Ни траура, ни похорон (гет)

Сидя на горячем песке, Зоя думает: надо было разбить корабль прямо в центре Тенистого Каньона, пока была возможность. Мир потерял бы разом и святую, и дьявола, зато тысячи жителей Новокрибирска остались бы живы.

Честная сделка. Разве святые не должны умирать мучениками ради своей паствы? Разве не так они возводятся в лик святых? Наверно, на территории Равки это так не работает.

Зоя смотрит вдаль, где впервые за сотни лет солнце освещает безжизненную серую землю. Оборачивается туда, куда ушли её друзья в поисках царя. Отводит взгляд от лужи крови, что осталась после Мала. Зоя смотрит куда угодно, кроме тела, лежащего от неё на расстоянии вытянутой руки.

Она ждала этого момента несколько недель, представляла, что будет чувствовать, когда отомстит за родных, когда самолично лишит его жизни. Но вот он здесь. Дарклинг. Генерал Киллиган. Александр Морозов. Чёрный еретик. Он мёртв, а Зоя… Зоя не знает, что ему сказать, как с ним попрощаться.

Наверно, если бы Зое было что сказать, она сказала бы «спасибо». За то, что спас её от нищеты. За то, что возвысил её. Сделал её гришей. Сделал её женщиной.

Сказала бы: «я обязана тебе жизнью». Несколько лет назад Дарклинг помог Зое получить усилитель, лично надев на её всё ещё окровавленную руку браслет из волчьих клыков. Только благодаря этому браслету Зоя сумела пережить все битвы, в эпицентре которых она оказывалась.

Ещё Зоя сказала бы ему: «как жаль, что я не убила тебя лично». За тётю Лилианну. За Новокрибирск. За прекрасное лицо Жени и за годы её рабской жизни в постели царя. За всех убитых каньоном и ничегоями товарищей. За свои преступления Дарклинг должен был быть казнён сотни раз, и Зоя с радостью сотни раз сделала бы это своими руками.

Он всё ещё смотрит на восток, туда, куда ушла его драгоценная маленькая святая. Зоя аккуратно касается его век, закрывая глаза. Медленно проводит по линии шрамов, пряди тёмных волос проскальзывают между пальцами, и неожиданно Зоя чувствует на глазах слёзы — крупные, горячие, непрошенные, но очень сейчас нужные. Так не плачет невеста, лишившаяся возлюбленного, или солдат, потерявший товарища на поле брани.

Зоя оплакивает Дарклинга так, как может оплакивать только женщина. Его потерянную душу, его, казалось, никогда не бывшей искренней доброту к ней. Поступки, которые он никогда не совершил. Равку, которую он так и не сумел ни спасти, ни покорить. Оплакивает себя, наивную Зою, которая думала, что она любима.

Его называла чудовищем даже святая, от спасения его души отреклась сама Санкта-Алина. Но Зоя сидит на горячем песке, не отрывая взгляда от тонкого профиля, и совершенно ничего не понимает.

Если по человеку плачет хотя бы одна женщина, разве можно его считать монстром?

Наверно, можно, если речь идёт про того, кого нельзя было спасти изначально. Дарклинг не «блуждал во мраке» — он сам был темнотой.

Будучи в Кеттердаме, она услышала от банды Каза Беккера вместо пожелания удачи слова: «ни траура, ни похорон». Дарклинг не получит ни того, ни другого.

Единственное, что Зоя может дать ему сейчас — свои слёзы. Только сейчас. И более она никогда не станет его оплакивать.

Когда час спустя корабль царя Николая останавливается рядом с местом последнего пристанища Дарклинга, Зоя уже собрана и совершенно спокойна. Она помогает сложить дрова для погребального костра, держит за руку убитую горем Женю. Сжимает плечо Алины, чувствуя её смятение. Зоя одной из первых подносит факел к телу и спокойно наблюдает за тем, как фигура Дарклинга на её глазах превращается в прах.

Шестьсот лет жизни закончились вот так: в безжизненной пустыне, на кучке хвороста и в окружении нескольких полных ненависти людей.

Ни траура, ни похорон, повторяет про себя Зоя.

Ни траура, ни похорон.