Алые ленты (гет)

Принцесса Эрлея Миив обмотала алыми лентами свои запястья — глупая древняя традиция, из-за которой незамужним девушкам из ксанин⁽¹⁾ отчего-то не дозволялось показывать перед посторонними именно эту часть тела. И прикрывать запястья принцессе — и заодно и предплечья, — было предпочтительнее всего именно шёлковыми лентами, а не перчатками, в которых, на взгляд Эрлеи, было бы куда удобнее.

Но девушки из королевского рода Миивов никогда не носили перчаток — эту истину сеньора Лимадис вложила в голову старшей из своих троих воспитанников, Эрлее, ещё давным-давно. Тогда Эрлее было, кажется, не больше пяти. Перчатки или митенки носили только бедные девушки-ксанин, которым приходилось работать руками — для любой другой это было равносильно дурному тону.

Замужним ксанин приходилось гораздо хуже. Им полагалось носить тяжёлые наручи — нередко золотые. И запястий, и предплечий замужних ксанин не полагалось видеть никому — даже служанкам, которые ещё могли обматывать ленты вокруг рук девушек благородного происхождения. Даже мужу, с которым предстояло делить не только ложе, но и в большинстве случаев судьбу.

Эрлея, впрочем, откуда-то слышала, что ни девушки, ни женщины из моурос⁽²⁾ запястий не прикрывали. Одежда у большинства моуроских женщин вообще была удобнее — свободная, почти не стесняющая движений, с гораздо меньшим количеством орнаментов и украшений.

Сеньора Лимадис была убеждена — это оттого, что моуроским женщинам нередко приходилось много и тяжело работать, чего не сделаешь хорошо в тугом корсете и с шёлковыми лентами на запястьях. Женщинам ксанин из богатых семей на её взгляд это моуроское удобство не было нужно. Женщины ксанин должны были показывать свой достаток, благополучие и прекрасные манеры, облачаясь в великолепные в своей сложности платья из самых дорогих тканей, в которых, если облачение было полным, и дышать порой было трудновато.

Эрлея старалась не думать лишний раз об этом — слишком велик был риск разозлиться на сию несправедливость взаправду, а слишком сильные эмоции, если они были настоящими и были направлены на что-то, чего никак невозможно изменить, ещё никому не приносили пользы.

Эрлея затянула вышитый золотом пояс на своём платье потуже — талия у неё была тоньше, чем у любой девушки в Элленгорне, и сейчас принцессе безумно хотелось это подчеркнуть, — оправила рукава, чтобы они немного прикрывали шёлковые ленты, убедилась, что заколотые множеством шпилек волосы смотрятся вполне пристойно, выдохнула и вышла в будуар, который она всё ещё делила с младшей сестрой.

Платье было алое — как и ленты на её запястьях. Как и большинство платьев, поясов и туфель принцессы — Эрлее вообще нравился этот цвет. Он подходил её цвету кожи, волос, глаз. Он словно говорил всякому, кто её видел, о стихийной принадлежности принцессы Эрлеи — одной из её стихий был огонь, и именно его принцесса считала основой своей магии.

Следовало, вероятно, отметить, что на взгляд сеньоры Лимадис принцессам предпочтительнее было надевать зелёные, синие или белые ткани, символизирующие в той или иной мере либо невинность, набожность и благопристойность, либо высоту их положения в обществе, богатство и процветание. И Иоланда, и её дочери, и Алессандра всегда надевали платья этих цветов, позволяя себе лишь выбирать более любимые оттенки, добавить чуть больше золотой вышивки или драгоценных камней.

Но цветом Эрлеи всегда был алый — цвет крови, войны и ярости. Цвет огня, цвет рыцарства, цвет пылкой любви, на которую принцессе не следовало и надеяться.

На часах было уже больше полуночи.

В соседней спальне, должно быть, уже давно спала Алессандра, до сих пор сохранившая детскую привычку ложиться как можно раньше. Алессандра с трудом изменяла этой привычке даже тогда, когда младшим принцессам Миив следовало появляться на балах, в обычный же вечер Эрлея могла быть уверена — если на часах больше десяти вечера, Алессандра крепко спит в своей постели.

Это порядком успокаивало.

Не то чтобы Алессандры следовало опасаться — она всегда находилась под влиянием старшей сестры и почти никогда не ябедничала, — однако сегодняшнюю тайну Эрлее не хотелось делить даже с ней. Слишком уж личной и приятной была эта тайна. Довольно было и того, что у сестёр-погодок, которых поселили в покои со смежными будуаром и гостиной, вообще почти не могло быть секретов друг от друга.

В будуаре было пусто. Как и в гостиной. Как и ожидалось — младшим принцессам уже лет десять как дозволялось спать без нянек поблизости, однако иметь в будуаре и гостиной дежурных фрейлин им было ещё не по возрасту. Этот возраст для особы королевской крови наступал на сороковые именины — в эту пору любая девушка из ксанин считалась магически созревшей для большинства обязанностей, которые только могли быть на неё возложены.

Некоторые, например, сеньора Лимадис, предпочитали называть сороковые именины «вторым совершеннолетием».

Сороковые именины Эрлеи должны были наступить только зимой. И обычно это — то, что по традициям Элара она считалась едва ли не маленькой девочкой — раздражало до темноты в глазах.

Но сейчас отсутствие фрейлин только играло Эрлее на руку. Видеть кого-то, когда сердце трепетало от предвкушения определённо... пикантного приключения, принцессе Эрлее совсем не хотелось. Это маленькое своеволие — «шалость», как определённо сказал отец, посмотрев на свою вторую дочь крайне укоризненно — было только её тайной.

Никому не дозволялось её знать.

Эрлея ещё раз выдохнула, стараясь себя успокоить — принцессам ни к чему было показывать своё волнение перед прислугой, — и, распрямив спину почти до боли в лопатках, неспешным, но бодрым шагом ступила в едва освещённый магией коридор. Конечно же! Кому нужен был яркий свет посреди ночи?..

Эрлея старалась идти по коридору тем ровным, уверенным и между тем не слишком быстрым шагом, которым следовало ходить принцессе из старинного могущественного рода ксанин. Не бежать, но и не слишком медлить, не шаркать ногами, делать шаги не слишком большие, но и не семенить — Эрлея была весьма хорошей ученицей сеньоры Лимадис в том, что касалось внешних проявлений благонравия, кротости и достоинства.

Только внешних проявлений. Самими качествами Эрлея едва ли обладала в полной мере, если обладала хоть немного. По правде говоря, Эрлея гораздо чаще замечала за собой обратное. Иногда от злости ей хотелось топать ногами, швыряться первым, что попадётся под руку и вопить так, чтобы слышно было во всём алькасаре. Впрочем, ей обычно хватало благоразумия обуздывать проявления своего пылкого нрава — без этого благоразумия принцессе, пусть даже и не наследной, приходилось бы худо.

Насколько проще было бы, подобно Алессандре, обладать нравом, который и не было нужды обуздывать!..

Жаловаться, однако, наверное, не стоило. Зато Эрлея выучилась лгать и притворяться так хорошо, что теперь ни отец, ни мать, ни сеньора Лимадис не могли её подловить. Навык, пожалуй, полезный, учитывая, что даже у Алессандры порой в душе пробуждались желания, которых принцессе иметь не следовало бы.

— Донья Эрлея! — склонилась в глубоком реверансе Луиза Этьер, одна из фрейлин, и Эрлея на ходу кивнула ей, быстро и коротко, не позволив себе задержаться рядом с ней и на миг.

Каких душевных сил стоило ей не вздрогнуть от голоса робкой Луизы, почти заставшей её врасплох!.. И не улыбнуться ей чуть заискивающе — у Алессандры, знала Эрлея, когда она чувствовала себя застигнутой за чем-то, что не было в полной мере желательным для принцессы, постоянно срывались с губ эти заискивающие, виноватые улыбки, на которые и смотреть-то было жалко.

Однако опыт — несколько более богатый, чем было прилично девушке её положения — подсказывал Эрлее одну простую истину — чем надменнее у человека вид, тем меньше вопросов вызывают его действия и тем меньше вероятности попасться с поличным. Эрлею, на самом деле, это простое правило не раз спасало от душеспасительных бесед от отца, матери или сеньоры Лимадис.

А может быть даже, что и от более серьёзных последствий.

Луиза осталась где-то за спиной. Эрлее ужасно хотелось обернуться, убедиться, что Луиза не поняла всех её мыслей, но делать этого было ни в коем случае нельзя. Это бы выдало её лучше любых признаний. И если бы Эрлея не сумела обуздать желания посмотреть, какое выражение появилось на обычно подозрительно кротком личике Луизы, ей следовало бы поскорее возвращаться обратно в свою спальню, а лучше даже — в покои сеньоры Лимадис и признаваться во всём!

Наконец, показалась спасительная лестница — после неё уже почти не было вероятности попасться на глазе сеньоре Лимадис, — но шаг ускорять определённо не следовало. Тем более, учитывая то, что Луиза всё ещё могла увидеть малейшее изменение в поведении принцессы.

Лестницу — винтовую, каменную, мрачную, как в каком-нибудь дурном романе — Эрлея миновала благополучно. Никто ей там не встретился, никто не окликнул... Теперь предстояло только дойти почти до самого конца коридора, толкнуть скромную деревянную дверь, за которой когда-нибудь снова будет детская для кого-нибудь из Миивов. Справиться с этим было уже нетрудно.

Игарден Кавенд, юный — ему лишь два года назад исполнилось сорок — рыцарь из Пламенного батальона ⁽³⁾ уже был там — в обычном сером мундире, что полагался недавнему выпускнику, которого ещё не определили окончательно в одну из Дюжин.

— Чего ты боишься, мой драгоценный рыцарь? Неужто — меня? — процитировала Эрлея одну любопытную пьесу, которую ставили на сцене королевского театра несколько лет назад, и Игарден обернулся.

Игарден Кавенд, стоило признаться, был весьма хорош собой — высокий, статный, с изумительно белой кожей, которой позавидовала бы любая элленгорнская красавица и модница, с приятными чертами лица, сероглазый и очень улыбчивый. Эрлея была весьма удивлена, как за ним ещё не носилась толпа вздыхающих фрейлин, мечтающих хотя бы об одном знаке внимания с его стороны. Пожалуй — приятно удивлена. Было бы тем ещё испытанием глядеть на то, как эти глупые девчонки краснеют и вздыхают, и не иметь права надавать им пощёчин за такую наглость.

Будь на то воля Эрлеи, она точно запретила бы забирать таких красавцев, как Кавенд, в Пламенный батальон! Тот строгий запрет на женитьбу или выход замуж для всех рыцарей этого ордена иногда казался Эрлее попросту бесчеловечным. С каким великим удовольствием она бы его отменила, будь на то её воля! И, должно быть, хорошо для Элара, что воля была вовсе не Эрлеи...

— Я вас не боюсь, моя королева! — улыбнулся Игарден, отвечая на слова Эрлеи текстом всё той же пьесы. — Я хочу лишь смотреть в ваши глаза, и только мысль о том, что вы можете покинуть меня, страшит моё сердце!

Пьеса эта на взгляд Эрлеи была сплошным недоразумением — настолько высокопарно изложенном весьма пошлом сюжете, что неожиданно оказалось даже любопытно её просмотреть. Эвеллуса и Алессандру тогда на представление не пустили — младшим принцу и принцессе ещё не следовало по возрасту появляться в театре, — а для Эрлеи это был самый первый спектакль, который она могла смотреть сидя в королевской ложе, одетая во взрослое платье с длинным шлейфом...

Эрлея подошла к Игардену — неторопливо, неспешно, важно цокая каблучками новых туфель, словно бы её сердце и не трепетало от одного его присутствия — и протянула ладонь, чтобы Игарден мог, наклонившись, коснуться губами её пальцев. И он приник к её руке — и не отпускал дольше, чем это было прилично.

— Можно тебя поцеловать? — спросил Игарден совсем другим тоном, когда отстранился, когда выпустил из своих пальцев тонкую ладошку Эрлеи. — Я боялся, что ты сегодня не придёшь.

Сеньора Лимадис могла что-то заподозрить в любой момент — Эрлея и Игарден оба это знали.

И тогда эти волнительные ночные свидания стоило бы прекратить хотя бы на время, чтобы не навлечь на себя гнев родителей Эрлеи, а так же сира Прауде — Дюжинного рыцаря, имевшего в командовании Пламенного батальона такие полномочия, что Эрлее становилось страшно от осознания власти этого человека.

Сеньора Лимадис день ото дня становилась всё более серьёзной, всё более подозрительной, всё более взволнованной — Эрлея, правда, предполагала, что это оттого, что наставницу двух дочерей Иоланды отчего-то хотели сменить, а не оттого, что у сеньоры Лимадис появилось какое-то понимание о природе взаимоотношений принцессы и рыцаря из Пламенного батальона.

Впрочем, едва ли была какая-то разница, из-за чего сеньора Лимадис могла обнаружить существование этих тайных ночных встреч, о которых Эрлея была не в силах поведать даже Алессандре!

Должно быть, стоило быть осторожнее. Лучше прятаться. Или быть наглее настолько, чтобы никому и в голову не могло прийти, что принцесса Эрлея способна целоваться с кем-то тайком, ночами, прячась от посторонних глаз по пустым комнатам, в которых сейчас редко бывали даже слуги.

— У меня есть идея получше! — хитро улыбнулась Эрлея, отбросив навязчивые мысли о возможном раскрытии их тайны. — Сними мундир и сядь в кресло!

Игарден подчинился. Спустя мгновенье он уже остался в тёмно-серой, почти чёрной, форменной рубашке со скромной, почти незаметной, вышивкой у манжет. Вышивка эта, кажется, если Эрлея помнила верно, призвана была защитить рыцаря от неудач и некоторой доли магии — защитный амулет своего рода, достаточно незаметный и достаточно действенный, если речь не шла о действительно сильном противнике.

Ещё спустя мгновенье Игарден оказался в кресле — том старом кресле, в котором, должно быть, сидел отец, когда приходил в детскую, чтобы навестить перед сном своих «драгоценных малышей»... Игарден очевидно чувствовал себя несколько неловко, сидя перед Эрлеей, пока она ещё оставалась на ногах. Тем более — сидя в кресле, должно быть, принадлежавшем королю. Но это было ничего. Планам принцессы Эрлеи это не должно было помешать.

Она принялась неторопливо, словно дразнясь, разматывать ленты, что были у неё на руках.

Игарден с жадностью следил за этим — за тем, как алая шёлковая лента исчезла с левого предплечья Эрлеи. Затем, то же самое произошло со второй лентой, той, что была на правой руке. Щёки принцессы уже пылали от смущения — в жесте этом было гораздо больше интимности, чем она когда-либо могла себе позволить.

Её предплечий уже много лет — с тех пор, как Эрлея научилась самостоятельно заматывать себе запястья и предплечья — не видела даже Алессандра (а уж сёстрам-погодкам, как говорила матушка, сами боги велели быть самыми близкими подругами, которых только возможно было отыскать в целом Эларе), и показать сейчас этот фрагмент кожи Игардену чувствовалось так, словно бы Эрлея обнажала перед ним свою душу.

— Положи руки на подлокотники, — попросила Эрлея вмиг севшим голосом. На большее у неё просто не хватало выдержки.

Следующие несколько шагов дались Эрлее так легко, как не давались ещё никогда в жизни. Словно все страхи и условности удалось снять вместе с этими опостылевшими лентами, которыми все девушки ксанин должны были скрывать свои запястья и предплечья от чужих глаз.

Подойти к Игардену ещё ближе, неторопливо примотать — даже не привязать: в этом не было особой нужды — лентами его руки к подлокотникам кресла, заглянуть в его прекрасные серые глаза, с таким интересом наблюдающие за происходящим — это далось Эрлее так легко и просто, что она и сама себе удивилась.

Игарден смотрел на неё с интересом и предвкушением. Восхищённо, пожалуй — некоторые его взгляды Эрлея и раньше не могла трактовать иначе, но сейчас восхищение словно бы стала много острее и сильнее. Он почти не шевелился. Ему, знала Эрлея, было достаточно лишь дёрнуть руками чуть сильнее, чтобы шёлковые ленты упали на пол, чтобы освободиться. Но он этого не делал. Он покорно ждал её дальнейших действий, не позволяя себе ничем нарушить её замысла.

В груди Эрлеи от этой мысли растекалось тепло. Ей нравилось это — тот факт, что настолько многообещающий воин, вероятно, будущий Дюжинный рыцарь покорен ей поболее любого слуги — почти преступно сильно. До дрожи. До красных пятен в глазах. До осипшего вмиг голоса...

Эрлея приподняла подол платья, чтобы было удобнее забраться на колени Игардена — сесть лицом к лицу, чтобы можно было нежно обхватить его лицо руками, а затем впиться в его губы поцелуем, так пылко и страстно, как не подобает ни одной ксанин, как бы сильно влюблена она ни была...

— Вот бы магия нас связала, когда придёт срок! — выдохнула Эрлея в приоткрытые губы Игардена. — Ты стал бы моим Дюжинным рыцарем, а я — твоей Отмеченной судьбой⁽⁴⁾...

Это было бы и впрямь чудесно — если бы магия Элара отозвалась на молитвы Эрлеи и связала бы её и Игардена так, как могла связать только рыцаря из Пламенного батальона и представителя семьи законного правителя Элара. Эта связь в их случае была бы так сладка, так приятна и прекрасна, что от одной мысли об этом у Эрлеи начинала кружиться голова, словно от вина.

— Она нас свяжет! — уверенно отозвался Игарден, прикрывая глаза. — Я не могу представить, что будет иначе!

«Ведь я тебя люблю» услышала Эрлея в его голосе. И больше никаких признаний ей не требовалось.

1) Ксанин — в мире Элар раса магов, владеющих сразу двумя или тремя стихиями; во времена правления Миивов пользовались привилегированным положением

Вернуться к тексту

2) Моурос — в мире Элар раса магов, владеющих одной из шести стихий: вода, земля, огонь, воздух, электричество, сознание

Вернуться к тексту

3) Пламенный батальон — влиятельный рыцарский орден в мире Элар, обладающий чрезвычайными полномочиями в области внутренней магии мира, а так же сохранении его магической и физической целостности. Служат в этом ордене только трёхстихийные ксанин обоего пола

Вернуться к тексту

4) Отмеченный судьбой — связанный магически с рыцарем Пламенного батальона представитель семьи законного правителя Элара. Подобная связь довольно редка, необратима, а так же даёт довольно много магических привилегий.

Вернуться к тексту