Розмарин и Шалфей (гет)

Неспешные беседы с теперь уже просто Северусом стали для Гермионы спасением из пучины скорби, в которой она тонула все прошедшие годы. Умом она понимала, что Северус был прав, упрекая ее в излишней жертвенности, в которую она с мазохистским удовольствием погружалась еще больше. Однако сердце продолжало рваться куда-то в прошлое. Куда-то туда, где не было упреков, где не было ее родителей, навсегда утративших память по ее вине, не было Рона, безжизненно таращившегося в небо, а была лишь безмятежность, свойственная только детству.

Некоторое время Гермиона посещала психолога, и он ей даже в чем-то помог, но путь к раскаянию надлежало пройти в одиночку, как сказал ей однажды всё тот же Северус. Он от нее не отказался, продолжая незримо присутствовать рядом.

Они патрулировали коридоры Хогвартса вместе, и вместе сопровождали детей в Хогсмид, рискнув собрать воедино пресловутый Слизерин и Гриффиндор. А когда Гермиона, окончательно одурев от тишины, попросилась побыть у Северуса в подземельях, он ей не отказал.

Он мотивировал свои поступки постом Директора Хогвартса, в чьи обязанности, несомненно, входила забота о коллегах, однако за его молчаливым пониманием крылось нечто большее. Гермиона решила не заниматься поиском скрытых смыслов и просто искала его компании при каждом удобном случае.

Совесть глодала, противно зудя о том, что Гермиона нагло пользуется расположением Директора, одиночество просило совесть заткнуться. Как бы там ни было, а они оба были изрядно потрепанными жизнью людьми, которые кое-что знали о тернистом пути к искуплению.

Однажды они привычно коротали вечер у камина в покоях Северуса. Он листал справочник по Скандинавской Травологии, Гермиона не мигая, смотрела в пламя.

Приближался ноябрь, месяц, когда она стерла воспоминания своим родителям, и ее настроение, изрядно испорченное очередной годовщиной смерти Рона, становилось все мрачнее с каждым днем. Снейп молчаливо ждал, когда же она сорвется. Он никогда не приставал с лишними расспросами, оставляя право выбора за Гермионой. Она ненавидела чужую жалость, считая себя вполне способной совладать с проблемами самостоятельно. Однако на столе в его лаборатории уже были разложены ингредиенты для зелья Сна без Сновидений, так, на всякий случай. Каждый вечер ее встречала чашка горячего шоколада, того самого, что помогал прийти в себя после атаки Дементоров, и Северус как-то обмолвился, что скорби нехорошо предаваться в одиночестве.

Скорби больше не было, была одна лишь глухая тоска. Гермиона всего лишь хотела, чтобы ее приняли. Чтобы перестали считать вечной Всезнайкой, не имеющей права на ошибку, чтобы перестали бросать сочувствующие взгляды и отмахиваться как от прокаженной. Ей всего только хотелось, чтобы кто-то полюбил ее за то, что она была просто Гермионой, а не трижды героиней очередной роковой войны.

Вздрогнув от этой мысли, она обернулась к Снейпу, который пристально рассматривал ее уже некоторое время, а она и не замечала.

— Вам ведь тоже… Тоже хотелось, чтобы вас хоть кто-то полюбил, ведь правда?

Он вздохнул и ответил не сразу.

— Возможно. Но я никогда не верил в любовь.

И они шагнули друг к другу, как всё живое тянется к живому, как сердце жаждет понимания, а душа желает тепла. Была ли это любовь? Попытка забыться? Плохо скрываемая страсть? Всё сразу? Они не знали ответа. Но стало легче. И пламя мерцало в камине, и они занимались любовью, находя друг в друге то, чего так и не сумели отыскать в других.

И пахло шалфеем. И ветер за окном уносил прошлое.

Они не прятали обручальные кольца, но и на лишние вопросы предпочитали не отвечать. Гермиона не знала, как охарактеризовать их брак. Были в нем взлеты и падения, взаимные упреки и недопонимание, но она точно знала, что когда вечером она зайдет в спальню и скользнет под одеяло, Северус примет ее в объятья и поймет без слов, если у нее был плохой день или депрессия вновь расставила свои сети.

Он учил ее видеть надежду там, где до этого была лишь горечь. Он всегда повторял, что за всеми ее сомнениями и неуверенностью кроется сила духа и красота разума.

Он ни разу не сказал открыто, что любит ее, но она чувствовала его любовь в каждом жесте, будь то цветок шалфея, невзначай оставленный в ее кабинете, или настойчивые заверения в том, что она не виновата в собственном прошлом, тайком сказанные на ухо особо темными ночами.

Они понимали друг друга, ведь оба прошли тернистый путь прощения самих себя.

А раз в год, накануне Хэллоуина, они навещали Годрикову Впадину и оставляли букет лилий и веточки розмарина, прощаясь каждый со своим прошлым, чтобы дать дорогу будущему.

Они шли домой рука об руку, над головой разгорались первые звезды.

И пахло шалфеем — символом спасения, запахом Амортенции и просто ароматом, который оба ассоциировали с тихой гаванью своего настоящего.

Конец.