Розмарин и Шалфей (гет)

В комнате витал едва заметный аромат шалфея. Гермиона задумчиво всматривалась в пламя, бордовое вино отбрасывало блики на стенки бокала. В квартире было пусто. От тишины звенело в ушах. Ветер, завывающий за окном, едва ли мог нарушить странное отрешение, в которое сознательно погрузилась хозяйка жилища.

Ночь Самайна ожидаемо принесла с собой горечь, сожаления и привкус пепла на губах. Дожить до утра и станет легче. Так говорили ее друзья и родные, но почему-то никто из них не спешил справиться о ее благополучии в эту страшную ночь. И легче не становилось.

Сложнее, впрочем, тоже. Всё текло своим чередом. Жизнь летела вперед. Что-то завершалось, что-то начиналось. Хогвартс отстраивали из руин. Его учениками становились дети, которым уже неведомы были ужасы войны, их не пугали Темным Лордом, и они не ждали, что в Косом переулке из-за угла на них выскочит заплутавший Пожиратель. Это значило, что силы Света все-таки победили.

Гермиона пила вино и ей больше не хотелось задавать вопросы о смысле жизни и о цене победы. Чем больше времени она сидела в пустой квартире и наблюдала, как комната медленно погружается во мрак, тем больше понимала, что зря она вообще взяла этот краткий отпуск. За проверкой сочинений время пролетело бы куда быстрее, и возможно было бы не так паршиво.

Память, пока еще не затуманенная винными парами, услужливо подсказала, что сегодня, вообще-то, Полночь Самайна, Хэллоуинский пир в Школе, и каждому из профессоров есть о чем и о ком вспомнить в этот ненавидимый всеми вечер.

Гермиона уже три года преподавала Маггловедение, и каждое новое поколение юных ведьм и волшебников доказывало ей, что если бы однажды много лет назад кто-то озаботился образованием подрастающего поколения, история могла бы сложиться иначе. Девочка-с-Маховиком-времени внутри Гермионы грустно улыбнулась и покачала головой, прошлого не изменишь. А если бы подобное и было возможно, меньше всего ей бы сейчас хотелось встретиться ликом к лицу с собственным проигрышем. Миссис Уизли вновь стала Мисс Грейнджер, навсегда забывшей о перфекционизме и похоронившей чувство справедливости где-то у корней Дракучей Ивы.

Когда-то давно, в другой жизни, когда наивная кучка Гриффиндорцев еще верила в то, что стоит лишь приложить усилия и мир изменится к лучшему, Гермиона писала диссертацию на соискание степени Магистра Арифмантики, а Рон ушел следом за Гарри в Аврорат. Им казалось, что они смогут изловить всех затаившихся во тьме Пожирателей Смерти и тогда если не в мире, то уж точно в Британии воцарится то будущее, о котором они всегда мечтали.

Гермиона подавила в себе желание запустить бокалом в стену и с наслаждением понаблюдать, как бордовая жидкость выпачкает бежевые обои. Так же и реальность разрушила их розовые мечты.

Гарри дослужился до Главы Аврората, Рон в большинстве своем занимался полевой практикой. Он любил повторять, что бесконечное заполнение рапортов и перепроверка отчетов — это не для него, и пусть крючкотворством занимаются его жена и лучший друг. А он по старинке лучше побегает по Маггловскому или Магическому Лондону, попутешествует по Британии, словом, на месте сидеть не будет.

И если бы его убил Темный маг, это было бы, во всяком случае, объяснимо… Логично в своей извращенной логике. А так…

Его убили в перестрелке. Рон не умел усидеть на месте, потому завел себе друзей в полиции и порой патрулировал улицы вместе с ними. Он закрыл товарища от бандитской пули. Глупо, банально и несправедливо. Кто сказал, что только Авада несет в себе гибель? Маггловская пуля справилась ничуть не хуже. Когда Гермионе сообщили новости, было уже слишком поздно что-то предпринимать.

Позже, многим позже, когда она и Гарри будут привычно горевать о друге и муже под бутылку виски и душевные разговоры, они придут к выводу, что Рон устал вечно находиться в тени своих более умных, более успешных или более талантливых товарищей. Сначала он был окружен кучей братьев, каждый из которых был в чем-то лучше него, затем по случайности завел дружбу с Мальчком-который-выжил, и в конечном итоге отхватил себе в жены самую умную ведьму десятилетия. Он устал от превосходных степеней сравнения, когда единственным его талантом были шахматы и неплохие достижения в Квиддиче. Вот потому, не найдя себе места в Мире Магии, он отправился штурмовать Маггловскую Британию, жертвуя собой так же, как на далеком первом курсе жертвовал собой ради общего блага.

Гермиона все-таки расколотила бокал о стену, и это действие ожидаемо не принесло ей удовлетворения. Как слепы оказались они все, не заметив самого главного: их другу нужна была поддержка. А они гонялись за иллюзорными мечтами.

Если бы Рон мог написать ей письмо, он, конечно, посоветовал бы ей не грустить о нем и жить дальше. Она следовала этому неозвученному совету эгоистично и упрямо. Так было гораздо проще объяснить всем вокруг, почему блестящая ведьма бросила карьеру в Министерстве и пришла в Хогвартс вдалбливать крохи разума в новое поколение детей.

А Рон… остался в мыслях, в случайном прохожем, на улицах Маггловского Лондона, среди уютных коттеджей Магической Британии. В невысказанных обещаниях, в разрушенных планах и во всепоглощающем чувстве вины.

Вот потому Гермиона и вернулась в Хогвартс: чтобы ощутить запах детства, которого у нее никогда не было. Чтобы на секунду представить, что сейчас двери в Большой Зал распахнутся, и туда вбежит Рон, чтобы уговаривать ее сходить с ним в Хогсмид в ближайшие выходные, и что нет в ее жизни пустоты, одиночества и сожаления.

Представилось вдруг, как разошлись после пира дети, тайком рассовав по карманам конфеты и договорившись улизнуть после отбоя, чтобы их съесть и обменяться фантиками. И как профессора сделали вид, что не заметили проделок заговорщиков, потому что такая сегодня была ночь. Ночь воспоминаний. И по-хорошему Гермиона должна была бы сейчас разжечь веточку розмарина, как подобает порядочной ведьме и хорошей вдове, но вместо этого ей хочется курить и бежать из квартиры, где даже дышать сегодня невыносимо.

А где-то там сейчас Минерва и Помона вспоминают своих ушедших за Грань мужей и костерят всякими словами Волдеморта и Альбуса. Поппи варит медицинский шоколад с запасом, сегодня он многим пригодится. Флитвик и Аврора разложили партию в шахматы, чтобы за стратегиями и тактиками не вспоминать, как доставали из-под завалов собственных учеников. Хагрид и Гарри засели в Хижине и пьют. А Директор Снейп стоит на Астрономической Башне и курит в пустоту.

Гермиона в который раз жалеет, что не курит. И эта пагубная привычка точно не решила бы ее проблем. И вспоминает, как во время первой годовщины смерти Рона, среди ночи, окончательно ошалев от одиночества и чувства вины, она притащилась к Монументу всем павшим и долго сидела на земле под памятником и таращилась в ночь. У нее не было сил даже плакать, и ночь пахла розмарином, как и подобает традиции… Но боль не уходила.

А к утру ее разыскал Директор Снейп и, накинув ей на плечи свою зимнюю мантию, настойчиво повел в Замок.

Пахло шалфеем. Школа приняла свою блудную дочь. И Гермионе вдруг захотелось вытереть слезы.

Директор Снейп в те годы по-прежнему был для Гермионы внушающим уважение и порой вызывающим раздражение прежним профессором Снейпом из ее подростковых лет. Она не слишком спешила идти с ним на контакт, ограничиваясь исключительно рабочими моментами, и тайком проверяла эссе во время собраний, которые Снейп и так пытался сократить до минимума.

Прошли времена вечно правильной девочки Гермионы, и вместо нее на свет появилась закаленная в битвах и закутанная как в шаль в собственную скорбь новая мисс Грейнджер. И ее больше не волновали ничьи авторитеты.

Что касается фамилии, то здесь Директор показал себя с неожиданной стороны, и лишь спустя время Гермиона поняла, что скрывалось за его поведением. Хогвартс принял ее радушно. Дети тут же забросали вопросами о ее героическом прошлом, коллеги обступили кружком во время обеда и вперились в нее сочувствующими взглядами. Гермиона вежливо отвечала на все расспросы, натянуто улыбалась и держалась изо всех сил. Единственное, чего ей по-настоящему хотелось в те минуты, было провалиться сквозь землю, запереться на все замки в выделенных ей покоях и прорыдать до следующего утра. Неуемный приступ любопытства среди коллег нарушил Директор, который широким шагом привычно пересек Большой Зал и церемонно взял Гермиону под локоток.

— Если вы позволите, уважаемые, Мисс Грейнджер нужно ввести в курс дела, ознакомить с расписанием и показать ее покои.

Мало что соображая из-за тяжелых мыслей, Гермиона покорно поплелась за Снейпом. Он вел ее по коридорам Школы, что-то монотонно рассказывал, кажется, даже в чем-то упрекал, но ни разу после этого никто больше не называл ее Миссис Уизли. Ни к чему лишние напоминания о скорби, как осознала потом Гермиона. Кто знает, проводил ли Снейп воспитательные беседы с профессорами, но они вдруг проявили удивительную проницательность. А быть может, сказался тот факт, что Школа была полна детей с посттравматическим синдромом, и это обязывало проявить некоторую учтивость.

В любом случае, Гермиона стала полноценным преподавателем. Но сей факт не спас ее от вечных придирок Директора. Если нужна была жертва, готовая сопровождать детей в Хогсмид, то ею непременно становилась Гермиона. Если Помону вдруг разбивал радикулит, то в помощь Невиллу тут же присылали Гермиону. Если самому Снейпу нужен был кто-то способный понаблюдать за студентами ЖАБА, когда его самого неожиданно вызывали в Министерство, он посылал за Мисс Грейнджер. Минерва, и та однажды прямо сказала, что Гриффиндору нужен более молодой Декан и ей, Гермионе, стоит понаблюдать за тем, как вершится внутренняя политика Школы.

О, Гермиона бунтовала!

Она прошла весь путь от дерзости Гриффиндора до коварства Слизерина, пытаясь

доказать Снейпу, что она — не девочка на побегушках! Он лишь приподнимал в ответ бровь и посылал ее сопровождать выпускников в Косой Переулок за ингредиентами для зелий.

В один прекрасный день Гермиона швырнула ему на стол заявление об увольнении.

Снейп повертел его в руках, едва удержавшись от желания оставить на полях саркастичный комментарий, и заявил:

— Вы можете, конечно же, вернуться в Министерство и продолжать бессмысленно сражаться с ветряными мельницами.

И разорвав заявление, добавил:

— Вы можете остаться здесь, среди тех, кому небезразлична ваша судьба.

И нагрузил ее отчетами.

Гермиона ушла жаловаться Минерве. Та внимательно выслушала, напоила чаем, угостила имбирным печеньем и, обняв, посоветовала:

— Не слушай то, о чем говорит Северус, за все эти годы он так и не научился выражаться прямо. Наблюдай за его действиями, девочка, и ты поймешь, почему он поступает так, а не иначе.

Гермиона взбесилась еще больше.

От нечего делать, она организовала внеклассные занятия для детей. Вместе они разбирали непонятные темы, она проверяла домашнее задание, старшие ученики натаскивали младших, Гермиона читала младшим сказки и объясняла некоторые несложные чары, которые не входили в учебную программу. Все ее вечера были заняты репетиторством, так меньше времени оставалось для грустных мыслей.

Пронзенная этой мыслью, Гермиона выронила стопку эссе. Именно это Снейп и пытался сделать собственным извращенным методом: нагрузить ее работой, чтобы ей некогда было устраивать себе праздник самоедства!

Вечером во время патрулирования коридоров Гермиона пробормотала ему слова извинения и благодарности, но он едва ли удостоил ее взглядом.

— Не забивайте себе голову недостойными мыслями, Мисс Грейнджер, и отведите уже детей в музей, как вы давно им обещали.

Гермиона осталась закипать и дальше. Порой Директор раздражал ее до невозможности! Но во многом Снейп оставался прав.

А потом сама собой наступила годовщина смерти Рона, и Гермиона замкнулась ото всех еще за месяц до этого. Она никогда не любила Хэллоуин, но теперь этот праздник еще больше стал ассоциироваться у нее с собственным проигрышем. Чувство вины удушало. Не помогала ни работа, ни дополнительные занятия, ни задушевные беседы с Минервой, ни редкие встречи с Гарри, у которого тоже были свои причины ненавидеть Хэллоуин.

В этот вечер Гермиона стояла у Хогвартских теплиц, не найдя себе лучшего места для того, чтобы спрятаться ото всех. Дождь лил как из ведра, заливая всё вокруг, и даже защитные чары не помогали. Но в помещении становилось лишь хуже. Капли били ей в лицо, ветер пронизывал до костей, совсем скоро наступит ночь. Боль не уходила. Гермиона не знала, сколько времени простояла у теплиц. Она точно не искала лишнего внимания к своей персоне и не просила себя утешать. Потому, когда мантия Снейпа легла ей на плечи, она вздрогнула от неожиданности и раздражения. А он уже обошел ее со спины и встал как памятник осуждению.

— Позвольте спросить, как долго вы намереваетесь здесь стоять?

— А вам какое дело? Это мой вечер и моя печаль. Идите, празднуйте Хэллоуин со всеми. Я вряд ли нарушила школьные правила, сэр, и я давно уже не ваша студентка.

— Нет, вы не моя студентка, Мисс Грейнджер. Вы — моя коллега, и пока я Директор этой Школы, вы находитесь под моей защитой.

— Я не нуждаюсь ни в чьей защите! — вскинула подбородок Гермиона, пытаясь не захлебнуться слезами.

— Нет, конечно, вы нуждаетесь в том, чтобы кто-то побыл с вами рядом в эту безумную ночь и сделал так, чтобы вы не оглохли от вопящих на все лады мыслей. Пойдемте, здесь холодно, и у меня нет причин праздновать Хэллоуин.

Гермиона вцепилась в его протянутую ладонь как в спасательный круг, только сейчас осознав глубину собственного одиночества.

— Я не знаю, что мне делать, профессор. Я чувствую себя такой никчемной, такой жалкой, — бормотала она на пути к Замку. Снейп бросил на нее обеспокоенный взгляд и наложил Согревающие Чары.

— Вы же знаете, что это не так. Я не тот человек, который будет вам льстить из чувства долга, но оглянитесь вокруг. За этот год вы многого достигли. Как минимум того, что дети стали охотнее идти на контакт с профессорами, больше не боятся искать их поддержки и бегут к вам, чтобы поделиться новостями при каждом удобном случае. У нас исчезает межфакультетская вражда. Разве это не достижение?

— Я не смогла его уберечь, — отрешенно произнесла Гермиона. А Снейп вдруг остановился и взял ее за плечи. Всегда избегавший близкого контакта с кем-либо, он ошарашил Гермиону этим жестом.

— Позволю себе высказать непопулярное мнение, Мисс Грейнджер, а вы вольны интерпретировать его как вам заблагорассудится. Никто никому ничем не обязан. Достаточно того, что вы учились вместо мессиров Поттера и Уизли в прошлом. Вы не обязаны были еще и жить за Рона его жизнь. Взгляните сами, его братьев не остановили комплекс неполноценности и пресловутая бедность клана Уизли. Вильям работает в Гринготтс, Чарли стал драконоборцем, Джиневра достигла успехов в спорте, близнецы открыли магазин. Что мешало Рону брать пример с родных? Или с вас, раз уж на то пошло? Но нет, его единственной мечтой был значок капитана сборной по Квиддичу. Кто в этом виноват? У него был выбор, Мисс Грейнджер, нравится вам это или нет. И он выбрал дурацкую жертвенность.

— Хотите сказать, что у Лили Эванс тоже был выбор? — Гермиона знала, что задевает Снейпа за живое, но удержаться от вопроса не смогла.

Снейп посмотрел ей в глаза.

— У Лили был выбор, Гермиона, и мне понадобилось двадцать лет, чтобы это понять.

А потом они пили кофе с виски в его покоях, потому что Снейп счел чай недостойным этой ночи, и вели долгие разговоры обо всем на свете. Было тепло, и пахло шалфеем. И Гермионе хотелось, чтобы их разговор никогда не заканчивался.

Неспешные беседы с теперь уже просто Северусом стали для Гермионы спасением из пучины скорби, в которой она тонула все прошедшие годы. Умом она понимала, что Северус был прав, упрекая ее в излишней жертвенности, в которую она с мазохистским удовольствием погружалась еще больше. Однако сердце продолжало рваться куда-то в прошлое. Куда-то туда, где не было упреков, где не было ее родителей, навсегда утративших память по ее вине, не было Рона, безжизненно таращившегося в небо, а была лишь безмятежность, свойственная только детству.

Некоторое время Гермиона посещала психолога, и он ей даже в чем-то помог, но путь к раскаянию надлежало пройти в одиночку, как сказал ей однажды всё тот же Северус. Он от нее не отказался, продолжая незримо присутствовать рядом.

Они патрулировали коридоры Хогвартса вместе, и вместе сопровождали детей в Хогсмид, рискнув собрать воедино пресловутый Слизерин и Гриффиндор. А когда Гермиона, окончательно одурев от тишины, попросилась побыть у Северуса в подземельях, он ей не отказал.

Он мотивировал свои поступки постом Директора Хогвартса, в чьи обязанности, несомненно, входила забота о коллегах, однако за его молчаливым пониманием крылось нечто большее. Гермиона решила не заниматься поиском скрытых смыслов и просто искала его компании при каждом удобном случае.

Совесть глодала, противно зудя о том, что Гермиона нагло пользуется расположением Директора, одиночество просило совесть заткнуться. Как бы там ни было, а они оба были изрядно потрепанными жизнью людьми, которые кое-что знали о тернистом пути к искуплению.

Однажды они привычно коротали вечер у камина в покоях Северуса. Он листал справочник по Скандинавской Травологии, Гермиона не мигая, смотрела в пламя.

Приближался ноябрь, месяц, когда она стерла воспоминания своим родителям, и ее настроение, изрядно испорченное очередной годовщиной смерти Рона, становилось все мрачнее с каждым днем. Снейп молчаливо ждал, когда же она сорвется. Он никогда не приставал с лишними расспросами, оставляя право выбора за Гермионой. Она ненавидела чужую жалость, считая себя вполне способной совладать с проблемами самостоятельно. Однако на столе в его лаборатории уже были разложены ингредиенты для зелья Сна без Сновидений, так, на всякий случай. Каждый вечер ее встречала чашка горячего шоколада, того самого, что помогал прийти в себя после атаки Дементоров, и Северус как-то обмолвился, что скорби нехорошо предаваться в одиночестве.

Скорби больше не было, была одна лишь глухая тоска. Гермиона всего лишь хотела, чтобы ее приняли. Чтобы перестали считать вечной Всезнайкой, не имеющей права на ошибку, чтобы перестали бросать сочувствующие взгляды и отмахиваться как от прокаженной. Ей всего только хотелось, чтобы кто-то полюбил ее за то, что она была просто Гермионой, а не трижды героиней очередной роковой войны.

Вздрогнув от этой мысли, она обернулась к Снейпу, который пристально рассматривал ее уже некоторое время, а она и не замечала.

— Вам ведь тоже… Тоже хотелось, чтобы вас хоть кто-то полюбил, ведь правда?

Он вздохнул и ответил не сразу.

— Возможно. Но я никогда не верил в любовь.

И они шагнули друг к другу, как всё живое тянется к живому, как сердце жаждет понимания, а душа желает тепла. Была ли это любовь? Попытка забыться? Плохо скрываемая страсть? Всё сразу? Они не знали ответа. Но стало легче. И пламя мерцало в камине, и они занимались любовью, находя друг в друге то, чего так и не сумели отыскать в других.

И пахло шалфеем. И ветер за окном уносил прошлое.

Они не прятали обручальные кольца, но и на лишние вопросы предпочитали не отвечать. Гермиона не знала, как охарактеризовать их брак. Были в нем взлеты и падения, взаимные упреки и недопонимание, но она точно знала, что когда вечером она зайдет в спальню и скользнет под одеяло, Северус примет ее в объятья и поймет без слов, если у нее был плохой день или депрессия вновь расставила свои сети.

Он учил ее видеть надежду там, где до этого была лишь горечь. Он всегда повторял, что за всеми ее сомнениями и неуверенностью кроется сила духа и красота разума.

Он ни разу не сказал открыто, что любит ее, но она чувствовала его любовь в каждом жесте, будь то цветок шалфея, невзначай оставленный в ее кабинете, или настойчивые заверения в том, что она не виновата в собственном прошлом, тайком сказанные на ухо особо темными ночами.

Они понимали друг друга, ведь оба прошли тернистый путь прощения самих себя.

А раз в год, накануне Хэллоуина, они навещали Годрикову Впадину и оставляли букет лилий и веточки розмарина, прощаясь каждый со своим прошлым, чтобы дать дорогу будущему.

Они шли домой рука об руку, над головой разгорались первые звезды.

И пахло шалфеем — символом спасения, запахом Амортенции и просто ароматом, который оба ассоциировали с тихой гаванью своего настоящего.

Конец.