Досчитать до пяти тысяч (джен)

Людей в парке было много. Человек триста или даже четыреста. Но Жорж-Жак предпочитал бродить среди деревьев и цветников в одиночестве, наслаждаясь теплым солнечным утром и бесконечно голубыми небесами. Откровенно говоря, он не ожидал, что в Англии весной может быть настолько приятная погода. Но опять-таки, он ведь очень давно не был в Британии, а Девон все же заметно отличается от севера.

Он никогда раньше не посещал Берроу-парк: во Франции свои кладбища героев, а он был не из тех, кто ищет подробных впечатлений. Конечно, если б за последние двадцать лет он пересек Ла-Манш хотя бы один раз, он, несомненно, счел бы нужным побывать здесь, но все в жизни происходит по чьей-то неведомой нам воле, и попасть сюда он смог только сейчас. Итак, несмотря на то, что в парке было полно народа, Жорж-Жак прогуливался среди цветущих клумб в полном одиночестве, и на то были свои причины. Во-первых, разнообразие здешних цветов захватывало дух, и, несмотря на то, что он находил их количество чрезмерным, их расположение вокруг могил создавало сложный повторяющийся узор, который он никак не мог уловить, чтобы создать общую картину. А во-вторых…

Мерлин ему свидетель, он несколько раз пытался завязать беседу и представиться, но столкнулся с совершенно безумным явлением, которое он наблюдал не только у англичан, но и американцев: всякий раз, заслышав его акцент, они тут же начинали говорить громче. Как будто у него были проблемы с пониманием языка, и крик мог это как-то исправить. А когда женщина из магглов (англичане, кстати, больше не пользуются этим термином, одернул он себя) в очередной раз проревела ему прямо в ухо: «Жорж-Жак Делакур? Какое очаровательное иностранное имя! Мы с мужем ездили в Париж в прошлом году!» он сдался и решил насладиться церемонией в одиночку.

Время от времени поглядывая в сторону прибывших, он видел, как некоторые из них останавливались у каждого надгробного камня, читали эпитафии и сверяли их с путеводителями, которые держали в руках вместе с программой церемонии. Другие, как могло показаться, давали друг другу уроки истории. Жорж-Жак медленно прогуливался по парку, скользя беглым взглядом по большинству могил, пока не нашел камень, который искал:

УИЛЬЯМ АРТУР УИЗЛИ

29 ноября 1970 — 3 марта 1999

ФЛЕР ДЕЛАКУР УИЗЛИ

3 февраля 1977 — 3 марта 1999

ФИЛИПП ДЕЛАКУР УИЗЛИ

22 августа 1998 — 3 марта 1999

Любовь сильнее смерти.

Жорж-Жак печально улыбнулся: он знал, что в могиле было не три, а всего лишь два тела.

Филипп Делакур узнал о том, что он Уизли, когда уже сам был дедушкой. Только после смерти его «сестры» Габриэль, которая на самом деле оказалась его тетей, он нашел письма и семейный альбом с фотографиями Уизли, что она хранила всю свою жизнь в потайном ящике секретера. Похоже, на момент смерти его родителей все эти фотографии уже находились у Делакуров. Именно тогда он, собрав по крупицам факты, смог установить правду: что его мать и отец успели отправить своего маленького сына во Францию к бабушке и дедушке как раз перед самой трагедией, уничтожившей Нору. Что касается того, почему его бабушка и дедушка скрывали от него его происхождение, то в живых, чтобы объяснить причину их поступка, уже никого из них не было. Может быть, они верили (как и сам Филипп, прочитав документы), в то, что все Уизли убиты Пожирателями Смерти. Никто из них не знал, что его тетя Джинни жива. Сам Филипп вскоре после этого погиб в результате несчастного случая, но, по его завещанию, и письма и альбом передали внуку.

Достигнув совершеннолетия, Жорж-Жак начал исследовать эту таинственную историю, имеющую прямое отношение к его семье, и обнаружил (всего несколькими месяцами спустя после ее смерти!), свою родственную связь со знаменитой матерью Джиневрой Манчестерской. Мысль, что он не смог отыскать ее, пока она была жива, привела его в бешенство, но подстегнула желание узнать о ней как можно больше. На поиски фактов ушло несколько лет. Сколько изнурительных часов он провел, сидя в пыльных библиотеках, министерских кабинетах и архивах газет, пока постепенно паззлы не сложились в целую картину, и призрачная истина не облеклась плотью, а история обрела законченную форму: о том, как Джинни Уизли потеряла не только юношу, которого любила, но и всю свою семью в войне против Волдеморта; как «Семнадцать», в число коих входила и Джинни, уничтожили Темного Лорда; как Джинни обвинила себя в гибели своей семьи, а после стала матерью Джиневрой, этой иконой сострадания и непрестанной преданности, всю жизнь служившей слабым и беззащитным.

Жорж-Жак изучал лица в семейном альбоме, как изучают святыню или карту с указанными на ней сокровищами, но ни одно лицо не привлекало его внимание больше, чем лицо его пра-пратёти, полное веселья и надежды, лицо совсем еще юной девочки, чьи черты были все еще полны жизнелюбия даже на старых поблекших фотографиях. Когда он был помоложе, то часто размышлял о том, как неумолимо это озорное и энергичное лицо на выцветшей, порванной фотографии, под воздействием времени и обстоятельств, превращалось в мрачное, печальное и бесконечно сильное лицо человека, которого знал весь мир. Да и сейчас, два десятилетия спустя, в моменты одиночества, он все еще время от времени доставал этот альбом и, вглядываясь в ее черты, думал о том же самом.

Надгробья всех Уизли располагались почти рядом друг с другом. Дружные при жизни, они и после смерти остались сплоченной семьей. Жорж-Жак миновал их, прошел чуть дальше и нашел еще один памятник:

ГАРРИ ДЖЕЙМС ПОТТЕР

31 июля 1980 — 21 июня 1998

«Мальчик, который выжил»

Он обрадовался, что Гарри Поттер похоронен рядом с Уизли, а не среди других героев войны. Судя по тому, что он узнал в ходе своих расследований, Жорж-Жак не просто был уверен, он был убежден, что Гарри хотел бы быть погребен рядом с ними.

А рядом с могилой Гарри стояло более новое надгробие. Надпись на нем гласила:

ДЖИНЕВРА МОЛЛИ УИЗЛИ

11 августа 1981 — 31 июля 2070

Счет завершен

«Интересно, понял бы кто-нибудь из числа присутствующих эту эпитафию так же, как я?» — задался вопросом Жорж-Жак, но беспокойство, что большинство посетителей проигнорируют это более чем скромное надгробие в пользу грандиозного памятника, открытие которого ожидалось с минуту на минуту, пересилило.

Он продолжил свой медленный обход кладбища, останавливаясь у могил каждого из Уизли, Семнадцати, других героев Темных войн, которые покоились в этом очаровательном месте. Даже спустя столько времени его удивляло, насколько гармонично смешивались волшебники и ведьмы в своих традиционных мантиях с не-магами в их цветастых платьях и кричащих галстуках. Последних было очень много. Жорж-Жак терялся в догадках — как они узнали об открытии и решились прийти сюда? Сам он получил украшенное затейливой гравировкой приглашение от английского Министерства магии, которое узнало о его существовании только когда география его исследований достигла берегов Альбиона. В послании его настойчиво просили присоединиться к предстоящему мероприятию в качестве последнего из Уизли.

Толпа теперь начала постепенно двигаться к веерообразному ряду сидений, которые окружали трибуну оратора и находились практически совсем рядом с новым, десятифутовым монументом, покрытым блестящей зеленой тканью. Жорж-Жак нашел себе место поближе к памятнику, откуда он мог бы хорошо рассмотреть его в момент открытия. Огляделся по сторонам и заметил в первом ряду, буквально через несколько мест от него, высокую, черноволосую ведьму с крепкими и сильными руками. С этого ракурса он не мог толком разглядеть ее лица, но, почему-то его взгляд неизменно возвращался к ней снова и снова.

Минут приблизительно через пятнадцать, когда болтающие и смеющиеся приглашенные шумно уселись на деревянные стулья, и воцарилась тишина, со своего места встала пухленькая, жизнерадостная ведьма в алых одеждах и прошла за кафедру.

— Дамы и господа, ведьмы и волшебники, позвольте представиться. Я — Дайана Фицрой, директор мемориального кладбища Берроу-Парк и для меня большая честь приветствовать стольких магов и не-магов, чтобы они стали свидетелями открытия этого замечательного мемориала, посвященному одному из героев, благодаря которому наш мир стал сегодня таким, какой он есть. Прежде чем представить главного докладчика, позвольте мне просто выразить огромную благодарность и восхищение Петре Уайт, скульптору, чье творение скоро предстанет пред вашим взором. Петра, ты встанешь, чтобы тебя смогли увидеть?

К удивлению Жоржа-Жака, та самая высокая женщина, которая так привлекла его внимание, встала и застенчиво помахала рукой толпе, нестройно аплодирующей позади нее. Волосы цвета воронова крыла, которые так привлекли его внимание, были вьющимися и немного растрепанными. Темные глаза, необычайно бледная, сливочно-белая кожа… На вид ей было лет тридцать. У нее был длинный, прямой нос, и (он заметил, когда она улыбнулась) слегка неправильный прикус. Нед тихонько хмыкнул: ему показалось смешным, что он так дотошно изучает ее черты. Да что с ним не так? А она, похоже, почувствовала его взгляд, потому что встретилась с ним глазами, когда садилась, и ее губы тронула легкая улыбка. Так, словно оба обменялись какой-то шуткой, о которой знали только они одни.

— Обратите внимание, сколько сегодня собралось выходцев из разных слоев общества, — продолжила директор. — И все они пришли сюда для того, чтобы почтить память матери Джиневры Манчестерской. После ее смерти прошло уже двадцать лет, но тот факт, что все мы сегодня здесь, не лучшее ли свидетельство о том, какое важное место она занимает в истории человечества до сих пор. А, кроме того, еще одним доказательством моих слов является присутствие на церемонии открытия памятника министра магии, что, впрочем, неудивительно, потому что инициатором создания этого мемориала является, собственно, сам министр. Мало того, он самолично выбирал скульптора и уточнял некоторые детали статуи, — директор жестом указала в сторону закрытого изваяния. — Поэтому, без лишних слов представляю вам министра магии, Эдварда Мейсона. Поприветствуйте его, пожалуйста.

Когда министр встал со своего места и направился к кафедре, аплодисменты грянули с новой силой. Это был стройный мужчина лет шестидесяти, одетый в темно-серую мантию, которая точно соответствовала цвету его волос. Подтянутый и собранный. Глаза смотрели цепко и, казалось, что от него, подобно аромату, исходит ощущение энергии и интеллекта. Он тепло посмотрел в сторону памятника и прочистил горло.

— По иронии судьбы, — начал он, — моя первая встреча с матерью Джиневрой произошла почти тридцать пять лет назад, когда, будучи молодым агентом Департамента магического правопорядка, я пришел к ней, чтобы отчитать за нарушение Статута секретности.

По толпе прокатился мягкий, одобрительный смех. Министр улыбнулся.

— Уникальный случай, потому что в действительности мать Джиневра крайне редко использовала магию, служа бедным исключительно посредством подручных средств, ласковым словом и пламенным сердцем. Вдохновленные ее примером и другие начинали помогать ей в ее благородном труде. Благодаря этим стараниям голодные были накормлены, бездомные обретали крышу над головой, больные поправлялись, а умирающие отходили в мир иной со спокойной душой. Не считая тех многих тысяч людей, которых она спасла или кому облегчила существование, можно с уверенностью сказать, что и сама она непосредственно спасла жизни почти четырех тысяч человек.

Голос министра почему-то на мгновение дрогнул, и ему пришлось откашляться. Жорж-Жак мысленно согласился с ним, что спасение стольких жизней было потрясающим и очень трогательным достижением.

— Благодаря своему самоотверженному труду со временем к ней пришла слава благотворительницы и даже святой, — продолжил Мейсон. — В последние десять лет своей жизни она была известна огромному количеству людей, не обладающих магией, и ее мнение по вопросам, касающимся бедняков, было весомым и широко обсуждалось в правительственных кругах. Мать Джиневра оказала ощутимое влияние на политику не-магов, а ее рекомендации по изменениям некоторых государственных служб принесли пользу десяткам, а, может, и сотням тысяч человек. Когда стало известно о том, что она умерла, толпы людей захотели присутствовать на ее похоронах, чтобы оплакать ее могилу, но женщина, получившая при рождении имя Джиневры Молли Уизли, оставила завещание, в котором значилось, что ее следует похоронить здесь, в Берроу-парке, рядом с могилой ее незабвенного Гарри, и рядом с ее родителями и братьями. Поскольку она была последней из «Семнадцати», в последний путь ее должны были провожать и авроры и члены семей других героев войны, и вот тут министерство оказалось перед дилеммой: единственный способ, которым человек, не обладающий магией, мог присутствовать на службе, — это дальнейшее изменение памяти. Но какая польза в посещении торжественного ритуала, имеющего огромное личное значение, если человеку запрещено помнить, что это событие существовало в его жизни? Я знал, что мать Джиневра терпеть не могла Статут секретности и что было бы плохой данью уважения применять этот самый статут к ее собственным похоронам. В то время я был заместителем министра департамента и убедил своих коллег найти другой способ решения проблемы.

— Министерство магии осторожно обратилось с этой проблемой к министерству внутренних дел не-магов, и, к нашему огромному удивлению, королевским чиновникам было нетрудно поверить, что Джиневра Манчестерская была волшебницей, потому что они довольно часто слышали фразу: «Ну, если кто-то в этом мире и волшебник, так это только она». Гораздо труднее им было поверить в то, что нас, оказывается, целое сообщество! — он улыбнулся, и по рядам зрителей пронесся одобрительный смех.

— Было выдвинуто несколько самых разных предложений, но ни одно из них не было принято. Вопрос сохранения секретности был под угрозой, и тут все мы совершили совершенно иррациональный скачок веры — просто решили провести похороны, позволив присутствовать всем, кто пожелает, и посмотреть, что произойдет, — широко улыбнулся Мейсон.

— И внезапно случилось то, чего никто из нас, откровенно говоря, не ожидал — волшебники и не-маги, впервые встретившись лицом к лицу, без масок, лжи или притворства, приняли друг друга как данность, без суеты, недоверия или манипуляций. Того, чего мы так долго опасались, не произошло: никаких назойливых просьб о магической помощи, никакого страха или суеверия со стороны не-магов не последовало, как и презрительного фанатизма со стороны волшебников, которые составляли известную часть нашего социума, пока был жив Темный Лорд.

— А потом началось самое главное. То, что известно большинству из вас: я — то есть мы — отменили Статут секретности в Англии. И мы были первыми, кто это сделал. А теперь этот процесс идет по всему миру семимильными шагами. С каждым днем сотрудничество между волшебниками и учеными из числа не-магов крепнет все больше и больше, перекраивая весь привычный нам мир. Еда и кров становятся все более доступными для всех без исключения, и скоро в Англии не останется ни голодных, ни бездомных. Целители и врачи, работая сообща, радикально сократили смертность от болезней, которые можно предотвратить. Генетики-не-маги выявили источники наследственности магии, и, возможно, совсем скоро она станет доступной для всех. Арифмантическая и трансфигурационная теории были применены к проблеме гравитации, создав настоящую единую теорию поля, которая, среди прочего, делает энергию дешевой и доступной, а ведь это открытая дорога к звездам! Не хочу сглазить, но без преувеличения скажу, что мы с вами находимся на пороге создания рая…

Его глаза загорелись неподдельной радостью.

— И все это началось благодаря жизни и смерти одной благословенной женщины. Могла ли мать Джиневра знать, делая в юности свой выбор, к чему приведут ее труды? Конечно, нет. Знала ли она об этих чудесных изменениях перед смертью? Я с сожалением думаю, что не знала. Но она была бы рада этим переменам и приветствовала их с распростертыми объятиями.

— Та, что всегда считала, что совершила дурной поступок, повлекший за собой череду смертей, положила собственную жизнь на алтарь спасения других. И преуспела в этом настолько, что результат превзошел самые смелые ее мечтания: ведь она не только спасала людей, но и положила конец расколу между магами и не-магами, существовавший не одну тысячу лет. Благодаря ей были спасены десятки, да что там — сотни тысяч жизней! Всего один человек, всего одна душа, трудясь терпеливо и самоотверженно, изменила облик нашего мира. Всего лишь одна…

Голос его едва заметно дрогнул, но министр взял себя в руки и процитировал строки одного из псалмов: «Камень, который отвергли строители, стал краеугольным камнем. Это сделано Господом — у нас на глазах свершилось чудо».

Затем взмахнул палочкой над мемориалом, и покров исчез. Ошеломленная толпа восхищенно загудела.

Памятник состоял из двух статуй. В отличие от картин волшебников, статуи волшебников не двигаются, но под влиянием чудесного дара Петры Уайт мрамор, казалось, дышал, и можно было почти почувствовать тепло кожи и влагу глаз. Пожилая женщина, очевидно, мать Джиневра, одетая в привычный рабочий костюм, с волосами, заплетенными в обычную косу, стояла позади девочки лет двенадцати-тринадцати, положив руки на юные плечи в жесте утешения и принятия. Судя по всему, девочка только что перестала плакать. От одиночества, печали, гнева или стыда сказать было невозможно; скульптору удалось мастерски передать застывшую слезу в ее глазу. Однако, от прикосновения любящих рук Джиневры, лицо ее стало спокойным, и складывалось впечатление, что девочка простила кого-то: своего обидчика, весь мир или… саму себя. За что-то ужасное, но совершенное ею по ошибке. Это было похоже на то, как если бы пожилая женщина открыла свое сердце и впитала в себя страдания девочки, успокаивая и утешая ее.

Глаза Жоржа-Жака расширились, и у него перехватило дыхание: он увидел там нечто такое, чего не мог видеть никто другой, кроме, быть может, министра или самого автора скульптуры, и ему на миг показалось, что у него разорвется сердце.

Девочкой была юная Джинни Уизли.

Сквозь внезапные слезы, причины которых никто вокруг не понимал, Жорж-Жак молился, чтобы это так и было: что бесконечное терпение и всеобъемлющая доброта Джиневры простили и, наконец, утешили страдающую Джинни.

Не в силах сдержать беззвучных рыданий, он плакал так, как плакал разве что в детстве, горько и не стыдясь своих слез, пока не почувствовал удивительно легкое прикосновение сильных рук скульптора к его вздрагивающим плечам. Жорж-Жак нехотя поднял голову и повернулся в кресле, глядя в самые черные радужки, которые когда-либо видел. При ярком солнечном свете он не мог разглядеть, где начинаются зрачки Петры Уайт. Глаза эти были полны беспокойства — но также и своего рода узнавания, как будто она знала, почему он плачет, хоть он и не говорил ей о причине.

Похоже, им было что сказать друг другу.

Жорж-Жак снова обратил затуманенный слезами взгляд в сторону памятника.

Надпись на пьедестале гласила:

«Начиная что-то, мы никогда не знаем, чем это закончится, но из любви одного сердца может родиться новый мир».