Шаг к свободе (гет)

Ульдред никогда не нравился женщинам. Бледный, тощий, сутулый, с редкими черными волосами, которые проще было сбрить вовсе, чем пытаться привести в порядок, он еще в юности отказался от романтических иллюзий. Другие ученики подглядывали за девицами в банный день, перебрасывались записками прямо на занятиях, будто нацарапать неуклюжий комплимент на обрывке бумаги им было важнее, чем усвоить принципы плетения чар, — Ульдред не удостаивал их даже презрительного взгляда, ловя каждое слово наставников. Другие ученики обжимались с девчонками по углам, а самые смелые увивались за послушницами и юными храмовницами, чтобы после рассказывать на всю спальню о своих похождениях — Ульдред проглатывал книгу за книгой, не поднимая глаз на соседей по койкам: он научился читать при любом шуме, и мышиная возня вокруг его не волновала. Что за немыслимая глупость, в конце концов, растрачивать себя на девиц, когда под боком — одна из лучших библиотек Ферелдена!

И все-таки, пройдя Истязания и получив пусть маленькую, но свою комнату, он вздохнул с облегчением: никаких больше стонов и скрипа кроватей среди ночи, никаких надоедливых восторгов и обсуждения девичьих прелестей над ухом. Только книги, исследования, спокойный сон... и при необходимости — разрядка.

Разумеется, желания плоти не были ему чужды! Но удовлетворять их Ульдред предпочитал в одиночестве, таком редком в Башне и оттого желанном вдвойне. Лишние крохи одиночества нужно было заслужить — упорством, послушанием, лояльностью, и Ульдред старался как мог. Не ради плотских нужд, само собой... по крайней мере, не только ради них.

Магия — вот что было по-настоящему важно, вот что имело непреходящее значение. Она дразнила, обещая весь мир, но то и дело ускользала из рук, как орлесианская леди — прекрасная и опасная, искушенная во всем, но доступная лишь избранным. Ульдред отдавался магии со всей страстью, на какую был способен, стремясь познать все ее тайны, овладеть ею и подчинить себе, но чем больше он узнавал, тем яснее понимал, сколь многого предстоит достигнуть. И как он ограничен в познании — запретами Церкви и надзором храмовников...

Церковь, точно искусная, но стареющая куртизанка, ревниво следила за магией, видя в ней соперницу и всячески очерняя ее в глазах очарованных поклонников. Магию клеймили, объявляли грехом — но ведь Ульдред и ему подобные просто родились магами, как иные рождались с шестью пальцами! И что же Церковь, учившая, что любви Создателя достоин каждый, отказывала в ней магам? Ведь только наветы церковников заставляли невежд видеть зло в каждом, даже самом безобидном акте колдовства. Только невежество заставляло людей видеть в каждом, кто мыслил хоть немного шире, чем дозволялось Церковью, отступника и мага крови. И к слову об этом — была ли магия крови таким абсолютным злом, как ее расписывали?

Поначалу Ульдред испугался этой мысли — такой кощунственной она ему показалась, так противоречила всему, чему учили в Круге. Но магия не терпела малодушных трусов и лжецов; не лгать себе, взглянуть в лицо своим страхам, отбросить намертво вбитый стыд за свою природу... было сложно. Но все же годы мучительных раздумий заставили его по-новому взглянуть на Церковь, увидеть паутину лжи, обольщения, стыда и страха, которой эта старая шлюха опутала всех и каждого. Право, он почти восхищался изяществом интриги — и почти жалел храмовников, верных рыцарей далеко не прекрасной дамы. Цепных псов, лижущих туфли размалеванной куртизанки, слишком ограниченных, чтобы увидеть правду.

Чего он действительно жалел — так это потерянного времени. О, будь у него больше одиночества, он прозрел бы куда раньше! И ладно бы храмовники, но ведь и маги не спешили оставить его в покое! Ему то и дело напоминали об обязанностях, о его долге перед юношеством, попрекали тем, что Ульдред не брал учеников... Особенно усердствовала Винн, лучшая целительница Башни, его бывшая наставница и невыносимо занудная святоша. О, как хотелось приложить ее Смертельным проклятьем, а то и чем-нибудь покрепче! Но он сдерживался — поначалу стискивал зубы до ноющей боли в челюстях, затем привык и даже нашел в своих новых обязанностях светлую сторону. Он по-прежнему терпеть не мог недорослей, слишком тупых, чтобы сплести простейшее стихийное заклинание, не говоря о более утонченных школах — но получил возможность искать и находить тех, кто казался не совсем безнадежным. Кто мог стать тайным учеником и помощником... или при необходимости — опасным вольнодумцем, которого следовало выдать, чтобы усыпить бдительность надсмотрщиков и напомнить об осторожности союзникам.

Шли годы; в башню поступали новые ученики, а у тех, кто некогда сидел с Ульдредом за одной партой, рисуя на полях учебников неприличных размеров перси, на висках заблестела первая седина. К сорока пяти годам старший чародей Ульдред заработал безупречную репутацию — его верность Кругу не вызывала сомнений, его уважали как могущественного мага, блестящего ученого и оратора, хотя и недолюбливали за тяжелый характер и критиковали за "чересчур смелые" идеи. Ему даже позволялось заглядывать в древние трактаты по магии крови — исключительно для того, чтобы знать, как с ней бороться, и выявлять инакомыслящих, само собой. Выявлять порой приходилось; это не доставляло удовольствия, но Ульдред давно усвоил, что вера — в святость ли Церкви, в неоспоримость ее догм или в лояльность отдельного мага — должна подпитываться жертвами. И был готов принести эту жертву, благо среди юнцов не переводились восторженные дурни с искрой таланта.

К сорока пяти годам Ульдред научился красиво говорить и прямо держать спину под взглядами недорослей; он научился производить впечатление, зачаровывать и увлекать на тернистый путь запретных знаний. Что же до прочего — да, он познал нескольких женщин, но понимал, что благодарить за это должен крепкий эль на травах, а не себя самого. Пусть нервно сведенные плечи сменились гордой осанкой, а необходимость время от времени брить голову отпала вместе с остатками волос, болезненная худоба и бледность никуда не делись; он принимал собственную некрасивость как данность, вроде луны на небе или подгоревшей похлебки.

Возможно, поэтому неверно истолковал взгляд, устремленный на него из класса.

О, конечно, он ее заметил. Вспомнил, как Первый чародей Ирвинг хвалил ее ум и талант в стихийной магии, тут же отмечая, что не дал бы этой девчонке исцелять даже порезанный палец; как же ее звали? Суна... нет, Сурана. Эйдари Сурана.

Она и впрямь была умна, тут Ирвинг не преувеличил. Усердно готовилась к каждому занятию, но, в отличие от многих, не просто зубрила, а стремилась вникнуть в суть. Понять магию, познать ее... как сам Ульдред когда-то.

Ульдред мог очаровывать учеников, читая им лекцию, но когда доходило до практики, не щадил никого. Задавал самые каверзные вопросы и самые сложные задания, какие только мог придумать, и безразлично смотрел на тупиц, покидающих класс в слезах; он знал, что им предстоит не меньше пяти пересдач, и с досадой размышлял о потерянном времени. Были, впрочем, и те, кто упрямо поджимал губы и, собрав волю в кулак, все-таки справлялся с его заданием со второй-третьей попытки; Сурана оказалась из таких. Однажды она и вовсе стала звездой класса, сходу выполнив сложную связку заклинаний, и с вызовом посмотрела на Ульдреда — мол, съели, господин старший чародей? И в этот момент, с раскрасневшимся лицом и вставшими дыбом волосами, потрескивающими от крошечных молний, была чудо как хороша.

Ульдред поймал себя на том, что ждет занятий с ее группой. Ему нравилось задавать Суране вопросы и ждать — ответит, не ответит? Нравилось, что с каждым уроком она все лучше держит удар, смелее мыслит и говорит. Он не знал, что думала о нем Сурана. Казалось, что она выказывает ему свое пренебрежение, заявляясь в класс то с распущенными волосами, то с расстегнутым воротом; ее небрежность раздражала... но и вызывала желания определенного характера. Заставляла напоминать себе, что Суране всего... кстати — а сколько ей? Курс продвинутой энтропии начался у них почти два года назад, значит...

— Мне девятнадцать, — хрипло прошептала Сура... Эйдари, когда в кои-то веки они остались одни в классе. — Я знаю, что вам сорок семь. Я помню, кто вы и кто я. Я видела, как вы на меня смотрите. И умоляю, не читайте мне мораль — я ненавижу тратить время...

Она стояла всего в полушаге. Ульдред сжал ее локти, притянул к себе:

— Я тоже.

* * *

Ульдред ничуть не удивился бы, если бы Церковь издала очередной декрет, расписывающий, как часто и глубоко магам следует дышать. В его постель, по крайней мере, Церковь уже залезла.

На легкие интрижки между магами храмовники смотрели сквозь пальцы, но и только. Не приветствовались чрезмерно крепкие союзы. Резко не одобрялись отношения между магом и служителем церкви. Строго каралось любое насилие и злоупотребления, и Ульдред ничего бы не имел против, но... узнай кто о них с Эйдари — немедленно заподозрили бы худшее. Что еще, в конце концов, могло связать не прошедшую Истязания ученицу со старшим чародеем?

И Ульдред делал все, чтобы приблизить Истязания Эйдари. Осторожно, чтобы никто не уличил его в личном интересе, он нет-нет да и упоминал вскользь ее успехи. Он знал, что Истязания смертельно опасны для неокрепшего разума, но старательно убеждал Первого чародея, что разум Эйдари вполне окреп, что она сумеет противостоять демону, что она умна и не даст себя обмануть... Он и себя убеждал в том же самом. Возможно, стоило убедить себя, что ему все равно, что Эйдари — одна из многих, и какая разница, пройдет ли она Истязание или ее убьют храмовники... что в ночь ее Истязаний, все-таки назначенных раньше срока, ему было хоть какое-то дело до "Базовых принципов магии".

Но он не лгал себе — правила, изложенные на пожелтевших страницах, волновали его в ту ночь меньше, чем прошлогодний снег. Однако он умел держать лицо и, узнав, что ученица Сурана прошла Истязания безупречно, лишь спокойно кивнул.

— А я не сомневалась, что у меня все получится, — делилась Эйдари на следующий день, когда они сидели в библиотеке за одним столом уже как равные. — Знаешь, я везучая...

— Такая везучая, что угодила в Круг на всю жизнь, — невесело хмыкнул Ульдред.

Эйдари отмахнулась, едва не снеся на пол чернильницу слишком широким рукавом — желтая роба чародейки была ей великовата:

— Брось, не худшая участь! Когда меня нашли в мусорной куче на задворках эльфинажа, я была вся синяя и едва пищала... ну, мне так говорили. Могла бы там и помереть. Или загнуться от красной горлянки, если бы дядька Цирион с соседней улицы не дал денег на человеческого лекаря — они богатые были и добрые, потом его старшая дочь мне теплые одежки свои отдала. Или я могла еще какую заразу подцепить, под телегу попасть, на ножик в подворотне нарваться, да мало ли что... А вместо этого сижу здесь с тобой и не думаю, где мне завтра спать и что мне завтра жрать.

Эйдари любила Башню и легко мирилась с порядками Круга, опостылевшими Ульдреду хуже безмозглых учеников. Пожалуй, только в этом вопросе их мнения расходились, и все же отчасти Ульдред мог понять ее конформизм. Он не помнил своей жизни до Башни, не знал, осталось ли там что-то стоящее — и противопоставить рассказам Эйдари ему было нечего.

— Ну а все-таки. Теперь, когда смерть от ножа в подворотне тебе точно не грозит, ты хотела бы хоть ненадолго вырваться из Башни?

— Уже как чародейка Эйдари Сурана? — переспросила она, будто пробуя новое звание на вкус, и широко улыбнулась. — Почему бы и нет, если возможность подвернется?

— Предположим, подвернулась. Сейчас, сегодня у тебя есть возможность покинуть Башню — ты же знаешь, как ею пользоваться?

— А то! Съезжу в Денерим, родных проведаю, посмотрю, что и как в эльфинаже. Интересно было бы по миру поездить, себя показать, на других посмотреть... Но до тех пор я буду радоваться тому, что имею — а это не так уж мало, согласен?

— Отчасти, — Ульдред слишком жаждал перемен, чтобы довольствоваться малым, но сказать "нет" в ту минуту значило обесценить и себя самого. Впрочем, мечтательный огонек в ее глазах, когда она говорила о Денериме, он заметил и запомнил; Эйдари, при всей ее любви к теплому уюту Башни, не забыла вкуса свободы, а значит, Ульдред старался не для себя одного. Это было странно, непривычно... но скорее приятно, чем нет.

Шанс вырваться из башни представился спустя несколько месяцев. Он появился на пороге башни в облике гонца в сияющих доспехах, предъявившего письмо с королевской печатью; в письме говорилось о появлении порождений тьмы на юге, о тревоге Серых Стражей и о том, что король стягивает войска к Остагару. Король напоминал об опасности, которую порождения тьмы несут всему Ферелдену, и просил отрядить для борьбы с ними столько магов, сколько Круг — Ульдред мысленно поправил: храмовники, и в первую очередь рыцарь-командор Грегор, — сочтет нужным.

Когда Ирвинг закончил чтение, Ульдред заговорил первым:

— Это наш шанс, Ирвинг. Если мы покажем, что готовы защищать Ферелден наравне с простыми людьми — это может улучшить их отношение к Кругу и наше будущее. Я готов поехать в Остагар, как велит Его Величество, чтобы доказать полезность магов на деле.

— Наши силы пригодятся на поле боя. Я не останусь в стороне, когда люди нуждаются в помощи, — подала голос Винн. Ульдред терпеть ее не мог, но сейчас взглянул с благодарностью: им выпал редкий шанс, и важно было его не упустить. По крайней мере, их было уже двое.

А всего согласились поехать шестеро — шестеро из десяти старших чародеев, шестеро из всей башни. На взгляд Грегора и Ирвинга, даже этого наверняка было слишком много; Ульдред же считал, что где шесть, там и семь.

Всего шесть магов?! Создатель милосердный, неужели король не сочтет такую подачку оскорблением? Ведь он наверняка рассчитывает на большее... Нет, разумеется, нельзя оставлять Башню вовсе без старших чародеев — при всем уважении, даже Ирвингу будет непросто управляться с делами Башни в одиночестве! Но разве среди молодежи нет талантливых магов? Да и им полезно будет проявить себя на поле брани... и так далее, и тому подобное. Ульдред распинался не менее часа, но добился своего: по его рекомендации Эйдари Суране позволено было отправиться в Остагар. И даже тяжелый взгляд Винн не мог омрачить его триумфа.

— Вы хотели что-то сказать, госпожа? — поинтересовался Ульдред после собрания.

Она смерила его недовольным взглядом:

— Ты уже не мальчик и не мой ученик, чтобы читать тебе нотации... Я только надеюсь, что ты будешь достоин любви этой девочки.

— Любви достоин каждый, госпожа, — усмехнулся Ульдред. — Я не исключение.

Представляя, как обрадуется Эйдари, когда узнает новость, он и сам верил в это.