Шёлковое сердце (гет)

В глубине его глаз горит закат,

В пепле ласковых слов — гипноз.

За тобой по пятам бежит тоска,

Ты идешь тропой своих слёз.

Паскаль "Шёлковое сердце"

Хочется верить, что все, наконец, кончилось. И в то же время страшно. Страшно, что кончилось; и что не кончилось — страшно тоже. Так было уже много раз — я с полнейшей решимостью отгораживалась от него и верила, что — все!.. избавилась!.. можно забыть и не помнить… Но он всегда возвращал меня назад (как это происходило, не укладывается в голове), поэтому не помнить и забыть не получалось никогда.

Но сейчас он вроде отпустил меня и можно вздохнуть спокойно, попытаться вести нормальную жизнь, не отравленную этой болезненной зависимостью…

Даже жутко делается — как же я буду без него?.. Я ведь… люблю его…

И в ответ на эту мысль — ненавидящие глаза, яростно перекошенный красивый рот и пощечина — тяжелая, с искрами и звоном в ушах, обидная до слез, до подгибающихся ног. Как можно любить его после этого?!

А как можно — не любить?.. Как вытравить из души, из сердца, из жизни… саму жизнь?.. Ему это не нужно — не нужна забота, не нужно сострадание, участие, интерес к его жизни… не нужна любовь. А куда я ее дену, если она не помещается во мне, рвется наружу, как сильная птица из силка, и невозможно ее удержать, успокоить, спрятать… убить… Ничего нельзя сделать с ней, потому что она гораздо сильнее и мудрее. Я могу только унести ее подальше от него. Потому что при всей ее (любви то есть) силе она невероятно ранима и слаба. Ей всегда больно, когда причиняют боль, и она не умеет этого скрыть, потому что не умеет притворяться.

Так хочется умереть… Сейчас, сию минуту — перестать существовать, не видеть, не думать… не дышать… не слышать рвущегося сквозь ребра сердца, которому словно вдруг до конвульсий опостылело привычное место жительства; не слышать собственных отчаянных воплей, оттого гораздо более мучительных и жутких, что раздаются они изнутри, словно где-то там сжигают кого-то живьем на медленном огне и лоскутками сдирают кожу, и конца этой пытке не предвидится… хочется прекратить это безумие, метания из стороны в сторону, беспокойство и апатию, преодолеть барьер — неважно какой — и отдаться забвению, кануть в небытие…

Наверное, я просто эгоистка. Так жалеть себя… Именно из эгоизма — а не от каких-то возвышенных добродетелей — мне так обидно, что меня никто не хочет слышать и понять. Присутствовали бы добродетели — не было бы обидно. Вот и вся философия.

А, с другой стороны, что слушать? Что понимать?.. И так все ясно. Без выслушиваний и советов. Он просто избавился от меня. Избавился очень умно, разыграл все как по нотам. Я ему нахамила, вывела из себя, а потом еще и бросила его с кучей невыполненной работы, которую без меня он ни за что не потянет, одним словом — предала… А он столько сил вложил в меня, в мое обучение, в мою жизнь, в моего сына… Он столько всего дал мне, а я не оценила…

Мне и самой стыдно. Но я не могу иначе, потому что я не одна. У меня есть сын — мой мальчик, моя гордость, смысл моего существования. Я не могу бросить свою жизнь к ногам мужчины, потому что я — мать, и отдать всю себя могу только своему ребенку.

И он — тот мужчина, которого я люблю, — знает, что по-другому не будет, но все же пытается это изменить, поставить себя на первое место, стать главным — и желательно единственным — человеком в моей жизни. А чтобы добиться этого, пытается выглядеть сильнее, чем он есть. Он никогда не скажет: «Мне плохо, больно и страшно, я хочу, чтобы ты была рядом, утешила и сказала, что все будет хорошо, и ты всегда будешь со мной…» Он не может сказать так, потому что это все равно, что на поле боя оказаться без оружия. Тогда он будет выглядеть слабым, а я пойму, как он на самом деле зависим от меня, и смогу сделать с ним все, что захочу. А он страшно этого боится.

Что ж, теперь ему нечего бояться, если, конечно, ему снова не придет в голову меня возвращать. А мне почему-то кажется, что в этот раз он не станет этого делать. Слишком злобно он швырнул мне в лицо обычную порцию гнусностей, слишком равнодушно смотрел, как я ухожу, слишком решительно закрыл за мной дверь.

Ну и пусть. Так лучше — и для меня и, главное, для него.

Он теперь найдет достойную женщину, заведет детей… у него наконец-то появится семья. И его мама будет счастлива, что тоже немаловажно.

Так больно думать об этом. И — что хуже всего — непонятно. Зачем он появился в моей жизни, зачем мне пришло в голову любить его? Для чего все это, если мне не дано быть с ним, и я не нужна ему?! Для чего было столько мистики в нашей первой встрече, если она принесла мне только длительную агонию и какие-то чудесные воспоминания, настолько смутные, что кажутся давним сном? И для чего я так долго убеждала себя в том, что наша встреча не случайна, и этот мужчина предназначен мне судьбой, если на самом деле мне суждено было остаться в одиночестве, не смея никому показать своей боли?..

Страшно быть одной. Хочется выть, биться головой в стену, а может, в пол; хочется разодрать грудную клетку, вырвать оттуда все, что ноет, болит, переворачивается с отвратительным хрустом, давит на сердце, мешает дышать… Хочется элементарно поплакать. Но мне нельзя. Может увидеть или услышать Макс, будет переживать, волноваться. А я так не хочу, чтобы он переживал и волновался!.. Он все время так заботливо спрашивает, все ли у меня в порядке, мне порой даже хочется поделиться с ним, но я знаю, что он не может пока что понять всего, что со мной происходит. Ему, в его нежном возрасте, и без мамашиных психологических закидонов несладко живется — слишком он умненький и взрослый не по годам. Бедный мой мальчик… Что-то его ждет?..

А ведь казалось — они так подружились. Он говорил про Макса с такой нежностью и теплотой, что я даже ревновала иногда, потому что про меня он никогда так не говорил — во всяком случае, при мне. А уж Макс и вовсе его боготворил.

И ведь я знала, знаю — он любит меня!.. Я видела этот горящий взгляд, полный невыносимой нежности и трепетной надежды — тогда. В тот Новый год. Самый чудесный вечер в моей жизни. Я видела — он поверил. Что есть любовь, что счастье возможно, что все это — стол, свечи, вкусная еда, домашняя обстановка — не иллюзия и все только ради него и для него. И глядя на его оттаявшее лицо, мягкую, расслабленную улыбку вместо привычной саркастической гримасы, — я тоже поверила. И была счастлива в следующие несколько месяцев только от одной мысли о том, что однажды — пусть даже не скоро — у нас с ним будет настоящая семья. И Макс был счастлив, ведь он всегда был очень чутким ребенком.

Наверное, я сама виновата. Я так хотела этого, так хотела быть с ним, что в конце концов перестала различать свои мечты и реальность, которая была вовсе не сказочным дворцом с павлинами. Я уже нарисовала себе всю нашу счастливую дальнейшую жизнь в мельчайших подробностях и даже прожила ее несколько раз, как перечитывают любимую книгу.

И вот — пришло время платить за иллюзии.

Я уже несколько раз слышала от него про эту великую любовь юности и коварного недруга, что разлучил его с любимой. И что она до сих пор любит его — он так гордится, что спустя столько лет она все еще при любой возможности спешит за помощью к нему, своему благородному рыцарю!

Мне всегда казалось, что он таким образом проверяет меня — хватит ли у меня такта и терпения не устраивать сцены ревности, насколько велико мое доверие к нему. Я никогда — ни одного раза! — не выдала своей боли и обиды. Я не хотела быть похожей на нее: ведь он рассказывал, как эта его возлюбленная устраивала ему такие танцы с бубнами, что впору было вызывать психиатричку для обоих.

Мне даже в голову не приходило, что она может к нему вернуться — и что он примет ее.

Но она пришла. И когда я увидела их вместе… Он никогда не целовал меня ТАК!.. Словно она была единственным настоящим в его жизни, словно он утолял голод, который не мог утолить ни с кем другим… Только в этот миг я поняла, что никогда и ничего для него не значила. А если он и был привязан ко мне хоть немного, то лишь потому, что со мной было очень удобно.

Что ж, отрицательный опыт — тоже опыт.

Я спрячу свою боль в самый глубокий ящик, задвину его в самый темный угол, надену улыбку и каблуки — и пойду в ресторан.

Сегодня у них свадьба.