cursed by the love that I received, how much sorrow can I take? (джен)

1.

Волосы сверкали нитями золота в тишине сладких июльских сумерек; раскалённый багрянец солнца медленно опускался за неровную череду леса, ласково убаюкивал мерцающее россыпью юных звёзд бархатное небо, и всё было безмятежно, всё было мягко. Всё цвело.

Девочка обернулась, посмотрела через плечо лукаво и странно, словно всё про него знала, словно готова была провести его душу за собой — туда, где, вероятно, пели птицы Эдема.

Миру потребовалось семь дней творения, его же любви к Лили — один робкий взмах детской ладони.

— Северус, — сказала она единственное слово, произнеся его шёпотом, как самое главное на свете таинство, смакуя, и Северус подумал:

«Моему имени хорошо, когда ты его произносишь».

В тот день июль кончался.

2.

В чужом взгляде грозовыми бликами вспыхивало торжествование, вторящее иссиня-чёрному небу раскатами грома. Джеймс крепко сжимал в руке потухшее золото снитча, не отрывая от Северуса тёмных ликующих глаз, и арена вокруг почти кричала «Виват!»

Он знал, что должно произойти.

Он знал — а потому кивнул.

«Моему имени хорошо, когда ты его произносишь, — сказал ей Джеймс, протянув трофей у самых трибун, объятых пламенеющими знамёнами. — Я хотел бы произносить твоё в ответ столько времени, сколько нам отведено вдвоём».

Лили нашла его в толпе, посмотрела так, как смотрела в последний раз слишком давно, чтобы Северус сумел вспомнить, но и ей тоже он не кивнуть не смог. Последний матч — последний осознанный взгляд — последний день.

Но это было только начало июля.

Это было… только начало.

3.

В последний день июля он погиб.

— Северус, — сказала Лили, улыбнувшись так ярко, что он почти ослеп. — Посмотри. Скорее!

Он подчинился: вешняя зелень встретила его взгляд любопытно и смело, протянула маленькие цепкие ручки, пригвоздила к месту требовательностью самой ранней на свете юности, беспечной и безраздельно владеющей всем миром.

— Это Гарри, — сказала Лили шёпотом, утопая там же, в этой же глубине. — Он вырастет большим и сильным. Вырастешь, малыш? — она коснулась его носа кончиком своего, потёрла мягко и ласково. — Он вырастет, Сев, правда же? Такой хорошенький…

Вешняя зелень молчала — не отрываясь, она вглядывалась в глубину чернильной ночи, выискивая тот ответ, который, казалось, оба они уже знали.

Когда Северус поднял голову, воздух пах прелой листвой и мерцанием тишины.

Июль кончался. За июлем приходила осень.