Дар небес (джен)

Видеть Придери таким сенатору Рианнон было неприятно. Почти невыносимо на самом деле.

Придери был её младшим братом, единственным родственником, дожившим до светлых дней Республики. Когда-то давно он был прелестным ребёнком с самыми чистыми голубыми глазами, в которых иногда проскальзывали едва заметные зелёные всполохи (так редко в его детстве, что Рианнон всегда считала, что ей просто чудилось, или в глазах Придери всего лишь отражалась листва). Он улыбался, капризничал, придумывал шалости, ссорился с братьями и сёстрами, ленился, получал заслуженные наказания, обижался, мечтал, витал в облаках, молился с таким упоением, которого ни в ком нельзя было сыскать... А потом всё начиналось по новой. Снова и снова.

Придери прятал лицо в складках платья матери, когда ему становилось стыдно, хватал за руку Рианнон, если ему было страшно, и солнечно улыбался, если жизнь в тот момент его радовала.

За улыбку Придери можно было начинать войны. Сама Рианнон не задумываясь начала бы парочку.

Затем Придери долго-долго был славным юношей — чересчур витающим в облаках и чересчур набожным на взгляд Рианнон, но определённо славным. Он часто влюблялся не в тех людей — слишком часто на взгляд любого моурос⁽¹⁾, что дружил с головой. Придери вообще не был похож ни на кого — ни на моурос, ни на ксанин ⁽²⁾.

Он был самым особенным ребёнком, а потом самым особенным юношей из всех, кого знала Рианнон.

О причине этой особенности Придери Рианнон узнала несколько позднее — тогда, когда едва разменяв сотню лет, её младший брат стал изрекать пророчества. Одно за другим — их было так много, и они были так точны, что никак нельзя было не воспользоваться этой помощью. Настоящим даром с небес. Ответом богов на их горячие молитвы.

Благословением для всех моурос, что восстали против Эвеллуса Кровавого.

Придери был сновидцем. Тем редким, почти чудесным сновидцем, родившимся в семье моурос. Даром, который следовало оберегать от малейшей опасности, от мимолётной грубости посторонних, от переутомления, от страха, от малейшей физической или душевной боли, от любого косого взгляда, что мог его расстроить...

Более того, Придери был чудесным сновидцем. Поистине чудесным — в пору Революции он почти всё время говорил пророчествами, изрекая порой штук по тридцать за день. Необычайно чётких, ясных пророчеств, в которых так легко было разобраться... Ни один сновидец-ксанин — даже не отправленный в Обитель покоя⁽³⁾ — не мог похвастаться подобным результатом.

В ту пору в его глазах зелёные вспышки рождались регулярно, и застывали на долгие минуты сразу же после каждого изречённого пророчества. Это выглядело пугающе, но Рианнон всякий раз гнала от себя всякие сомнения в необходимости того отношения к чудесному дару Придери.

Теперь он почти не говорил. А если говорил, то в его речи едва возможно было разобрать хотя бы пару слов — речь Придери стала похожа на детский лепет. Бессвязный. Непонятный. Да даже этот лепет был так редок, что можно было пересчитать по пальцам дни за год, в которые он хоть что-то говорил.

Он был равнодушен ко всему, что его окружало, не узнавая ни служанок, что заботились о нём круглосуточно на протяжении многих-многих лет, ни родную сестру. Глаза Придери теперь навечно стали зелёными — в них даже не было видно зрачков.

Придери почти не двигался — мог лежать в постели или сидеть на полу сутками, не замечая ничего вокруг и почти не двигаясь с места. Придери не могли помочь ни лекари, ни маги разума, которых Рианнон нанимала много-много лет. Рианнон могла только заботиться о нём. Заботиться о той жалкой телесной оболочке, что осталась от её брата.

Иногда, в минуты слабости, Рианнон хотелось, чтобы этой жалкой оболочки не было вовсе.

Служанки в загородном доме Рианнон кормили Придери с ложечки, купали словно младенца, расчёсывали ему густые светлые волосы, которые Рианнон просила оставить ему той же длины, как было в ту пору, когда Придери ещё осознавал себя, переодевали, выводили гулять в сад...

Придери, кажется, нравилось в саду — он подолгу смотрел на растения, нередко улыбался им, а иногда и вовсе тянулся к ним своими истончившимися за столетия болезни руками. Это случалось только летом. Только тогда, когда природа покрывалась зелёным покровом. Зимой Придери оставался почти равнодушен к саду — и Рианнон думала, не стоит ли перестать выводить его гулять в холода.

Хорошо ещё, что жить Придери теперь приходилось не в холодном Оллурноу, где зимой можно было назвать большую часть года. В окрестностях Элленгорна, столицы Элара, было куда теплее, куда солнечнее. И лето продолжалось, по сравнению с Оллурноу, почти без конца.

Он был таким уже много-много лет — рассудок оставил Придери незадолго до падения Миива. За полтора дня, если быть точнее. За полтора дня до их победы — до того срока, когда способности Придери можно было приглушить, чтобы спасти его рассудок от ужасной перегрузки.

Придери в ту пору было всего сто двадцать — юноша, почти ещё ребёнок. Юноша с чистыми голубыми глазами, за улыбку которого Рианнон готова была воевать. Юноша, которого ей, ради жизни всех тех моурос, что доверились ей, пришлось принести в жертву — заставлять его изрекать пророчества снова и снова, пока разум его не помутился безвозвратно.

Он всё ещё иногда изрекал пророчества — настолько запутанные, что в них едва возможно было разобраться. И гораздо реже, чем в пору Революции. Только в эти мгновения возможно было понять его речь. Рианнон приказала служанкам, что заботились о Придери, записывать каждое его слово — и после долгих размышлений кое-как можно было догадаться о том, что именно ему снилось.

Только вот случалось это от силы пару раз за пять-шесть лет.

Наверное, это и было самым неприятным для Рианнон — то, что Придери теперь изрекал пророчества гораздо реже. Это обстоятельство только напоминало ей о том, что то вынужденное доведение Придери до изнеможения не только не оставило и следа от того славного юноши с голубыми глазами, но и выдоило его способность почти досуха, сохранив лишь жалкие капли от того чудесного дара...

У Республики больше не было того сновидца. Не было того благословения небес, что помогло им одержать победу.

Теперь даром Придери нельзя было пользоваться в той же мере, что и раньше — нельзя было узнавать с его помощью расположение войск, изъяны в магии противника, предугадывать чьи-то действия с удивительной точностью, что никому больше... и не снилась. Теперь Придери был похож на обычного сновидца из Обители. С той лишь разницей, что они ещё сохраняли разум.

Рианнон молила небеса, чтобы те подарили Республике нового сновидца.

Мольбы пока оставались без ответа.

Семья Абернето⁽⁴⁾ считалась одной из самых уважаемых (в былые времена — почти до пиетета) моуроских семей в Эларской республике. Представители и представительницы этого рода когда-то давно славно послужили Революции — деньгами, которых у Абернето тогда было несколько больше, чем у прочих моурос, здоровьем и собственными жизнями.

Сенатор Рианнон считала себя обязанной наносить им визиты раз в два месяца — именно такую периодичность диктовали приличия. Обычно Рианнон заезжала в дом Абернето после визитов к Придери. Визиты к брату с каждым разом давались всё труднее и труднее, и Рианнон нужна была небольшая передышка, чтобы приступить к своим обязанностям сенатора.

Абернето жили в Элленгорне, не имели загородных поместий, что стали теперь популярны среди моурос почти так же, как были когда-то давно популярны у ксанин. Глава рода, Амельда Абернедол, искалеченная во времена Революции и теперь не встававшая с инвалидного кресла, считала загородные поместья блажью, что не пристала достойным моурос.

Амельда довольствовалась — и призывала к этому трёх своих дочерей и сына — крохотным внутренним садом, в котором росло несколько лимонных и апельсиновых деревьев, небольшим домом, в котором уже с трудом размещались члены семьи Абернето, простой до скудности пищей и добротной, но простой одеждой, которую теперь моурос почти перестали носить.

Амельду Абернедол сенатор Рианнон считала, по правде говоря, сварливой дурой, неспособной видеть дальше своих принципов — у Амельды гордыни подчас бывало побольше, чем любого из ксанин древности. Амельда кичилась своей принадлежностью к моурос, словно не осознавая того удивительного дара ксанин повелевать не только одной стихией. Амельда гордилась своим происхождением, мозолями на своих натруженных руках, морщинами на своём лице, которое она вполне могла магией оставить вечно юным... Амельда, казалось, кичилась даже той давней травмой, что в итоге отняла у неё возможность ходить. Иногда Рианнон почти хотелось придушить Амельду за её острый язык и грубые манеры, за то, как трудно было порой с ней работать бок о бок.

Но всё же с гордячкой Амельдой стоило считаться. Она была властной, подчас неприятной, нередко неучтивой и весьма неуживчивой, но она была всецело предана Республике. И весьма полезна, когда Рианнон требовалась поддержка в Сенате.

Сын «несгибаемой Амельды», Гилиан Абернефад, нравился Рианнон несколько больше, хотя она не доверила бы ему жизнь и зловредной букашки. Гилиан был слабохарактерен, но алчен — его вполне можно было убедить сделать что-либо, либо подкупив, либо надавив чуть сильнее. Рианнон не могла его уважать, но использовать его в случае нужды было бы просто.

И всё же, Рианнон нравилось бывать в доме семьи Абернето.

Было что-то приятное в том, чтобы посидеть с чашечкой молочно-рисовой настойки, которую в семействе Абернето предпочитали кофе и чаю, в приятной компании — старшая дочь Амельды, Алани, была прекрасной хозяйкой, прекрасной собеседницей и попросту милой женщиной, с которой было приятно просто посидеть рядом, средняя дочь Амельды, Агрона дивно играла на коре, музыкальном инструменте, с которым у моурос земли было связано много легенд и сказок, а у младшей, Арлен, было самое любопытное чувство юмора, которое только Рианнон доводилось встречать.

В этот раз Рианнон принимали в саду — кто-то, должно быть, Алани, приказал перенести в сад деревянный стол и с десятка два деревянных стульев, чтобы обедать и ужинать не в душных комнатах, а под открытым небом. На одном из них сейчас сидела Рианнон — ей, как гостье, семейство Абернето обычно предлагало лучшие стулья и лучшую часть блюда.

Агрона сидела рядом и играла на коре, в чашке, предложенной Рианнон, белела сладкая молочно-рисовая настойка, а Алани, разморенная жарой, почти дремала над вязанием.

В какой-то момент — Рианнон, если уж говорить по чести, его пропустила — в саду показались четыре девочки с подносами, на которых можно было увидеть кукурузу с жаренной курицей, тостоны, хлебный пуддинг и, вероятно, гумбо. Эти девочки, поняла Рианнон по их сходству с остальным семейством Абернето, были старшими внучками Амельды — дочерьми музыкальной красавицы Агроны.

Внучек Амельды Рианнон прежде не видела. Они, как и ожидалось, оказались прелестными девчушками, старшей из которых на вид едва исполнилось четырнадцать. Три другие были помладше. На девчушках были просторные совсем коротенькие оранжевые платьица, едва доходившие до середины их бёдер — одежда, в которую только моурос земли одевали своих детей.

Это было в духе Амельды — заставить детей из собственной семьи прислуживать за столом старшим членам представителям семейства, а так же гостям. Эта традиция имела место в те времена, когда всем заправляли ксанин — обычай, связанный по большей части с тем, что самой большой честью, которую только возможно было оказать моурос, что жили во времена королевства Элар, было разрешение прислуживать за столом ксанин.

Рианнон с трудом удалось подавить презрительный смешок — удивительно, с какой тщательностью Амельда держалась за древние обычаи. Даже настолько... унизительные. Сейчас древние моуроские семейства и сами могли позволить себе держать слуг — по большей части, из менее удачливых собратьев. Иногда и вовсе — редких ксанин, что ещё остались, и что настолько обеднели, настолько отчаялись, что начинали отдавать своих детей в услужение к своим бывшим рабам.

Удивительно ещё, как Рианнон не видела внучек Амельды раньше — с таким-то подходом к воспитанию в них трудолюбия и почтительности.

Впрочем, во все прежние визиты Рианнон еда уже стояла на столе, там, в доме, а позволять им без нужды и без дела присутствовать при взрослых разговорах Амельда никогда не стала бы.

Девочки торопливо прошествовали к столу, поставили на него — одно за другим — блюда, что держали в руках. Старшие двигались уверенно — так, словно проделывали это раз за разом так долго, что почти сроднились с этими подносами. Младшая — едва не уронила поднос с тостонами на Рианнон.

Сёстры малышки тут же цыкнули, и девочка поклонилась Рианнон. Неловко. Несколько смущённо. Но без страха в огромных карих глазах — в семье Абернето, была уверена сенатор Рианнон, в отличие от некоторых других семей моурос и ксанин, о которых сейчас и говорить не хотелось, на детей руку никогда не поднимали.

Но главным, всё-таки, было совсем другое — в карих глазах малышки Рианнон на мгновенье увидела те самые зелёные всполохи.

Вот он! Вот ответ на её долгие молитвы! Рианнон едва способна была сохранять самообладание — не следовало выдать этой радости, этой новости никому. Даже семейству Абернето.

Тем более — семейству Абернето.

Ведь сновидцы, что не отправлялись в Обитель покоя, крайне редко оставались к пятистам годам в здравом рассудке. Даже если время предстояло спокойное, не насыщенное множеством бед, предательств и реками крови, что лилась во имя Правого дела. Разум предавал их — даже тех сновидцев, что не сталкивались ни с какими потрясениями. А потрясения, знала Рианнон из докладов разведчиков, что находились за пределами Элара, были не за горами.

Амельда, подсказывало Рианнон чутьё, никогда не согласится — даже если речь будет идти о жизни всех моурос Элара — чтобы её внучка стала сновидцем вне Обители. Обители, в которой, после печальных событий через тысячу лет после падения короны, оставалось от силы с десяток сновидцев.

Тех, кто изрекал пророчества всего лишь один раз за десять лет.

Нужно было придумать любой способ, чтобы держать эту девочку — младшую из девочек Агроны — при себе. Дар сновидца обыкновенно не был заметен первые лет сорок, пока магическое созревание шло во всю. Но потом, когда этой малышке исполнится сорок, Рианнон должна была любым способом не дать никому — а главное, не дать Амельде и Агроне — узнать об этом чудесном даре.

У Республики появилось новое благословение, и Рианнон просто не могла упустить этот шанс. Не имела права — потому что только новый сновидец мог помочь ей в случае возвращения Эвеллуса Кровавого. А он вернётся — в этом Рианнон была уверена. Обязательно вернётся, чтобы забрать свою корону, свой трон, и утопит весь Элар в крови. Как уже было.

— Славные у тебя малышки! — привычно улыбнулась Рианнон, обратившись к Агроне. — Это ведь твои?

Агрона обожала своих дочерей. Была привязана к ним больше, чем Алани и Гилиан были привязаны к своим сыновьям. Агрона была готова сделать для своих детей всё на свете, и этим следовало пользоваться, если в предстоящей битве с Эвеллусом Рианнон хотела победить.

— Да, — кивнула Агрона, не отвлекаясь между тем от игры. — Инати⁽⁵⁾ считает, что им стоит прислуживать за столом, пока кто-нибудь не взял их в ученицы.

Вот оно! Не следовало показывать свою радость от того, как удачно всё складывалось. Старшей дочери Агроны было где-то около четырнадцати, а это означало, что период начального обучения для неё был уже закончен. Ей следовало найти наставника или наставницу до своих двадцати, чтобы не стать изгоем — впрочем, должно быть, если девочка не сумеет это сделать, Амельда найдёт для неё наставника сама.

Наставник в свою очередь получал преимущество, если желал впоследствии взять в ученики кого-то из младших детей той же семьи. Наставник мог иметь за один раз семерых учеников. И та малышка была всего лишь четвёртой — у Рианнон появились все шансы прибрать чудесный небесный дар к рукам.

— Я могу взять в ученицы твою старшую, — сенатор Рианнон постаралась придать своему голосу равнодушия и некой доли снисходительности. — Сколько ей? Уже есть четырнадцать? Я не обещаю, что в первые годы её работа на меня будет сильно отличаться от той, что приготовила ей Амельда, но я буду за эту работу платить. Знаниями и деньгами — как и полагается любой наставнице для юного моурос.

Агрона, как и следовало ожидать, обрадовалась. Старшая из девочек — тоже. Быть ученицей сенатора, знала Рианнон, считалось почётным. Это давало куда более лёгкий путь в Сенат, чем был у остальных. Это давало лёгкий путь к власти для целого семейства. И Амельда, была уверена Рианнон, оценит этот шаг.

А сама Рианнон получит возможность контролировать этот чудесный дар, чтобы в случае чего... Ведь малышка могла оказаться новым Придери — сновидицей, что будет изрекать по несколько десятков пророчеств за день.

На миг, заглянув ещё раз в бездонные карие глаза девочки, Рианнон почувствовала едва заметный укол вины. Девочке предстояло стать новым Придери — потерять разум так рано, что ещё и жизнью не успеешь насладиться...

Рианнон одёрнула себя. Это у ксанин, у которых сновидцем рождался каждый тысячный ребёнок, могли собирать сновидцев в Обитель покоя, поить их травами, что ограничивали способность к предсказанию одним пророчеством в десять лет. Это ксанин могли позволить сновидцам в итоге сохранять разум.

Только вот среди моурос сновидцы рождались настолько редко, что права на здоровый разум Рианнон оставить им не могла — не тогда, когда на другой чаше весов находились жизни многих миллиардов моурос. А все граждане Республики окажутся — обязательно окажутся, если (когда — с содроганием вспомнила Рианнон донесения разведчиков) Эвеллус наберёт достаточно сил, чтобы вернуться — в смертельной опасности.

Быть может, даже мысль о том, что маленькой девочке — и она всё ещё будет почти ребёнком, когда Эвеллус вернётся — когда-нибудь потерять рассудок, была немилосердна.

Но у Рианнон не было права на милосердие.

Республика была в опасности.

1) Моурос — в мире Элар раса магов, владеющих одной из шести стихий: вода, земля, огонь, воздух, электричество, сознание

Вернуться к тексту

2) Ксанин — в мире Элар раса магов, владеющих сразу двумя или тремя стихиями; во времена правления Миивов пользовались привилегированным положением

Вернуться к тексту

3) Обитель покоя — нечто вроде монастыря, куда ксанин отправляют сновидцев на обучение, после того как те впервые показывают свои способности. В Обители покоя сновидцам давали пить отвары, позволявшие ограничивать количество их снов и пророчеств.

Вернуться к тексту

4) У моурос корень «то» означает «род», «семья», «дол» — «женщина», «фад» — «мужчина»

Вернуться к тексту

5) Инати — ласковое обращение к матери у моурос

Вернуться к тексту