Вафелька (джен)

Широко известный (с недавних пор он мог с гордостью обоснованно утверждать, что всемирно) бандит, вор и аферист по имени Каз Бреккер, в прошлом Ритвельд, а для врагов просто Грязные Руки, невообразимо страдал.

Причина для страданий была дурацкой, но до крайности болезненной. Его изводили женщины. Точнее, две конкретных особы, с которыми он долго и продуктивно работал на благо их материальному состоянию и в ущерб государственной казне.

С первой из них все было понятно и даже отчасти возвышенно. Любовные материи Грязные Руки не признавал, но в глубине души очень уважал. Неразделенные чувства, невозможность из-за болезни коснуться любимой, гордое молчание — все это несказанно отвечало суровой и чрезвычайно глубоко закопанной романтичности его натуры, по заявлениям многочисленных свидетелей, отсутствующей как класс.

Однако в данный момент времени его неразделенная любовь по имени Инеж Гафа, опаснейшая женщина всего Истинноморя и в то же время набожная акробатка, обожающая всевозможные виды клинков (Каз дарил ей их на каждую значимую дату, так как предыдущие то и дело пропадали в кишках очередного бедолаги, упавшего за борт), пропадала на морских просторах, вместе с верной командой вылавливая суда работорговцев. К слову, выходило это у неё изумительно, работорговцы и пираты бледнели и суеверно плевались через плечо, едва лишь заслышав её имя. Каз сам иногда завидовал: его имя, конечно, вселяло ужас в людей, но не до такой степени, чтобы начинать молиться.

Впрочем, возможно, играл роль тот малозначимый факт, что Казу Бреккеру было глубоко плевать на чужие молитвы, и провинившихся он убивал без лишних проволочек и эмоций. С другой стороны, нынче случалось это сравнительно редко, Каз Бреккер дорос уже до того уровня, когда мог браться за особенно причудливые заказы, имея в своём распоряжении полный состав разношерстной, но сработавшейся до гениальности команды — от лучшего во всей стране стрелка до персонального сердцебита, которая могла управлять любым человеческим органом.

И вот она-то как раз стала второй глобальной причиной страданий Каза. Чарующая, возмутительно нахальная, обворожительно отчаянная, раздражающая до скрежета зубов и незаменимая — пожалуй, только такой набор эпитетов мог в полной мере обрисовать облик Нины Зеник, хитрой равкианской колдуньи, что работала на Каза Бреккера с тех пор, как он поверг в пропасть своего главного врага. Не без её, кстати, прямого содействия.

Каз не мог не ценить её вклада в общее дело, не мог не уважать стойкость и верность своим идеалам, но это нисколько не мешало ему временами сладострастно мечтать о том, как он… раскроит ей череп металлическим острием своей любимой трости, отрежет дерзкий язык и утопит тело в городском канале. Или повесит обезображенный труп под собственным окном, чтобы подкормить окрестных воронов.

Инеж как раз намедни пеняла ему, что он не кормит бедных птичек, которых она зачем-то приручила и приманила к его окнам.

А язык он, пожалуй, оформит в отдельную рамочку и повесит над рабочим креслом. Нет, лучше напротив, на стену, чтобы любоваться каждый раз, когда поднимает взгляд от рабочих бумаг.

— Вот ты где, вафелька! — Нина вынырнула из толпы и невесомо прижалась к его локтю, ослепляя своей улыбкой и огромными бриллиантами в ушах. Между прочим, стоящими как десять кораблей с зерном: приманка должна быть стоящей. — У тебя так горят глаза! Ты никак думаешь обо мне? Точнее, о том, что мы будем вытворять, когда поднимемся в наш номер?

Она громко и распутно захихикала. Каз поймал несколько заинтересованных взглядов и понадеялся, что жажда убийства в его глазах будет расценена как неподдельная страсть.

Что ж, он сам на это подписался. Сегодня у Нины был карт-бланш: она исполняла роль невероятно преуспевшей содержанки и привлекала все мужское внимание, какое только могла. И наслаждалась процессом во всю широту своей души и глубины декольте. Пока она покоряла местное общество, у малозаметного на её фоне Каза было время встретиться с нужным человеком и подменить личную печать одного из послов. Бедняга носил её при себе, наивно уверенный, что так ей ничего не грозит. Разумеется, он и предположить не мог, что респектабельный бизнесмен со своей громкой, разряженной спутницей совершенно случайно столкнутся с ним на лестнице. Очаровательная дама ахнет и покачнется, хватаясь за услужливо подставленное запястье и чуть замедляя работу сердца, а респектабельный джентльмен поможет удержаться на ногах, в мгновение ока обчистив свою жертву на все интересующие его предметы.

— Дорогая, какова вероятность, что в этой комнате вскоре станет на один труп больше? — непринужденно поинтересовался Каз, делая вид, что шепчет ей на ухо нечто непристойное.

С другой стороны, вряд ли неприкрытую угрозу можно было счесть чем-то пристойным для светской беседы.

— Минимальная, пирожочек мой, минимальная! — ответствовала Нина с озорной улыбочкой, ядовитости которой позавидовали бы шуханские змеи.

— А сразу после дела?..

Нина оценила его горящий страстью (не стоит уточнять, какой именно) взгляд и вздохнула, мгновенно меняя выражение лица на несказанно чопорное и строгое:

— Максимальная, дорогой супруг, — с грустью констатировала она неоспоримый факт. — Полагаю, что максимальная…

— Не припомню, чтобы вступал с тобой в брак, — Каза передернуло.

— В позапрошлый раз, — Нина хихикнула. — Разве не помнишь, как я истово выполняла свой супружеский долг?

Лучше бы он не помнил. Одной из любимых забав Нины было издеваться над его холодностью и замкнутым образом жизни. Вполне обоснованным, между прочим. Обычно она входила в раж посреди дела, когда Каз не мог её приструнить никоим образом, и с наслаждением мстила ему за все подколки, грубости и угрозы, высказываемые ей в повседневной жизни.

В тот раз, кстати, Нина так вошла в образ, что от грохота потряхивало всю гостиницу, а ютившийся в кресле Каз не рисковал высунуть нос из-за гроссбуха, который изучал, и всерьез размышлял над тем, что возлюбленный Нины, Маттиас Хельвар, здоровенный детина, весьма поднаторевший в тюремных драках и боевой подготовке, может оказаться несколько быстрее, чем даже трость самого Каза. Безотказное оружие, к слову, но не всегда защищающее от хорошего удара в челюсть или по ребрам.

Все началось с того знаменательного, богатого на события года, когда Каз сверг Пекку Роллинса, предыдущего короля Бочки (одного из самых богатых и преступных районов родного Кеттердама), а после совершил нечто вроде кругосветного путешествия, пытаясь выкрасть легендарный меч у шуханской святой и передать его в Равку. Именно тогда и стало очевидно, что тандем из Нины и Каза более чем эффективен в их многочисленных аферах и обладает приятным эффектом неожиданности для всех, кто с ним сталкивается.

А Каз, как человек практичный и жадный, мог лишь бессильно скрежетать зубами, стирая их буквально в порошок, не в силах отказаться от такой эффективности даже в ущерб собственной нервной системе. Ситуация казалась безвыходной.

Во всем многообразии выходок Нины Зеник Каз выделял одну вещь, ввергающую его в состояние неподдельного кипящего бешенства.

Он. Ненавидел. Ласковые. Прозвища.

Хлебобулочные притом. Нина была на удивление постоянна в лексиконе. И, разумеется, о его бурных чувствах она прекрасно знала, от души наслаждаясь каждым произнесенным словом.

Все началось с невинного “Вафелька”, прилипшего к нему с того приключения в Шухане. Каз стерпел — это было мелочью, не стоящей внимания. Однако раздражало. Очень.

Камнем преткновения стала “пампушечка”. В первый раз Каз ушам своим не поверил, но Нина заботливо повторила. Раз пять в одной фразе. Весьма издевательски улыбаясь.

В отместку Каз назвал её рыбкой. Дохлой селёдкой, если быть точным. Он очень ловко ввернул этот керчийский эпитет в равкианскую изысканную речь. Метафору поняла только знающая язык Нина и лишь опасно сощурила глаза.

Не передать, как впоследствии Каз жалел об этой неосторожной фразе… Оскорбленная в лучших чувствах Нина с неустанным пылом и присущим ей юмором принялась доказывать обратное, мстительно вгоняя в краску всех окружающих и заставляя его мечтать слиться с любой подходящей колонной. Дохлой селедкой в Керчии называли женщину, неспособную познать радость страсти и пылких объятий, и, положа руку на сердце, стоило признать, из них двоих под это определение попадал как раз именно он.

Инеж очень смеялась, когда узнала об этом непроходящем конфликте, и намекнула, что каждый из них в этих пикировках изливает свою горечь от того, что ему не хватает. В тот раз Каз смог дотронуться до её щеки оголенной ладонью, без перчатки, и мечтал поцеловать её тëмные обветренные губы, но получилось лишь прикоснуться лбом к её тёплой руке.

Обзываться с того момента он перестал и бдительно следил за собой, признавая правоту Инеж, но не желая больше выдавать самого себя.

Нина, начитавшись каких-то женских бредней о худобе, лихо оседлала модное нынче голодание и время от времени пришпоривала его, провожая тоскливыми взглядами горы сладостей в кондитерских. Личная же жизнь её и вовсе застыла до той поры, пока Каз все же не найдет способ вытащить её возлюбленного из тюрьмы, чего он делать как раз и не торопился. Стоит ли говорить, что издевки её становились лишь изощренней с каждым разом?

— Рулетик мой, — ворковала она, любовно поглаживая Каза по локтю, отчего того потряхивало. — Если обратишь свой острый взор на вон того джентльмена, то заметишь, что он такой же сердцебит, как и я, и он смотрит прямо на тебя. Рядом с тобой такая шикарная женщина, а ты столь равнодушен, подозрительно!

— Только попробуй, — процедил сквозь зубы Каз, но было уже поздно.

Способности Нины Зеник к управлению реакциями чужих тел простирались далеко, в том числе и на области, её никоим образом не касающиеся.

— А вот и наша цель, — недобро усмехнулась Нина, выцепив взглядом высокую белокурую фьерданку. — Пойду-ка… поворкую с ней!

И она упорхнула в толпу, оставив Каза с… красноречивыми последствиями её шуточек.

— Я убью тебя, Нина Зеник! — он был готов поклясться, что она услышала его злобное шипение и польщенно повела плечами.

Безусловно, Каз знал, как устранить подобное неудобство, но в планы подобное категорически не входило. К тому же даже для него было слишком в такие моменты представлять в красках расчленение одной отвратительно проказливой сердцебитки, а при всем желании более захватывающих воображение образов в голове не появлялось, как он ни старался.

Каз справился с ситуацией, усмирив неуместные реакции организма одной лишь силой воли и концентрации, за что очень себя зауважал. Он уже мысленно отнес произошедшее к разряду самых позорных моментов своей жизни и жаждал мщения.

Достойная месть придумалась не сразу. Привычные и милые сердцу угрозы в случае Нины перестали работать где-то уже на третий месяц их взаимодействия, а меряться остроумием в язвительных репликах Каз считал ниже своего достоинства, хотя все равно приходилось.

— А ты злобный, черствый сухарик, — грустно сказала Нина, когда совершенно неожиданно выяснилось, что выпущенного на свободу Маттиаса Хельвара оперативно пристроили на работу охранником одного из публичных домов Бочки.

В обморок впечатлительный Хельвар перестал падать примерно на исходе второй недели и теперь отважно отбивался от осаждающих его дам проповедями о воздержании. Каз уже поспорил, сколько тот продержится, и с интересом наблюдал за процессом.

Пари, кстати, он в кои-то веки проиграл, зато выиграл кое-что несоизмеримо ценнее. Воссоединившаяся с возлюбленным Нина расцвела пышной яркой розой и изрядно растеряла запас язвительности. Так Каз выяснил, что без памяти влюбленные женщины значительно менее остры на язык хотя бы потому, что иногда им не до того, чтобы говорить. Он взял это на заметку.

Обеспечение свободы Хельвару столь благотворно сказалось на истерзанных нервах Каза, что тот сам того не зная, приобрел дополнительные очки ценности в его глазах.

Когда корабль Инеж причалил, Каз уже был в порту. Он в распахнутом пальто стоял на мокрых досках и улыбался одними глазами, когда гибкая тонкая фигурка соскользнула по трапу и бросилась к нему.

Натренированный издевками Нины организм мужественно пережил легкое объятие, и Каз с полным осознанием происходящего сжал узкую хрупкую ладонь Инеж в своей.

— Здравствуй, сокровище моего сердца, — произнес он и улыбнулся уже по-настоящему. — Ты надолго?

— Пока не надоем, — Инеж лукаво усмехнулась ему в ответ. — Корабль нуждается в ремонте, а я — в отдыхе и чем-нибудь вкусном. Репутация страшного криминального босса переживет визит в кондитерскую?

— Она определенно пострадает, — Каз покачал головой. — Но я готов на жертвы!

— О джалеби, — ласково откликнулась Инеж. — Теперь я чувствую, что вернулась домой…

Он не знал этого слова, но спрашивать не стал, от её слов в груди стало удивительно тепло. Вероятно, это было что-то на её родном сулийском, и Каз отложил любопытство на потом. В конце концов, посмотрит в словаре! Делов-то!

…

До словаря он добрался лет через пятнадцать, когда обращение это стало для него таким же привычным, как и мягкий смех Инеж, её нежное придыхание на “Джа…” и томно-тягучее “ле-е”, когда она просила его о чем-то. Это было то тайное, нежное и сокровенное, чего Каз никогда не заслуживал, если уж по-честному.

И, конечно, Нина Зеник не могла не вмешаться, поэтому однажды услышав это слово и, видно, подметив, как млеет от него сам Каз, не смогла сдержать подвывающего смеха, а потом мелкого, зловредного хихиканья в кулак.

Когда Каз мрачно сдвинул брови, Нина Зеник с невинным видом протянула ему керчийско-сулийский словарь, где черным по белому, неумолимым строгим типографским шрифтом значилось:

“Джалеби в переводе с сул. — сладкие нити из теста, популярная сладость сулийских караванов…”