Неустранимая особенность (джен)

Море пахло асфальтом, и это было отвратительно. Так не должно было быть: море должно быть холодным и освежающим, но оно пахло асфальтом. От этого запаха голова тяжелела еще больше, бескрайняя вязкая синева сливалась воедино с небом и пропадала, обесцвечиваясь в ослепительных лучах солнца.

Повинуясь нерациональному порыву, он опустился на колени прямо у кромки воды. Тяжелый химический запах стал нестерпимым, в горле саднило, воздух не шел в легкие, словно что-то давило на ребра…

Он открыл глаза и шумно и глубоко задышал. В комнате было темно, из открытого окна воняло остывающим асфальтом. Простыни пропитались потом, все тело было липким. Он перевернул подушку промокшей стороной вниз, чуть более прохладной — наверх, со вздохом закрыл глаза и снова попытался заснуть.

Сон не шел. Голова болела, глаза так и закрывались, но мозг не мог успокоиться. “Уравнения Фредгольма второго рода”, — всплыло у него в голове. Еще две главы, это не так сложно, просто голова пухнет от объема информации, просто надо освежить в памяти то, что он читал сегодня…

Он перекатился на бок, чтобы взять с пола методичку, но вместо пола увидел, свесившись с дивана, бездну глубиной в двадцать этажей, а на дне — детскую площадку с разломанными скамейками и покосившейся паутинкой. Почему-то он знал, что паутинка важна, что обходить ее нужно строго против часовой стрелки, но как ее обойти, если она вмурована в землю, а поверхностные интегралы — это все-таки не про пыльную истоптанную площадку…

“Надо собраться, это опять сон”, — подумал он. Этот двор внизу — то, что видно с его балкона. Ничего удивительного, что этот вид оказался в его сне.

Чтобы вернуться в реальность, он наклонил тяжелую голову и попытался заглянуть под диван.

Под диваном сидело уравнение Фредгольма первого рода и недобро скалилось. Оно раздувало ноздри, и едкий пар, который оно выдыхало, пах асфальтом.

— Я покормлю тебя, когда жара спадет, — сказал он уравнению. — Все будет хорошо.

Уравнение склонило голову набок, и глаза его вдруг сделались большими и грустными. Не в силах сопротивляться, не в силах даже пошевелиться, он вдруг почувствовал, что невидимая сила стягивает его с дивана, пока он наконец безвольной дергающейся в полете куклой не начинает падать с высоты двадцатого этажа.

Проснувшись, он закричал в темноту и кинул подушку в стену. Пустая квартира поглотила крик, темнота поглотила подушку — больше ничего не изменилось. С улицы по-прежнему доносились редкие взрыкивания автомобильных моторов, несло запахом асфальта, да пятна фонарного света все так же были раскиданы по комнате. Одно пятно лежало на столе, очерчивая стопку книг и раскрытую тетрадь. Другое пятно подсвечивало стул, на котором была навалена куча одежды. Третье, причудливо изломанное, лежало на приоткрытой двери старого шкафа.

Надо бы было пойти выпить воды, но встать не было никаких сил. Методичка должна лежать где-то рядом, думал он, либо на полу, либо на столе. Еще она могла остаться в кухне, где-то рядом с кастрюлей слипшихся холодных позавчерашних макарон.

Перед закрытыми тяжелыми веками предстали макароны. Они были узкие и извивающиеся, они начинали двигаться, так, что воздух над ними пошел маревом. Потом они почернели, превратившись в плавящийся асфальт.

Кастрюли больше не было — все сознание заполняла вязкая дурно пахнущая субстанция, которая была настолько перегретой, что дрожала сама и заставляла дрожать все вокруг. Он понял, что его снова стягивает с дивана, прямо на плавящийся асфальт, направляя тело в танец, каждое движение которого отдавалось мучением в мышцах.

Почему здесь никого нет, здесь кто-то должен быть. Что-то важное, что он забыл. Его кто-то ждал, или он должен был кого-то ждать. Асфальт начал пузыриться, и когда пузыри лопались, из них вылетали теоремы, леммы и определения, но это было все не то. Отчаянно пытаясь вспомнить, он не заметил, как асфальт начал засасывать его.

Нога, уже по щиколотку погруженная в горячую черную жижу, заболела так, будто ее жгли огнем. Тщетно пытаясь выдернуть ее, он стал извиваться, дергаться, и снова проснулся.

Нога болела. Покачиваясь, он сел на кровати и хлопнул себя по ноге ладонью. На ладони осталось расплющенное тельце комара и кровавое пятно.

Он откинул в сторону мокрую от пота простыню и свесил ноги с дивана. Он встал, чтобы пойти помыть руки, но тут увидел, что методичка все-таки лежала прямо здесь, на полу. Он взял ее, сел за стол и включил настольную лампу.

Яркий свет на несколько мгновений ослепил его. Темнота пустой квартиры чуть-чуть отступила, но в то же время стала более непроницаемой. Его взгляд скользнул по лежавшим на столе наручным часам — три часа ночи. Значит, холоднее уже не будет, скоро солнце взойдет, и асфальт так и не успеет остыть.

Уравнения Фредгольма второго рода. Строчки расплывались перед глазами, символы в формулах перемешивались между собой. Он помотал головой. Надо просто перечитать несколько теорем и пойти спать дальше. Главное, ярким светом не разбудить…

Он попытался отбросить эти мысли. В этой квартире больше некого будить. Уравнения Фредгольма второго рода. Темнота, заполненная тишиной. Ядро интегрирования. Вещи, спрятанные в темноте, которые уже больше не нужны. Требование непрерывности функций. Где-то на такой случай была валерьянка.

Ночь, надо спать. Ночь была долгожданной, но она не оправдывала ожиданий. Она должна была быть, как порыв соленого ветра за тысячу километров от любого моря — освежающей, дающей отвлечься и выдохнуть. Но она была такой же знойной, как и день — только вместо дел, которые валятся со всех сторон, на свободу выходили мысли, и непонятно еще, что из этого было хуже.

Он зевнул. Кислорода не хватало — но не будет хватать его и днем, когда к запаху асфальта добавятся выхлопы машин и дым сигарет.

Время шло. Он продолжал упрямо сидеть над методичкой, но уже ничего не видел и просто клевал носом. В какой-то момент резкой дробью закапал кран в ванной. От неожиданного звука он вздрогнул, помотал головой и лег на стол, подложил под голову локоть.

Ночь была вязкая и тягучая. Жара была нескончаемая и невыносимая. Жизнь вбирала в себя понемногу ото всех этих эпитетов.