Я тебя нашел (джен)

Государь Имладриса уже который день не находил себе места. После рассказа дозорного, сообщившего королю о странном бродяге, что скитается возле моря и поет скорбные песни, Элронд потерял покой. И, главное, сам не понимал — почему. Времена стояли относительно мирные, по дворцу бегали его чудесные сыновья, а красавица-жена ждала третьего ребенка. Но всё-таки что-то не давало государю покоя. Неужели тот странник? Почему он так бередил сердце Элеронде? На свете много бродяг, но нельзя же всех привести в Ривенделл. Элронда беспокоил не столько бродяга, сколько то, что на плаще его вестник заметил восьмиконечную звезду. Звезду, некогда сжегшую его дом и осветившую путь. Элронд колебался около недели. А потом не выдержал и все рассказал Келебриан. Та, словно что-то прозревая, посоветовала ему ехать к берегу, взяв с собой несколько верных. Он думал было отпираться — оставлять беременную жену и малолетних детей было страшновато даже в мирное время. Но на помощь пришел Линдир, готовый занять трон наместника, доколе короля не будет в Имладрисе.

Распрощавшись с Келебриан и призвав на нее и чад все благословения Валар и Творца, Элронд облачился в простые одеяния и на рассвете покинул дворец с несколькими воинами.

* * *

Странник пришёл невесть откуда, держась берега, и не отходил от моря дальше, чем на четверть лиги, и то только во время штормов, когда беспощадные волны сносили все на своем пути. Он был одет в грязные лохмотья, и только на плаще каким-то чудом сохранился родовой знак. Казалось, звезду Феанаро не тронули ни годы, ни палящие лучи Ариэн, ни соленая вода. Немного выцветшая, но ясно различимая на фоне темных одеяний. У бродяги не осталось ни скарба, ни оружия. Только потрескавшаяся деревянная лира, у которой недоставало струн. Сеть мелких царапин на корпусе странно напоминала следы ногтей.

Бывший лорд исхудал, стал болезненно бледен. В волосах появились легкие серебристые прядки, словно он вдруг породнился с Ольвэ. Тихое безумие, плескавшееся во взгляде, возвело непреодолимую стену между прошлым и настоящим.

Чаще всего охрипший менестрель пел на закате. Пел для чаек, прибрежных камней, темных волн, потому что эльдар и люди страшились подходить к безумному. Его песнь летела по побережью скорбным напоминанием о роке нолдор. Рыбаки, слышавшие Нолдолантэ, спешили повернуть прочь, ибо считали, что рыба в этом месте отравлена пением проклятого нолдо. И, должно быть, однажды она достигла ушей Ульмо, который всегда отличался любовью к квенди.

* * *

Элронд велел остановиться в половине лиги от берега и разбить лагерь. Он не знал своего пути — просто шел к морю, по наитию, молясь Ульмо, чтобы тот вывел его к таинственному страннику. В лесном лагере верные государя развели костер и даже подстрелили на обед несколько диких птиц. Но Элронду кусок в горло не лез — еле запихнул в себя немного хлеба с сыром. Хотелось сейчас же сорваться с места. Бежать, искать, немедленно! Не теряя ни единой секунды! Государь промаялся до вечера, так и не сумев отдохнуть.

— Не ходите за мной, но прибудьте не мешкая, если я призову вас. — С этими словами Элронд умчался к побережью.

«Помоги мне, Ульмо, выведи меня к нему, как прежде ты вывел моего деда к волшебному Гондолину».

* * *

То был десятый вечер без еды. Если пресную воду можно было легко найти в лесных ручьях, то добывать пропитание, когда разум и хроа окончательно лишились сил, стало совсем трудно. Приближалась суровая зима, миновало время плодов, а без оружия невозможно поймать даже белку.

Для ослабевшего от многолетних мытарств без надежды скитальца такой долгий голод был очень тяжёл. Но Кано уже не беспокоился, переживет ли он очередную зиму. Сил на тревоги не осталось. Здравый смысл заглушало безумие.

Оно набегало волнами. Иногда бродяга сознавал, что он не в себе. Не может же такое количество фэар отринуть зов Мандоса и являться к нему каждую ночь. Тьелко, Карнистр, отец — лишь бредовые видения, плод больного разума, — пытался убедить себя Кано.

Иногда в голове царила полная пустота, и даже чувство голода забывалось. Тогда он пел самые печальные и душераздирающие песни. Видел самые яркие встречи и самые страшные потери. Тогда он тщился найти сильмарилль в морских волнах. Тогда же были попытки шагнуть в воду, как Эльвинг, и обрести крылья.

Обычно такого рода безумие заканчивалось тем, что, нахлебавшись солёной воды, скиталец лежал на берегу. Он выплывал сам, Эру знает как, но сам, ибо в глубине души боялся смерти. Наверное, его выносил Ульмо. Приходя в чувство, Макалауре в бессильном отчаянии проклинал своего спасителя.

Если он остался один, совершенно один, последний, то почему же Мандос не зовет его? Почему хроа не угасает, не отпускает измученную фэа в чертоги, если его жизнь превратилась в жуткое и одинокое существование? Эльдар ведь вольны уходить на покой, если чаша их страданий полна… Неужели этой боли недостаточно? Слишком мала расплата для братоубийцы, чтобы так быстро и легко ему, виновнику чужих мучений, была дарована свобода уйти?

В тот вечер лира была позабыта на берегу, как и промокший плащ. Макалауре стоял по пояс в холодной воде, завороженно глядя, как последний луч уходящей Ариэн гаснет на западе.

На западе.

Эру Всемилостивый, на западе…

* * *

Солнце затухало на алом западном небе. Элронд даже немного засмотрелся — больно красив был закат. Когда он достиг песчаной отмели, то привязал коня к дереву и пошел пешком, завернувшись в теплый плащ. Холодало. Сумерки спускались на Средиземье, в то время как в Валиноре, напротив, наверное, наступал рассвет.

«С добрым утром, матушка», — Элронд заметил чаек, кружащих над водой. Сердце сжалось.

«Надеюсь, что ты хорошо отдохнула минувшей ночью. Твой сын вот, наоборот, который день глаз сомкнуть не может, все его тянет куда-то… Это в отца, наверное».

Будь немного теплее, Элронд снял бы сапоги и пробежался бы босиком. Пока никто не видит владыку Имладриса, очень хотелось вспомнить детство.

Детство. Слишком противоречивое, но все равно — счастливое. Северное, лесное, горное, полное музыки арфы и колыбельными, мозолей от меча и пера. Сам того не осознавая, Элронд стал тихонько напевать колыбельную, которую некогда пел им с братом ada и которая, словно рана, запеклась на сердце.

* * *

Он в тот день не пел. Ни сил, ни голоса у Кано не осталось. Совсем охрип на холоде и смертельно устал. Море его не принимает. Мандос его не зовет.

Бессмертие, ужасное и одинокое, привязанное к Арде бессмертие, пытка без прощения…

Макалауре просил смерти так много раз, что уже сбился со счета своих молитв. Просил у моря, у видений, у Эру. И каждый раз сам себя останавливал, не прощая себе преступлений. Дважды напитавший чужой кровью морские воды — в Альквалондэ и в Сирионских гаванях, — неужели он мог надеяться, что море его примет?

― Послушай, ― Макалауре обращался к нему, словно к живому существу, словно к Ульмо, ― ты всегда слушаешь…

Тихо и хрипло звучал его голос, а пальцы сжимали осколок.

― Забери меня, пожалуйста. На запад ли, на дно… Я недостоин, знаю, но забери, пожалуйста. А хочешь, хроа мое выкинь на берег снова, только помоги фэа отделиться от него. Помоги. Хочу домой, — брел среди спокойных и низких волн Маглор, вслух разговаривая с пустотой.

― Хочешь — мою кровь возьми. Да, моя будет лишь каплей в чаше пролитой мною, но…

Самое тяжелое и отчаянное безумие подкрадывалось, подступало шаг за шагом к измученному сознанию, и нолдо заулыбался, запрокинув голову.

Звезды видно. Эарендил тоже где-то там.

Канафинвэ забрался на один из плоских чёрных камней, что высились в море в нескольких шагах от берега. Глубина — кому по колено, кому по пояс, а камни большие. Часто на них садились чайки. Часто прыгал с них безумный, в надежде на уход в чертоги, к семье.

В этот раз он не будет прыгать. У него есть острый осколок.

Если воды не принимают его хроа, то пусть оно останется на камне, пусть вытекает кровь, и уже тогда неминуемо наступит избавление.

Тогда Мандос должен его принять.

* * *

Элронд брёл, глядя на темнеющие воды, и пел колыбельную. Ласковую и нежную, словно шелест волн, словно мамина рука. И шел бы он так долго, пока окончательно не продрог, если бы не увидел на горизонте тонкий пошатывающийся силуэт. Элронд остановился и замолчал, вглядываясь. А потом из лёгких выбило воздух. Владыка пошатнулся, заметив на плаще фигуры неумолимо яркую серебристую звезду с восемью концами. Когда Элронд вновь обрел способность дышать, он на нетвердых ногах пошел к воде, замирая от ужаса и внезапной надежды.

* * *

Эльда пел совсем тихо. Волны могли бы с легкостью заглушить его голос, но они присмирели, словно ожидая чего-то необычного.

Он неотрывно глядел на запад, со спокойным отчаянием, без надежды. С безумным равнодушием, не обращая внимание на боль и кровь. Темно-красное медленно, но непрерывно текло с запястья на пальцы, с пальцев — на камень. Сил у Макалауре не осталось. Свет померк — звезды сияли слишком далеко и высоко. Ничего не было, кроме холода, одиночества и боли.

Не важно, как скоро, важно, что, теперь уже точно его фэа окажется в чертогах, и он не застанет очередной рассвет на берегу.

А пока он споёт в последний раз Нолдолантэ, и его слезы окажутся солонее морской воды.

― М-милорд! ― дрожащим голосом закричал Элронд, бросаясь в воду, в чем был. Он не рассуждал ни секунды. ― Канафинвэ! Лорд Маглор!

Сапоги наполнились водой, но это было последнее, о чем думал владыка Имладриса.

― Ada! Отец!

Маглор не обернулся. Он голоден, болен и теряет кровь. Голоса и образы в бреду — дело привычное, ему ли не знать об этом? Снова ему чудится чей-то зов, а потому нет смысла оборачиваться. Однако губы эльда тронула слабая улыбка. Этот зов похож на голос Элеронде. Какое приятное видение… С таким умирать легче, что ли, если можно найти хоть толику счастья в его доле.

― Аda! Я здесь! Спустись ко мне! Макалауре!

Элеронде позвал материнским именем. Не слышит. Почему не слышит? Почему не оборачивается? Неужели не помнит?

Он почти подплыл к отцу, несколько раз спотыкаясь и оказываясь по подбородок в ледяной воде. На черный камень что-то алое капало с обожжённых рук Кано. Лишь несколько секунд спустя Элронд понял, что это кровь.

― Отец! — в ужасе прошептал он и попытался забраться на камень, который был мал и для одного.

Макалауре улыбался, вымученно и криво. Какая-то твердая уверенность в том, что сегодня все мучения закончатся, появилась в его фэа, хотя нолдо ещё и представить не мог, насколько неожиданным окажется спасение.

— Ada?

Такой явственно слышимый голос. Впрочем, и раньше бывало подобное. Должно быть, теперь он окончательно и бесповоротно сошел с ума, раз Элеронде ему видится столь четко и таким взрослым…

Канафинвэ замолчал. К чему его песнь, его Нолдолантэ, если заснуть можно под голос, пришедший к нему, конечно же, в бреду? Но какая разница, главное, он его слышит…

Только тогда Маглор прямо посмотрел на Элронда. Серые глаза были мутны, взгляд абсолютно пуст. Образ приёмного сына вдруг поплыл, размылся, расплескался. Перед глазами запестрело, а потом стало темнеть.

— Hantale, — нолдо шепотом благодарил сына, за то, что пришел. Это хорошая смерть, которой он, разумеется, не достоин.

Элронд легко подхватил обмякшее тело отца и, держа его лицо над водой, поспешил к берегу.

― Кано! Отец, не уходи! Слышишь, не теперь! Я тебя только нашел!

Уложив Макалауре на песок, он отхватил ножом край рубахи и этим отрезом замотал руки. Как ему казалось — замотал плохо, потому что пальцы его дрожали. Прислушался. Кано дышал, но очень тихо, и был бел в синеву, слишком худ, словно много лет провел на рудниках Ангамандо. Элронд не выдержал — прижал отца к себе и поцеловал в лоб, в волосы, как когда-то Кано в детстве целовал его. Владыка Имладриса приказал себе успокоиться. С плачем пополам песни исцеления не сочинишь. Несколько рваных вдохов и выдохов. Короткое осанвэ: «Эрмингиля и Лотриэна сюда, с укрепляющим и плащами, бинты возьмите, здесь раненый».

Элронд коротко воззвал к Эсте и запел, чисто и высоко.

Слишком истощенный, Макалауре не пришёл в себя, когда потекла целительская песня. Но она сумела удержать его жизнь, восстанавливала дыхание, замедляла отток крови.

Вскоре — а Элеронде показалось, что ждать пришлось целую вечность — прибыли верные. Кано уложили на плащи и осторожно усадили на коня, на руки государя. Не медля ни минуты, они поскакали в Ривенделл.

Макалауре не пришёл в себя в ту ночь. Он даже не бредил — лежал в тяжелом забытьи, словно мертвый.

Элронд не отходил от отца. То плел затейливые песни исцеления, то, совсем утомившись, просто держал его за руку и звал по всем именам, которые знал и которые в детстве придумал сам. Только под утро Келебриан заставила его лечь спать. Уставший супруг уходить отказался и лег в целительской палате на соседнем ложе.

Макалауре пришёл в себя днем. Вернее, попросту очнулся, открыл глаза и оглядел, не приподнимая головы, палату. Он смотрел словно незрячий. Смотрел и не видел, оставаясь в своем безумии.

Вдруг пришло страшное осознание — он живой. Мандос не принял его. Опять.

Канафинвэ понял, что он не ушёл в чертоги, и этого было достаточно, осилить большее его разум был пока не способен. Даже задаться вопросом, почему и как остановилась кровь.

По щекам беззвучно потекли слезы.

Элронд дремал на соседнем ложе, утомившись за ночь. Песни забирают силы, и ничего с этим не поделаешь. В окно бил теплый и жидкий солнечный свет. Рядом с Кано на тумбочке стояли настойки, вода, кубок вина и бинты.

Всему виной было безумие, и никак иначе, ведь только поэтому Макалауре не замечал чудесного места, где он очутился. Фэа захлестнуло чёрное отчаяние. Он жив. Снова. Один. Вроде, не на берегу, но это не важно. В бреду он бывал и в Химринге, и в своих владениях, и в Дориате, и в Альквалондэ, и в Сирионе.

Кано попробовал пошевелить рукой, и стало очень больно. Значит, он что-то повредил. Даже от легкой боли сознание поплыло, и ещё некоторое время Маглор лежал, не приходя в себя, с мокрым от слез лицом.

Сын услышал тихие рыдания отца. Вздрогнул, сел на кровати, посмотрел на Макалаурэ и улыбнулся, ласково и тепло:

― Ada, — Элронд осторожно взял руку Кано в свои ладони. — Это я, Элеронде. Ты в безопасности. Я, твой сын, Элронд, тебя нашел и забрал домой, понимаешь?

Первое время, оставшись в одиночестве на берегу, Макалауре заговаривал с каждым видением, отвечал на каждый вопрос, на каждый зов, пытался дотронуться до знакомых ему эльдар…

И всегда это оказывался морок. Бред больного разума. Сон.

Кажется, его руку кто-то взял в свои ладони.

Кажется. Это все ему кажется. А потому, какая разница, ответит он или нет. Все равно нет сил.

— Если хочешь пить или есть, кивни, хорошо? И, прошу, не молчи о боли.

Макалауре не поднимал взгляда. Не слушал. Не понимал. Слишком большим грузом давило на сердце чувство вины. Не молчать? Но ведь боль — это его единственный способ искупления? Зачем же ее прекращать?

Элронд положил руку на пылающий лоб Канафинвэ и тихонько запел, пытаясь если не прогнать кошмары, то хотя бы помочь отцу отличить морок от реальности.

Макалауре посмотрел на сына, как на сон. На чудесный, желанный сон. Попытался улыбнуться.

Пускай. Он попытался в последний раз, и Намо не внял. Значит, он обречен на видения. Значит, навсегда. Хорошо, если они будут такие светлые и добрые, а не Альквалондэ.

Элронд пел ещё некоторое время, а потом замолчал, улыбаясь в ответ.

— Нужно попить и покушать, отец, но ты слишком долго голодал, — трудно было скрыть боль в голосе, — поэтому придется пока попить разбавленного молока с медом, оно подкрепит тебя.

Он осторожно приподнял голову Кано и приставил к обветренным губам чашу.

Это было что-то знакомое, но забытое. Настолько старое, что стало новым. Запах молока и меда. Обычно ему мерещился только запах крови и гари. Или видения теперь будут добрыми, чтобы потом, исчезнув, принести большую боль?

Не важно, не важно, не думать об этом. Какая, о Эру, разница, если сейчас хорошо?

Кано удалось сделать несколько глотков, и на его лице отобразилось нескрываемое удивление. Вкусно. Очень. Подходящее слово он вспомнит как-нибудь потом.

— Хорошо, ты молодец, ты очень большой молодец, — Элронд говорил с ним, как с ребенком, — ещё глоток, совсем маленький.

Государя вдруг пронзило воспоминание, как его, много лет назад, после неудачного заплыва в холодном горном озере, отпаивал молоком отец, а он, маленький Элеронде, канючил от температуры и жаловался, что в молоке пенка…

Макалауре послушно выпил ещё. По телу разлилось приятное тепло.

Как же вкусно, спокойно и хорошо. Впервые за… Он не помнил, сколько десятилетий или столетий прошло. Не важно. Хотя бы несколько мгновений уюта и тепла, и он будет благодарен Эру от всей фэа, даже если потом ещё столько же лет придётся жить на берегу. Главное, сейчас Ирмо к нему милостив.

И если вся эта чудесная жизнь ему кажется из-за горячки, то горячка — это очень хорошо.

Элронд погладил Кано по голове:

— Ты так очень быстро придёшь в себя, я в этом уверен. У тебя даже щеки порозовели. Если хочешь, я принесу зеркало, посмотришь. Тебе тепло?

Макалауре не реагировал. Слишком хорошо. Вдруг неосторожными словами он прогонит случайно видение? Лучше просто наслаждаться происходящим. Теплом, отступлением голода, родным голосом.

А Элеронде был настойчив. Очень настойчив и заботлив. И становилось страшно от мысли, что и этот сон закончится. Но, может, не закончится, если просто заговорить, как и раньше, с другими видениями?

— Hantale, — взгляд больного был отсутствующим, безумным, но слово он произнес вполне осмысленно.

Кано чуть более «вдумчиво» посмотрел на Элронда, словно пытаясь запомнить его образ до мелочей. Лишь бы не исчез сейчас. Прошу, только не сейчас. Ещё немного спокойствия и тепла…

Тихонько скрипнула дверь, и палата наполнилась лёгким благоуханием лесных цветов. Вошла Келебриан с подносом, удивительно легко для своего положения — живот уже был довольно большим.

— Ты не ел ничего с тех пор, как приехал. Нужно покушать, милый, — поставив поднос на тумбу, она не без некоторого напряжения поднесла к кровати стул и опустилась на него, ласково глядя на Кано.

— Я жена Элеронде, Келебриан, — она осторожно взяла Макалауре за руку, — дочь Артанис.

Новое видение.

«Жена Элеронде, Келебриан, дочь Артанис». Откуда он может знать эту эльдиэ?

А, она так представилась. Видимо, играет воображение, и он сочиняет своему сыну хорошую жизнь: тёплый дом, жену, которая ждёт ребёнка, причем жена, выходит, его двоюродная племянница.

Хороший сон, ведь раньше к нему приходили только тени прошлого.

— Он не узнает даже меня, — неживым голосом сообщил Элронд, поднялся и подошёл к окну. Плечи его тряслись.

— Не все сразу, meldo, — разумно заметила жена, поглаживая обоженную руку, — он, должно быть, страдал слишком сильно, чтобы прийти в себя так быстро. Главное, что лорд Канафинвэ жив.

— Какой прок в жизни, если ее осеняет тень безумия, — выдавил Элронд, глядя в пустоту окна.

— Прошло слишком мало времени. Благодаря тебе, я уверена, его фэа и хроа исцелятся от ран, и снова станут цельными и прекрасными.

Элеронде повернулся и странно поглядел на жену:

— Ты в это веришь?

— Я верю в тебя. И в твою любовь. А пока поешь, иначе тебе самому понадобится помощь лекарей.

Макалауре заснул, улыбаясь теплу и покою. И пускай все ещё держалась горячка, он чувствовал себя хорошо. Впервые за долгие, долгие годы. Хорошо, несмотря на слабость и температуру. Он заснул, а не провалился в тяжелую дремоту. Этого уже было вполне достаточно для счастья.

Элронд быстро запихал в себя еду, толком не пережевав ее, залпом выпил вино и снова присел у отца. Положил руку на лоб, тихонько запел. Келебриан поцеловала мужа и ушла, чтобы не мешать. Элронд пел исцеление и покой от ночных кошмаров — молитвы к Эсте мешались с прошениями к Ниэнне и Ирмо. Кроме того, может, сам того не желая, он вплел в песню мотивы отцовских колыбельных.

Сон Кано был на удивление спокойным. Он уже давно не следил за временем, поэтому при побуждении не задался вопросом, какой сейчас день. Было тепло, хотя, кажется, листва недавно желтела и опадала на землю, расстилаясь золотистым ковром.

Почему-то он не чувствовал изнуряющей усталости, словно спал без кошмаров. Почему-то на душе было немного легче, словно кто-то — не он же сам! — помолился о нём и был услышан. Сам Кано давно отринул молитвы о чем-либо, кроме смерти. Ни о чем другом он не почитал себя достойным просить.

Больной попытался удержать уходящее сновидение: заснеженный Амон Эреб, тепло камина и песни маленьким эльфинитам. Когда-то, даже после третьей резни, его души касалась радость.

Сон медленно улетучился, и Кано открыл глаза.

Элронд бы сидел у ложа отца ещё дольше, только Линдир, взвинченный до предела из-за вопроса запасания продовольствия на зиму, не выдержал и позвал государя решать неотложные проблемы. Некоторое время с Кано посидела Келебриан, потом, утомившись, ушла и она. В палате повисла тишина, но ненадолго — заскрипела дверь, и в комнату проснулись сначала два одинаковых носа, а потом и остальные части тел Элладана и Элрохира.

Братья были до боли похожи на отца. На эльфинитов. На его приемных сыновей.

Кано внимательно оглядел палату и близнецов.

Если бы все вокруг выглядело чуть-чуть иначе, было бы точно продолжение его сна про Амон Эреб. Только, кажется, там целительская выглядела немного не так. Но, может, он просто не помнит?

Он попробовал поднять руку, но сумел лишь пошевелить пальцами, да и те слушались плохо. Однако это движение дало Кано понять, что он жив. Почему же так болезненны движения, если это сон?

Начался трудный мыслительный процесс.

— Он глаза открыл!

— Тише ты, папа сказал, что его нельзя беспокоить!

— А кто сказал, что я беспокою?

— Он на нас смотрит.

— Ну, подойди, поздоровайся.

— Сам подойди, я боюсь.

— Трус.

— Сам ты трус! Вот подойду.

Один из мальчиков подошёл к кровати Кано и бойко отрапортовал:

— Привет, я Элрохир, а это мой брат Элладан, папа сказал, что вы наш дедушка, но не тот, который в небе, а ещё он сказал, что вас нельзя беспокоить, но мы не чтоб вас беспокоить пришли, мы пришли знакомиться.

Детские голоса выдернули Кано из потока мыслей, так и не дав определить, сон, видения или явь все происходящее с ним. Близнецы были очень похожи на его детей. Те тоже боялись сначала, а первое знакомство… Очень мягко говоря — не задалось.

— Айа, — Макалауре понял, что совершенно запутался, и решил отложить размышления до лучших времен.

Элрохир раскланялся Кано и шикнул брату:

— Беги, зови папу. Он велел позвать, если дедушка очнется.

Элладан послушно шмыгнул за дверь, а его брат уселся рядом на ложе:

— Вас ведь лорд Маглор зовут, да?

Макалауре кивнул. Что-то было не так. Что-то определенно было неправильным. Думалось тяжело, с трудом, но мысль упорно не желала уходить.

Что-то было совсем не так, как раньше. Не как в видениях.

До больного разума доходило медленно, но верно: для бреда эта комната, эти дети слишком осязаемые.

— Мне вас лордом звать, Кано или просто дедушкой? — искренне и просто спросил Элрохир.

— Как хочешь…

А давно он не разговаривал с видениями. Это, оказывается, не всегда больно и печально. Мысль снова потекла не в том направлении.

— Наверное, дедушка Кано, хорошо? А то лордов у нас и так слишком много.

— Хорошо, — Макалауре улыбнулся. Ситуация становилась совсем гротескной. У него — внуки? Как странно! Даже немного смешно. Неужели у него, бездетного, все-таки есть внуки? Неужели хоть кто-то из его семьи жив?

— А вам сколько лет? Мне скоро пятнадцать будет, я уже большой почти, — Элрохир беззаботно болтал ногами.

— Много, — сколько ему лет, Макалауре не знал. Год и эпоха также не были ему известны. Время стало бессмысленным в бессмертии и одиночестве.

— А когда у тебя день зачатия?

День зачатия… Макалауре задумался. А правда, когда? Это, конечно, ему уже совсем не важно, но почему-то это любопытно ребенку, даже если этот ребёнок только во сне.

Когда? Кажется, весной.

Он молчал, кажется, слишком долго. Мыслительный процесс осложнялся температурой. Но наконец Маглор неуверенно назвал число, год и эпоху. Назвал и тут же понял — верно, не ошибся. Это была первая дата, которую ему удалось вспомнить за множество лет.

— Хорошо. Как придёт весна, отпразднуем, я как раз успею сделать тебе подарок. Папа говорил, что ты поешь и играешь на музыкальных инструментах, а у меня получалось делать дудочки. Не очень красивые, но я стараюсь.

— Спасибо, — Кано улыбался. Как приятно, что какой-то добрый мальчик предлагает ему подарок.

«Я совсем сошел с ума. Оно и к лучшему».

— Элрохир, я же говорил, что вам нельзя сюда заходить, лорду Маглору нужен отдых, — на пороге появился владыка Ривенделла с сыном.

— Ada, как ты спал? — Элронд мягко взял отца за руки.

Его маленький сынок так вырос, и стал очень мужественным и красивым эльда. Настоящий лорд. Как причудливо смешалась в нем кровь синдар, нолдор, ваниар, эдайн и майи.

— Хорошо, это… — он хотел сказать «добрый сон», но вдруг его покалеченных рук осторожно коснулись чужие руки. Теплые. Настоящие.

Разве во сне возможно так чувствовать прикосновения? Нет, он видел битвы, плыл на захваченных кораблях, был ранен в видениях много раз, но никогда это не ощущалось столь явственно, как обычное прикосновение живого существа.

И теперь, когда благодаря песням разум прояснялся, Кано это наконец-то понял. Он резко замолчал, изумленный своим открытием и встревоженный.

Это невозможно. Невозможно. Собрав все силы, эльф сел, оглядываясь вокруг, словно впервые.

Он не у моря. Он где-то в другом месте, но это не сон.

Аванирэ, закрывающее больной разум, спало. Видения никогда не отвечали на мысленный зов. Макалауре закрыл глаза. Открыл. Поймал ниточку осанвэ Элронда.

«Это сон?»

Сын поспешил уложить Кано обратно. Тепло улыбнулся, чуть сжал ладонь.

«Нет. Не сон. Все настоящее».

Сердце заколотилось о ребра.

«Не может быть. Не может. Как?..»

«Тихо, тихо, умоляю, не волнуйся, — по осанвэ ответил Элронд, — все хорошо, все очень хорошо, я тебя наконец нашел. Думал, что ты сгинул, как и Майтимо. А потом мне донесли о страннике с звездой Феанора на плаще. Так я и нашел тебя. Теперь все хорошо будет, слышишь, обязательно будет хорошо. Ты у меня дома, в безопасности».

От волнения жар усилился. Сознание Макалауре не справлялось с таким открытием. Дыхание сбилось. Медленно, но верно его разум освобождался.

«Элеронде…» — другие слова на ум не шли. Канафинвэ знал, что он обречен скитаться по берегу, пока Мандос наконец не смилуется над ним. Разве могло быть по-другому? Выходит, что могло. Выходит, над ним все-таки смиловался, но не Намо. Не Намо. А Кто-то другой.

— Тихо, тихо, отец, дыши ровно, — Элронд запел про себя что-то успокаивающее и ещё крепче сжал ладони Кано. — Я здесь, с тобой, а ты со мной, понимаешь? Все закончилось.

Только теперь вчерашний день перестал казаться сном и бредом. Он лежит в палатах, в доме своего подросшего сына. Его нашли у моря. Не дали умереть. Он больше не один.

— Верю, — чтобы признать, что он уже не проснется на берегу, Кано понадобилась вся храбрость, что еще таилась в его душе. — Не понимаю, каким чудом… Но верю.

Элронд осторожно привлек отца к себе и обнял, крепко, но не больно. Посветлевшие глаза Макалауре блестели от слез.

— Я так рад, что нашел тебя, ada.

Не выдержав трогательной сцены, Элрохир зарыдал и бросился на отца и дедушку с объятьями. К ним присоединился и Элладан — обхватил Кано за коленки, точно котенок.

Маглор почувствовал, как в груди разливается давно забытое тепло. Ему казалось, что еще минута объятий — и он точно умрет от счастья. Если же очередным чудом он переживет нежность родных и его сердце не разорвется от тепла, которое они ему подарили, то Кано мог быть уверенным в своем скорейшем выздоровлении. Ведь главными лекарствами — любовью и заботой — он теперь был обеспечен в избытке.

Следующие несколько дней были похожи один на другой. Кано пытался вновь начать счет времени, но каждый раз, когда он пытался понять, какой же сейчас день недели и час дня, накатывала тяжелая дремота, и больной менестрель проваливался в царство Ирмо. О времени он узнавал от своих посетителей и молчаливых лекарей. Маглор мог открыть глаза и обнаружить подле Элронда, меняющего бинты на запястьях. Едва ворочая тяжелым языком, Кано спрашивал, какой сегодня день. Сын отвечал, что пошел, к примеру, третий день пребывания Макалаурэ в Имладрисе, осторожно обтирал пылающее лицо отца влажными тряпицами, поил чем-то теплым и вкусным (Кано научился отличать странное питье от сладкого молока) и поправлял одеяло. Полностью удовлетворенный ответом, Маглор вновь проваливался в горячечное забытье.

Очнувшись ночью, он силился понять, когда же начался этот ужасный кашель, раздирающий грудь. Менестрель переворачивался, утыкался лицом в подушку и пытался кашлять в нее, чтобы никого не разбудить. Через несколько минут он начинал задыхаться, а боль за ребрами становилась острой и жгучей, словно туда насыпали горячих углей. Кано сползал с ложа, раздирая грудь обожженными пальцами, и видел над собой бледное лицо сына, которое казалось восковым в слабом свете свечи. Его укладывали обратно, раздевали и растирали чем-то, что пахло барсучьим жиром и камфорой. Элронд помогал ему сесть и поил горячим отваром чабреца. Боль отступала. На владыку Имладриса смотрели большие серые глаза, блестящие от слез. В этих глазах плескалась боль. Маглор плакал. Плакал потому, что не верил, что кого-то может беспокоить такая мелочь, как его болезнь. Потому, что снова не сумел быть тихим, не смог перетерпеть боль, и Элеронде пришлось опять вставать ночью и возиться со старым калекой. А ведь его сын теперь лорд, наверное, дел у него невпроворот…

— Прости, yondo, прости…

— Все хорошо, отец, ложись.

Его укладывали обратно, клали на лоб припарки, и менестрель снова проваливался в истомный сон без сновидений. Элеронде оставался с ним до утра, иногда тихо напевая исцеляющие колыбельные, и исчезал прежде, чем Кано просыпался днем.

Очнувшись однажды, Маглор понял, что, кажется, кашель уже не причиняет ему такой сильной боли, а от жара больше не хочется спать беспробудным сном или спрыгнуть в прорубь. За окном занимался рассвет, такой прекрасный, нежно-розовый, что у менестреля перехватило дыхание. Любуясь, он не заметил, как на пороге возник Элронд.

— Ты не спишь, ada?

Кано вздрогнул и обернулся к сыну, улыбнувшись:

— Мне сегодня впервые не хочется спать сразу после пробуждения.

— Это хорошо. Значит, твое хроа начало восстанавливаться после лихорадки, — Элеронде присел на край ложа и потрогал лоб больного. — Сегодня почти нет жара.

— Сколько я так провалялся, yondo?

— Четыре дня.

Кано собирался что-то сказать, но приступ кашля перебил его мысли. Элронд тут же подскочил за отваром. От солодкового напитка по всему телу разлилось тепло, грудь успокоилась. Макалаурэ откинулся на подушки, глядя на сына виноватыми глазами.

— Прос…

— Нет, ada, прошу, не извиняйся. Я целитель и твой сын. Я не смогу принимать извинения за исполнение своего долга любви к тебе. Я очень не хочу, чтобы ты думал, будто ты мне в тягость.

Маглор промолчал, понимая, что если скажет хоть слово, то вновь разрыдается. Неужели его можно любить настолько сильно? Все-таки новая жизнь слишком похожа на сон. На чудесный сон, где сбываются все тайные чаяния и надежды.

Размышления его прервала возня под дверью. Элронд нахмурился:

— Лорды разведчики, ваше убежище обнаружено. Сдавайтесь.

В комнату шмыгнули заспанные близнецы в ночных рубашках и примостились по обе стороны от дедушки. Кано улыбнулся им и пожалел, что из-за распоротых запястий и ожогов не может потрепать внучат по головам.

Элеронде усмехнулся:

— Надо же, обычно их в полдень рог Ороме не поднимет, а сейчас прибежали с рассветом.

— Мы к дедушке, — серьезно заявил Элрохир, — чтобы о нем заботиться.

— Да! — поддакнул его брат, — нам скучно без дедушки Кано, а ему без нас.

Макалаурэ почувствовал, как защипало в носу, и, всхлипнув, подтвердил:

— Очень скучно, мальчики.

Элронд поспешил сменить тему:

— У меня хорошие новости. Я посоветовался с другими целителями, и мы решили, что тебе нужно переходить на более серьезное питание, нежели куриный бульон и молоко с медом. Ты хочешь есть, ada?

Так вот как называется та вкусная теплая жидкость. Бульон. Кажется, когда-то очень давно, в прошлой жизни, он терпеть его не мог. А теперь хоть им одним и питайся всю жизнь, все одно лучше, чем полусырая рыба и мерзлые корешки…

— Да, есть… — есть ему хотелось. Еще бы понять, что есть.

— Что ты хочешь? Пока что нельзя чего-то острого или жареного, вроде баранины, тебе может стать плохо, но я могу велеть приготовить суп или кашу. Что тебе хочется?

Этот, казалось бы, совершенно простой бытовой вопрос ввел Кано в ступор. Нет, конечно же, он помнил, что такое каша, а что такое суп, но вкус, запах и свои предпочтения в еде за многие годы жизни впроголодь Маглор позабыл.

— Н-не знаю, — наконец выдал он.

— Я могу попросить приготовить суп из овощей, сырный, из томатов, грибной, рыбный. Какой ты хочешь? — терпеливо, без тени раздражения спросил Элеронде.

Макалаурэ совсем растерялся и смутился.

— Любой, правда… — он был невероятно благодарен уже просто за то, что его нашли. Просто за возможность быть в тепле и не мучиться от постоянного голода. — Я не помню вкус.

— Как так? Совсем? А как же сырный? — удивился Элрохир. — Его вкус невозможно забыть даже в чертогах Намо!

— Эло, тихо, — приказал Элронд, — я попрошу принести сырный, хорошо, ada?

— Спасибо, — кивнул Кано. Менестрель понадеялся, что вспомнит вкус сыра раньше, чем сын принесет суп. Какая же неизмеримая бездна отделяет его от всех эльдар, живших нормальной жизнью все эти столетия.

Он не помнит вкуса еды, кроме вкуса рыбы, кислых ягод и горьких кореньев.

Он с трудом вспомнил дату своего дня зачатия.

Он не знает, какой год, где он сейчас и где у побережья его нашли.

Не знает, кто из его родных жив, кто мертв, а кто уплыл на Запад.

Он помнит слишком многое, чтобы болело сердце и затенялся разум, и слишком многое забыл, чтобы связать в себе самом жизнь лорда-менестреля, владыку Врат и жизнь оборванного больного калеки.

Долгие годы он не знал, ради чего ему теперь жить. Когда-то у них была полная семья, а потом они принесли эту проклятую клятву…

Братья Кано сгорели в ее огне. Даже несокрушимый каменный Нельо, Белый огонь их Дома. Существование между шагом старшего брата за грань и пробуждением в палатах Имладриса превратилось в сплошную вереницу кошмаров.

Погруженный в тяжелые воспоминания, Маглор не заметил, как Элронд покинул палату и как вернулся с тарелкой ароматного густого супа.

— У тебя… Ada, ты повредил себе руки. Я смогу исцелить их, но не сразу, — сказал Элеронде мягко, чтобы дети, росшие в довольстве, любви и радости, не догадались, что‌ собирался сделать с собой дедушка. — Я тебя покормлю.

«Прости…» — к чувству собственной беспомощности прибавилось осознание, что он сам виноват в том, что пальцы не слушаются и едва чувствуются. Впрочем, тогда была мысль одна: любой ценой сбежать прочь из одиночества и изнуряющих фэа воспоминаний, на Запад. Или, коль нельзя в Аман — то в Мандос, где его фэа найдет хоть какое-то подобие покоя.

Тяжелые мысли перебили звонкие голоса близнецов.

— Нет, я хочу покормить дедушку!

— Я тоже хочу! Я могу аккуратненько!

Элронд улыбнулся их галдежу:

— Половину тарелки один, половину другой. Не замучайте деда со своей заботой, а то вы можете.

— Не замучают, — покачал головой Кано. Когда же последний раз ему кто-то помогал или заботился о нем?

Элрохир, довольный, пристроился на постели Кано и скормил ему половину тарелки. Суп показался Кано блюдом, достойным Валар — горячий, чуть солоноватый, нежный, он наполнял тело приятным чувством сытости. Потом брата сменил Элладан — тот несколько капель пролил на одеяло, но старался не меньше своего близнеца. Элронд смотрел на детей с любовью и умилением. Закончив, Элладан вытер губы Канафинвэ и капельки, которые пролил. Лицо его сияло детской радостью просто от того, что он сумел кому-то помочь.

— У тебя уже свои дети, — бледно улыбнулся Макалаурэ, вспоминая, как в последний раз видел своих приемышей неоперившимися подростками. — Сколько прошло лет с… окончания Войны Гнева?

Элеронде вздохнул и тихонько назвал очень большое число, почти эпоху.

«Много…» — только так и мог отреагировать Кано на сказанную цифру. Слишком много. Он думал, в безумии, что прошло гораздо меньше столетий его скитаний.

Неужели он столь долго выживал в одиночестве?

А теперь рядом с менестрелем сидели незнакомые, но родные ему дети: сыновья его приемного сына и его двоюродной племянницы. Сидели, кормили вкусной, теплой едой и радовались тому, что заботятся о нем.

Макалаурэ уже давно почитал себя недостойным жить среди эльдар, а о тепле, заботе и любви оставалась лишь память. Даже не мечты — память, горькой морской водой разъедающая разум.

Столетия скитаний меркли по сравнению с тем счастьем, что он испытал в эти несколько дней. Маглору порой казалось, что его сердце, пережившее братоубийства, войны и смерти близких, не вынесет этого простого, мирного блаженства. Эру, за что же ты меня так милуешь? Неужели это все-таки правда?

— Много, — согласился со вздохом Элронд, — но это неважно, теперь все хорошо. Времена теперь мирные, но Галадриэль велит держать ухо востро. Войны нет, и это главное. Эру дал нам время на отдых и взращивание детей.

С этими словами владыка Имладриса ласково потрепал сыновей по волосам. Мальчики были очень похожи на своего отца и, соответственно, на дядю в детстве.

Когда лорду Маглору бывало плохо из-за ран или лихорадки, близнецы-полуэльфы переставали дичиться и так же ухаживали за ним. Кано оставалось только удивляться их теплой привязанности к убийце их родичей. И зажимать зубами подушку по ночам, чтобы не кричать от боли в истомившемся сердце и от черной ненависти к себе.

— Hantale… — тихо и благодарно произнес Макалурэ.

Эти добрые мальчишки видели его чуть ли не второй раз в жизни, но, несмотря ни на что, окружили больного менестреля трогательной детской заботой.

За что? Кано не знал ответа. Оставалось только благодарить.