Лакомство (джен)

Маленький мальчик сидел за столом и с нетерпением ждал, когда подадут десерт. Он ждал нежно любимые апельсины — такие сладкие, защищенные шкуркой, оранжевой и остро пахнущей снаружи, с белым подстегом. Тонкая белесая пленка покрывала истинное сокровище — сочные крохотные капли, плотно уложенные в дольки. Мальчик любил есть их, расщепляя губами, прожевывая так, что сок растекался по всему рту, доставляя неземное удовольствие.

Его обманули. Ему подали что-то такое, от чего хотелось вымыть руки и рот. Ему говорили, что это привез кардинал, привез как изысканнейшее испанское лакомство, что его мать любит это, что...

Да какая разница — что!

Мальчик хныкнул несколько раз, но так и не расплакался. Он просто поджал пухлые губы и упрямо заявил «Не буду».

И слез со стула.

И только бы кто попробовал его удержать!

Мальчик носился по комнате как маленький сатана. Смеялся, когда няньки и придворные дамочки пытались его отловить. Выворачивался из их рук. Прятался.

И встал возле того самого стола, из-за которого только что сбежал — хихикал в кулачок, пока растерянная челядь испуганно звала своего короля.

Мальчик сделал это нечаянно — потянул на себя скатерть и свалил на пол все чашки и плошки, коими в достатке был заставлен его стол.

Комната наполнилась криками, охами и суетой, а мальчик озабоченно принялся очищать перепачканную руку и мимоходом лизнул палец.

Что это?

Сладкое, горькое, теплое — он никогда такого не пробовал.

Мальчик принялся искать — что же это, откуда оно пролилось? Неужели с его стола? Неужели это то... то... то самое, от чего он только что убегал?..

Мальчик добрался до упавшей чаши и обмакнул палец в остатки.

Да, это оно.

Палец, пальцы, ладонь — в чашу — он собрал все, вылизал ее, как голодный щенок. Перепачкался по уши. Посмотрел на пол, где растеклись последние капли и, помедлив — все же он воспитанный мальчик, запуганный няньками, знающий, что с пола поднимать еду нельзя, — и все-таки провел по такому сладкому пятну указательным пальцем и немедленно отправил эту вкуснятину в рот.

Мальчик слопал все, что сумел найти, и только потом поднял глаза на толпу вокруг. И засмеялся.

— Исё! — потребовал он.

А потом он болел. И не раз — по-прежнему объедаясь этим сладко-горьким, густым темным варевом, несмотря на все запреты и попытки оградить его от лакомства. Оно стало единственным средством, которым его можно было шантажировать, задобрить, в конце концов — поблагодарить и похвалить.

Мальчик подрос. Теперь он пил его из круглой белой чаши с золотой каймой — каждый день, готов был бы и трижды — но ходить с красным лицом Его Величеству не пристало. Мальчик закрывал глаза и вдыхал густой аромат подрагивающими ноздрями. Дышал, пока не наступал момент — вот-вот остынет темная масса. Тогда он подносил ее к губам и позволял растечься по рту, совсем как в детстве — апельсиновому соку. Пил до последней капли. Если на подносе было еще печенье или фрукты, то последним он должен был поглотить только любимый напиток — чтобы надолго осталось горьковатое послевкусие.

Везло тем, кто попадал на прием к королю сразу после завтрака — мальчик был добр, таял и сам чувствовал себя горячим и нежным, как любимое лакомство. Растекался, улыбался, и иногда казалось — корону продаст за чашку горячего шоколада.