Локи (джен)

— Мам, пап, можно я заведу ворона и назову его Локи?

Сольвейг с детства мечтала о каком-то необычном питомце. Она знала, что в любом случае придется выбирать питомца, когда она отправится в школу волшебства Нордлис, но ей хотелось непременно как-то выделиться — обычные жабы, кошки, крысы и даже совы ее не устраивали. Сольвейг всегда была творческой личностью — ее родители, творческие чистокровные аристократы, были не лишены снобизма и хотели, чтобы дочь непременно пошла по их стопам, но, несмотря на богатую фантазию, Сольвейг не тянуло в творческие профессии. Родители работали в театре, но Сольвейг хотела оставить свою любовь к выдумке сценариев как хобби, саму же ее тянуло в медицину — помогать людям. Опять же, темные волшебники сговаривались и заговаривались по всему магическому миру — а это значило, что людям, обычным и не очень, понадобится помощь, в том числе медицинская. А еще Сольвейг любила возиться со всякими зверушками, лечить и помогать им — но это дело родители считали недостойным чистокровной волшебницы.

— Нельзя, — отвечала мама на все ее «а можно?» — Когда поедешь в школу, мы сами тебе выберем питомца.

— Зато Рейгару можно все, да? — мрачнела Сольвейг. Разумеется, мама ни за что не призналась бы открыто, что любит племянника гораздо больше родной дочери, но как только кузен Рейгар появлялся в доме, миссис Сандстрем все бросала и ворковала возле него, называя Рейгара не иначе как «черным солнышком».

Рейгар же тем временем тоже увлекался медициной. Но вовсе не для помощи людям и животным, в отличие от сестры. Он обожал проводить на животных жестокие эксперименты, вплоть до тренировки черномагических заклинаний. Таскал за хвост змей и ящериц, до смерти пугая Сольвейг и бесконечно умиляя миссис Сандстрем. Когда Сольвейг стала постарше, она все чаще ловила себя на мысли, что если бы Рейгар притащил для своих опытов за волосы какую-нибудь девушку, даже это вызвало бы у миссис Сандстрем умиление.

— Как ты можешь любить змей и ящериц? Они же скользкие, хладнокровные, такие мерзкие, — не уставала Сольвейг говорить брату. Она наотрез отказывалась его понимать.

— Как и мы, люди, — Рейгар лишь кровожадно усмехался. — Мы тоже хладнокровные — по большей части мы думаем лишь о себе. Мы меняем кожу, как змеи, если хотим выжить. Мы можем уничтожить своих партнеров, как это делают пауки. Ты же не станешь говорить, что люди все белые и пушистые, как твои любимые кролики и мыши? А что толку возиться с твоими любимыми птицами? Я вижу, как ты завистливо смотришь им вслед, да вот только люди все равно не умеют летать и никогда не научатся.

Тем не менее, Сольвейг отказывалась верить, что душа ее брата настолько прочернела. Они росли и взрослели, менялись, но Сольвейг слишком хорошо помнила, как в далеком детстве Рейгар мог защитить ее от вредных мальчишек. Он был сильным, смелым — а смелая душа не может быть насквозь прогнившей, в этом Сольвейг была уверена.

Что же касается самой Сольвейг, она уже давно пошла в школу, отучилась на начальных ступенях, и оставался лишь выбор профессии. Она все еще боялась настоять на своем и открыто признаться, что хочет связать жизнь не с творчеством, а с медициной, возиться с больными и ранеными, но зато помогать людям. И так и не выбрала питомца — на первом курсе родители вручили ей жабу, но она постоянно убегала, и однажды потерялась совсем.

Однажды Сольвейг бродила по заснеженному лесу, погруженная в мысли о своем брате, о родителях, о сложных семейных отношениях. Внезапно она увидела под деревом вороненка — одно его крыло было сломано, он не мог улететь, и потихоньку замерзал в снегу. Сольвейг подобрала птицу с земли, осторожно погладила по голове и забрала с собой — она и ее закадычный друг Вестейн часто выхаживали зверушек, можно было со счета сбиться, сколько лесных бедолаг побывали в их тайном месте и выбрались оттуда здоровыми, хотя поначалу казалось, что у них совершенно не было шансов.

— А оставлю-ка я тебя, пожалуй, у себя, — рассуждала Сольвейг, пока лечила вороненка. — Я ведь всегда о тебе мечтала. И назову Локи — конечно же, Локи, кто же еще? Вон ты какой хитрый — смог выжить и даже найти помощь в моем лице, — она улыбнулась.

И пусть мама и брат говорят, что хотят. Сольвейг будет заботиться и о животных, и о людях — обо всех, кому нужна помощь. Она будет носительницей жизни, а не смерти. Будет созидать, а не разрушать, сеять добро, а не зло — как бы трудно это ни было.