По пунктирной линии (гет)

— Люди думают: депрессия — это когда едешь грустный в тралике и слушаешь тоскливую музыку, следя, как капли стекают по стеклу, а на деле ты шутишь, как гребанный клоун, и мыслями висишь в петле.

Какаши стоит, облокотившись о машину, харкает на асфальт и растирает слюну подошвой.

— И сколько ты уже болтаешься? — совсем не тревожно и без хрипотцы в голосе уточняет Сакура, чувствуя, что подошвой прошлись по ней.

— Как только понял, что предательство не смертельно наказуемо, а обычная функция жизни. — Перебирает ключи костлявыми пальцами с безучастным взглядом.

— В общем, давно.

— В общем, давно, — вторит ей для подтверждения.

Какаши хочет стать прозрачным, чтобы его не видели, и глухим, чтобы не слышать других.

Сакура пытается помочь, отдавая человеческое отношение за всех, кто до этого не смог, но лишь выцветает, тухнет, потому что одна не справляется, а клонировать себя в существующей реальности невозможно.

У Какаши все прожитое, потерянное, кажется, в кости въелось вместе с витамином кальция. Пьет каждое утро как напоминание, что это останется внутри и будет добавляться. Кость выдерживает груз до 1500 кг, а он еле может поднять уголки губ не без тяжелого вздоха.

— Когда говорят, что физическая боль глушит душевную, — врут, — его слова разбиваются на мелкие осколки, вонзаются в барабанные перепонки, а Сакура не умеет уворачиваться и впитывает все до крошки.

Внутри ломается что-то важнее костей.

И на «чем я могу помочь?» от Сакуры Какаши шипит:

— Тебе ещё не надоело?

Сакуре не надоело. Тяжело, больно, мучительно, но не надоело. Выводит из себя пофигистичность Какаши и ее неспособность спасти. Она чувствует себя мячиком, приклеенным к ракетке, — так же отталкивают и тянут назад, — ударяется о плоскость и ничего не происходит. Синяков не видно, но боль от столкновения всегда есть.

Тут остальные ненавидели бы за эмоциональное тепло-холодно, но она приняла, адаптировалась и другим Какаши не видит, ему не идет. А эти качели только неприятно лязгают железом, выкручивая солнышко в высшей точке, — терпимо, привычно.

Сакура думает, что сможет вытащить Какаши, только тот принципиально держится за привычное болото самокопания и, как крот, света в себе не видит, только тьму. Высунув морду, щурится от яркости и пугливо ныряет обратно в яму.

— Может, зайдешь ко мне кофе выпить раз недалеко? — предлагает Сакура без понятия, что вообще можно ещё сделать.

— Пошли. — Пожимает плечами и отталкивается от машины.

Они выходят с парковки, Какаши по пути закуривает и свободной рукой перебирает зажигалку пальцами. И если посмотреть со стороны, он кажется действительно почти невидимым, смешивается с серой массой людей, совсем в глаза не бросается, разве что под колеса готов.

Сакура не хочет знать, о чем он думает, потому что уверена — это что-то страшное и от выпитого кофе не рассосется.

— Не думал бросить курить?

— Я бы не курил, если бы это не вредило здоровью. — Какаши сильно затягивается, и у Сакуры будто душу высасывают.

— А ты делаешь что-нибудь, что не вредит?

— С тобой общаюсь.

— И как ощущения?

— Как будто в душ сходил после тяжёлого рабочего дня и заново родился — приятно.

Каждый раз перерождается и все без толку. Сакура скоро станет не горячей водой, что смывает с Какаши грязные мысли с около суицидальным подтекстом, а лавой и сожжёт их двоих к херам.

Оба станут расплавленными изуродованными кусками с запахом жженого пластика.

— С тобой я чувствую себя живым, — тихо и сухо в заключение кидает Какаши, еле шевеля губами, будто жестами сказать было бы проще.

Эта фраза не запятая, а точка, и Сакуре нечего добавить.

Входная дверь открывается со скрипом. Глаза быстро привыкают к сумраку в квартире, никто не пытается включить свет, шатаясь по комнатам, пока закипает чайник, и они наконец оседают на кухне.

Уличный фонарь слабо освещает пространство — чуть заглядывает на кухню. Сакура сидит напротив Какаши, подпирая двумя пальцами висок, и смотрит, как он уткнулся лбом о стол, тело сложено пополам. Это была бы красивая фотография, описывающая одиночество, если бы не рядом сидящая Сакура, из-за которой пробить поверхность лбом хочется чуть меньше.

Тишина, свет выключен, внутри тоже ничего не горит.

— Можно я закурю? — глухо, в стол спрашивает Какаши, прекрасно зная, что можно.

— Кури, — очевидно отвечает Сакура, зная, что ей протянут сигарету, поделится.

Какаши принимает нормальную позу сидящего человека и шелестит, открывая новую пачку сигарет. Все кажется громким, резким и горьким. Только Какаши мутный, уставший и, протягивая сигарету, не выдерживает расстояния до чужих пальцев — кладет ее на стол, подталкивая.

— Совсем хлипкий, развалина, — на выдохе говорит Сакура, берет докатившуюся сигарету и крутит перед собой в ожидании подкурить.

— Если я захочу куда-нибудь умотать, ты поедешь со мной? — Кончик сигареты начинает тлеть от глубокой затяжки, струйка дыма выходит на прогулку в полуоткрытое окно.

— А ты не развалишься в конец?

— Если ты будешь моей компанией, то я планирую собраться назад и склеиться. Ну или точнее, ты склеишь. — Какаши всматривается в черты напротив, хочет запомнить заботу, отпечатанную на лице, снова, как обычно, как всегда, и становится немного стыдно.

Человек-скотч, как же. Сакура думает, чем его можно покрыть, помимо матов, чтобы швы не расходились, и представляет Какаши, облепленного смешными полосками цветных пластырей. Это забавно, она делает затяжку, выпускает через нос и в облаке дыма с улыбкой отвечает:

— И куда ты хочешь переместиться? — В горле печет от дыма, словно нажралась перца.

— Машина есть, можно в никуда без точного места назначения. Просто ехать, перебиваться фастфудом и останавливаться в дешевых отелях.

Сакура думает — да, это правда поможет ему собраться. Здесь его разбирают на куски, выворачивают вместе с карманами, всем что-то нужно, все чего-то требуют, а он пофигистично отдает, прикрывая зевком свое опустошение, и давится витаминами.

Каждый день по новой ране или ковыряется в старых, до свадьбы не то что не заживет — не доживет.

Безлюдное место, бесконечная дорога и отсутствие соцсетей должны восстановить какую-то часть душевного спокойствия и, возможно, выселить страшные мысли.

Быть везде и нигде одновременно. Исчезать вместе с дымом сигарет, выветриваться из надоевших полупустых отелей, гладить колесами асфальт и болтать под фонк в салоне машины, пропахнувшей ароматизатором.

Сакура думает да, это подходит.