносицу, когда она протягивает кофе, и сам не замечает, как начинает постепенно светиться. Сакура от своей отдачи тепла совсем не теряет яркости, а наоборот — ещё насыщеннее становится, когда видит, что и он подзаряжается. Нашла точки соприкосновения, через которые передает ток, и выводит из спящего режима.

— До ближайшего отеля часа полтора. — Сакура делает глоток капучино без сахара, облизывает губы от пенки. — Если по пути начнется дождь, то постоим немного под ним?

— Постоим, если хочешь. — Американо прокатывается по горлу, сдержанное лицо Какаши меняется в недовольную гримасу. — Как тебе кофе?

— Всратый. — Сакура морщится.

— Очень всратый.

Никакого густого вкуса, недожаренная арабика кислит. Сплюнуть — разъест асфальт.

Пустые стаканчики летят в мусорку. Ненужные мысли хочется так же отправить в корзину и очистить. Оставшиеся — рассортировать по папкам по глобальности, приоритету и на что-то бытовое, но обязательное.

Спустя минут тридцать, как они отъехали от заправки, начался мелкий дождь. Какаши закуривает, выпускает дым в окно и туда же стряхивает пепел. Косит взгляд на Сакуру и понимает, что грань совершить какое-то сумасшествие все тоньше и тоньше. Пытается ее уберечь, находится по ту сторону баррикад, решая за двоих, что если идеальные отношения, то не с ним.

Спасать Сакуру от себя глупо, будто притворяться друзьями проще, чем гулять за ручку.

Какаши догадывается, что он ей не безразличен, но и ближе ее не подпускает по своим дурацким причинам. Сакура всегда выглядит решительной, готовой пробить стену из гребанных причин или перелезть, но по-взрослому продолжает играть по чужим правилам, потому что Какаши там, за своей стеной, кажется, больнее.

Причины эти, скорее всего, решаются — стоит только поговорить, ну а Какаши просто к ним привык. С ними лучше, чем с пустотой.

Сакура глубоко, с наслаждением вдыхает воздух — резковатый, сладкий, что-то с озоном и предвкушением дождя на коже. Грудь поднимается и опускается, тонкая бретелька топа почти сползла. Руки чешутся скинуть с нее вообще всю одежду. Последняя нервная затяжка, и Какаши стреляет окурком через полосу на встречку.

Сакура поворачивается к нему с умоляющим видом остановиться, и кто он такой, чтобы не поддаться на ее до зубного скрежета красивое лицо.

Небо ломается под напором туч и обрушивается ливнем. Сакура выходит из машины и замирает. Какаши вылезает следом, впивается в нее голодным взглядом, блуждает по телу. Топик промок, выдавая ещё больше торчащие соски.

Прохлада не остужает ни мысли, ни чувства, ни эмоции — в нем все горит и тухнуть не собирается, это просто невозможно, когда рядом постоянно подливают бензин.

У Какаши папка с приоритетами забита Сакурой, а мысли о себе улетели в корзину.

Он пытается вернуть самообладание и разделить увиденные картинки.

Обнаженные ключицы — спам. Короткие шорты — спам. Ее закушенная губа — спам.

Это все ошибки, на которые он ведется, и не может удалить из поля зрения. В системе сбой, все, что казалось атрофированным, рядом с Сакурой прорастает по-новому.

Какаши тяжело даются признания в чувствах и от выслушивания их в свою сторону неопределенно жмёт плечами, не зная, как реагировать. Он как дырка в носке прячется в кроссовке, избегает моменты, когда нужно снимать обувь, чтобы не быть разоблаченным.

Поражается, как Сакуру токсичностью не разъело, если она 24/7 в его окружении, когда другие уходили при любой удобной и неудобной возможности. Она оставалась в супер херовые моменты, поддерживала и молчанием, и словами. Осталась единственной планетой, вращающейся по орбите вокруг него, когда остальные отвалились.

Где искать плюсы, если считаешь себя уродливым внутри и снаружи?

Сакура накручивает прядь волос на палец, а Какаши мечтает, чтобы в него попала молния, потому что внутри тоже что-то закручивается в тугую спираль и может отпружинить.

Она подходит к нему, мягко проводит подушечками пальцев по мокрым дорожкам от дождя на лице. Какаши трескается, ломается об Сакуру, наклоняет голову, прижимаясь к теплой руке ещё сильнее, и сцепляет свои пальцы вокруг ее запястья.

Может, кофе растворил противоречия или чистый воздух с дождем выбил, раздробил стену, опустошил голову, что Какаши становится ближе на шаг и касается ее губ своими. Сакура улыбается в поцелуе, он чувствует и отражает своей улыбкой.

— Давай будем разбираться со всем по мере поступления проблем, — оторвавшись, шепчет Сакура, наблюдая за ним из-под ресниц.

— Давай, — вторит ей для подтверждения.

Спираль раскручивается в прямую, защитный панцирь крошится. Сакура восстанавливает его полуразрушенный внутренний мир, поднимает из руин, и кажется, что это он крутится по орбите вокруг своего Солнца.