Сириус старается (джен)

— У нас в пятницу родительский день, — как бы невзначай заметил Гарри, вылизывая из банки остатки варенья.

— Ложку возьми, — отреагировал я. — Как маленький.

Гарри отставил банку: идти за ложкой ему было лень. Мое воспитание.

— И придут все родители, — продолжил он.

— Банку в мусорку выкинь, — не сдавался я.

Гарри немного подумал, спрыгнул со стула и отнес банку в мусорное ведро. Подошел ко мне, поднял голову и уставился на меня этими своими жалобными близорукими гляделками. Одна дужка очков была перемотана пластырем — черт, давно надо сводить ребенка за новыми.

— И все для родителей готовили театр, — сказал ребенок. — Я тоже готовил.

Я не мог дальше изображать, что не понимаю намеков.

— Но у тебя есть только я, — кивнул я. — Ты хочешь, чтобы я пришел смотреть вашу самодеятельность.

— Я хочу, чтобы пришла мама, — сказал Гарри, и меня как в живот пнули. Он давно не заговаривал о своих родителях, и я с одной стороны надеялся, что он их забыл, а с другой не мог понять, как вообще можно такое хотеть.

— Ясно, — ответил я, тоном своим пытаясь дать понять, что разговор окончен. Ребенок еще немного поглядел на меня — наверное, убеждался, что реально донес свою мысль, и пошел на диван, телик смотреть.

Вообще с Гарри не было легко. Я знал об этом, потому после смерти Джейми и Лили оставил его Петунье. Думал: ну уж она точно знает, что можно делать с детьми, у нее и свой есть. Гарри будет там лучше, чем со мной. Мне было двадцать два, моему диплому была пара месяцев, и да, я могу оправдываться еще очень долго. Факт: я бросил Гарри у Петуньи.

Я посмотрел на крестника. Он забился вглубь дивана меж зеленых бархатных подушек, наружу торчали только красные носки и немного лица немного в варенье. Я подумал: видела бы мамуля, как пачкают ее драгоценный диван, — и даже пожалел на мгновение, что не видит.

— Что смотришь? — спросил я Гарри.

— «Маппет-шоу». Мне нравится Фоззи. — На экране искусственно улыбался кукольный медведь. Он открыл гигантский рот и сказал: «Вока вока вока!»

— Хрень какая, — удивился я. — Что тебе тут вообще может нравиться?

— Фоззи старается, — ответил Гарри и еще сильнее вдавился в диван. — Его не очень понимают, но он старается.

Я сел рядом:

— Сириус тоже старается, — напомнил я. — Сириус даже в третьем лице разговаривает, чтоб его поняли.

Гарри молчал.

— Какая роль у тебя? — сменил я тему.

— Я Пак, маленький эльф, — в голосе крестника послышалась гордость. — Я умею колдовать.

— Вы что, «Сон в летнюю ночь» ставите?

— Мы празднуем день рождения Шекспира.

М-да. Когда я выбирал школу получше, не думал, что пятилетки будут изображать на сцене это бесячее «все» нашей литературы. Попытался вспомнить, что же делали мы в мои пять лет: нет, пустота. Такой же херней, поди, страдали.

— Шекспира, — бездумно повторил я за Гарри. В телевизоре кто-то хохотал.

— Четыреста двадцать два года, — отчеканил Гарри. — Угловое число.

— Что? — не понял я. — Какое?

— Угловое. Ну, есть круглое, а это угловое, — развел Гарри руками, вылезая из подушек. — Сириус, ты чего?

Я потер лицо руками:

— Торможу я, малыш. Видно, время позднее, спать пора.

— Восемь часов, и я еще не хочу спать.

— Хочешь, просто сам этого не знаешь, — я наклонился, взял Гарри под мышки и окончательно выдернул из дивана, как морковку из грядки.

— Неправда. Я всегда знаю, хочу я что или нет, — сказал Гарри, цепляясь за меня ногами и руками. Вид при этом у него был очень даже сонный. Я отнес его в ванную, поставил перед раковиной и торжественно спросил:

— И хочешь ли ты играть перед сном?

— Ага. Сегодня на букву К, пусть будет про корабли! — невнятно отозвался Гарри, жуя зубную щетку. — И хочу много. А потом хочу читать.

— Ой, да хоть до утра, — улыбнулся я. Читать я могу сутками — что с листа, что по памяти. Не проверял, но уверен.

По пути в спальню я поднял пару игрушек — вечно они раскиданы по дому.

Усевшись в кровати, Гарри немного подумал для вида — явно готовился заранее — и начал нараспев:

— Вестница утра, заря, на великий Олимп восходила, Зевсу царю и другим небожителям свет возвещая,[1] — и замолк, хитро на меня глядя.

— Ты что же, думаешь, я не помню, что дальше? — притворно ахнул я.

— Давай-давай, — подначил Гарри. — Это большой и сложный стих.

— И Атрид повелел провозвестникам звонкоголосым всех к собранию кликать ахейских сынов кудреглавых, — продекламировал я с положенным пафосом. — Утерся?

Гарри засмеялся:

— Кудреглавых. Какое смешное слово.

— В зеркало посмотрись, увидишь это самое.

Гарри запустил руки в свои вихры и снова рассмеялся:

— Ахейский сын кудреглавый Гарри. Давай дальше?

— Сегодня же твоя очередь.

Гарри пошевелил губами и улыбнулся. Гомер почему-то его веселил. Может быть, из-за того, что я читал ему «Илиаду» перед сном много раз, уверенный, что список кораблей — лучшее средство от бессонницы. «Поминки по Финнегану» я приберегал на крайний случай.

— Но в южных широтах так душно и жарко, что кру́гом идет голова,[2] — сменил он жанр и эпоху.

— А если вдобавок идете на Снарка, легко перепутать слова, — подхватил я. — Простое.

— Зачем ловили Снарка? — спросил Гарри. — Я так и не понял.

— Я тоже, — ответил я. — Автор и сам был не очень-то уверен. Ему нравилось, когда эту охоту считали идеей погони за счастьем.

Гарри задумался. Я снял с него очки и помог укрыться:

— Еще? Или будем просто читать?

— Я пытаюсь вспомнить про корабль.

— Нужна подсказка? — хмыкнул я. Гарри ненавидел подсказки.

— Нет! Сириус, подожди немножко, — он уткнулся взглядом в потолок и что-то тихонько бормотал, подбирая слова. Затем победно заухмылялся. — У-ха-ха! Напал на королевский я корабль; то там, то здесь — на палубе, в каютах — я зажигал тревогу...[3]

— Ты издеваешься? Шекспир?

— Шекспир, — довольно кивнул Гарри и напомнил: — В эту пятницу. Что, сдаешься?

— Еще чего не хватало, — оскорбился я. — Рассыпался и сразу начинал пылать на мачтах, на реях, на бушприте...

— Ха, а ты молодец, — похвалил Гарри. — Давай ничья?

Я сделал вид что задумался.

— А то продолжу Шекспира, — пригрозил крестник, улыбаясь до ушей.

— Ох, чуть не сказал «сдаюсь», — поднял я руки вверх. — Ничья, конечно же, ничья.

— Теперь можешь мне почитать.

— У меня как раз новая книжка есть. Сам еще не начинал ее, — сообщил я ребенку. — Не уверен, что тебе понравится. Или что ты поймешь.

— Мне может нравиться и то, что я не понимаю, — пожал Гарри плечами, перевернулся на живот и зарылся руками под подушку.

— И то верно, малыш, — кивнул я.

Взял в своей комнате книгу, сел на пол рядом с кроватью Гарри, поставив настольную лампу так, чтобы она освещала только страницы и не мешала ребенку уснуть, и начал:

«В далеком и далеко не новом комплекте измерений, в том крыле космоса, которое никогда не предназначалось для полета, клубящиеся звездные туманы дрожат, расступаются и...

Смотрите...

То приближается Великий А’Туин, черепаха, медленно плывущая по межзвездному проливу».[4]

* * *

Когда я проснулся, в доме пахло табаком и кофе. Это означало, что Андромеда уже отвезла детей в школу. Хорошо. Не хотелось бы снова проспать и смотреть в укоризненные глаза Гарри, охранника в школе и учительницы.

Я спустился в кухню. Меда в широком свитере с неудобным душащим горлом и с зажатой в зубах сигаретой стояла перед широким подоконником, поджав одну ногу, как цапля, и увлеченно размазывала белую краску по окну.

— Че делаешь? — громко спросил я.

Меда вздрогнула и резко повернулась:

— Какого хуя подкрадываешься, Сири?

— Это у тебя от никотина уши заложило, — сказал я веско. — И от смолы. Скоро совсем оглохнешь.

Андромеда пробормотала что-то неласковое и вернулась к окну.

— По снегу скучаю, — все же решила она пояснить. — Смотри сюда — нет, наклонись, видишь?

Я видел. Меда разложила на оконном стекле краску так, что та выглядела снегом, лежащим на деревьях за окном.

— Нет, спасибо, я за лето.

Меда задумчиво помолчала, затем взяла тряпку и стерла снег со стекла:

— Тебе лишь бы поспорить.

Я пожал плечами и ушел умываться. По-честному, я был рад, что Андромеда с дочкой живут с нами. После смерти Теда у кузины откровенно ехала крыша, поэтому, когда она пару лет назад предложила съехаться, я думал, она так шутит по-своему, по-съехавшему. А нет. Уже на следующий день мы выгребали матушкино барахло из ее комнат в дальние и в кладовую; Меда, вооружившись чистящими средствами и подругой, намывала комнаты, прокуренные грузчики под счастливый визг Гарри и Доры таскали мебель и коробки.

Правильно, в общем-то, Меда сделала. В Шотландии у нее на каждом углу память о Теде — тут лекции, здесь завтракали по выходным, трахались, наверное, вообще везде. Учились в одном университете, работали в одной клинике, ей даже далеко бежать не пришлось, когда Тедов безнадежный пациент от безнадежности же его и застрелил.

Так что Меда редко скучает по Шотландии, снега ей только, видите ли, не хватает. Работа ей больше не нравится, но из медицины не так легко уйти. Как секта, видимо. Ну а Доре переезд дался совсем легко: она в первый же день нашла лучшую подружку, с которой и собирается идти в полицию работать после школы. До этого хотела стать актрисой.

Меда оставила мне кофейник: наполовину полный, заботливо обернутый полотенцем. Я порылся в шкафах и холодильнике: вкусной еды не было. Пофиг в общем-то. На работе всегда есть.

Кофе был правильный, такой, чтобы из мертвых восставлял. И вид из окна был правильный, весенний и прямо даже зеленый. Зачем рисовать снег, если его можно просто дождаться?

Хотя сперва дождаться бы завтрашнего утра.

Мне нравится ходить на работу пешком. Тридцать-сорок минут неспешного шага, и я на месте, любуюсь новенькой красно-золотой вывеской «Лил’c Моторс». Трудно было придумать название — хотелось и имен побольше туда впихнуть, и смысл — много всего. А потом Питер предложил «Лил’с»: «Идеально же, согласись» — да, правда идеально.

Ворота гаража уже были открыты, на нашей небольшой парковке ожидали осмотра две машинки и один мотик, и я порадовался, что наше дело идет. Вывеска стоила просто грабительских денег.

Мальсибер, застегнутый в серую спецовку под горло, зачищал уже зашпатлеванную дверь видавшего виды «Форд Кортина». Я отметил себе проверить позже рулевое управление — у этих моделей оно постоянно разбалтывается от местных дорог.

Вообще я в основном по мотоциклам, мы с Питом и начинали нашу ремонтную мастерскую чисто по двухколесным коням. Я неплохо в них разбирался, все же с четырнадцати лет на них гонял и сам чинил, и был уверен, что моих знаний хватит для старта бизнеса. Ой, да нихуя, конечно, не хватило, разбирался в процессе. Однако, чтоб удержаться на плаву, стали брать все подряд. Я делал вид, что опытный механик (даже удивительно, сколько людей ведется на уверенный тон), Питер решал все остальные вопросы, в том числе искал в библиотеках инструкции к авто.

А потом к нам пришел Мальсибер. Он был на условно-досрочном, и ему требовалась работа. Мы были последними, к кому он обратился. Прочие, по его словам, даже разговаривать не хотели с этой его бандитской татуированной рожей. Ну а мы, конечно, оторвали его с руками, несмотря на рожу, прошлое и мерзкий характер: нам был позарез нужен настоящий механик. Условное закончилось, а Джонни остался с нами.

Я залез в холодильник в углу бокса: это вам не стереотипный гаражный холостяцкий холодильник, в нашем выстроились ряды аккуратных судочков с домашней едой, пакеты с молоком и стерильность. Я достал голубенький со стикером «Сириус». М-м-м, тикка масала с рисом. Питер любил готовить и делал это превосходно. И никогда не забывал, что я ненавижу кинзу.

Пока еда грелась в микроволновке, я переоделся в спецовку и бандану. Мальсибер из другого угла поглядывал с подозрением — то ли на меня, то ли, что вероятнее, на микроволновку. Может, и молитву шептал под нос. Говорят, из тюрьмы до хрена народу верующими выходят. Не знаю: по мне, настоящее чудо — это что Мальсибер после всего, что с ним случилось, вообще может верить в какого-то бога.

— Ненавижу карри, — сказал он, когда я приземлился перед ним на складной стульчик и принялся за еду.

— А я знаю, — обрадовался я. — Правда, здорово, как много мы знаем друг о друге?

— Блядь, Блэк, отсядь подальше. А лучше выкинь. Этот их индийский господь придумал карри, чтобы англичашек травить.

— Ну тогда тебе нечего бояться, — отозвался я.

— За тебя же переживаю, ебанутое ты создание, — покачал головой Джонни. — Прожжет же дыру в желудке.

— Мы, англичашки, и не такое переварим, — заметил я глубокомысленно.

Мальсибер сделал вид, что его тошнит. В сочетании с черными узорами по лицу и оттопыренными ушами смотрелось как-то даже умилительно.

Открылась дверь нашего парадного офиса, и вышли Питер и дама неявного возраста в сером платье. Питер нервничал и потел, дама однозначно настраивалась на скандал. Я поставил открытый контейнер с едой перед Джонни (специально!) и пошел спасать друга.

— Ох, мистер Блэк, — торопливо начал Пит. — Это миссис Фостер, мы меняли ей капот и лобовое стекло. И она обнаружила царапину на крыле. Говорит, это мы сделали.

— Не может быть, — твердо ответил я. На самом деле запросто, но в этом деле тоже важно сохранять уверенный вид.

Дамочка настроилась окончательно, обернулась ко мне и уже почти приступила к скандалу, но я стянул бандану и широко улыбнулся. Моя морда была бонусом, доставшимся мне вместе с ебанутыми родителями — не знаю, что бесило больше, — и я только недавно с ней смирился. И даже начал пользоваться.

— Мистер... Блэк? — зачем-то уточнила она.

— Миссис Фостер? — слегка поклонился я. — Показывайте вашу проблему.

Мы подошли к симпатичному «Ауди 100 Купе», и миссис Фостер, не отворачиваясь от меня, будто бы пытаясь убедиться, что я внимательно слежу за ее действиями, начала тыкать в машинку:

— Вот!

Да, там реально было что-то похожее на царапину. Я сел на корточки и провел по ней пальцем. Улыбнулся еще раз:

— Миссис Фостер...

— Кимберли, — выпалила та внезапно. — Зовите меня Кимберли.

Боже, она что, флиртует?

— Сириус, — прокашлял я. — Это след от фломастера.

— Ох, простите, Сириус, — выдохнула миссис Фостер, присаживаясь рядом со мной. Дотронулась до белой черточки и облизала губы. — Это я не уследила... Трудно быть одинокой матерью.

— Угу, понимаю, — я осторожно отодвинулся, а потом встал. — Сейчас аккуратно сотру. Ничего страшного.

Спирт справился с проблемой с полтычка. Я всем своим видом дал понять, что в гараже у нас куча тяжелых пациентов, и бегом-бегом укрылся за Мальсибером. Пусть Питер сам решает, как убедить миссис Фостер, что денег мы с нее не возьмем, у него это получится быстрее, он у нас обаятельный. Ну, если не убедит — тоже неплохо.

— Господи, как же сложно, — выдохнул Питер, подходя наконец к нам со своим именным контейнером. Я ободряюще похлопал его по плечу:

— Дальше будет сложнее! Больше клиентов, больше проблем! Здорово же?

— Мечта всей жизни, — пробормотал Пит, протирая лицо платочком.

— Не было бы мечтой, ты бы в это и ввязываться не стал.

Тут я, конечно, лукавил: Питеру бы и в голову не пришло открывать ремонтную мастерскую. Его идеей был маленький книжный магазинчик: тишина, покой, пыль и, по ходу, нищета. Так что ему повезло, что есть я.

Конечно, я был у него не сразу. Первые недели после смерти Поттеров я жил какими-то урывками и грязными кляксами. Похороны, завещание, Гарри в больнице. Белый Ремус. Суд помню лучше. Следователь хладнокровно показывал слайды и рассказывал, как Джеймс был застрелен на лестнице, как Лили пыталась убежать, прижав Гарри к груди, и была убита пятью выстрелами в спину. Вот слайд с раненым Гарри: пуля прошила тело Лили насквозь и разорвала кожу у него на лбу.

Помню, как забирал Гарри из больницы. Мне его вручили и говорили много всякого ободряющего, а я смотрел на него и в голове стучало: «Ты не справишься, ты не умеешь заботиться о ребенке, ты о себе не очень-то умеешь». Помню, как Гарри ревел в своей кроватке, а я сидел рядом и тоже ревел от безнадеги.

Когда я приехал в Литтл Уингинг, я даже подумывал малодушно оставить Гарри на крыльце и убежать. Но все же нашел в себе силы позвонить в дверь, цивилизованно поздороваться, вручить ребенка опешившей Петунье и уехать.

Где-то в это время я и начал приходить в себя. И первым проснувшимся окончательно чувством была ненависть. К Питеру. Это ведь он был виноват в смерти Поттеров. Он накануне того дня завалился к ним в гости с компанией собутыльников. И это его собутыльники дождались ночи, чтобы вернуться за дорогими безделушками, которых в доме было изобилие.

Да, я Питера ненавидел. Наверное, полгода мечтал о том, как загрызу эту крысу, как он будет трепыхаться у меня в челюстях, а затем сдохнет. Он даже не пришел на похороны, сука!

Я, наверное, с полгода в Лондон не возвращался: ездил к Ремусу в Грассингтон, даже провели вместе с ним и его родителями Рождество. Не понравилось.

Ездил в Шотландию к Тонксам, замерз.

Там, у Тонксов, и застал меня звонок брата. Не скажу, что новость о смерти матери меня сильно удивила или расстроила: отношения у нас всегда были кошмарными. Регулус тоже звучал довольно спокойно.

В Лондон я решил проехать через Литтл Уингинг, хотелось навестить Гарри. Ехал — полный вины за то, что оставил его там, уезжал — забрав Гарри — полный не только вины, но и злости. Петунья вслед кричала: «Скажи спасибо, что в полицию не сдали!». В полиции он, по крайней мере, был бы в безопасности.

Так и прикатил в дом на Гриммо. Подписали с Регом дурацкие бумажки, увидели, что нам остался только этот дом да немаленькие долги. Регулусу, понятное дело, все это было даром не нужно, и он укатил обратно в Италию — доучиваться. Сейчас он уже работает каким-то священником там. Брат всегда был со странностями.

Пока я, как умел, разбирал в доме горы барахла (разбираться с долгами я вообще не умел), пока возился с совсем мелким Гарри, о Питере почти не вспоминал. Думал, он испуганно прячется в каких-то норах подальше от меня, боится, трясется. Поэтому, проезжая однажды мимо его дома, я удивился, увидев свет. Тут же остановился, взял под мышку Гарри и пошел туда. Я не представлял, что буду делать, в голове крутилось, как я тычу ребенком Питеру в лицо и ору: «Что ты наделал! Что ты наделал!»

Потому и стоял тогда растерянный на крыльце его дома, увидев впервые за много месяцев. Питер выглядел жалко: худой, заросший, грязный, с трясущимися руками. От него откровенно несло застарелым алкоголем. Я открыл было рот, чтобы хоть что-то обвинительное сказать, хотя гнев со свистом сдулся, как Питер упал на колени, затем уткнулся лицом в мои ботинки и разрыдался. Гарри у меня на руках испугался и тоже завыл. Я стоял, охуевая, и не знал, что делать.

Каким образом несостоявшийся скандал вылился в решение замутить общий бизнес — понятия не имею. Но Питер даже на время переехал к нам. Прекрасное было время, я набрал несколько фунтов.

А пару оплеух Питер таки огреб, но за дело. Нечего было тянуться к бутылке.

Еда, кстати, остыть не успела. Что еще удивительнее, Мальсибер ее не выкинул. Наверное, не хотел подходить близко. Я сгреб контейнер и продолжил вдумчиво питаться. Питер рядом ковырял пастуший пирог. Мальсибер цедил чай из термоса.

— Гарри нужна мама, — сказал я совсем не то, что собирался. Мальсибер нахмурился:

— И что, будешь искать себе жену?

— Фу, — ужаснулся я. — Ты что такое говоришь.

— Тогда к чему ты это про мать ляпнул?

— Просто так, — пожал я плечами. — Вот буду теперь сидеть молчать. Раз тебе подавай смысл каждого предложения.

— Это именно то, о чем я молился последние годы. Чтоб ты заткнулся, — кивнул Мальсибер и ухмыльнулся.

Я закатил глаза, опять повязал красную бандану и пошел к ожидавшему меня пятнадцатилетнему старичку «Триумф Рокет 3».

* * *

Когда я подходил к дому, уже совсем стемнело. Меда опять бросила свой «Фольксваген Транспортер» прямо на лужайке перед входом. Я привычно заглянул внутрь — убедиться, что там точно никого нет. Ничего не могу с собой поделать с тех самых пор, как увидел забытого Дурслями в машине Гарри.

Окна были черными, и я подавил раздражение, вызванное тем, что Андромеда уложила Гарри, не дождавшись меня. С одной стороны, я, конечно, был несправедлив: Меда и так очень много для нас делает, с другой — я слишком мало времени провожу с Гарри. А вдруг он вырастет с ощущением своей ненужности? Или моей?

Я открывал дверь дома, почему-то ожидая услышать ругань матери. Странно, не слышал уже давно и уж точно не скучал. Может, дело в том, что я слишком много думаю обо всех этих родительских штуках? Так ведь и поехать можно. Я вздохнул.

В прихожей было совсем тихо, только похрипывали старые часы. Давно на свалку бы отправил, но Андромеда с Дорой клянутся, что устроят распродажу перед домом, подожди, Сириус, вот только погода наладится, вот только праздники начнутся, вот только разберем завалы... Заебали завалы эти. Я бы лично все выволок в мусор, но почему-то все иду на поводу у кузины и племянницы. А у кого, вы думаете, Гарри жалобному взгляду выучился?

Я неслышно добрался до своей комнаты. С одной стороны, хотелось спать, с другой — дочитать книгу. Я подумал немного и пошел смотреть на Гарри. Иногда накатывает такое что-то, от чего мне срочно очень важно знать, где он и что он в безопасности.

Он спал. Я подошел и слегка наклонился, чтобы послушать, что он точно дышит. Да, знаю, паранойя какая-то. Но ребенок отлично дышал, и меня это вполне успокоило, и я наконец-то ушел к себе спать.

Главное, не забыть поставить будильник на пять — утром очень важная встреча.

То ли из-за того, что я нервничал, то ли из-за ощущения поставленного будильника — он, сука, никогда не дает выспаться и орет безошибочно в момент самого приятного и крепкого сна — я никак не мог уснуть. В голове крутилась какая-то ерунда: то я представлял, как выкидываю хлам из дома в окна, демонически хохоча, то вспоминал о пироге, забытом на работе, и тогда понимал, что очень голоден, то думал о словах Гарри о маме. И тут до меня дошло, что надо делать. Я аж подпрыгнул в кровати. Гениальная, очень простая в исполнении идея!

Обдумывая идею, я проворочался до утра, так что выключил будильник еще до того, как он что-то там тренькнул. Встреча была назначена на восемь утра, на другом конце города. Я максимально быстро и тихо принял душ, оделся, вывел с заднего двора мотоцикл и укатил.

Конечно же, я не рассчитал время: по раннему утру домчал за полчаса. Откинул подножку, присел на сиденье боком, скрестил руки на груди и, видимо, слегка задремал.

— Хи-хи, — раздалось над ухом. Я вздрогнул, вскинул голову и очнулся. Рядом со мной образовалось розовое виденье.

— Сириус, — тоненько проговорило оно. — Как же рано ты приехал!

Я потер кулаками глаза:

— Не мог дождаться встречи. — Затем сделал вид, что исправился: — То есть, не мог дождаться свидетельства, конечно же.

Долорес снова хихикнула, вроде как смущенно. От этого звука у меня, как всегда, мурашки проскакали по спине. Не голос, а орудие убийства. Но я улыбнулся. Документ был мне просто необходим.

— Сейчас принесу, — сказала она.

С Долорес Фадж я познакомился пару месяцев назад. Она сидела в своей каморке, заваленной бумагами и папками, и смотрела на меня с ненавистью. Я сперва хотел привычно сходу нахамить, а потом вспомнил Питера и его «если тебе что-то от кого-то нужно, постарайся сперва по-хорошему», — и улыбнулся ей как мог ярко, открыто и по-доброму. Ну, как маменька налоговому инспектору. И знаете, это сработало.

У нас даже образовалось нечто вроде дружбы, как я сперва думал. Я был изо всех сил мил и улыбчив и носил Долорес шоколад в обертках с котятами. Долорес разбиралась со свидетельством о рождении Гарри, что было не самым простым делом. Не уверен, что вообще хоть кто-то кроме нее справился бы с этим бюрократическим кошмаром.

— Вот, все готово, — передвигалась она для своей невысокой фигуры просто мгновенно.

Я рассматривал свидетельство с комом в горле, и когда поднял на Долорес взгляд, понял, что она слегка расплылась. Она тяжко вздохнула и крепко обняла меня поперек.

— С меня обед, — сипло сказал я все еще перехваченным горлом. — И все котята мира.

— Лучше бы завтрак, — пробормотала Долорес, отходя. Я предпочел не расслышать. Сослался на срочные дела и укатил. По дороге думал, что надо будет на обеде быть таким же милым, вот только есть как свинья. Долорес явная брезгля, авось и получится просто нормально общаться, без всей этой романтической фигни.

* * *

— Меда! — ворвался я в дом. — Срочно!

— Что случилось? — крикнула та откуда-то сверху. — Дети в школе, не паникуй, — проговорила она уже тише, спускаясь. В зубах у нее была зажата неизменная сигарета.

— Ты знала что у Гарри спектакль сегодня? — спросил я, скидывая куртку, шлем, ботинки — все в одну кучу на полу.

— Конечно, — удивилась Меда. — Пак. Кто ему костюм шил, по-твоему?

— Ты умеешь шить? — я тоже удивился. Меда закатила глаза. — Я думал, костюмы там, в школе, и выдают.

— Сири, блядь, ты как с луны свалился, — неодобрительно покачала головой кузина. — Я шью и Нимфадоре, и Гарри, и тебе. Ну, тебе зашиваю, — отозвалась она на мои высоко поднятые брови. — Или ты думал, оторванные карманы сами прирастают?

Если честно, я вообще ни о чем таком не думал, но поспешил поблагодарить:

— Ты лучше всех.

— Слышала уже. Получил свидетельство?

Я без слов потряс рюкзаком и изобразил лунную походку. Андромеда хрипло и радостно рассмеялась.

Черт, время! Я обогнул дымящуюся кузину и ломанулся наверх. Та подымила следом.

Завернул в бывшие матушкины покои: Андромеда каким-то чудом превратила мрачные темные комнаты в уютные и жилые. Если не задумываться, кажется, будто она тут всегда жила. Я распахнул дверцы единственного шкафа в комнате, но он был забит какой-то ерундой типа полотенец.

— Что ты делаешь? — спросила Андромеда с любопытством.

— Ворую одежду, — ответил я. — Где у тебя она хранится-то?

— Мне требуется контекст.

— Да платье. О боже, не тупи, платье обычное, что еще ты носишь-то? — Андромеда выжидающе на меня смотрела и явно готовила что-то очень матерное. Я вздохнул и попытался сказать понятнее: — Гарри хочет, чтобы на спектакль пришла мама. Значит, мама придет.

— О, Сири, какая очаровательная идея, — сразу догнала Меда. Не зря я люблю ее сильнее прочих родственников. — Правда, не уверена, что ты так не избалуешь ребенка полностью.

Я лишь отмахнулся. Если я могу что-то дать Гарри, он это получит — что может быть проще? Андромеда прошла ближе к Дориной комнате и распахнула незаметные створки — вот так посмотришь и не догадаешься, что и там тоже шкаф. И, конечно же, тоже забитый под потолок. Зачем людям столько вещей — загадка. Меда нырнула в висящие платья с головой, затем вынырнула и нахмурилась:

— Не уверена, что мои тряпки будут тебе как раз. Повиснут как на вешалке.

— Ну не свалятся же, — пожал я плечами. — Какая разница.

Меда насмешливо фыркнула:

— Есть у меня коктейльное платье, узкое, как перчатка, точно не свалится, но его совсем не стоит надевать на детское мероприятие.

— Нет, спасибо, обойдусь, — воображение подкинуло картинку, и я заржал. Представил, как я буду из этого коктейльного платья выползать, как удав из старой кожи, и заржал еще громче. Меда посмотрела на меня с пониманием:

— Ладно, есть у меня пара идей. Но эти платья летние, на мотоцикле замерзнешь.

— Возьму твой «Гольф».

Меда кивнула и открыла другие створки шкафа: там тоже были платья, большей частью в прозрачных чехлах. Откуда столько, зачем?

— Так, держи вот это, это, еще вот это, — кидалась в меня тряпками Андромеда. — И, наверное, вот это. Ремни еще. Колготки — тебе черные или светлые?

— Чего? — растерялся я.

— Тогда вот черные, вот светлые, вот светлые, а эти мне не нравятся, поэтому тоже держи. К этим двум платьям подойдет вот эта шляпка, этому шляпка не нужна, к этому — только соломенная, но будет слишком эпатажно.

Обожаю Андромеду. Соломенная шапка в апреле — эпатажно, мужик в платье — очаровательно.

Я сгрузил все, чем она в меня кидалась, на ее кровать.

— Я не успею помочь тебе одеться, мне все же на работу скоро. Но легкий макияж тебе сделаю, — слегка безумно улыбнулась она и прикурила новую сигарету. Наклонилась к моему лицу, помахала ладонью, разгоняя дым. — Мягкие теплые цвета — вот что тебе подойдет. Иди брейся.

На макияж я не рассчитывал. Это, наверное, уже перебор? Или нет? Андромеда девочка, ей виднее, решил я и с легким сердцем отправился в ванную.

И чего там сбривать, думал я перед зеркалом, но таки сделал что велено. Порадовался, что поленился коротко обстричься. С длинными волосами шляпка будет смотреться гармонично — подумал я и опять заржал. Так и вышел из ванной, хихикая.

Андромеда похлопала по крутящемуся стулу без спинки перед зеркалом, садись, мол.

Я вздохнул и сел:

— Что ты собираешься делать?

— Не переживай, брови выщипывать не стану, — отмахнулась Меда и приблизилась ко мне с какой-то штукой. Я вообще-то до этого момента и не переживал, так что попытался встать:

— Уйди от меня, женщина!

Меда надавила мне на плечо, вынуждая сесть обратно:

— Сириус, это всего лишь тональный крем. Выровнять тон кожи. Ты потемнее меня будешь, и пор почти нет. Ну вот зачем тебе такая ровная кожа, гад?

Я еще и гад, внезапно. Крем на лице и шее ощущался неприятно. Будто на работе измазался. Я потер щеку.

— Да блядь, ты можешь не шевелиться? — рявкнула Меда, что-то намешивая в коробочке. — Я на работу опаздываю!

— Когда тебя это волновало? — спросил просто чтобы не промолчать. Она несильно дернула меня за волосы:

— Глаза закрой.

Я зажмурился и подумал, что глаза-то все равно можно выколоть при желании. Надеюсь, я не давал Меде поводов.

Она тем временем с нажимом провела сперва по правому, затем по левому веку:

— Открывай.

Я открыл. Ну, выглядел примерно так же, но теперь над глазами были черточки.

— Не шевелись! — предупредила Андромеда, выкручивая какую-то щеточку. — Это тушь для ресниц, синяя, как у принцессы Дианы. К твоим глазам отлично подойдет.

— Но у меня не синие... — Меда снова дернула меня за волосы, посильнее:

— Сказала же, не шевелись!

— Хватит сдирать мой скальп!

— Неженка. Открой шире глаза, смотри вверх, теперь смотри вниз, не моргай, — раскомандовалась кузина.

— Я не могу не моргать! Это непроизвольное действие.

— Ладно, уже можно, — разрешила она и ткнула чем-то мягким во внутренний уголок глаза. Я отшатнулся. — Да не выколю я тебе глаза... может быть. Это просто красным уголок глаза подкрашивается, стильно и по-дневному. Капелька румян, почти незаметно, светлый блеск на губы.

— Какая гадость этот твой блеск, — попытался я его слизнуть. А ничего так, сладко.

— Как маленький, — покачала головой Андромеда.

Я не ответил, я смотрел на свое отражение. Я стал еще сильнее походить на мать.

— Меда, а я тебе никого не напоминаю?

— Тетю Вальбургу, — равнодушно пожала та плечами. — Но ты в принципе ее копия. Немного менее безумная.

— Спасибо, — усмехнулся я, глядя в зеркало. Затем понял: — Ты замечала, что у Гарри мимика и жесты моей мамы? Как это может быть, они даже не были знакомы?

Андромеда отвесила мне щелбан:

— Дурачок, он тебя копирует. Гарри — твоя копия.

Это была какая-то совсем новая мысль.

— Ладно, обдумаешь позже. Ты мне вот что скажи, у тебя есть подходящая обувь?

— Ты имеешь в виду не завалялась ли у меня пара дамских туфель, которые я тайно ношу?

— Понятно. Погоди, сейчас.

Андромеда вышла из комнаты, я, движимый любопытством — за ней. Она спустилась в столовую, в которой мы давно не ели, а использовали как склад. Ебучий склад.

— Подай стремянку, будь добр, — попросила Андромеда, пробираясь меж коробок, мешков, какой-то зачехленной мебели... ей-богу, не избавятся — к осени сам выкину.

Я потащился следом, волоча стремянку за собой. Меда встала перед дверью в кладовку, которая, к счастью, сдвигалась вправо. Иначе мы бы ее никогда не открыли.

К моему удивлению, тут был не привычный хаос, а скорее столпотворение коробок. На каждой коробке надпись «Тед».

— Ой, заткнись, — сказала Меда, взойдя на верхнюю ступеньку стремянки, хотя я молчал. — Я часть вещей раздала, — она как будто оправдывалась, хотя где Меда и где оправдания. — Но остальное пусть пока постоит, ладно?

Я молчал.

— Смотри, что-то и пригодиться может, — она вытянула обувную коробку не рассматривая. Привычным таким движением — понятно было, что она прекрасно помнит, что находится в каждой коробке, и что перебирает их время от времени. — Тед любил с коллегами в теннис играть. Теннисные кеды, белые, почти новые. Не идеально к платьям, но что уж.

— Слушай, не мое, конечно, дело, но не стало бы проще, избавься ты от всего окончательно? — спросил я, приняв коробку и подавая Меде руку для спуска. Меня, в общем, не столько даже ее хлам раздражал — я имею в виду, до этой кладовки мне особого дела нет. Но все-таки ее состояние меня беспокоило.

— Может, и стало бы, — пожала плечами Меда и подкурила сигарету. Я представил, как она роняет уголек в эти завалы и дом полыхает до небес. Со странным чувством представил, с каким-то мимолетным удовольствием даже. — Может, стало бы сложнее — не хочу рисковать.

Я думал, если хранить материальные свидетельства горя, еще и постоянно их в руках держать, то горе никогда не пройдет. Но говорить это не стал, мой скальп мне еще пригодится.

— Я совсем опаздываю, — глянула на наручные часы Андромеда. — Ты ведь дальше справишься сам? Колготки, платье, кеды. Я еще оставила коробку с бижутерией на кровати, можешь надеть пластиковые разноцветные браслеты и клипсы.

— Спасибо, — отозвался я, конечно же, не собираясь использовать никакие браслеты.

— Будет возможность — сделай фото, — сказала она напоследок и ушла.

Угу, фото, еще один кусочек материальной памяти. Обойдусь.

Я расчехлил платья и стал их критически разглядывать. Бело-золотое я отбросил сразу, как и сине-черное: они были одинаково ужасными. Остались бледно-джинсовое, похожее на рубашку, и гладкое синее в складочку. Рубашки мне привычнее. Чего думать-то?

Ремней Меда оставила два: белый и белый, разница была только в пряжке. Я посмотрел: один знаю, как застегнуть, второй — нет. Так что и тут тоже выбирать оказалось несложно.

Я разделся и распечатал первую пачку с нарисованными задранными ногами... Господь, да как же эти тупые колготы надеваются-то? Я изодрал две пары, прежде чем решил послать их нахуй окончательно. Не такие уж у меня голые ноги. Шерсти достаточно и для более холодной погоды, а сейчас все-таки апрель.

Немного подумал и надел высокие белые носки — под цвет кед. Не люблю обувь носить на босу ногу.

Накинул платье как халат. Мы с Медой несколько не рассчитали: если ей оно было ниже колен, то мне заметно выше. Хотя мамы могут же носить платья выше колен, почему нет? Не в средневековье живем.

Шляпу я однозначно решил не брать. Вот бандана еще нормально, но некого было спросить, пойдет ли она к платью.

Застегнул пуговицы, защелкнул ремень, сунул ноги в кеды и, довольный, отправился вниз по лестнице, прихватив рюкзак.

Я уже собрался выходить из дома, как в дверь постучали. Я сперва отдернул руку, затем осторожно приоткрыл дверь, чтобы выглянуть — кто там? Дверь внезапно дернулась наружу, и в открывшееся пространство просунулось лицо с криком:

— А вот и Джонни!

У меня рефлексы, я не виноват. Спустя мгновение я держался за сбитые костяшки пальцев, Джонни — за лоб, который он успел подставить под мой кулак.

— Дебил, блядь! — в сердцах сказал я. — Чего пугаешь? И из чего у тебя лоб сделан, из бетона, что ли?

— Да я же просто пошутил, — растерянно проговорил Мальсибер, выпучив глаза. — Сириус, Господь мой пастырь, ты на кого похож?

— Просил же не называть меня так, — пробурчал я, жестом показывая Мальсиберу отойти и не мешать закрывать дверь. — Мне неловко.

Он поскреб татуированную щеку:

— Только не говори, что это твоя тайная страсть.

— Откуда у меня что-то тайное? — удивился я.

— А зачем тогда так вырядился?

— Нарядился, — исправил его я и пошел вокруг дома к гаражу. Мальсибер зашагал рядом. — У Гарри сегодня спектакль, который они классом приготовили для родителей. И он хочет, чтобы пришла мама.

Джонни запнулся:

— То есть ты просто мальца порадовать?

— Как-то так, да, — я пожал плечами.

— Это парень или девушка? — не понижая голоса, спросила проходившая мимо женщина своего спутника.

— Как скажешь, дорогая, — отозвался тот.

— Стой, Сириус, — вдруг дернул Мальсибер меня за лямку рюкзака. — Пойдем, я тебя отвезу.

— Это совершенно не обязательно, я умею водить машину, — покачал я головой.

— Тебе обязательно ебланить?

— Что, прости?

— Да ты в таком виде не доедешь! — Джонни ткнул пальцем в мои голые коленки. — Иисус свидетель, побьют тебя, Сириус, вот просто побьют, — он остановился. — Или не просто.

— Какие глупости, — удивился я. — Кому какое дело?

— Ты как с луны свалился... — всплеснул Мальсибер руками. — Говорю же, знаю, что делать. Как господь рек: «Всякий поступай по удостоверению своего ума»

— Эм-м... Я все же думаю, это он не о том рек, — раз Джонни перешел к цитатам из Библии, лучше сделать как он говорит. Иначе ждет нас библейский скандал. А времени остается все меньше и меньше. — Но хорошо, убедил.

— Это Господь велик, вразумил дебила.

— Конечно-конечно, нам так нравится поговорить о том о сем, — сказал я, закатив глаза и следуя за Мальсибером к его машине.

— Вот ты клоуна строишь, а зря. Мне помогают разговоры с Ним... — Мы подошли к мальсиберовскому «Дженсен Интерсептор», и я дернул дверь. — Ты куда за руль полез?

— Кто бы не полез? — проворчал я, обходя машину спереди и усаживаясь на переднее сидение. Делать это в платье оказалось не так уж удобно, подол разлетелся и закрутился немного. — Слушай, а чего ты вообще приехал-то?

— Да я как тебя увидел, так сразу и забыл, — недовольно отозвался Мальсибер, заводя мотор.

— Так может, бог отправил тебя спасать мне жизнь? — пошутил я.

— Может, и так, — кивнул Мальсибер, расплываясь в улыбке. — Смотри, Сириус, ты так тоже уверуешь.

— Шутник, ха-ха, — отозвался я. — Ты пришел поорать, что ты Джонни, — напомнил ему я. — Зачем-то.

— Э, ты чего, не помнишь, что ль? «А вот и Джонни!», ну?

— Понятия не имею, о чем ты.

— Фильм с Николсоном, «Сияние», ну же, Сириус, — повернулся Джонни ко мне и удивленно приоткрыл рот. — Ты прочитал все книги в мире и не смотрел «Сияние»?

Я равнодушно пожал плечами.

— Ты в кино когда последний раз был-то?

— Пару месяцев назад, смотрели все вместе «Черный котел». Вообще не впечатлило.

— Да я про нормальное кино! Боже, Сириус.

Мальсибер бухтел про кино всю дорогу. Благо, ехать было пятнадцать минут. Я указал Мальсиберу школьную парковку и, как только он заглушил мотор, поспешил выбраться из авто. А то вдруг ему придет в голову открыть мне дверцу.

Парковка была уже подзабита, и родители потихоньку стекались ко входу.

— Это что, отец Поттера? — ошарашенно воскликнул какой-то толстяк, подавая локоть фифе на восьмидюймовых, не меньше, шпильках.

— Может, тетя? — не согласилась фифа.

— Да нет, видно, что мужик, ты на коленки глянь!

— А чего ты пялишься на чужие коленки, подлец?

Хлопнула дверца, и из «Интерсептора» решительно явился Мальсибер.

— Погоди... Ты куда собрался? — удивился я.

— С тобой.

— Мальсибер, на кой черт ты мне нужен на детском представлении?

— Ты просто не знаешь, какими злыми бывают дети, — усмехнулся тот. — Родителей ты уже оценил.

— Перефразирую: на кой черт тебе идти на детское представление?

— А я в театре никогда не был, почему бы не сходить?

— О, это точно не тот театр, с которого стоило бы начинать.

— С какого-то все равно надо, — оптимистично сказал Джонни и зашагал к школе.

— Ох, дружище, чувствую я, жизнь твоя не будет прежней, — пробормотал я, следуя за ним.

У входа в школу висела огромная афиша:

 

 

«Только 25 апреля! Ко Дню Рождения Уильяма Шекспира! Постановка: „Шекспир“! Исполняют младшие школьники! Малый зал „Киплинг“! Режиссер-сценарист С. Трелони!»

 

Мы вошли в школу и запнулись: напротив входа стояли две милые маленькие девочки-близняшки в одинаковых голубых платьицах. Одна смотрела исподлобья, видимо, уже устала. Вторая махнула рукой налево:

— Спектакль там.

Мальсибер шарахнулся от девочек и перекрестился.

— Странный ты, Джонни, — констатировал я. — Девочки тебе чем не угодили?

— Может, и не зря ты кино не любишь, — вместо ответа пробурчал тот.

Я думал, зал Киплинга окажется зеленым или фиолетовым, но нет — он был в индийском интерьере, красный, с красными же бархатными портьерами и занавесом на небольшой сцене. К правой стене была прибита шкура огромного льва без головы. Вместо головы с балки свисало кашпо с искусственным папоротником.

Я увидел свободные места недалеко и двинулся туда, но путь преградила мисс Сивилла Трелони, учительница Гарри.

— Миссис Блэк! — обратилась она ко мне, не задумываясь. Мне импонировало ее буддистское безразличие. — Гарри уже в гримерке, вы слегка опоздали. — Она перевела взгляд на Мальсибера: — О, так вы со старшеньким?

Джонни радостно фыркнул, я вздохнул:

— Нет, это моя сестра.

— Не узнала, мисс Тонкс, не узнала... Говорят, это к чему-то хорошему... Но мы ведь не будем верить в эти глупые суеверия, — она моргнула увеличенными через толстые очки глазами. — Только гадания на Таро могут дать истинное предсказание.

— Не буду спорить, — сказал я, не желая получить очередное пророчество. Обычно они все были потрясающе однообразно трагическими.

Учительница поощрительно похлопала меня по голове, как ребенка или добрую собаку:

— Занимайте места, уже скоро начинаем!

Как только мы с Мальсибером пристроились на стульчиках в среднем ряду около прохода, свет погас.

Раздался скрип, и занавес раздвинулся. За ним стояла маленькая беленькая девочка со свечой в одной руке и розовым черепом — в другой.

— Кто здесь?[5] — вопросила она зал. — Душа мертвого короля?

Я немного удивился.

Сверху опустилась луна, и на сцене стало светло. Раздалось гудение волынки: оказывается, рядом со сценой еще и оркестр небольшой разместился. Под пронзительные звуки на сцену выбежал, смешно топоча, пухлый мальчик; он бежал, подняв руки, и в руках развевалась белая простынь.

Я ничего не понял.

— Кто здесь? — крикнул мальчик. — Вымышленный страх всегда сильней, чем подлинный, пугает! — почти по слогам проговорил он, заматываясь в простынку и оставляя снаружи только протянутую руку.

Девочка торжественно подошла к нему и вложила розовый череп:

— Вот розмарин, это для памятливости: возьмите, дружок, и помните. А это анютины глазки: это чтоб думать, — пристроила она свечку поверх. Та немедленно скатилась.

Они взялись за руки и убежали со сцены. Зал зааплодировал.

Я на мгновение прикрыл лицо рукой.

Внезапно стало совсем светло: к луне добавилось солнце, и на сцену выбежали, держась за руки, дети. Я увидел Гарри. Гарри тоже увидел меня и сбился с шага, но быстро вернулся в ритм хоровода. Дети сделали два круга и ручеек, выстроились в линию, подпрыгнули, крикнули «Хэй!» — и разбежались. Зал снова зааплодировал.

Опять задудела волынка, на этот раз тревожно. С двух сторон сцены в центр синхронно шли Гарри в костюме эльфа и рыжий мальчик в короне.

— Я жить устал, я жизнью этой сыт и зол на то, что свет еще стоит, — громко и бодро сказал мальчик.

— Жизнь — ускользающая тень, фигляр, который час кривляется на сцене и навсегда смолкает; это — повесть, рассказанная мертвяком, где много и шума и страстей, но смысла нет, а есть покой и воля, и смерть, и муки, — отрапортовал Гарри. Я подавился смехом, рядом всхлипнул Мальсибер. Я повернулся к нему и обалдел: по его лицу текли слезы.

— Сириус, это прекрасно, — невнятно прошептал он.

Вновь раздались аплодисменты. Я разрывался между желанием присоединиться — так ему и надо, Шекспиру, — и желанием послать к черту происходящий бред.

— Мальчики оденутся как девочки, девочки как мальчики... — услышал я откуда-то сзади и обернулся. Там сидели два типа, темненький и лысый, но с совершенно одинаковым выражением лиц — как будто им под нос собака насрала. Я подмигнул:

— В этом же и есть соль театра?

Лысый смутился, а темненький процедил:

— Как вас только Бог допускает по земле ходить?

Тут повернулся и Мальсибер. Я ожидал душеспасительную строчку, но он прошипел, как змея:

— Щас кто-то договорится до переломанных ног, и этого кого-то земля вообще носить не станет, допустит Он там или нет.

На этом дискуссия сдулась.

На сцену робко вышел новый ребенок. Шмыгнул носом и начал:

— Но духи лжи, готовя нашу гибель... гобиля нашу... духи лжи... — Мне хотелось подсказать, но будки суфлера тут не было предусмотрено. — Подобьем правду, — сказал бедный мальчик и разрыдался. На сцену выбежала девушка, схватила ребенка и убежала с ним за кулисы. Зал зааплодировал. Интересно, так и задумано?

Последующую феерию я бы не смог описать, потому что было сложно окончательно оторвать руку от лица: отвлекался, только чтобы похлопать, и только из-за того, что Мальсибер пинал локтем по ребрам.

Наконец действо завершилось, и, я порадовался, что один акт без антракта. Весь зал хлопал стоя, кричал «Бис!» и «Браво!».

Что ж, я бывал на премьерах, которые встречали значительно слабее, чем этот спектакль.

Разноцветные дети посыпались со сцены, какой-то ребенок упал и завыл, родители побежали его поднимать, в общем, начался дурдом гораздо веселее спектакля. Я выглядывал Гарри, но не заметил, как он оказался рядом. В костюме эльфа, к которому, я только сейчас увидел, были пришиты покрашенные веточки и желуди. Уши из папье-маше держались на девчачьем ободке, наверное, Дорином. Андромеда молодец. Очки все так же были перемотаны пластырем. А я не молодец.

— Здорово выглядишь, — сказал я ему.

— Ты тоже, — ответил Гарри. — Но надеюсь, это ты не на постоянку так одеваться будешь.

— Почему? — я даже немного обиделся.

— Платье — плохая идея для твоей работы, Сириус, ноги должны быть в защите.

— Хах, — усмехнулся я. — Хорошо.

— Кто доверил им ребенка? — раздалось сзади высокомерным тоном.

Я не стал оборачиваться, это сделал Гарри. Наверняка скроил туда рожу, потому что оттуда фыркнули.

— Твое воспитание, — покосился на меня Мальсибер.

— Да! — гордо согласился я, и мы вышли из зала: там стало слишком душно и шумно, а мне надо было показать Гарри документ.

Я достал его из рюкзака:

— Читай, — протянул ребенку.

Ребенок молча прочитал, посмотрел на меня, затем прочитал еще раз. Я забеспокоился: вдруг я все понял не так? Вдруг я все испортил?

— Гарри Джеймс Поттер-Блэк, — вслух прочитал он. — И что, ты теперь мой папа?

— Папа, мама, бабушка, — кивнул я. — Да кто хочешь.

— И дедушка? — спросил Гарри с любопытством.

— Ну нет, — ответил я, обдумав. — На дедушку не согласен.

— Но ведь ты остаешься Сириусом?

— Всегда, — улыбнулся я.

Гарри тоже улыбнулся во весь рот. Оказалось, у него не хватает переднего зуба, а я пропустил, когда он выпал.

— Прекрасный спектакль, — не выдержал Джонни. — Просто прекрасный!

— Спасибо, мистер Мальсибер, — чопорно проговорил Гарри. — Вы на «Интерсепторе»?

— Да, мистер Поттер, — скопировал его тон Мальсибер.

— Поттер-Блэк, — исправил его Гарри и рассмеялся.

  

Ссылки:

[1] Гомер, «Илиада». Песнь вторая. Сон. Беотия, или Перечень кораблей

[2] Льюис Кэрролл. «Охота на Снарка»

[3] Уильям Шекспир «Буря»

[4] Терри Пратчетт. «Цвет волшебства»

[5] Здесь и далее верные и искаженные цитаты из произведений У. Шекспира