Так проходит время (гет)

Давным-давно, в те времена, когда мир ещё не перевернулся вверх дном⁽¹⁾, на ферме Молодой Месяц, что на берегах озера Блэр-Уотер, жили "гордые Марри". Они гордились своей родовитостью, и своими традициями, и своей приверженностью клану, и умением, несмотря на все внутренние споры и распри, сплотиться перед лицом любой беды. В родовом гнезде — в Молодом Месяце, — нынче жили лишь две старые девы, Элизабет и Лора, да чудаковатый кузен Джимми, а также одно ещё более странное существо по имени Эмили Берд Старр. Племянница Элизабет и Лоры, осиротевшая в десять лет, она нашла приют в лоне семейства Марри. Мечтательная и впечатлительная Эмили казалась такой чуждой духу суровых, практичных и респектабельных представителей клана! И они были ей чужды, ведь эти гордые Марри не любили её горячо любимого отца и так и не простили её матери "неравного" брака. Но Эмили знала, что они были равны в своей любви, и жили пусть недолго — но зато счастливо. Увидев свою надменную родню, Эмили поняла, почему её мама от них убежала, и прониклась неприязнью ко всем, кроме кроткой тёти Лоры и славного кузена Джимми, похожего на доброго гнома. Впрочем, стоило Эмили увидеть Молодой Месяц — старинный дом с колоннами, увитый плющом, сад с вековыми тополями и старомодными прекрасными цветами, как кровь Марри заговорила в ней. Ей, как и чудаку Джимми, открылась вся поэтическая красота старой фермы — места, где жили, любили, ненавидели и боролись их предки. Все Марри, куда бы не занесла их судьба, гордились Молодым Месяцем и любили его. Любили каждую пядь земли в саду и в полях, каждую половицу в доме, каждую травинку в саду. О, старый сад, где цвели водосборы, а посреди изумрудно-зелёной лужайки стояли старинные солнечные часы, которые Хью Марри, первый житель Молодого Месяца, привёз из Англии...

Циферблат часов был украшен надписью — грозным напоминанием или утешением, как посмотреть. На сером камне были выбиты слова: "Так проходит время". Когда кузен Джимми впервые показал Эмили эти часы, знакомя её со своим королевством — старым садом, девочку охватило необыкновенное волнение. Всем своим юным существом она ощутила, как текут мощные воды великой реки под названием Время; перед её внутренним взором пронеслись чередой призраки всех прежних поколений Марри, предания о которых ей только что поведал кузен Джимми; и, оглядевшись, она подумала, что совсем не против, если отпущенное ей время будет проходить здесь.

Природа одарила Эмили богатым воображением и способностью чутко откликаться на зов красоты; всё безобразное поражало её глубоко и остро; всё таинственное и великое манило; она испытывала живой интерес к окружающим людям; за её спиной развевались радужные крылья мечты. Дело в том, что Эмили принадлежала к древнему ордену рассказчиков — когда мир был ещё молод, такие, как она, слагали песни и сказки, чтобы рассказывать их у костра или у огромного очага в рыцарском замке. Эмили же, родившаяся на закате девятнадцатого века, сочиняла стихи и рассказы, исписывая одну за другой записные книжки — дары преданного друга, кузена Джимми.

Шли годы, время текло и летело — в соответствии с девизом на солнечных часах... Эмили ходила в местную школу, приобрела много друзей и пару врагов; она научилась снимать сливки с молока в старой молочне, плести кружева и печь пироги по семейным рецептам; её любовь к доброй, мягкой тёте Лоре росла, росла привязанность к Джимми Марри, и даже суровая, строгая тётя Элизабет полюбила племянницу, а та в ответ привязалась к ней. Сейчас Элизабет Марри не могла представить, как же они жили раньше, всего четыре года назад, без этой странной, иной раз дерзкой, а всё-таки... своей, родной Эмили. А Эмили, между тем, быстро росла, и вот ей уже четырнадцать лет, и уроки в деревенской школе, где учительствовал резковатый и странный, но без сомнения умный и талантливый Фрэнсис Карпентер — позади.

Тётя Элизабет и тётя Лора с удивлением и некоторой грустью смотрели из окна на племянницу, которая бродила по саду в новом праздничном платье из розовато-серого крепа — эта ткань носила поэтичное название "пепел розы". Сшитое на вырост, оно было несколько длинным — и в нём Эмили выглядела необыкновенно взрослой. Она никогда не считалась хорошенькой — её бледное лицо, серые глаза и прямые чёрные волосы не соответствовали стандартам красоты Блэр-Уотер; но обе тётушки с удовольствием отмечали, сколько в ней прекрасных фамильных черт — тонкие руки, стройный стан, высокий умный лоб, очертания подбородка, носа и алых губ; и, как отмечала бесстыдная троюродная бабушка Нэнси из Старой Мызы, — красивые щиколотки. Упоминания об этих щиколотках несколько сердили саму Эмили, поскольку старая Нэнси Прист напутствовала её на учёбу в средней школе городка Шрузбури словами: "Пусть учится хорошенько, но потом скрывает, что много знает, и выставляет напоказ свои щиколотки". Бабушка Нэнси частенько выражалась в таком духе; она никак не могла забыть, что когда-то была роковой красавицей, из-за которой мужчины сводили счёты с жизнью; ничего интересней кокетства и флирта, помолвок, свадеб и скандалов старая Нэнси не знала.

Но Эмили знала... её мечтательному взору открывались широкие и светлые горизонты. Сладость творчества уже была известна ей; она стремилась "подняться вверх по альпийской тропе"⁽²⁾, создав нечто по-настоящему стоящее; она прислушивалась к "голосам эфира"⁽³⁾ в надежде услышать "случайное слово" богов из Золотого века⁽⁴⁾; её юная, чистая душа искрилась и пела, полная жизни; и мечта о любви, сокрытая в глубине её существа, не имела ничего общего с пикантными историями, столь любимыми бабушкой Нэнси. Впрочем, она не имела ничего общего и с неуклюжим, флегматичным Эндрю Марри, кузеном, за которого весь клан её уже практически сосватал.

Эмили бродила по саду Молодого Месяца, наслаждаясь красотой раннего летнего вечера, а тётя Элизабет и тётя Лора стояли у окна гостиной — и думали о её судьбе.

Так проходит время... так быстро проходит время!

* * *

Пока Эмили примеряла новое платье и гуляла по саду, в доме Эвансов неподалёку шёл разговор между братом и сестрой. Миссис Эванс, в девичестве Глэдис Прист, говорила своему брату Дину, недавно вернувшемуся из путешествия по Европе:

— Неужели ты собираешься идти в Молодой Месяц сегодня? Ты только что приехал. С родными племянниками ты проводишь времени меньше, чем у гордых Марри. Мне не нравится твоя дружба с этой Эмили Старр — её тётя Рут не раз говорила, какая она лживая, хитрая и скрытная. А Элизабет не одобряет вашей дружбы... и смотрит на тебя свысока!

Дин лишь усмехнулся. Присты в своём роде не менее горды, чем Марри... и он сам осознавал, что в его серо-зелёных глазах частенько мелькает нечто, что задевает многих людей — таких, которые считают себя центром Вселенной... а являются всего лишь ограниченными деревенскими обывателями. О, большую часть своей жизни Дин Прист был циничен и насмешлив. Как же иначе, если даже в собственной семье он был белой вороной — хромой, горбатый Кривобок Прист? Но...

— Глэдис, Эмили — дочь моего старого друга. Помнишь, мы с Дугласом Старром дружили в учительской семинарии... Она талантливый ребёнок...

Глэдис фыркнула. Талантливый ребёнок! До неё доходили слухи, что Эмили Берд Старр сочиняет стихи. На месте Элизабет Марри миссис Эванс быстро отучила бы девчонку от подобных глупостей.

— Она уже сейчас начинает кокетничать. Что будет с ней через пару лет? Ты только потеряешь время, бегая за ней. Она лишь посмеется над тобой, Кривобок!

— Глэдис, перестань! — отмахнулся Дин... и отправился, усмехаясь про себя, в Молодой Месяц.

Глэдис Эванс вовсе не была плохим человеком. Пожалуй, она даже хотела Дину добра... а ещё больше она хотела добра своим собственным детям, которые должны были получить в наследство деньги — и немалые — после смерти своего дядюшки, заядлого холостяка. Если семейным пороком Марри была гордыня, то проклятье Пристов составляла жадность: желание владеть безраздельно имуществом или же человеком — всё равно. Поэтому, говорят, жёны представителей семейства Прист никогда не были счастливы и редко проживали долгую жизнь. Старая Нэнси Прист (недаром урождённая Марри!) оказалась редким исключением: она зажилась на этом свете, безусловно... но счастлива не была. Мать Дина тоже не была счастлива... она была несчастна — он это знал.

Но Глэдис, как и большинство Марри и Пристов, ничего не ведала о мире искусства и воображения, о голосах эфира, о дыхании Вечности — словом, обо всём великолепном и прекрасном, что роднило книжного червя, путешественника, чудака Дина Приста и мечтательницу Эмили. Они были друзьями — и если он щедро делился с ней впечатлениями, знаниями и мыслями, великой пищей для юного ума, то она своей искренней дружбой возвращала ему веру в людей, умение смеяться без горечи и забывать о грузе прожитых лет и пережитых разочарований. Эмили никогда не называла его Кривобоком. И если она и жалела о его увечье, то в этой жалости не было ничего обидного; но гораздо чаще Эмили восхищалась им — его умом, познаниями, остроумными речами. Дин был единственным человеком в её окружении, если не считать мистера Карпентера, кто обладал широким кругозором и мог войти в тот мир вечной красоты, искусства и созидания, который так манил её. Когда Эмили восторженно прислушивалась к его рассказам — о прочитанных книгах, о египетских пирамидах, античных храмах, венецианских палаццо и замках Германии, — её душа и ум были полны им... тогда Эмили смотрела на мир его глазами, внимала ему, словно оракулу. Никто и никогда не был так поглощён... так увлечён тем, что думает и говорит Дин Прист.

Их знакомство началось довольно необычно. Эмили гостила у бабушки Нэнси на Старой Мызе, и в своих прогулках забиралась довольно далеко — однажды она оказалась на краю обрыва у моря, где увидела крупную лиловую астру; пытаясь дотянуться до неё, девочка едва не упала в пропасть — она, конечно, погибла бы, соскользнув с утёса на острые скалы, не проходи мимо Дин Прист. Он помог ей... спас ей жизнь... и с тех пор, как он сказал полушутя, эта самая жизнь — юная и сияющая, — принадлежала ему. "Сбереги эту астру... ты приобрела её ценой своей свободы!" — произнёс он. Эмили разозлилась тогда — швырнула цветок на землю, растоптав его маленьким каблучком. Дин рассмеялся... это была всего лишь шутка, хотя девочка рассердилась всерьёз. "Я не хочу... и не буду никому принадлежать!" — заявила она.

Эмили — всего лишь ребёнок, воспитанница респектабельных старых дев и добрых фей из детских грёз, ребёнок, ничего не знающий о мире, где люди теряют голову... чувство времени... и перестают принадлежать самим себе. Эта чистота весеннего цветка, которая в ней сочеталась с пугающе-недетской мудростью, была одним из множества секретов её обаяния.

Дин Прист вошёл в сад Молодого Месяца с надеждой вновь прикоснуться к тому светлому, радостному, незапятнанному миру, в котором жила Эмили Берд Старр.

Он удивлённо взглянул на неё, когда она вышла к нему по дорожке в своём новом длинном платье, счастливая и довольная. Он понимал, что Эмили нарядилась для него — Дин всегда говорил ей красивые комплименты, как взрослой. Каким удовольствием было видеть, как несказанно радуют её его слова — чуточку слишком "книжные", взрослая женщина непременно высмеяла бы его, но Эмили... ей можно было сказать всё.

— Утренняя звезда, как ты выросла! Я покидал ребёнка, а теперь нахожу девушку, — воскликнул Дин. Он всегда называл её Звездой — созвучно её фамилии и верно по сути. Она стремилась к звёздам — и сама была будто соткана из звёздного света. Далекого, сияющего, недостижимого света...

— Так проходит время, — процитировала Эмили девиз на старых солнечных часах, чувствуя себя взрослой и умудрённой опытом.

Она радовалась приезду Дина, как всегда — искренне, полно, беззаветно. Но у неё была и своя причина для радости — тот факт, что тётя Элизабет всё же решилась отправить её в среднюю школу в Шрузбури; но Дин почему-то не мог порадоваться за неё.

— Вы будто не рады этому, Дин?

— Рад... потому что рада ты. Но не дай учителям испортить тебя в Шрузбури, Звезда. Ты так счастлива предстоящим отъездом, что я не хотел бы расхолаживать тебя. Но тебе было бы ничуть не хуже... даже лучше... здесь, в Молодом Месяце.

— Что вы, Дин! Я хочу получить хоть какое-то образование...

— Образование! Получить образование не значит быть напичканным алгеброй и скверной латынью. Старый Карпентер сумел бы дать тебе гораздо больше знаний, чем дадут в Шрузбурской средней школе все эти недавно вышедшие из университетов молокососы — мужского и женского пола...

Дин не мог сказать — даже самому себе — что его гложет страх: когда Эмили окажется в кругу множества образованных и просвещённых людей, для него, Дина Приста, в её жизни места не останется. Он перестанет быть единственным источником впечатлений для её звёздной души.

Но всё равно, ведь Эмили скоро станет взрослой девушкой — по-настоящему взрослой, и её любовь будет желанным чудом — для какого-нибудь счастливца... молодого и красивого болвана, неспособного оценить столь чудесный дар. Дин вспомнил все предостережения Глэдис; нет, он не будет глупцом, который зря тратит время на пустые мечты; он — всего лишь Кривобок Прист, принадлежащий к поколению её родителей, и должен довольствоваться лишь дружбой этого утончённого существа.

В роще за елями вдруг послышался негромкий мелодичный свист — уже знакомый и ненавистный Дину звук. Это Тедди Кент, соседский мальчик, друг Эмили, звал её, и она неизменно откликалась на его зов — не могла не откликнуться. О, Эмили, конечно, сколько угодно могла утверждать, что "никогда не будет никому принадлежать", что она "обручена со своим искусством", но... Её мечтательно-нежный взгляд, когда она думала о Тедди... её готовность защищать его от всех нападок... всё это говорило о том, что её сердце уже принадлежит ему. А что до самого Тедди — о, его манера изображать в каждом девичьем и женском силуэте, какой он рисовал, что-то от Эмили... о, это говорило о многом! Этот мальчишка был необыкновенно талантлив. Самоучкой он добился таких блестящих успехов, каких многим не могли обеспечить лучшие учителя. И в каждом нарисованном им девичьем лице были не просто черты Эмили — её душа, её обаяние. Это так злило Дина, что однажды он не выдержал и сказал Эмили: "Пусть он держит свой карандаш и кисть подальше от того, что принадлежит мне!". В ответ Эмили лишь вскинула голову, как все гордые Марри... и продолжила убегать на зов Тедди Кента, забывая обо всём.

Впрочем, Тедди Кент оставался никому не известным мальчиком, которого, к тому же, стерегла болезненно ревнивая мать. Как это она вообще разрешила ему поехать учиться в Шрузбури? Будь её воля, она не спустила бы с него глаз... ведь миссис Кент любила сына так сильно, так безумно сильно, что проникалась лютой ненавистью ко всему, имевшему для него ценность. Всё её существо было проникнуто страхом потерять его любовь. Она не желала делить его ни с кем и ни с чем. И поэтому любимые котята Тедди таинственно исчезли — были отравлены, — неосторожно оставленные на виду рисунки сгорали, а школьные друзья ощущали на себе её неприязненные взгляды. Дин знал, что "Жизнеописания великих художников", книга, которую он подарил мальчишке в порыве великодушия, спрятана на чердаке и читается тайком. Иначе тоже отправится в печку. О, Эйлин Кент сожгла бы весь мир, лишь бы дорогое существо принадлежало лишь ей, ей одной. Дин Прист видел миссис Кент только мельком, не обменялся с ней и парой фраз — лишь слышал краткие замечания Эмили и пространные рассуждения Глэдис; но он понимал мать Тедди, понимал лучше, чем кто-либо другой. Они были похожи... как и Дин, миссис Кент имела физический недостаток: её некогда привлекательное лицо пересекал багровый шрам — ожог, след от взорвавшейся масляной лампы; как и Дин, миссис Кент была болезненно ревнива. Только вот неукротимая материнская ревность не сравнится с ревностью мужчины...

Словом, едва ли такая женщина благосклонно отнесётся к влюблённости сына. И почему осознание этого факта наполняло сердце Дина злой, жестокой радостью?

* * *

Старый, притихший дом, с давних времён носивший название Пижмового холма, замер в ожидании — как и его хозяйка. Эйлин Кент ждала возвращения сына. Она плакала и молилась — или думала, что молилась, так как её безмолвные вопли, полные горькой обиды, едва ли можно было назвать молитвами. Не к милосердному Богу обращалась она, а к призракам собственного прошлого.

Миссис Кент знала, что её Тедди убежал в Молодой Месяц — к этой Эмили Берд Старр, девчонке с блестящими глазами и медленно расцветающей улыбкой... к девчонке, которая с восторгом смотрела на весь белый свет и наслаждалась каждым мгновением своего существования. О, Эйлин тоже была когда-то такой! Живой, полной сил и надежд.

А потом она встретила Дэвида Кента и вышла за него замуж. Они были счастливы... были бы счастливы, если б только не его придирчивые родственники, смотревшие на Эйлин свысока. Они так и не приняли выбор сына. Считали, что Дэвид слишком хорош для неё. Если бы только Дэвид не принимал всегда их сторону! Если бы он хоть раз заступился за жену!

Но в остальное время, когда рядом никого не было, Дэвид был очень милым, и её пошатнувшаяся вера в его любовь восстанавливалась. Так было до несчастного случая, когда та лампа взорвалась в её руках. Она могла погибнуть, потерять зрение, но остался лишь уродливый шрам... Только вот какой мужчина сможет любить женщину с таким лицом? Все уверения Дэвида в любви и нежности оказались тщетны; Эйлин была уверена, что он прикасался к ней с отвращением, которое хорошо скрывал. Даже на свою собаку ему приятнее было смотреть, чем на неё. Эйлин возненавидела эту собаку... и отравила её. Прежде она и помыслить не могла, что сможет убить живое существо, но тогда у неё не было выхода. Её ожесточение дошло до крайней точки; она даже не сказала Дэвиду, что ждёт ребёнка — так сильно злилась и боялась. Зато она сказала много чего другого! Дэвид понял, кто отравил пса; его возмущение и огорчение были глубже, чем все прежние обиды, и новая ссора вышла крупной и бурной. Эйлин помнила каждое слово. Особенно свою последнюю фразу — что она хотела бы больше никогда не видеть его лица.

И она не увидела: Дэвиду пришлось уехать по делам в другой город, там он заболел тифом — и умер. Умер в ссоре с ней. Злясь на неё. Не простив её... Считая, что она его разлюбила. А она любила... любила... любила его!

Мысль об этом жгла Эйлин калёным железом. Она потеряла всё, всё, что имела — и всех, кем дорожила. Её родители давно покинули этот мир, теперь смерть забрала Дэвида, не оставив ей никакого утешения — даже мысли о том, что он тоже любил её и думал о ней на пороге Вечности. Твёрдо решив не отдавать никому последнее сокровище, миссис Кент уехала в Блэр-Уотер, сняла Пижмовый холм и осталась там жить, едва сводя концы с концами. Родительское наследство было небольшим, и денег ей едва хватало, зато она была богата любовью сына. О, будь её воля, Тедди навеки остался бы младенцем, спящим у её груди, не нуждающимся ни в ком и ни в чём, кроме матери. Но он рос, становился таким красивым, славным мальчиком, и обещал стать прекрасным мужчиной. Почему все хотели, чтобы он покинул свою несчастную мать? Школьный учитель, мистер Карпентер, приходил к ней и уверял, что у парня великий талант, что грешно зарывать его в землю, что она должна быть счастлива — как мать гения. Парнишке надо учиться. Иначе он погибнет. Но миссис Кент слышала только: чужой мир хочет забрать её сына. Во время того визита мистера Карпентера Эйлин Кент поняла, что интуиция не обманывала её: она недаром терпеть не могла рисование Тедди.

А ведь он был чудесным мальчиком, когда не уходил от неё к чужакам. Миссис Кент не без основания гордилась, что Тедди помогает ей по дому, выполняя "девчоночью" работу, хотя одноклассники и дразнят его за это. Такой милый, хороший мальчик! Её сын. Он принадлежит ей.

Но, увы, Тедди рос и отдалялся от неё — всё дальше и дальше. Дальше от матери — и ближе к Эмили Берд Старр, этой "гордой Марри". Они вместе смеялись... над ней, должно быть... обсуждали свои несбыточные планы на будущее... на жизнь без неё. Впрочем, одно миссис Кент знала: Эмили тоже поплатится. Искорка счастливой уверенности угаснет и в ней. Надежды рухнут. Мечты развеются. Таков удел всех женщин. Крушения никому не избежать. Только вот миссис Кент боялась, что прежде, чем погаснуть и сгореть, Эмили отнимет у неё сына.

Было одно происшествие, о котором Эйлин Кент не могла вспоминать без содрогания. Это было нечто... нечто необъяснимое, что можно было бы принять за обычную ложь. Только вот Тедди никогда не лгал матери. Она мучительно подозревала, что он скрывает от неё много мыслей и чувств, но её мальчик никогда не называл чёрное белым и не выдумывал небылиц.

А что до Эмили — разве её бабушка по материнской линии не была ясновидящей с шотландских гор? Разве сама Эмили не видела вещих снов? В этих её задумчивых глазах мелькало что-то такое... от колдуньи. Или русалки... Право, жаль, что ведьм уже не сжигают! Миссис Кент подкинула бы охапку хвороста в её костёр!

История, которую Тедди рассказал матери, когда она перестала плакать, была проста. Тем жарким воскресным вечером, когда разразилась гроза, Тедди вернулся с молитвенного собрания и улёгся спать. Он уже спал — крепко, без сновидений, как вдруг услышал, что Эмили зовёт его по имени — зовёт в смертельном страхе; мгновенно проснувшись, он оделся и побежал в церковь, уверенный, что Эмили там. И она была там! Она замешкалась в церкви, отыскивая какую-то оброненную вещь, а староста не заметил её — и запер там. Но, помимо Эмили, в церкви оказался ещё кое-кто: местный безумец, старый мистер Моррисон, бродяга, который в каждой встречной особе женского пола видел свою умершую невесту Энни; когда ему удавалось настигнуть какую-нибудь девушку, он хватал её за руку и не отпускал, шепелявя невнятные признания, адресованные покойнице, и гладил пленницу по лицу своей страшной рукой, на которой красовалось огромное родимое пятно. Эмили до дрожи боялась этого человека. И она оказалась заперта вместе с ним в пустой церкви!

Но Тедди примчался и освободил её, найдя спрятанный запасной ключ, а затем заставил уйти мистера Моррисона. Гроза прошла; Эмили после пережитого ужаса едва держалась на ногах, так что Тедди усадил Эмили на один из плоских надгробных камней — другого места, чтобы сесть, не было, — и незаметно обнял её за плечи. Они сидели в тишине, забыв о времени, забыв обо всём; миссис Кент нашла их там, таких счастливых, что её сердце едва не остановилось от горя. Она не помнила, что сказала им обоим; она была в исступлении. Кажется, она потребовала, чтобы Тедди немедленно вернулся в Пижмовый холм, а он сказал, что сначала проводит домой Эмили. Это было последней каплей — миссис Кент заявила, что он должен выбирать, идти ему с матерью или с этой девчонкой... Как она сказала это? Что он ответил? Она не помнила. Запомнилось ей только то, что Эмили, вдруг переставшая выглядеть юной и хрупкой, назвала её эгоисткой.

— Вы глупая, эгоистичная женщина, — сказала она, — и доведете вашего сына до того, что он вас возненавидит. Вы любите только себя. Вы не хотите вынести даже самую крошечную неприятность ради него. Вы не пускаете его в Шрузбури, потому что не хотите с ним расстаться, и готовы загубить его талант. Вы не хотите дать ему возможность стать художником, а должны бы гордиться им! И когда-нибудь он возненавидит вас за это. Если вы позволите вашей ревности испортить ему жизнь, вы его потеряете.

А затем она пожелала им доброй ночи — очень холодно и высокомерно; произнесла ледяное "спасибо" Тедди — за то, что он пришёл ей на помощь, заявила, что запрещает ему провожать её домой... и ушла — растаяла в воздухе, словно ведьма. Как она могла — эта совсем юная девочка, как она могла быть такой злой, такой дерзкой? Как она могла сказать такие страшные, бьющие наотмашь слова? Где она взяла их?

И где она взяла такую власть над Тедди, её единственным сокровищем? Злой и мрачный, он поплёлся за миссис Кент в Пижмовый холм, а затем — когда она меньше всего ждала! — вдруг развернулся и убежал.

Когда он вернулся домой, миссис Кент уже не плакала. Она сидела на крыльце дома, до боли сжав худые пальцы, и принимала самое тяжкое решение в своей жизни.

Тедди был очень удивлён, когда на следующее утро миссис Кент объявила ему, что отпустит его в Шрузбури.

Пусть едет! Быть может, там, среди чужих людей, он забудет эту маленькую гордячку из Молодого Месяца. Это было единственной целью миссис Кент. Она вовсе не надеялась, что Тедди добьётся успеха — пожалуй, она даже желала ему поражения в борьбе за мастерство и славу. Ей не нужен был сын — великий художник. Ей нужно было лишь одно-единственное любящее её существо. Пусть он вернётся к ней со сломанными крыльями. Мать примет сына любым.

А Тедди Кент между тем бродил вместе с Эмили по зеленеющей роще, беспечно радуясь, что тётя Элизабет тоже отпустит её в Шрузбури. Он любил и жалел мать, но разве любовь и жалость могут заставить человека перестать расти и жить? Почему его мать не могла понять, что он может любить и её, и искусство, и… Эмили. Просто по-разному!

Радужные мечты витали над головами юных, и вслух Тедди строил планы на будущее — светлое и великолепное, а в глубине души остро сожалел, что в тот вечер, на кладбище возле церкви, не поцеловал Эмили. Он знал, что мог её поцеловать, если бы только не помедлил… но чудесный момент был упущен. Тедди никак не мог забыть ту строгую, суровую Эмили — настоящую Марри! — которая запретила ему провожать её домой.

Она и не пошла в Молодой Месяц — Тедди нагнал её по дороге к дому доктора Бернли; тётки не хватились её именно потому, что она отпросилась переночевать у Илзи Бернли. Тедди шёл за ней молча, не смея сказать ни слова. Лишь на пороге она обернулась — белое видение с безмерно усталыми глазами. Как художник, Тедди был восхищён… как мальчишка — почти напуган. Но почему-то ему казалось, что Эмили не сердилась на него за то, что он ослушался её приказа.

Ничего! Он тоже обретёт силу. Расправит крылья и полетит, и настигнет в полёте сияющую душу Эмили. Пока они шли рядом по Завтрашней дороге, Тедди беззаветно верил в свою звезду.

* * *

«Так проходит время» — Эмили медленно прочла девиз на старинных солнечных часах. Как много времени прошло с тех пор, как она процитировала эти слова Дину, чувствуя себя взрослой и умудрённой опытом — в четырнадцать лет! О, это было смешно, конечно... Вот теперь Эмили и впрямь чувствовала себя взрослой — и являлась таковой. Пролетели три школьных года в Шрузбури, а за ними ещё год... и ещё, и ещё. Эмили Берд Старр стала одной из хозяек Молодого Месяца. Время шло, и годы учёбы в Шрузбури стали казаться ей давним, далёким прошлым.

То были три чудесных года, полных событий — забавных, драматичных, прекрасных, неприятных, восхитительных... Стихи и рассказы Эмили стали печатать в журналах — и даже присылать за них чеки. Она могла зарабатывать деньги — пусть пока что и скромные — своим пером! Это окрыляло. Эмили многое узнала — не только приобрела знания из географии, истории, математики и других наук, хотя и это было важно, — но и глубже узнала людей, своих друзей, родственников, знакомых. Случилось в её жизни и нечто совершенно необыкновенное — в её руках был шанс добиться легко и быстро (так, во всяком случае, казалось!) славы, денег, положения. "Альпийская тропа" превратилась в прямую, ровную дорожку. Дело было в том, что мисс Джанет Ройал, родом из Шрузбури, уехавшая в юности в Штаты и ныне занимавшая хорошую должность в одном из нью-йоркских журналов, предложила Эмили место помощницы в своей редакции. Она прочла один из рассказов Эмили, нашла, что такому таланту следует дать шанс раскрыться, и приехала в родные края, уверенная — она увезёт девушку с собой. Даже тётя Элизабет не могла противиться такому плану — ведь её племянница уехала бы не одна, она бы жила под присмотром Джанет Ройал, о которой было известно только хорошее.

В первый миг Эмили охватил восторг. Но, пораздумав, она отказалась от заманчивого предложения — к великому изумлению своей новой подруги.

— Эмили, это самоубийство! Здесь, на этом острове, в глухой провинции, у вас нет никакого шанса заработать себе имя. Вы только потеряете время среди всех этих ограниченных людей… в этом обществе. Издательства будут возвращать вам рукописи, едва взглянув на штемпель острова Принца Эдуарда...

Но Эмили знала, что не может уехать из Молодого Месяца. Родственники вздохнули с облегчением; о, многие из них надеялись, что Эмили отказалась от блестящей карьеры из-за того, что не в силах расстаться с Эндрю! Скучным, степенным Эндрю, который служил в банке и получил повышение, которое позволяло ему обзавестись семьей. Эндрю, выглядевший так, будто его только что накрахмалили и выгладили. Эндрю, который при всей своей внешней "разумности" был откровенно глуп. Эндрю, что отстранился от Эмили в трудную минуту — стоило ей попасть под удар едкой провинциальной клеветы... Эндрю, в обществе которого Эмили так отчаянно скучала, когда он наносил визиты в дом тёти Рут, у которой ей приходилось жить! Тихая и благопристойная, Эмили сидела в кресле, почти физически ощущая, как время утекает сквозь пальцы, будто песок, покуда Эндрю заставляет себя беседовать с ней. Она потеряла уйму времени рядом с ним — прежде чем поняла, что разговор с Эндрю не требует её подлинного присутствия. С тех пор она кротко роняла ничего не значащие замечания в ответ на тирады кузена, а сама думала о захватывающих, как роман, письмах Дина или полных радужной радости разговорах с Тедди.

Нет, не из-за Эндрю Эмили не уехала в Нью-Йорк; он получил отказ, а несостоявшаяся миссис Марри вернулась в Молодой Месяц, столь милый её сердцу. Она знала — источник живой силы заглохнет в её душе, если она покинет родные края. И ежели у неё, Эмили, есть хоть какой-то писательский дар, она сможет создать что-то стоящее даже в провинции. Если же нет, если она обыкновенная поденщица, литературный ремесленник — ничего у неё не вышло бы даже в Нью-Йорке. Тем более — в Нью-Йорке.

Если нет... если нет? "Альпийская тропа" казалась отчаянно неприступной. Яркая звезда мечты отдалялась, голоса эфира смолкали, когда она лежала без сна в третьем часу ночи. Внешне существование Эмили Берд Старр было вполне тихим и благополучным — а может, даже скучным и монотонным. Но какую бурную, полную событий жизнь проживала её душа!

А годы шли. Жизнь развела её с лучшими друзьями: Илзи Бернли уехала в Монреаль и стала актрисой, мистер Карпентер, учитель, наставник и старший друг, умер. Эмили была с ним в последние минуты — единственная душа, искренне горевавшая о вспыльчивом старом учителе. Был ещё Дин Прист — верный Дин, чья вдохновляющая дружба так долго поддерживала её. Он по-прежнему приезжал каждое лето; но Дин изменился... он превращался из друга в поклонника, и это пугало... пугало и расстраивало. В жизни Дина была так много горечи... разочарований... одиночества. Эмили было страшно сказать ему "нет". И не менее страшно сказать "да".

А ещё хуже — Дин перестал воспринимать всерьёз литературные занятия Эмили. "Твоё милое кружево фантазий"... "ты ведь не Шарлотта Бронте"... "стоит поглядеть в лицо фактам"... "жаль, если ты потратишь время на пустые мечты"... и так далее, и так далее. Эти слова вкупе со снисходительной усмешкой ранили в самое сердце.

— Ты гораздо большего добьёшься своими глазами и улыбкой, Эмили...

— Вы говорите, как бабушка Нэнси, — надменно вскинув голову, заявила она.

О, как он скривился! Эти слова были для него острым уколом!

Но Эмили всегда уважала Дина и прислушивалась к его мнениям. Он такой умный, он всё знает! И если...

Но мрачный ночной час, посвящённый сомнениям, проходил, и счастливый порыв вдохновения уносил Эмили в новые радужные дали.

А что же Тедди Кент? Он тоже уехал в Монреаль после школы в Шрузбури, учился, иллюстрировал журналы, много работал... очень много. Иногда он навещал родные места, приезжал к матери и, конечно, заглядывал к старым друзьям. Это были факты, известные всем, вехи жизни, которые отмечают в автобиографиях — родился, учился, работал тем-то, печатался там-то.

В памяти Эмили хранились совсем другие вехи. Та грозовая ночь, когда её заперли в церкви... и Тедди примчался на её зов. Тот волнующий миг в школьные годы в Шрузбури, когда они с Тедди, смеясь и болтая в кругу друзей, вдруг встретились взглядами — и что-то неуловимо изменилось, наполнив жизнь поэзией, красотой и небесной музыкой. Сколько длился тот обмен взглядами? Секунду, две? Эмили потеряла ощущение времени... то была вечность, полная сладости и торжества. "Протянется от сердца к сердцу нить..." — как там поётся в старинных песнях? О, Эмили могла поклясться, что в тот миг Тедди любил её — хоть немного. Но за этим чудесным мгновением ничего не последовало. Тедди остался прежним — другом, товарищем, делившим с ней мечты и планы. Не больше... не больше.

Но с того дня "любовные диалоги" в рассказах стали даваться ей существенно лучше. Иногда между нею и Тедди вновь мелькало что-то — всё существо её загоралось огненной надеждой — но он так и не произносил заветных слов, и Эмили оставалось лишь призывать на помощь всю гордость Марри и Старров.

Тедди жил далеко, много путешествовал, учился в Париже. Он писал ей... письма, какие пишут далёким друзьям.

Что ж, он не любил её. Эмили пришлось примириться с этим.

Однажды ей показалось, что она влюблена в другого — очень красивого молодого человека, умевшего делать восхитительные комплименты. Эймер Винсент — так его звали — был родом из хорошей семьи, состоятельной и уважаемой. Даже взыскательный клан Марри не имел ничего против подобного жениха. Но Эмили, к счастью для себя, успела заметить, как пуст этот очаровательный юноша. У него ничего не было, кроме красивых слов. Помолвка была разорвана.

Молодые люди всегда вились вокруг Эмили, как пчёлы вокруг цветка. Одни были чересчур респектабельны, как преподобный Уоллес, а другие — чересчур экстравагантны даже для неё, белой вороны в благовоспитанном клане Марри.

А ещё у неё была писательская работа.

И мечта о Тедди... вновь разбившаяся вдребезги в начале прошедшего лета.

Это было весёлое, полное развлечений лето — Эмили, Тедди и Илзи, приехавшие погостить, вечно были куда-то приглашены. Гости, танцы, пикники, прогулки... Эмили частенько было стыдно перед Дином, который не мог принимать участие в этих развлечениях и бродил в тени, покинутый и печальный.

Но вот миновало лихорадочное, почти болезненное веселье. Тедди снова отправился в Европу, очень сдержанно попрощавшись с Эмили. Когда его пароход отплыл, она испытала страшное горе — нет, не так они должны были попрощаться! Они не должны были прощаться! О, почему... но время проходит неумолимо и безвозвратно, и его не вернёшь, единожды потеряв. Бедная, отчаявшаяся Эмили проплакала полночи и забылась лишь под утро — а с первыми лучами рассвета проснулась, полная искрящегося вдохновения. Сюжет повести-сказки, ещё в школьные годы случайно подсказанный Тедди, расцветал в её сознании. "Продавец снов" — первая большая книга Эмили Берд Старр. О, она напишет... она написала её.

Остаток лета Эмили сочиняла, засиживаясь по ночам, порхая в заоблачных высях. Сердце её было разбито, но счастье творчества всё ещё было доступно ей. Эмили была уверена, что книга хороша. Но если редакторы журналов всё охотнее принимали её стихи и рассказы, то издательства не желали печатать "Продавца снов".

И вот Эмили решилась на крайнюю меру — показать свою рукопись Дину. Он умный, он её друг... он скажет ей правду. Теперь же она стояла в саду Молодого Месяца, у старых солнечных часов, и ждала от него приговора.

Вот он, Дин Прист, идёт по дорожке, и стоит бросить один взгляд на его серьёзное и грустное лицо, чтобы понять — приговор этот смертный. Дин произнёс заранее подготовленные слова — и Эмили Берд Старр умерла.

Во всяком случае, так ей показалось.

* * *

Дин Прист, прихрамывая, ушёл из Молодого Месяца. Первые коричневые листья облетали с тополей, шуршали под ногами, словно шептали что-то очень грустное и укоряющее. Всё складывалось как нельзя лучше для Дина, но сердце его не было спокойно. Он уже не считал разницу в годах между ним и Эмили существенной; и отчаянно, безумно надеялся стать ей больше, чем другом, обрести полную власть над этим светлым и счастливым существом. Так что когда Эмили отдала ему рукопись и попросила высказать своё мнение, Дин сразу понял, каким будет его ответ. Вот что, значит, занимало Эмили всё лето, отдаляя от него! Вот о чём она думала с мечтательным выражением на лице! Дин был рад, когда уехали Тедди и Илзи, потому что с их отъездом никто больше не отвлекал её от него; он больше не числил Кента в числе своих соперников, хотя проклятый мальчишка умудрялся рисовать что-то от Эмили даже на портретах индейских женщин. Но теперь эта проклятая книга заняла её мысли и душу — и стала его врагом. Дин добросовестно прочёл её; каждая строчка причиняла ему боль — потому что повесть оказалась хороша, очень хороша! Характеры были поразительно естественны, юмор — мягок, полёт фантазии — оригинален и свеж. Дин сказал Эмили, что она слишком молода для того, чтобы создать настоящую книгу, но правда состояла в том, что именно искрящееся обаяние юности придавало особое очарование "Продавцу снов". Сила юности — та самая сила, от которой он отрёкся, позволяя цинизму, неверию и ревнивой жадности заполнять его душу и разум; сила, которую он желал обрести вновь, завоевав сердце Эмили. Но для этого она должна принадлежать ему целиком и полностью.

Так он и обманул её. Сказал, что у неё нет таланта. И — он знал — она ему поверила. Итак, ещё один соперник — крылатая муза, — устранён.

Дин Прист мог праздновать победу. Но отчего её вкус отдавался такой горечью?

* * *

В парижской студии было тихо; слабый, неслышный дождь плакал за окном, хмурилось жемчужно-серое небо. Тедди — точнее, преуспевающий портретист Фредерик Кент, — сидел на колченогом табурете и смотрел на свою недавно оконченную работу. Этой картине он отдавал больше всего сил, хотя никто не заказывал её — никто, кроме властной госпожи по имени Любовь. С холста на него смотрела Эмили в серебристо-голубом платье, о котором она с детства мечтала — наряд феи, словно сотканный из лунных лучей и звёздного света. Она улыбалась таинственно и радостно, будто только что узнала секрет счастья... Тедди знал это выражение. И наконец сумел его передать... даже он сам был доволен своей работой. Он был счастлив, когда создавал её.

Прошло детство, миновала юность, он многого добился и повидал свет — а всё не мог забыть Эмили из Молодого Месяца. Прекрасную и загадочную девушку, похожую на Деву льдов из сказки Андерсена. Эмили всегда придумывала этой сказке счастливый конец, но в жизни всё было иначе. Он всё не осмеливался объясниться ей в любви... в конце концов, долгое время его положение не было прочным, а что до его матери... он знал, что разобьёт ей сердце, если женится. Но прошлым летом Тедди понял, что даже страдания миссис Кент не могут остановить его. Без Эмили его жизнь была бледной и скучной, несмотря на все триумфы, путешествия и приключения. Он любил её. А она была такой... только Эмили могла быть такой: и добрым, понимающим другом... и смеющейся феей из старого сада... и сдержанной, гордой и неприступной девушкой из клана Марри. Но даже её холодность и гордость — возможно, именно её холодность и гордость! — не могли оттолкнуть Тедди от неё.

Так и не решившись заговорить с Эмили лично, он рассказал о своих чувствах в письме. Оно осталось без ответа... Вот и всё. Он мог лишь помнить — и рисовать её.

Вздохнув, Тедди взял со столика пухлый конверт — очередное письмо от матери. Миссис Кент всегда была странной женщиной. Она так сильно любила сына — но с каким-то мрачным удовлетворением рассказывала ему о каждом "романе" ветреной Эмили, явно понимая, какую причиняет боль. Эмили всегда окружали поклонники... а ещё этот Дин Прист бродил вокруг неё, как зеленоглазый кот, подкрадывающийся к певчей птичке. Эмили — птичка? О нет, она — свободное существо...

Через несколько секунд Фредерик Кент вскочил с табурета, бросив письмо, и торопливо покинул студию.

* * *

Пижмовый холм по-прежнему производил впечатление притихшего, испуганного существа. За окном хлестал дождь, выл ветер, заставляя ветку пижмы сиротливо стучаться в стекло.

Тедди казалось, что этот стук сведёт его с ума. Он прибыл из Европы без предупреждения, приехал в Блэр-Уотер в поздний час и теперь стоял у окна в полутёмной, мрачной гостиной, чувствуя на себе горящий взгляд материнских глаз.

— Эмили очень больна? Как это произошло?

— Да, она была на грани смерти. Теперь доктор Бернли говорит, что она выживет, но может остаться калекой, — глухо произнесла миссис Кент, — у неё какая-то травма спины... и повреждена стопа — она наступила на ножницы. Упала с лестницы, споткнувшись в темноте. Такая же нелепость, как та лампа, что взорвалась у меня в руках! — и она зловеще расхохоталась. — Теперь она станет такой же, как я, как этот её Дин Прист... люди со сломанными крыльями. Говорят, она держится очень бодро. Но я видела её глаза. В Молодом Месяце будет ещё одна старая дева. Кому нужна хромая жена?

— Мама! — Тедди поднял руку, словно защищаясь от её истерического смеха и злорадства. — Эмили нужна мне.

— Ты ей не нужен. Зачем ты примчался?

Тедди молчал. Нужен он или нет — но ему необходимо быть рядом.

— Она ведь так и не ответила на то письмо, верно? — спросила миссис Кент и... и испуганно прикрыла рот рукой.

Тедди резко повернулся. Он ничего не говорил матери об этом письме. Она не могла знать о нём, если только она не... если она не рылась на его письменном столе, не открывала запечатанного конверта, не вынимала оттуда письмо, оставляя только газетную вырезку, которую он обещал прислать Эмили... Если бы она не делала ничего этого, у неё не появилось бы такого выражения ужаса и стыда на лице!

Не глядя на мать, Тедди молча вышел из комнаты.

Миссис Кент уронила голову на руки. Он понял всё. Она так отчаянно боролась за любовь сына, что безвозвратно потеряла его.

Тедди прощал ей всё — ревность, упрёки, мрачность... но подлости простить не мог.

* * *

— Тедди!

— Эмили!

Она полусидела в глубоком кресле, обложенная подушками; бледная, с бездонными от боли глазами, обведёнными лиловатой тенью, Эмили совсем не походила на Деву льдов. Её усталый, болезненный вид поразил его — Тедди помнил её смеющейся, танцующей, беззаботной, как фея. Будет ли она когда-нибудь танцевать?..

И всё же это была Эмили, она была жива — и умирать, видимо, не собиралась. Гордых Марри сломить не так-то просто! Но пока Тедди добирался из Парижа до Канады, он успел многое передумать. Каким жалким, гадким трусом казался он себе! Все эти годы, с далёких школьных лет, Тедди лелеял надежду — однажды он станет достойным своей возлюбленной, добьётся любви Эмили, коснётся сияющей в небе звезды. Пусть пройдёт время — мать смирится с тем, что её сын вырос, а он создаст себе имя, заработает состояние, повидает мир, насладится свободой странствующего художника... и вернётся к Эмили, которая цветёт, как потаённый цветок в старом саду Молодого Месяца. Но нынче он узнал, что Эмили может не дождаться его. Не потому, что выйдет замуж за другого — а потому, что шагнёт за таинственную завесу Вечности. Время, которое он проводил с другими людьми, принимая ухаживания от восторженных поклонниц его таланта, теперь казалось Тедди потерянным.

Но всё исчезло, всё изменилось, стоило им встретиться вновь, без масок сдержанности и притворства. Глубокая радость, озарившая лицо Эмили, когда Тедди вошёл в уютную гостиную Молодого Месяца, сказала ему всё о её чувствах. А сострадание и нежность, с какой он обратился к ней, поведали ей всё о том, что было у него на сердце. Они даже не заметили, как появился в дверях пришедший с обычным визитом Дин... появился и исчез во мраке коридора. Во время болезни Эмили Дин Прист был рядом, наблюдая, как свет жизни борется в её душе с тьмой отчаяния и боли; и ему казалось, что он как никогда близок к своей мечте. Но вот явился из-за океана Тедди Кент... и Дин отступил в тень. Он умел признавать поражение. Ревности и Лжи никогда не одолеть Любовь.

— Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь ходить, — произнесла Эмили, — иногда я верю... иногда нет. Эти переходы от сомнений к надежде... самое мучительное, что может быть.

— Ты поправишься, Эмили, — сказал Тедди, и слова его прозвучали так просто и твёрдо, что она навсегда поверила ему. — Твоя "альпийская тропа" — помнишь? — всегда тебе по плечу.

Эмили печально покачала головой:

— Это всё в прошлом, Тедди. У меня нет таланта.

Тедди не поверил. Незаметно для себя самой Эмили рассказала ему историю "Продавца снов". О, какое счастье говорить по душам с человеком, знающим, что такое сладость и муки творчества, сомнения и надежды! Какое счастье говорить с человеком, в чьих глазах светится столько нежности и понимания!

— И тогда я сожгла книгу, Тедди. Потом раскаялась... но было поздно.

— И... совсем ничего не осталось? Черновиков, набросков?

— Осталось... но... я не смогу.

— Ты так думаешь? — медленно произнёс Тедди.

И Эмили поняла, что томительные часы боли пройдут, она встанет на ноги, сядет за стол... и вновь сможет сочинять рассказы. И даже "Продавец снов" может восстать из пепла, подобно фениксу из старинных легенд. Страшный вечер, когда она сожгла свою книгу, а затем бросилась вон из душной комнаты навстречу судьбе — несчастному случаю — отодвинулся далеко-далеко.

А за окном дождь превратился в снег — первый снег, белый и чистый, как новый лист на странице жизни. В глубине старого сада снег укрывал циферблат старых солнечных часов и знаменитую надпись "Так проходит время". Но сейчас Тедди и Эмили забыли о том, что время может бежать, течь и проходить... они забыли времени; они помнили и видели только друг друга. Долгожданные, заветные слова были произнесены. Всё самое чудесное казалось возможным, как в солнечные дни самой первой юности.

* * *

А в то самое время в Пижмовом холме миссис Кент механически перебирала старые вещи на чердаке. Ей нужно было чем-то заняться; она не знала, как в её руках очутилась старая книга — одна из немногих вещей, принадлежавших её мужу. Книга раскрылась, и из неё выпал подписанный рукой Дэвида конверт — письмо, адресованное ей, Эйлин Кент. Дрожащими руками она вскрыла его — и на следующие несколько часов забыла о времени. Это было короткое, кроткое, исполненное любви послание умирающего, написанное нетвёрдой рукой. Четверть века душа Эйлин жаждала этих слов, они были у неё под рукой, а она ничего не знала о них. О, сколько времени она потеряла наедине со своим горем, ненавистью и ожесточением! Сколько времени потеряла... с самой собой!

...Вернувшийся домой Тедди нашёл мать плачущей — но плакала она иначе, тихо и... смиренно? С успокоившейся и просветлённой душой, Тедди вошёл в Пижмовый холм неохотно, опасаясь стенаний и обвинений от матери. Он ещё не совсем простил её — не выкради она письмо, с Эмили ничего бы не случилось...

— Помнишь, ты мальчиком спрашивал меня о своём отце, Тедди? — слова миссис Кент удивили его. — Теперь я могу рассказать тебе о нём. Но прежде... прости меня, Тедди! Делай что хочешь, прогони меня, но только не венчайся с гневом и злобой, как... как это сделала я.

Прежде миссис Кент никогда не просила прощения за свою ревность и обидчивость. Но Тедди мало походил на свою мать. Он понял, что сможет простить её.

* * *

Очередная весна цвела в саду Молодого Месяца; цвела сирень, алели пионы. На циферблат старых часов села большая пёстрая бабочка — прямо на слово "время". Эмили Кент улыбнулась, увидев её. Они с Тедди только что вернулись из очередного путешествия по Европе. Старый Свет был чудесен, а ещё чудеснее оказалось познавать его вместе с Тедди, но... как же хорошо вернуться домой! В Молодой Месяц, где кузен Джимми оберегает старый сад, а тётя Лора печёт печенье... Где тётя Элизабет, при всём своём почтении к традициям и неодобрении сочинительства, держит на столике в гостиной прелестное издание "Продавца снов". Рождённая вновь, книга стала ещё лучше, а картинки кисти Тедди были просто идеальны — плоть от плоти её повести-сказки.

А где же сам Тедди? Короткая мелодичная трель послышалась из рощи в ответ на её мысленный вопрос. Эмили тихонько засмеялась и легко, как эльф, побежала на зов — вечно юная в царстве счастливой и взаимной любви, жизни, полной надежд и планов.

1) Т.е. до Первой мировой войны.

Вернуться к тексту

2) Строчка из стихотворения, которое сама Л.М.Монтгомери вклеила в свой дневник; там говорилось о женщине, которая поднимется по крутой альпийской тропе, чтобы вписать в "в сияющий свиток славы своё скромное имя".

Вернуться к тексту

3) Из поэмы Дж.Китса "Эндимион".

Вернуться к тексту

4) Стихи Р.У.Эмерсона:

Голоса богов в дыханьи нагорья

И в дрожащих ветвях сосны,

И полнится старый берег моря

Их речами средь тишины.

И поэт, что одно случайное слово

Из речей тех услышит ясно,

Выше смертных своих собратьев

И вечность ему подвластна.

Вернуться к тексту