Досчитать до пяти тысяч (джен)

Рон зябко поежился и окинул взглядом расстилающееся перед ним поле. Одинокая фигура, стоявшая на фоне темнеющего неба, почему-то показалась ему плоской, двумерной, словно нарисованной неумелым художником. Ветер яростно трепал темные, и без того всегда растрепанные, волосы паренька, и Рон сокрушенно качнул головой. Как житель сельской местности, не понаслышке знакомый с ее жизнью и приметами, он нутром чуял, что собирается гроза. И не просто гроза, а тот жуткий шторм, что способен натворить бед, если вовремя к нему не подготовиться. Облака на западе стали похожи на каменную гряду, заметно похолодало, потянуло сыростью, а воздух сгустился настолько, что Рон мог бы потрогать его рукой.

Инстинктивно избегая кочек и ям, он пересек поле широкими, медленными шагами. Трава под его ногами зашелестела, и Рон мог бы поклясться, что Гарри слышал, как он идет, но друг, погруженный в свои раздумья, никак не отреагировал на его приближение. Рон подошел к Гарри и встал рядом с ним.

— Не самое лучшее занятие — торчать посреди поля во время грозы, вообще-то, — заметил Рон. — Молнии предпочитают бить в самое высокое место, какое они только смогут найти. А поскольку именно в эту минуту, самое высокое здесь это ты, то сам понимаешь…

— Вообще-то, — не поворачиваясь отозвался Гарри. — Ты намного выше меня, но все равно — спасибо.

Рон фыркнул.

Оба они стояли и молча наблюдали, как темно-серые облака ползут все выше и выше. Ветер стал усиливаться. Его порывы проникали под одежду, заставляя ребят покрываться мурашками и плотнее запахивать куртки. Неизвестно, сколько времени продолжалось бы это свидание со стихией, пока Рон наконец не нарушил тяжелое молчание вопросом:

— Ты уверен? Гарри? Ты действительно считаешь, что так будет лучше?

Продолжая изучать линию горизонта, тот ничего не ответил.

— Тот план, что мы вчера придумали, идеален, — настойчиво продолжил Рон. — Даже если мы пойдем втроём, то прекрасно справимся с поисками. Не в первый же раз.

— Тот план, в котором речь шла исключительно обо мне, тоже был идеальным, — сухо отозвался Гарри. — И все же мы здесь.

— Вот тут ты как раз и ошибаешься, приятель, — возразил Рон. — Если судить мерками квиддича, то одиночка — это худший состав команды. Если ты пойдешь один, твои шансы вляпаться в дерьмо резко возрастут, согласись. Именно поэтому мы и не хотели тебя отпускать.

— Она тоже.

— На этот раз все не так, как раньше, — упрямо мотнул головой Рон.

— Конечно, — согласился Гарри.

Завывания ветра стали теперь напоминать стоны, стремительно темнеющие небеса погрузили землю в глубокую тень.

— А знаешь почему? — продолжил свою мысль Рон. — По двум причинам: во-первых, и я, и Гермиона все это уже проходили вместе с тобой…

— Тогда все было иначе.

— Не спеши с выводами. Ты прекрасно понимаешь о чем идёт речь. Оба мы — и я, и Гермиона, чувствуем тебя как никто. Ты ещё только начинаешь задумываться, а мы уже знаем какие мысли бродят в твоей голове. Так же, как и ты всегда предугадываешь наши. И поэтому мы всегда можем рассчитывать друг на друга. Особенно в трудную минуту.

— Джинни тоже хорошо меня знает, — упрямо сказал Гарри, повышая голос, чтобы Рон смог услышать его в гуле ветра.

— Не настолько! — возразил тот. — Послушай, я соглашусь, что в министерстве она была похожа на сотню разъяренных кошек, а в прошлом месяце благодаря ее вмешательству, по моим подсчётам, было спасено не меньше дюжины жизней…

— Вот видишь! — прервал его Гарри. — Даже ты не сомневаешься в ее способностях. Значит, она могла бы здорово помочь нам в поисках, да?

— Нет! — отрезал Рон. — Она не успела ощутить себя частью команды!

— Да ладно, Рон, — усмехнулся Гарри, — весь прошлый год Джинни играла за охотника, в то время как мы с тобой были вратарем и ловцом. И попробуй после этого рассказать мне, что она не часть команды.

— Это не та команда, Гарри. Квиддич — это игра, и цели в ней совсем другие. Вторая же проблема заключается в том, что…

— Ну? И в чем же?

— В том, что ты в нее влюблен, — вздохнул Рон.

Между ними повисло очень долгое молчание. Синевато-коричневые облака теперь наполовину заволокли небо, где-то вдалеке послышался отдаленный грохот. По высокой траве пронесся порыв ветра, и она стала похожа на ковер, сотканный из кнутов.

— Допустим, — наконец выдавил из себя Гарри.

— Ну правда, ты так на нее смотришь, что всем сразу становится все понятно… — поспешно продолжил Рон.

— Я уже признал это, — нетерпеливо перебил его Поттер. — А теперь ответь — почему мои чувства являются проблемой?

— Они сбивают тебя с толку. Делают тебя слабым…

— Рон, — перебил его Гарри. — Ты влюблен в Гермиону — это ясно каждому, кто провел в Норе дольше трех минут — почему же тогда это обстоятельство никак не влияет на твое мнение?

— Возможно, ты и прав, — согласился Рон. — Но я не ловец. Я всего лишь вратарь. А ты — тот, кто должен выполнить то, что тебе предназначено. Ведь ты сам твердишь нам об этом всякий раз, когда речь заходит о нашем деле. О том, что ты — единственный, кто способен покончить с… — он запнулся на мгновение, лицо его побледнело, но он вздохнул и мужественно закончил, — с Волдемортом. Вот почему ты должен четко знать, что делаешь или только еще собираешься сделать.

Грозовые тучи нависали теперь прямо над их головами. Гром заметно усилился, сполохи молний замелькали гораздо чаще. Рон по старой привычке отсчитал секунды между вспышками и раскатами грома — одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать… Двенадцать разделить на пять. До границы грозового фронта, по его подсчетам, было около двух с половиной миль. Еще одна молния: раз, два, три…

— Скажи мне, что все это не ради того, чтобы уберечь твою младшую сестру, — сказал Гарри.

— Нет конечно, — легко сказал Рон. — Потому что в этом Джинни права на все сто. Ей сейчас нигде не безопасно, ни здесь, ни в Хогвартсе. Даже с нами троими она в большей безопасности, чем без нас. И я знаю, что по крайней мере ты тоже стремишься защитить ее так же, как и я.

Гарри тепло улыбнулся ему, но Рон по-прежнему оставался серьезным.

— В этом-то и проблема, — продолжил он.

— Проблема в том, что я хочу ее защитить? — дрогнувшим голосом спросил Гарри.

— Да, и ты прекрасно это понимаешь.

Раздался гораздо более громкий, гораздо более близкий раскат грома, и на них начали падать крупные капли дождя. Но ни один из них — слишком взрослых, чтобы быть детьми и слишком юных, чтобы считаться взрослыми — ни один из них даже не пошевелился.

— Всем нам конец, если в какой-то неподходящий момент, допустим, во время боя, ты отвлечешься на нее… — после короткого молчания вновь начал Рон, но Гарри, снова повысив голос, чтобы заглушить дождь и гром, прервал его на полуслове.

— Что ж, это веская причина, чтобы не брать с собой ни тебя, ни Гермиону. Неужели ты и вправду думаешь, что я не люблю ни тебя, ни ее? Неужели ты думаешь, что я ничего бы не сделал, чтобы защитить вас обоих?

— Да, дружище. Ты нас любишь. Но мы — твои друзья, а не любовь всей твоей жизни, если ты понимаешь, что я имею в виду.

— Рон, — сказал Гарри, чувствуя себя неловко не только из-за своей промокшей рубашки, — ты же не думаешь, что мы…

— Нет, нет, нет! Я не только думать, но и слышать не хочу о том, что вы сделали, а что нет. Нет уж, спасибо! Единственное, что я хочу тебе сказать, что ты относишься к ней, ну… так, как не относишься к нам, и опасаюсь, что кое-какие твои инстинкты возьмут верх над разумом.

— Знаешь, — отозвался Гарри, — а я вот думаю, что если мы будем сражаться рядом с ней бок о бок, то станем гораздо храбрее и решительнее. Мы станем сильнее.

Фиолетово-белая молния расколола небо надвое и ударила в конце поля. Рон успел досчитать только до трех, когда громовой раскат прогремел практически прямо над их головами. В груди у него все сжалось.

— У меня такое впечатление, что это слова Джинни, — сказал он.

— Ну и что, даже если это так? Думаю, она права. Она вообще обладает способностью делать меня гораздо крепче, чем я есть, — усмехнулся Гарри. — Иногда мне достаточно одного взгляда на ее свирепое лицо, и я, каким-то совершенно непостижимым образом, знаю, что сил у меня прибавилось. Поэтому… Поэтому она нужна нам.

Дождь теперь лил как из ведра. Сверкнула еще одна молния, прогремел еще один гром.

— Слушай, идем в Нору, — сказал Рон. — Как бы смешно это ни звучало, с Джинни или без нее, но если молния поджарит нас до румяной корочки, кто тогда пойдет за крестражами? — улыбнулся он.

Гарри кивнул, и они пустились в обратную дорогу.

И все же, помолчав немного, Рон задумчиво проговорил:

— Значит, ты уверен.

— Угу, — подтвердил Гарри.

На пути к Норе Рон замедлил шаг и пропустил Гарри вперед. В намокшей, прилипшей к телу рубашке, с мокрыми волосами, переставшими наконец торчать в разные стороны, Гарри выглядел худым и хрупким, похожим на ребенка. Но не на того одиннадцатилетнего первокурсника, каким он его помнил, а, скорее всего, на того, каким он был до их знакомства. Рон представил себе малыша, который осиротел, едва ему исполнился год, и у него возникло непреодолимое желание завернуть этого малыша в одеяло, чтобы защитить от всех бурь на свете.

Оглушительно грянул гром, дверь Норы открылась, и мать Рона втащила друзей в дом. Сокрушенно качнула головой и крикнула девочкам, чтобы те принесли полотенца.

Прибытие вышло тяжелым. Он даже на мгновение потерялся во времени и в пространстве, с трудом вспоминая цель и причину своего визита.

Аппарация всегда вызывала у Неда головную боль и головокружение. Так и сегодня — он едва не влетел в один из мусорных баков, что стояли дружным рядом вдоль улицы, но вовремя извернулся и стоял сейчас потирая виски и терпеливо ожидая, пока окружающие его предметы перестанут вальсировать. Потом огляделся по сторонам.

Под бесконечно пасмурным небом и сплошной пеленой дождя улица казалась темной и грязной. Легкий ветерок лениво перекатывал по мостовой окурки и опавшие листья. Было зябко и промозгло, и Нед посетовал про себя, что не надел сегодня что-то более теплое и непромокаемое, словом, более подходящее такой погоде. Он поежился и выудил из кармана обрывок пергамента с адресом. Однако при таком скудном освещении буквы расплывались в одну неровную линию, и он с трудом прочел написанные на нем слова. Использовать заклинание "четыре точки", позволяющее определить стороны света, он не рискнул, потому что в любой момент здесь мог оказаться кто-то из магглов, а «засветиться» у них на глазах в его планы никак не входило. Поэтому, произведя кое-какие расчеты, Нед пришел к выводу, что находится примерно в четверти мили от места назначения и, сверившись еще раз с адресом, повернул налево и быстро зашагал по обочине дороги.

Вокруг него, сколько хватало взгляда, царили грязь и запустение: стены домов густо покрывали граффити, сточные канавы были битком забиты скомканной, рваной бумагой и мятым пластиком. В воздухе стоял тяжелый дух отбросов и нечистот. Магглы, время от времени встречающиеся ему на пути, горбились от холода. Многие из них, одетые неряшливо и не по погоде, катили тележки, в которых лежали все их нехитрые пожитки. Кое-кто, разговаривая сам с собой, бормотал себе под нос что-то невнятное. В какой-то момент он прошел мимо группы молодых людей в одинаковых вязаных шапочках и прямо-таки кожей почувствовал исходящую от них волну немотивированной агрессии. Самый высокий из них глянул на Неда с таким плотоядным выражением лица, что ему стало не по себе: такими глазами долго голодавший человек смотрит на лакомый кусок. Нед покрепче сжал в кармане волшебную палочку и ускорил шаг. Район, где он сейчас шел, много лет назад назывался Мосс-Сайд и был частью славного города Манчестера.

К счастью, до места назначения Нед добрался без происшествий. Завернув за угол, он оказался перед внушительного вида зданием, построенным из красного кирпича. Вероятно, когда-то давно оно было чьим-то особняком. А может, обычным многоквартирным домом или даже офисом. Однако сейчас на нем красовалась чудовищного вида вывеска. Судя по внешнему виду, скорее всего, ее неоднократно подкрашивали, но даже эти меры не смогли спасти положение дел, потому что потрескавшаяся надпись на ней все же выглядела выцветшей и гласила:

Странноприимный дом

Основан в 2005 году

Здесь все свои

Нед поднялся по ступенькам и постучал в дверь. Внутри кто-то завозился, но открывать ему явно не торопились. Постучав еще раз и не получив ответа, он осторожно потянул за ручку двери и понял, что та не заперта. Тогда, осмелев, он шагнул внутрь и очутился в небольшой комнатке, напоминающей (и, скорее всего, служившей) одновременно и прихожей и фойе. Чистенькой и довольно хорошо освещенной небольшим потолочным светильником. Краска на стенах хоть и не блистала новизной, но была целой, не облупленной, и это производило хорошее впечатление. Единственный предмет меблировки — стол с кипой брошюр, содержащих в себе советы по поиску еды и крова, получению государственных пособий и предупреждению болезней, стоял в центре. Одна большая стрелка с надписью "лазарет" указывала налево, в то время как две другие сообщали, что трапезная и дормиторий находятся справа. И с той, и с другой стороны слышались голоса и шаги, но Нед понятия не имел, в каком направлении ему следует идти, чтобы найти ту особу, ради которой он здесь, собственно, очутился. Он даже приблизительно не мог предположить, в какой части здания она может находиться, и ломал голову, с чего стоит начать поиски.

Спасла его девочка лет десяти, вихрем пронесшаяся из одной стороны в другую. Она так резво бежала, что чуть не сшибла его с ног, а после принялась извиняться с таким жаром, что ему пришлось ее прервать:

— Постой, милая. Не могла бы ты помочь мне?

Девочка замолчала и уставилась на него во все глаза. Одета она была в зеленое платье (явно с чужого плеча), но, в отличие от виденных им на улице людей, выглядела довольно упитанной. Русые волосы, подстриженные в ровный, словно нарисованный циркулем, кружок, наводили на мысль, что тут явно не обошлось без использования миски или какого-нибудь иного подручного средства, чтобы сэкономить время и средства. Лицо девочки было настороженным и немного подозрительным.

— А вы кто? — требовательно спросила она.

— Я Нед, Нед Мейсон, — представился он. — И пытаюсь найти здесь кое-кого.

— Правда? А кого?

— Мисс Уизли.

— Кого? — непонимающе переспросила девочка, и Нед понял, что она слышит это имя впервые.

Он дважды перечел пергамент. Ошибки быть не могло.

— "Джиневра Уизли".

— А, вы про мать Джиневру. Так бы сразу и сказали. Она здесь.

Девочка чуть повернула голову в сторону столовой и завопила:

— Матушка Джин!

Нед услышал шаги, доносящиеся от правой двери, а следом за ними спокойный, усталый голос произнес:

— Не называй меня «Матушка Джин», дитя, а то это звучит как название крепкого напитка.

Обладательница голоса, вошедшая в комнату, оказалась невысокой, хрупкой женщиной лет восьмидесяти, привыкшей, судя по всему, к тяжелой и упорной работе. Но, несмотря на возраст, осанка ее была безупречно ровной, а взгляд — твердым. Задумчивые, усталые глаза того золотистого, чайного оттенка, который темно-карие глаза иногда приобретают в зрелые годы, смотрели решительно и деловито, но даже за завесой несгибаемого мужества в них светился огонек мягкости и понимания. Лицо женщины, испещренное сетью морщин, могло показаться суровым, и все же, при взгляде более внимательном, можно было представить, насколько хороша она была в юности.

Она и сейчас была красива, но красотой иного рода — аскетичной красой голой зимней ветки в противоположность цветущей красоте розового куста, расцветшего в июне. В волосах ее, заплетенных в серебристо-белую косу, которая опускалась ниже плеч на добрых четыре дюйма, он заметил несколько едва заметных медных прядей, и это навело Неда на мысль, что когда-то она была огненно-рыжей. Он обратил внимание на ее руки: маленькие, но мозолистые и сильные. На ней было дешевое, простое и практичное рабочее платье синего цвета и разношенные туфли.

Она долго оценивающе смотрела на Неда. Затем повернулась к девочке:

— Ребекка, присмотри за лазаретом, пожалуйста: скорее всего, Родни потребуется еще один слой мази, да и Эмили может снова стать хуже.

Когда ребенок ушел, седовласая женщина снова повернулась к Неду и решительно сказала:

— Судя по тому, что вы одеты в ледерхозен с гавайской рубашкой, должно быть, вы прибыли прямиком из Министерства магии.

И хотя голос ее прозвучал достаточно громко и хрипло, в нем отчетливо прозвучали озорные нотки.

— Да, мэм, — вынужден был признать Нед, совершенно не представляя, какое отношение ко всему этому имеет его одежда.

— Я — Джиневра, — представилась женщина. — Не Джин, — она бросила еще один мимолетный взгляд в ту сторону, куда ушла девочка. Потом снова повернулась к Неду.

— А вы?

— Эдвард Мейсон, мэм, но мои друзья зовут меня Нед.

— Вы полагаете, нам уготовано стать друзьями? — удивленно спросила она, распахнув глаза.

— Н-нет, — признал он. — Но вы могли бы называть меня просто «Мейсон», если вам так будет удобнее.

— Я буду звать вас Недом. Во всяком случае, пока вы здесь находитесь. А меня можете звать Джиневрой.

— Я слышал, как девочка назвала вас «мать Джиневра»…

— Да, кое-кто здесь называет меня так, но я никому не мать, и потому нет необходимости обращаться ко мне подобным образом. Итак, Нед Мейсон из Министерства магии, чему обязана?

— Я уполномочен Министерством расследовать одно дело, — объяснил он. — Пару недель назад мы отправили вам сову.

— Молодой человек, прошло уже более полувека, как я перестала принимать совиную почту.

— Но почему?

— Потому что совиная почта приходит от волшебников, а волшебников, чьи письма я хотела бы прочесть, давно нет в живых. Но раз уж вы пришли, то можете обо всем рассказать мне сами.

Нед уже открыл рот, чтобы начать разговор, как внезапно она прервала его:

— А, впрочем, погодите. Идемте на кухню. Выпьем чая, заодно и расскажете.

И хотя слова ее прозвучали как приглашение, мать Джиневра не улыбнулась.

Через длинную столовую они прошли на кухню, где она, по-видимому, работала до того, как ее позвала девочка. По сравнению с размерами здания и тем количеством людей, населяющих странноприимный дом, кухонное помещение представляло собой небольшую комнату, основную часть которой занимала плита с гулко гудящим огнем. Поверх нее стояло несколько огромных кастрюль, в каких, судя по запаху, варились суп или рагу, способные накормить не один десяток человек. Тут же стоял чайник, и из его носика поднималась плотная струйка пара. Джиневра налила кипяток в большой заварочный чайник, стоявший на рабочем столе, накрыла его салфеткой и села на табурет в углу стола, жестом предложив Неду сделать то же самое.

Какое-то время она проницательно смотрела на него, ожидая, что он заговорит, но поскольку, визитер не спешил начинать разговор, то стала собирать на стол чайные принадлежности — пару чашек со сколотыми краями, маленькие стальные ложечки…

Нед наконец собрался с духом, прочистил горло и сказал то, ради чего сюда пришел:

— К нам поступила информация, что пятого ноября, в воскресенье, приблизительно в 2:45 ночи вы применили исцеляющее заклинание в присутствии маггла.

Джиневра на мгновение уставилась в пространство, затем кивнула.

— Верно, — подтвердила она. — Это произошло, когда к нам привезли с огнестрельными ранениями Арчи Фентона. Так что, все правильно.

— Вы признаете, что сделали это? — осторожно спросил Нед.

— Признаю ли я? Почему нет? Да, конечно я это «признаю», — с неприкрытой иронией ответила Джиневра.

— В таком случае, я должен напомнить вам, — официальным тоном продолжил Нед, — что использование магии в присутствии магглов нарушает Статут о секретности. Даже случайно выпущенные заклинания требуют изменения памяти у свидетелей, чего уж тогда говорить о таком вопиющем проступке, как этот. Но все же, если вы сможете назвать мне имена магглов, которые видели, как вы колдовали, мы изменим их воспоминания и забудем это досадное недоразумение, ограничившись простым предупреждением.

Джиневра молча встала, развернула на чайнике салфетку, подняла крышку, заглянула внутрь и немного помешала там тонкой ложечкой. Потом вернула салфетку на место и села:

— Нет.

— Нет?

— Нет.

— «Отказ сотрудничать с правоохранительными органами Магии усугубляет преступление», — процитировал Нед.

На лице женщины не дрогнул ни один мускул.

— Как скажете, — спокойно ответила она. — И все же я не стану помогать вам, стирать или исправлять чью-то память. Какими бы ужасными они ни были, воспоминания человека — его собственность.

Нед поморщился — слишком уж высокопарно это прозвучало.

— Но послушайте… — от растерянности у него разом вылетели из головы все заготовленные слова и фразы: на такую реакцию он явно не рассчитывал. — Вы не имеете права шастать по улицам и колдовать в присутствии магглов!

Никак не отреагировав на эти резкие слова, мать Джиневра встала с табурета и начала разливать чай.

— Вам с молоком и сахаром? — все тем же ровным тоном поинтересовалась она.

Нед растерянно кивнул. Джиневра передала ему готовый напиток и поставила на стол свою чашку с чаем, в который, как он заметил, не добавила ни того, ни другого. Потом достала с полки жестяную коробку с печеньем и жестом предложила ему угоститься. Он узнал его — самое обычное печенье недорогой маггловской марки.

— Моя мама очень любила его когда-то, — вскользь заметила Джиневра.

Нед протянул руку и взял одно.

— Прежде всего, мой юный Нед, я бы хотела кое-что уточнить. Я не "шастаю по улицам", как вы изволили выразиться, колдуя на глазах у кого бы то ни было, — откусив кусочек печенья, заявила Джиневра. — За последние пять десятилетий я почти не пользовалась магией, и даже если мне приходилось прибегать к ее помощи, возле меня никого не было. Во-вторых, инцидент пятого ноября, — вспомнив его, она мягко улыбнулась, — был особым случаем. В ночь с субботы на воскресенье сюда привезли раненого мужчину. Времени на то, чтобы отвезти его в больницу было в обрез, а он в любой момент мог погибнуть от массированного кровотечения. Да и не факт, что больница приняла бы его. Счет шел на минуты. Поэтому мне не оставалось ничего другого, кроме как применить к нему заклинание Эпискеи и некоторые кровевосполняющие чары. Он выжил. Провел здесь несколько дней, а потом нам удалось уговорить доктора Элдриджа осмотреть его. В-третьих, Арчи Фентон был без сознания и не видел, как я колдовала. Что же касается моих помощников, то они в тот момент были слишком заняты, чтобы следить за мной.

— Вы лицензированный целитель? — сухо спросил Нед.

Джиневра посмотрела на него долгим, пристальным взглядом.

— Я бы очень удивилась, если б узнала, что, собираясь сюда, вы не выяснили заранее ответ на этот вопрос. Ну так как, Нед? Являюсь ли я лицензированным целителем?

— Нет, — ответил Нед. — Не являетесь. Следовательно, без надзора целителя не имеете права заниматься лечением. Даже магглов. Это представляет собой нарушение другого рода.

— Даже магглов, — задумчиво повторила Джиневра. — Но вы пришли сюда не для того, чтобы обвинить меня в нарушении этого конкретного постановления, не так ли? В таком случае, почему вы грозите мне этим сейчас?

— Я просто пытаюсь убедить вас сотрудничать, — сказал он несколько натянуто. — Потому и прилагаю все усилия, на какие только способен. Не хочу вас арестовывать.

— Уверены? — спросила Джиневра. — Что не хотите меня арестовать?

В комнате воцарилась долгая тишина, во время которой Нед обдумывал ответ. Ему не нравился подтекст вопроса и было немного стыдно, но в любом случае задание все же следовало выполнить.

— Джиневра, я был послан сюда отделом магического правопорядка расследовать нарушение закона и либо заручиться вашим сотрудничеством, либо арестовать вас, чтобы впоследствии судить и наказать сообразно провинности. Как видите, не так уж и много у меня вариантов.

— Вы забываете еще об одном: о том, что сегодня вы узнали обстоятельства, при которых произошел этот инцидент, — напомнила ему женщина. Она встала и помешала в одной из кастрюль. Нед так и не понял, что это — суп или тушеное мясо.

— Верно, но спасение жизни маггла не освобождает от нарушения Статута секретности.

— В этом-то и проблема, — парировала она от плиты. — Статут секретности всегда был плохой идеей.

— Вы так думаете? — холодно осведомился Нед.

— Я не думаю. Я — уверена, — таким же ледяным тоном ответила она. — Сколько жизней можно было бы спасти, скольких бед избежать, если б над нашей головой постоянно не висело как Дамоклов меч обязательство хранить существование волшебников в тайне.

— Но вы же знаете, почему был принят этот закон, — почти на автомате отозвался гость. — Магглы, знающие о магии, тут же захотели бы, чтоб все их проблемы решались «как по волшебству». Они бы бросили работу и перестали стремиться к…

Джиневра так порывисто отошла от плиты и наклонилась к нему, что он невольно вздрогнул:

— Именно такими словами во все времена власть имущие оправдывали свое нежелание помогать бедным. «Если мы им поможем, они ничему не научатся...» Чушь собачья. Расскажите это человеку, умирающему от болезни, которую можно вылечить одним лишь взмахом волшебной палочки. Или голодным детям, пытаясь растянуть кастрюлю с тушеным мясом настолько, чтобы хватило всем нуждающимся. Знаете, о чем я часто думаю?

Она явно была раздражена, но взяла себя в руки и сделала два глубоких вдоха, чтобы успокоиться.

— О том, что мы просто не хотим делиться своими сокровищами с другими.

— Каким боком все это к нашему делу? — спросил Нед, пытаясь направить разговор в нужное ему русло. — Насколько я понял, вы просто оказались в таких обстоятельствах, при которых каждый день вынуждены общаться с магглами, попавшими в беду. Ведь вы живете и работаете здесь, так?

— Я не только живу и работаю в этом заведении, Нед. Я им управляю. С тех самых пор, как открыла странноприимный дом более пятидесяти лет назад.

— Ну вот, видите? Вы же сами ставите себя в такое положение, когда нарушение Статута рано или поздно становится неизбежным. Если вам хочется лечить людей, почему не стать целителем в больнице Святого Мунго? — предложил Нед. — Там вы смогли бы принести намного больше пользы, спасая жизни волшебников.

— Волшебников? — приподняла брови Джиневра. — Значит, жизни волшебников ценятся дороже, чем жизни магглов?

— Нет... Конечно, нет… Я просто имел в виду... — быстро сказал Нед, но осекся и замолчал.

Мгновение они смотрели друг на друга. Затем она снова села на стул и взяла свою чашку.

— Ну вот вы и ответили на свой вопрос, — продолжила мать Джиневра. — Что и требовалось доказать. В больнице Святого Мунго и без меня достаточно целителей, причем лучших в мире. Одним больше, одним меньше, значения не имеет. А у этих людей, — она кивнула в сторону окна, подразумевая жителей города, — нет никого, кроме меня и тех, кого я могу убедить работать вместе со мной.

— Но у них есть маггловские врачи, и, кроме того, маггловское правительство заботится о малообеспеченных... — начал Нед.

— Да неужели? Правда? — с горечью спросила Джиневра. — В незапамятные времена жили да были правители, что заботились об обездоленных, сирых и убогих. И было при них доступное для всех жителей здравоохранение… Вы хорошо помните историю мира магглов? В особенности за последние полвека? Или кое-что подзабыли?

Нед покачал головой; он никогда не был особо силен в Маггловедении, хотя, должность, которую он сейчас занимал, судя по всему, требовала более основательных знаний мира простецов, чем те, какими он мог сейчас похвастаться.

— Вскоре после падения Волдеморта, — начала Джиневра, — маггловская наука совершила стремительную серию скачков вперед, которые в конечном счете позволили сделать человеческую жизнь чуть ли не бесконечной. Переливание крови, клонированные органы, молекулярная хирургия, генетическая реконструкция, нанотехнологии в мозге и других частях тела… С помощью всего этого человека можно «модернизировать» и «омолодить» настолько, что он проживет не одну сотню лет. Только представьте — то, о чем мечтал Волдеморт, стало реальностью и осуществлено ни кем иным, а магглами! Да он бы умом тронулся, если б узнал об этом!

В этом, внезапно свалившемся ему на голову потоке информации, Неду было трудно уследить за деталями, но суть он все же уловил.

— Единственная проблема заключается в том, что продление жизни было — и остается до сих пор! — неприлично дорогим. Только самые богатые, самые влиятельные представители человечества могли себе это позволить, хотя и среди них было не так уж много тех, кому эти процедуры были по средствам. Мало-помалу, ресурсы государства и промышленности стали вкладываться в развитие "окна бессмертия" для избранных. Деньги, направляемые прежде для бедных, иссякли, а медицинский персонал и аппаратуру постепенно переориентировали на программу «Обновление».

— Но, позвольте, — запротестовал Нед, вспоминая то немногое, что он знал о маггловском обществе. — У магглов выборное правительство! И уж конечно большая часть из тех, кто оказался на обочине жизни, проголосовала бы за отставку такого правительства, а потом и вовсе его сменила!

— Магловское правительство, — терпеливо проговорила Джиневра, словно обращаясь к не по годам развитому, но все еще наивному и доверчивому ребенку, — на словах хоть и является проводником представительной демократии, на деле преследует совсем иные интересы. Богачи и представители власти всегда умели манипулировать людьми и законами для достижения своих целей, а здесь — вопрос жизни и смерти! Как вы думаете, стали бы они кого-то щадить?

Нед промолчал. Слишком много того, к чему он привык, разом встало с ног на голову. Все так же молча допил чай, отставил чашку в сторону. Не спрашивая его разрешения, матушка Джиневра снова наполнила ее и вновь добавила молоко и сахар.

— Я кормлю здесь всех, кого могу, — после длительной паузы проговорила она, жестом предлагая ему печенье. Нед не взял ни одного. — Даю людям крышу над головой, и они живут тут до тех пор, пока не смогут найти собственную. Бывает, что на это уходят годы, но мы никого не прогоняем. У меня есть некоторые навыки и кое-какие гроши. На них мы приобретаем все, что может пригодиться в лечении ран и болезней. Утешаем умирающих. Время от времени к нам поступают пожертвования от тех немногих состоятельных господ, у которых еще осталась совесть. Иногда деньги приходят от крупных предприятий, чья благотворительность приносит им дивиденды в виде налоговых льгот. Есть несколько врачей, медсестер, химиков и диетологов, кого мы всегда можем позвать на помощь. Так и живем. И хотя у нас нет лицензий или разрешительных документов даже на половину того, что мы делаем, мы все равно продолжаем свою работу. Если б государственные инспекторские службы, которые отслеживают подобные вещи сейчас сами не были до смешного недофинансированы, нас, вероятно, давно бы уже закрыли. Газеты, хоть и редко, но пишут о странноприимном доме, однако это мало помогает. Одним словом, я делаю все, что могу, для его поддержания.

Мать Джиневра несколько мгновений смотрела на свою опустевшую чашку, затем снова налила в нее чая и отпила глоток, уставившись на кухонную стену.

— Не понимаю, — задумчиво пробормотал Нед, — как можно было прийти к такому выбору. Знаете, я еще мог бы понять маггла, который родился и вырос в мире простецов: ему не привыкать к подобным реалиям. Но каким образом сюда могла попасть ведьма? И жить здесь в полной изоляции от волшебного мира, отдавая всю себя маггловской бедноте? Ведь вы даже не пользуетесь магией! Кто же вы?

— Вы и в самом деле не знаете? — спросила Джиневра, пристально смотря ему в глаза.

Нед покачал головой.

— А мне всегда казалось, что, говоря со мной, люди только и делают, что думают о той, давнишней истории, — она вздохнула. — Бывали вы когда-нибудь в Берроу-парке?

— Ну да, конечно, — ответил Нед, застигнутый врасплох внезапной сменой темы. — Это самое красивое кладбище, которое я когда-либо видел. Все эти чудесные сады и деревья... Мой отдел проводит там ежегодную церемонию в честь погибших победителей.

— Красиво, правда? — со слабой улыбкой согласилась Джиневра. — До того, как его разрушили Пожиратели Смерти, Берроу-парк был моим домом. Я и себе приберегла там местечко для последнего прибежища, — задумчиво закончила она.

Нед недоуменно нахмурился.

— Простите, но на каком основании вы можете там быть похороненной? Я всегда считал, что это место предназначено для героев... — он осекся и замолчал с открытым ртом, недоверчиво уставившись он на женщину. — Погодите-ка... Уизли... Джиневра... нет, Джинни Уизли... Неужели вы — одна из "Семнадцати"?!

— "Семнадцати?" Так нас теперь называют? — если она и удивилась, то только слегка. — Ну, да, нас было семнадцать, по крайней мере, какое-то время. Хорошее название. Не лучше и не хуже многих. С таким же успехом вы могли бы назвать нас "Двадцатью" или "Двенадцатью", — на ее лице промелькнула тень боли. — Или "Пятью тысячами"... С тех самых пор или около того, меня перестали звать Джинни, только Джиневрой.

— Но вы... — благоговейно проговорил Нед, когда понял, с кем разговаривает. — Вы же уничтожили Волдеморта! Вы и "Семнадцать" — спасители волшебного мира! Захоти вы вернуться, сотни, — а, может и тысячи! — человек пришли бы почтить вас!

— А вот и еще одна причина, по которой я не возвращаюсь, — горько покачала головой Джиневра. — Нельзя славить человека, который заслуживает наказания. Если бы они знали как все было на самом деле, они разорвали бы меня на куски. Говоря по совести, должны бы.

— Не понимаю...

Она выглядела усталой. Снова встала, подошла к единственному маленькому окну на кухне и выглянула наружу, хотя изнутри оно запотело от булькающих котлов с пищей и покрылось капельками тумана снаружи.

— Это долгая история, Нед. И в самом ее начале был только один человек — тот, кто собирался уничтожить Волдеморта. Звали его Гарри Поттер. Слышали о нем?

— Да, — кивнул Нед. — Кажется, его называли "Мальчиком, который выжил", да? А еще я знаю, что, будучи всего лишь младенцем, он сумел остановить Темного Лорда.

Джиневра грустно улыбнулась, по-прежнему глядя сквозь полупрозрачное стекло.

— Так и было. Мы тоже думали, что он покончит с Волдемортом, — она глубоко вздохнула. — Гарри был тем человеком, за которого я собиралась выйти замуж. Я любила его. И что еще более прискорбно, он любил меня.

Услышанное откровение было настолько интимным, что Неду стало не по себе. Он поерзал на стуле, но, к своему удивлению, не только не сменил тему, но даже и не подумал вернуться к тому вопросу, ради которого прибыл сюда.

— Один? Вы сказали — один? То есть, в одиночку? Как ему могло прийти в это голову? Никто не сможет выиграть войну в одиночестве.

— Вы не знали его. Гарри обладал силой и глубиной, о которых мало кто знал. Он не единожды сталкивался с Темным Лордом и все-таки выжил. Пару раз он спас и мою жизнь. Достигнув совершеннолетия, Гарри и двое его лучших друзей решили отправиться в поход и, хотя они никому ничего не сказали, я знала, что они собирались сделать — закончить войну.

— Сначала Гарри собирался оставить меня. Он даже сказал, что мы должны разорвать наши отношения. Правда, настаивал он на этом недолго, — она снова грустно улыбнулась. — Я сперва думала, что он беспокоится обо мне и не хочет, чтобы я пострадала, но потом поняла: он считал, что станет более уязвимым, если я буду рядом. Он опасался... — она на мгновение отвела взгляд в невидимую даль, а затем продолжила более спокойно. — Гарри опасался, что Волдеморт, в силу их ментальной связи, узнает о нашей любви и использует меня против него. Однако я смогла его убедить взять меня с собой. Несмотря на то, что я боялась Волдеморта, мне не хотелось, чтобы Гарри уходил без меня и горела желанием помочь им. К тому моменту я считалась уже довольно опытным бойцом, и по силе владения магией могла соперничать не только с моим братом, Роном, но и его невестой, Гермионой, которые должны были его сопровождать. Четверо лучше, чем трое, считала я, но мне пришлось приложить все усилия, чтобы он согласился. В конце концов я его уговорила.

Она отвернулась от окна и посмотрела на Неда.

— И знаете каким образом? Я рассказала ему о Священном отряде из Фив.

— Сожалею, — признался Нед, — но я никогда о нем не слышал.

— Он тоже, — кивнула Джиневра. — Я читала об этом отряде в маггловских романах, а поскольку эта тема меня тогда заинтересовала, то дополнительные сведения я почерпнула из библиотеки. Около двух с половиной тысяч лет назад Священный отряд был частью фиванской армии. Состоял он исключительно из любовных пар, давших клятву верности над могилой Иолая. Фиванцы были твердо убеждены, что строй, сплоченный взаимной любовью, нерасторжим и несокрушим, поскольку любящие, стыдясь обнаружить свою трусость, в случае опасности ни за что не оставят один другого, а значит армия, состоящая из влюбленных, непобедима. И в этом убеждении была своя доля истины: Священный отряд и в самом деле никто не мог одолеть, пока ему не пришлось столкнуться с кавалерией Филиппа, отца Александра Македонского. Они сражались насмерть. И погибли все до единого. А когда после битвы на поле боя пришли победители, они увидели, что тела влюбленных и возлюбленных лежат там, где они сражались, защищая друг друга.

Она покачала головой, как будто пытаясь убедить в чем-то свою память.

— Что еще могло тронуть сердце девочки-подростка, как не эта романтическая история? Сердце Гарри тоже не осталось к ней равнодушным. Вот так я и заставила его поверить в то, что никто не сможет нас одолеть, если мы станем биться бок о бок.

Джиневра вздохнула.

— Полная ерунда конечно. Никто из нас не был воином. Мы не были обучены, дисциплина хромала на обе ноги сразу, и мы не знали, как и что нужно делать. Глупыми нас назвать было нельзя, мы могли бы во всем разобраться, но, к несчастью, никто из нас не хотел этим заниматься; нам нужен был предлог, чтобы оставаться вместе, потому что мы знали — времени катастрофически мало. Так оно и получилось.

Прислонившись спиной к стене, Джиневра продолжала смотреть на Неда. Она стала еще печальнее, затем, преодолев себя, чуть качнула головой, словно отгоняя от себя какую-то мысль, и продолжила свой рассказ.

— Поначалу все шло очень хорошо. Быстро отыскать Волдеморта у нас не получилось, потому что он создал… некие артефакты, из-за которых его было практически невозможно достать. Поэтому, чтобы найти и уничтожить их всех до единого у нас ушел почти год. За это время мы хорошо сработались и можно сказать, стали единой командой. Не скрою, порой мне бывало очень страшно, но рядом всегда был Гарри, и поэтому временами меня распирала почти триумфальная гордость: ведь мне казалось, что своим поступком я доказала всему миру, что оказалась достойной его, и он принадлежит мне по праву. А потом наступил день, когда мы сошлись с Волдемортом лицом к лицу...

— Перед этим мы разработали блистательный план, чтобы выманить его и заставить сражаться в открытую, но когда настало время решающей битвы, все пошло совсем не так, как мы рассчитывали: Волдеморт задался целью убить именно меня, а не кого-то другого, — лицо Джиневры приняло жесткое, страдальческое выражение. — Гарри был прав с самого начала — Волдеморт знал, что он чувствовал ко мне, и использовал каждую крупицу этой информации в своих интересах. Совершенно не обращая внимания на остальных, он преследовал исключительно меня. Увернувшись в очередной раз от его смертоносных заклинаний, я побежала в ту сторону, куда мы хотели его заманить, но он не отставал от меня ни на шаг. В конце концов Гарри не выдержал. Согласно нашему плану, каждому из нас отводилась особая роль, но, увидев, что Темный лорд вот-вот меня настигнет, нервы у него сдали. Еще бы, ведь он не мог просто стоять в стороне и смотреть, как меня пытаются убить. Чтобы попытаться спасти меня, он бросился мне на подмогу и... погиб от выпущенного Волдемортом заклинания.

Ее лицо стало неподвижным, точно маска. Живыми остались только губы, когда, прижав руки к стене и словно опираясь на нее, она монотонно проговорила:

— К концу боя Рон и Гермиона тоже погибли. В живых осталась только я. Волдеморт мог с легкостью убить и меня, но, вместо этого, он лишь расхохотался, глядя на то, как я сижу, съежившись, в углу и поблагодарил за то, что я упростила ему задачу. С этим издевательским смехом он и аппарировал...

— Но... — перебил Нед. — Но вам все же удалось покончить с Волдемортом. Я знаю, что у вас все получилось. У вас и "Семнадцати". Я читал об этом.

— Да, вы правы. Мы, "Семнадцать" — как вы нас называете — всё-таки сделали это. Видите ли, существовало пророчество, которое предсказывало, что Волдеморта сможет убить некий человек, рожденный в конце июля. Чушь полная, но тогда мы еще об этом не знали. И Гарри и Волдеморт, оба думали, что пророчество относится к Гарри. Но Гарри погиб, и тогда мы решили, что в пророчестве говорилось о Невилле Лонгботтоме, который тоже родился в конце июля, только на день раньше Гарри. Итак, нас набралось семнадцать человек, и мы устроили Волдеморту западню, используя Невилла в качестве приманки. Чтобы разработать и тщательно продумать план действий, у нас ушло больше года, но нам удалось заставить Волдеморта поверить в то, что пророчество относится к Невиллу. А когда Темный Лорд пришел за ним, его уже ждали шестнадцать человек, каждый из которых послал в него как минимум по одному смертоносному заклинанию. Противостоять нашему перекрестному огню без помощи своих щитов он не смог, и все было кончено в течение двадцати секунд. Убить Волдеморта оказалось гораздо легче, чем мы думали. Но за эти несколько секунд все же погибли несколько человек: Невилл, моя подруга Луна, и еще трое наших друзей. Хорошо, что пророчество оказалось вздором.

Нед все еще был сбит с толку.

— Но я не понимаю... Если ваши старания увенчались успехом и вы одержали победу, почему тогда вы решили вдруг, что заслуживаете наказания?

Она перестала опираться на стену и начала расхаживать взад-вперед, как будто ей было тяжело оставаться в одном положении дольше нескольких мгновений.

— Потому что за год, прошедший со дня смерти Гарри, было убито более пяти тысяч человек. Пять тысяч двести восемьдесят, если быть точной — ровно столько же, сколько футов в миле; разве это не странно?

— Не может быть, — усомнился Нед. — Думаю, цифра завышена.

— Ни в коей мере, — взволнованно ответила Джиневра. — В реестрах, похоже, не вели учет погибшим магглам или Пожирателям Смерти, но я должна была их сосчитать. Особенно Пожирателей Смерти — некоторых из них я убила лично. К тому времени я была уже опытным бойцом и не допускала промахов.

Она остановилась как вкопанная, судорожно вздохнула и посмотрела ему прямо в глаза.

— И все же это число точное. Я много раз пересчитывала погибших по именам, начиная с Гарри и заканчивая Невиллом и Луной. Пять тысяч двести восемьдесят человек погибли из-за моей глупости, моих амбиций, моего тщеславия. Пять тысяч двести восемьдесят. Включая моих родителей, всех моих братьев, мою невестку и ее чудесного мальчика, Филиппа, тела которого мы так и не нашли. Моих учителей. Друзей, которые у меня когда-либо были.

Нед все еще был сбит с толку. Он не видел связи. Джиневра заметила его замешательство и снова вернулась к столу. В ее голосе зазвучали безумные нотки — первый настоящий прорыв в спокойствии, которое она демонстрировала до сих пор.

— Вы все еще не понимаете? Лишившись крестражей, Волдеморт стал легкой мишенью, и, как выяснилось, не так уж сложно его было убить. Наши действия тому подтверждение. И если б я отпустила Гарри, позволила ему с друзьями продолжить охоту на него без меня, Темный Лорд не смог бы заставить Гарри раскрыться, первоначальный план сработал бы, и Волдеморт был бы уничтожен на год раньше. Но Гарри не смог остановить себя... свой глубокий, непреодолимый животный инстинкт — защищать свою вторую половину. А ведь я действительно была ею: подругой Гарри, осознавали мы это или нет. Естественно, он не смог удержаться от желания спасти меня.

Ее напряженность возросла до такой степени, что Нед испугался, как бы у нее не случился спонтанный выброс магии.

— Один год и пять тысяч двести восемьдесят человек! — воскликнула она исступленно. — Зачем я только рассказала ему об этом идиотском отряде из Фив! Я же знала, что после их поражения тела воинов-любовников лежали рядом друг с другом, потому что они погибли, защищая друг друга, а не идею, ради которой сошлись в последней битве. Пять тысяч двести восемьдесят жизней!

— В этом нет вашей вины, — сказал Нед, страдая от несправедливости этого самобичевания. — Вы не заставляли Гарри спасать вас. И вы не знаете, как сработал бы ваш план. Большинство убитых погибли от рук Пожирателей. Почему же тогда вы считаете ответственной за их гибель себя?

— Потому что так оно и есть — я за это в ответе, — сказала она более спокойно, но все так же решительно. — Я не подумала о последствиях своего поступка. Я всегда считала, что во все времена каждый из нас способен избавить мир от зла, достаточно только проявить свою волю. И проиграла. А мне всего лишь хотелось стать героиней и находиться рядом со своим парнем!

Последнее слово она произнесла почти рыча.

— Гарри был прав с самого начала, а я заставила его поменять мнение, — лицо ее помрачнело. — Мы с ним могли бы прожить вместе всю жизнь. Мои родители — дожить до глубокой старости, а не сгореть заживо, когда пылала Нора. Мои братья — породить десятки Уизли, но вместо этого я осталась последней в нашем роду. Мне хотелось быть в гуще событий, но это желание привело к тому, что обо мне все забыли. Я часто спрашиваю себя — будет ли у меня когда-нибудь шанс попросить прощения за совершенную ошибку?

Опустошенная, она снова села.

— Но если вы и так раскаиваетесь, зачем наказывать себя еще больше? — немного помолчав, возразил Нед.

— Вы имеете ввиду все это? — спросила Джиневра, обводя жестом комнату. — Это не наказание, Нед. Это — искупление.

— Не понимаю...

— Когда с Волдемортом было покончено, — тихо проговорила Джиневра, — и ликующее волшебное сообщество готовилось устроить праздник в честь тех, кого вы сейчас называете "Семнадцатью" — хотя в живых осталось только двенадцать, сейчас это уже не имеет значения — я поняла, что потеряла всех, кого любила и решила лишить себя жизни. Мне хотелось воссоединиться с Гарри, моей семьей и друзьями, ведь мне так их не хватало. Но при этом я понимала, что если это произойдет, я уже никогда не смогу исправить то, что натворила. "Не знаю, — подумала я тогда, — смогу ли я когда-нибудь загладить свою вину за содеянное, но единственное, что я могу сделать, так это спасти чью-то жизнь взамен загубленной. Никакое это не искупление на самом деле. Разве оно возможно? Ты не воскресишь тех, кто погиб по твоей вине, но, по крайней мере, в мире останется хотя бы один человек, который смог выжить благодаря твоей помощи. И это самое лучшее из того, на что ты способна". Вот поэтому я и решила для себя, что не смогу покинуть этот мир, пока не искуплю свою вину полностью — то есть, пока не спасу столько жизней, сколько отняла.

До Неда с трудом доходил глубинный смысл ее слов.

— Вы имеете в виду, что пытаетесь... хотите спасти...

— Верно — пять тысяч двести восемьдесят жизней, — словно объясняя ему прописные истины, подтвердила Джиневра.

— Моя основная работа в доме не связана со спасением жизней, и в подобных условиях трудно точно установить чью жизнь ты действительно спас, а кто все равно выжил бы и без твоего участия, но, по моим подсчетам, три тысячи двадцать три спасенные жизни на моем счету уже есть, — она мрачно улыбнулась. — С такими темпами, мне нужно прожить лет сто двадцать, не меньше. Как думаете, дотяну?

Нед растерялся. Он не знал, что сказать. Судя по тому, как она себя вела, он сомневался, что она дотянет и до ста лет. Она выглядела гораздо старше, чем должна была бы выглядеть ведьма ее возраста.

Внезапно в комнату вбежала Ребекка.

— Матушка Джин! — закричала она с порога. — Эмили стало намного хуже! Идемте скорее! Пожалуйста!

На этот раз Джиневра не стала ее поправлять. Она встала и пристально посмотрела на Неда.

— Идемте и вы, юный Нед Мейсон. Вы должны это видеть.

Лазарет был примерно тридцати футов в длину и пятнадцати футов в ширину. Сквозь окна, расположенные в верхней части стен по обоим концам помещения, проникал тусклый дневной свет, дополняющий слабое электрическое освещение. В комнате стояло восемь кроватей, три из которых были заняты. На ближайшей ко входу кровати лежал мужчина лет пятидесяти (Нед предположил, что это был Родни), чья кожа была сплошь усыпана большими красными и белыми пятнами и блестела от какой-то мази. Спал он беспокойно: на мгновение открывал мутные глаза и тут же снова проваливался в забытье. Вторая пациентка на соседней койке бодрствовала, но, судя по всему, не осознавала, что ее окружает, и непрерывно бормотала себе что-то под нос. Ребекка и Джиневра немедленно направились к третьей занятой кровати (дальней от Родни), на которой лежала худощавая женщина и, похоже, спала.

— Она быстро-быстро задышала, а потом стала хватать ртом воздух, — сказала Ребекка. — Очнулась на миг и тут же откинулась на спину.

Сейчас женщина дышала редко и лежала с закрытыми глазами. Еле слышное дыхание прерывалось неровными вздохами. Кожа ее по цвету напоминала снятое молоко, губы посинели. Покрытое испариной лицо казалось холодным и безжизненным. Глаза запали, волосы прилипли к голове. Не считая дыхания лежала она совершенно неподвижно. В нос Неда ударил кислый запах болезни, и он с отвращением попятился.

Джиневра взяла руку женщины в свою. Глянула ей в лицо и, повернувшись к Ребекке, сказала:

— Спасибо, что рассказала мне, дитя. Когда к ней должен прийти Ричард?

— Не раньше четырех часов, — сказала девочка.

— Не могла бы ты сбегать за ним, дорогая? — после недолгого раздумья сказала мать Джиневра. — Было бы лучше, если б он поторопился и пришел прямо сейчас.

Глаза Ребекки расширились, и она пулей вылетела из комнаты.

Джиневра посмотрела на женщину, чью руку она все еще держала в своей, и задумчиво сказала, глядя в изможденное лицо:

— Не думаю, что он успеет. Она отходит.

Затем повернулась к Неду.

— Это Эмили, — сказала она таким тоном, словно официально представляла их друг другу. — У нее муж и двое маленьких детей. Она часто бывала у нас в последние полгода, пока неделю назад не слегла окончательно. Ей двадцать четыре года.

Нед озадаченно моргнул. Глядя на ее внешность, можно было предположить, что она старше лет на двадцать.

Джиневра смотрела на Неда так, словно ожидала от него ответа или хоть какой-то реакции, но он так и не нашелся, что сказать.

— У нее устойчивая форма туберкулеза, — пояснила Джиневра. — В городе эпидемия. Когда она только начиналась, еще была надежда создать лекарства, способные вылечить это заболевание, но переориентация медицинских ресурсов на омоложение и продление жизни высосала из этих усилий все соки. В итоге, сейчас от него умирают миллионы. В одной только Британии болеет больше ста пятидесяти тысяч человек, но никто ничего не предпринимает.

Шокированный Нед смотрел на умирающую и не мог оторвать от нее взгляд.

Джиневра придвинулась к нему поближе и, понизив голос, чтобы ее никто не мог услышать кроме него, почти неслышно продолжила:

— И все же, кое-какие заклинания, излечивающие этот недуг существуют. И ткани легких, и микобактерии, вызывающие болезнь, и ее осложнения — все это подвластно чарам колдомедиков. Штаммов этой болезни, устойчивых к магии, не существует. По крайней мере, пока, — мрачно добавила она. — Если б эта пациентка находилась в больнице Святого Мунго, ее уже через пару дней отправили бы домой абсолютно здоровой и смело обнимающей свою семью без опасения кого-нибудь заразить.

Нед продолжал пристально смотреть на Эмили. Если она здесь, в странноприимном доме, то где сейчас ее семья? К его горлу подкатил тошнотворный ком жалости и ужаса.

— Я недавно изучила алгоритм чар, идеально подходящих для лечения туберкулеза, — добавила Джиневра тем же тихим голосом. — Но, поскольку, использовать их незаконно, я, разумеется, не стала их применять. Слово за вами, Нед. Несмотря на то, что любой момент может оказаться последним, время у нас все еще есть. Должны ли мы нарушить закон, чтобы спасти ее? Ведь она всего лишь маггл.

Нед не мог выдавить из себя ни звука. Двигаться он тоже не мог. Он словно оцепенел и только неотрывно смотрел в бледное лицо распростертой на кровати женщины.

Джиневра пожала плечами и снова повернулась к Эмили. Взяла ее за руку и что-то тихо сказала. Слов Нед не разобрал, но был уверен, что это не заклинание. Джиневра придвинула стул и, продолжая говорить с Эмили, время от времени поглаживала ее по волосам.

И без того затрудненное дыхание стало еще более редким, а вскоре и вовсе прекратилось. Мать Джиневра все так же неподвижно сидела на краю кровати, и, к своему удивлению, Нед поймал себя на том, что и сам задерживает дыхание. Затем более старшая из женщин приложила ухо к груди молодой и прислушалась. Чуда не случилось — Эмили была мертва. Джиневра выпрямилась.

Со спокойным и печальным выражением лица человека, который много раз видел смерть, но так никогда и не привык к ней, она пригладила волосы покойной и, легко коснувшись губами ее лба, поправила на ней одеяло. Затем повернулась к Неду и пристально посмотрела ему в глаза. Ее собственные были сухи, и ему внезапно пришло в голову, что все слезы, которые были отпущены на ее век, она выплакала еще тогда, в прошлой жизни, много лет назад.

— Мы должны гордиться собой, Нед, — мягко сказала мать Джиневра. — Мы соблюли Статут секретности. Должна ли я добавить эту жизнь — еще одну — к тому списку, который я когда-то начала? Одной больше, одной меньше, уже без разницы.

Замолчала на мгновение и внезапно спросила:

— Или записать ее на ваш счет?

Нед вздрогнул и в ужасе уставился на мать Джиневру, затем развернулся и не вышел, а, скорее, вылетел из лазарета. Чуть ли не бегом пересек маленькое фойе, столовую и ворвался обратно на кухню, где все еще булькали кастрюли. Схватил свою полупустую чашку и одним глотком опрокинул в рот остатки холодного чая. Дрожащими руками налил себе из чайника еще чашку и жадно припал к ней губами. На этот раз жидкость обожгла ему горло, но он, пребывая в полнейшем смятении, не обратил на это никакого внимания.

Входная дверь дома с грохотом распахнулась. Нед вздрогнул и прислушался — кто-то торопливо шел в сторону лазарета. Потом все стихло, но уже через несколько мгновений до него донесся душераздирающий крик, исполненный боли и отчаяния. "Это Ричард, — догадался Нед, — муж Эмили".

Он запаниковал. Ему нестерпимо захотелось сбежать из этого дома и он теперь пытался придумать, как бы сделать это таким образом, чтобы не встретиться ни с матерью Джиневрой, ни с Ребеккой, ни тем более с мужем Эмили. Ещё одно зрелище горя и отчаяния он уже не вынесет! Ему нужно срочно оказаться в месте, где не происходит подобных трагедий, и единственное чего он сейчас хотел, так это отказаться от навязанной ему миссии и отправиться куда нибудь подальше и от странноприимного дома, и от самого Манчестера.

— Не волнуйтесь, Нед, — произнес позади него спокойный голос. — Они не войдут сюда.

Тот очнулся точно ото сна и только сейчас понял, что просидел так достаточно долго. Он даже приблизительно не мог бы сказать, сколько. Так и не повернув головы, Нед уставился на свои руки.

— Посмотрите на меня.

Он медленно переместил по направлению к ней сперва ноги, потом плечи и наконец голову. Мать Джиневра спокойно посмотрела в его глаза. Ни в ее лице, ни в тоне, каким это было сказано, не было ни тени презрения, ни даже отдаленного намека на гнев.

— Не нужно стыдиться, Нед — в первый раз всегда так. Поверьте мне на слово, но самые первые смерти, свидетельницей которых я стала, произвели на меня гораздо большее впечатление. Простите, что заставила вас это увидеть, — вы не были готов к зрелищу подобного рода. Просто иногда я бываю очень нетерпелива по отношению к окружающим и ко всему миру.

— И я понимаю почему, — отозвался Нед.

Между ними повисло долгое молчание.

— Я арестована, Нед Мейсон?

Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что Нед снова вздрогнул. Но, странное дело, в ее голосе он не услышал ничего, кроме любопытства. Так спрашивают о погоде за окном или интересуются, который сейчас час.

— Нет. Я не стану этого делать, — решение пришло мгновенно, и он вряд ли смог бы сказать, откуда, из каких глубин его существа.

— И как вы объясните в Министерстве свой отказ?

— Пока еще не знаю, но что-нибудь придумаю. Арест не имеет смысла.

— Да, — согласилась она. — В мире вообще мало что имеет смысл.

И, помолчав какое-то время, добавила:

— Вы подумаете о том, что я говорила вам, Нед?

— Да, Джиневра, — коротко кивнул Нед.

Он вышел из кухни и пересек маленькое фойе. Мать Джиневра не стала его провожать — он был более чем уверен, что она продолжит свои дела еще до того, как он покинет странноприимный дом. Нед открыл дверь на улицу, ступил в серый свет пасмурного дня, втянул в себя сырой осенний воздух и, погруженный в тяжелые мысли, зашагал по мостовой к следующему адресу.

Людей в парке было много. Человек триста или даже четыреста. Но Жорж-Жак предпочитал бродить среди деревьев и цветников в одиночестве, наслаждаясь теплым солнечным утром и бесконечно голубыми небесами. Откровенно говоря, он не ожидал, что в Англии весной может быть настолько приятная погода. Но опять-таки, он ведь очень давно не был в Британии, а Девон все же заметно отличается от севера.

Он никогда раньше не посещал Берроу-парк: во Франции свои кладбища героев, а он был не из тех, кто ищет подробных впечатлений. Конечно, если б за последние двадцать лет он пересек Ла-Манш хотя бы один раз, он, несомненно, счел бы нужным побывать здесь, но все в жизни происходит по чьей-то неведомой нам воле, и попасть сюда он смог только сейчас. Итак, несмотря на то, что в парке было полно народа, Жорж-Жак прогуливался среди цветущих клумб в полном одиночестве, и на то были свои причины. Во-первых, разнообразие здешних цветов захватывало дух, и, несмотря на то, что он находил их количество чрезмерным, их расположение вокруг могил создавало сложный повторяющийся узор, который он никак не мог уловить, чтобы создать общую картину. А во-вторых…

Мерлин ему свидетель, он несколько раз пытался завязать беседу и представиться, но столкнулся с совершенно безумным явлением, которое он наблюдал не только у англичан, но и американцев: всякий раз, заслышав его акцент, они тут же начинали говорить громче. Как будто у него были проблемы с пониманием языка, и крик мог это как-то исправить. А когда женщина из магглов (англичане, кстати, больше не пользуются этим термином, одернул он себя) в очередной раз проревела ему прямо в ухо: «Жорж-Жак Делакур? Какое очаровательное иностранное имя! Мы с мужем ездили в Париж в прошлом году!» он сдался и решил насладиться церемонией в одиночку.

Время от времени поглядывая в сторону прибывших, он видел, как некоторые из них останавливались у каждого надгробного камня, читали эпитафии и сверяли их с путеводителями, которые держали в руках вместе с программой церемонии. Другие, как могло показаться, давали друг другу уроки истории. Жорж-Жак медленно прогуливался по парку, скользя беглым взглядом по большинству могил, пока не нашел камень, который искал:

УИЛЬЯМ АРТУР УИЗЛИ

29 ноября 1970 — 3 марта 1999

ФЛЕР ДЕЛАКУР УИЗЛИ

3 февраля 1977 — 3 марта 1999

ФИЛИПП ДЕЛАКУР УИЗЛИ

22 августа 1998 — 3 марта 1999

Любовь сильнее смерти.

Жорж-Жак печально улыбнулся: он знал, что в могиле было не три, а всего лишь два тела.

Филипп Делакур узнал о том, что он Уизли, когда уже сам был дедушкой. Только после смерти его «сестры» Габриэль, которая на самом деле оказалась его тетей, он нашел письма и семейный альбом с фотографиями Уизли, что она хранила всю свою жизнь в потайном ящике секретера. Похоже, на момент смерти его родителей все эти фотографии уже находились у Делакуров. Именно тогда он, собрав по крупицам факты, смог установить правду: что его мать и отец успели отправить своего маленького сына во Францию к бабушке и дедушке как раз перед самой трагедией, уничтожившей Нору. Что касается того, почему его бабушка и дедушка скрывали от него его происхождение, то в живых, чтобы объяснить причину их поступка, уже никого из них не было. Может быть, они верили (как и сам Филипп, прочитав документы), в то, что все Уизли убиты Пожирателями Смерти. Никто из них не знал, что его тетя Джинни жива. Сам Филипп вскоре после этого погиб в результате несчастного случая, но, по его завещанию, и письма и альбом передали внуку.

Достигнув совершеннолетия, Жорж-Жак начал исследовать эту таинственную историю, имеющую прямое отношение к его семье, и обнаружил (всего несколькими месяцами спустя после ее смерти!), свою родственную связь со знаменитой матерью Джиневрой Манчестерской. Мысль, что он не смог отыскать ее, пока она была жива, привела его в бешенство, но подстегнула желание узнать о ней как можно больше. На поиски фактов ушло несколько лет. Сколько изнурительных часов он провел, сидя в пыльных библиотеках, министерских кабинетах и архивах газет, пока постепенно паззлы не сложились в целую картину, и призрачная истина не облеклась плотью, а история обрела законченную форму: о том, как Джинни Уизли потеряла не только юношу, которого любила, но и всю свою семью в войне против Волдеморта; как «Семнадцать», в число коих входила и Джинни, уничтожили Темного Лорда; как Джинни обвинила себя в гибели своей семьи, а после стала матерью Джиневрой, этой иконой сострадания и непрестанной преданности, всю жизнь служившей слабым и беззащитным.

Жорж-Жак изучал лица в семейном альбоме, как изучают святыню или карту с указанными на ней сокровищами, но ни одно лицо не привлекало его внимание больше, чем лицо его пра-пратёти, полное веселья и надежды, лицо совсем еще юной девочки, чьи черты были все еще полны жизнелюбия даже на старых поблекших фотографиях. Когда он был помоложе, то часто размышлял о том, как неумолимо это озорное и энергичное лицо на выцветшей, порванной фотографии, под воздействием времени и обстоятельств, превращалось в мрачное, печальное и бесконечно сильное лицо человека, которого знал весь мир. Да и сейчас, два десятилетия спустя, в моменты одиночества, он все еще время от времени доставал этот альбом и, вглядываясь в ее черты, думал о том же самом.

Надгробья всех Уизли располагались почти рядом друг с другом. Дружные при жизни, они и после смерти остались сплоченной семьей. Жорж-Жак миновал их, прошел чуть дальше и нашел еще один памятник:

ГАРРИ ДЖЕЙМС ПОТТЕР

31 июля 1980 — 21 июня 1998

«Мальчик, который выжил»

Он обрадовался, что Гарри Поттер похоронен рядом с Уизли, а не среди других героев войны. Судя по тому, что он узнал в ходе своих расследований, Жорж-Жак не просто был уверен, он был убежден, что Гарри хотел бы быть погребен рядом с ними.

А рядом с могилой Гарри стояло более новое надгробие. Надпись на нем гласила:

ДЖИНЕВРА МОЛЛИ УИЗЛИ

11 августа 1981 — 31 июля 2070

Счет завершен

«Интересно, понял бы кто-нибудь из числа присутствующих эту эпитафию так же, как я?» — задался вопросом Жорж-Жак, но беспокойство, что большинство посетителей проигнорируют это более чем скромное надгробие в пользу грандиозного памятника, открытие которого ожидалось с минуту на минуту, пересилило.

Он продолжил свой медленный обход кладбища, останавливаясь у могил каждого из Уизли, Семнадцати, других героев Темных войн, которые покоились в этом очаровательном месте. Даже спустя столько времени его удивляло, насколько гармонично смешивались волшебники и ведьмы в своих традиционных мантиях с не-магами в их цветастых платьях и кричащих галстуках. Последних было очень много. Жорж-Жак терялся в догадках — как они узнали об открытии и решились прийти сюда? Сам он получил украшенное затейливой гравировкой приглашение от английского Министерства магии, которое узнало о его существовании только когда география его исследований достигла берегов Альбиона. В послании его настойчиво просили присоединиться к предстоящему мероприятию в качестве последнего из Уизли.

Толпа теперь начала постепенно двигаться к веерообразному ряду сидений, которые окружали трибуну оратора и находились практически совсем рядом с новым, десятифутовым монументом, покрытым блестящей зеленой тканью. Жорж-Жак нашел себе место поближе к памятнику, откуда он мог бы хорошо рассмотреть его в момент открытия. Огляделся по сторонам и заметил в первом ряду, буквально через несколько мест от него, высокую, черноволосую ведьму с крепкими и сильными руками. С этого ракурса он не мог толком разглядеть ее лица, но, почему-то его взгляд неизменно возвращался к ней снова и снова.

Минут приблизительно через пятнадцать, когда болтающие и смеющиеся приглашенные шумно уселись на деревянные стулья, и воцарилась тишина, со своего места встала пухленькая, жизнерадостная ведьма в алых одеждах и прошла за кафедру.

— Дамы и господа, ведьмы и волшебники, позвольте представиться. Я — Дайана Фицрой, директор мемориального кладбища Берроу-Парк и для меня большая честь приветствовать стольких магов и не-магов, чтобы они стали свидетелями открытия этого замечательного мемориала, посвященному одному из героев, благодаря которому наш мир стал сегодня таким, какой он есть. Прежде чем представить главного докладчика, позвольте мне просто выразить огромную благодарность и восхищение Петре Уайт, скульптору, чье творение скоро предстанет пред вашим взором. Петра, ты встанешь, чтобы тебя смогли увидеть?

К удивлению Жоржа-Жака, та самая высокая женщина, которая так привлекла его внимание, встала и застенчиво помахала рукой толпе, нестройно аплодирующей позади нее. Волосы цвета воронова крыла, которые так привлекли его внимание, были вьющимися и немного растрепанными. Темные глаза, необычайно бледная, сливочно-белая кожа… На вид ей было лет тридцать. У нее был длинный, прямой нос, и (он заметил, когда она улыбнулась) слегка неправильный прикус. Нед тихонько хмыкнул: ему показалось смешным, что он так дотошно изучает ее черты. Да что с ним не так? А она, похоже, почувствовала его взгляд, потому что встретилась с ним глазами, когда садилась, и ее губы тронула легкая улыбка. Так, словно оба обменялись какой-то шуткой, о которой знали только они одни.

— Обратите внимание, сколько сегодня собралось выходцев из разных слоев общества, — продолжила директор. — И все они пришли сюда для того, чтобы почтить память матери Джиневры Манчестерской. После ее смерти прошло уже двадцать лет, но тот факт, что все мы сегодня здесь, не лучшее ли свидетельство о том, какое важное место она занимает в истории человечества до сих пор. А, кроме того, еще одним доказательством моих слов является присутствие на церемонии открытия памятника министра магии, что, впрочем, неудивительно, потому что инициатором создания этого мемориала является, собственно, сам министр. Мало того, он самолично выбирал скульптора и уточнял некоторые детали статуи, — директор жестом указала в сторону закрытого изваяния. — Поэтому, без лишних слов представляю вам министра магии, Эдварда Мейсона. Поприветствуйте его, пожалуйста.

Когда министр встал со своего места и направился к кафедре, аплодисменты грянули с новой силой. Это был стройный мужчина лет шестидесяти, одетый в темно-серую мантию, которая точно соответствовала цвету его волос. Подтянутый и собранный. Глаза смотрели цепко и, казалось, что от него, подобно аромату, исходит ощущение энергии и интеллекта. Он тепло посмотрел в сторону памятника и прочистил горло.

— По иронии судьбы, — начал он, — моя первая встреча с матерью Джиневрой произошла почти тридцать пять лет назад, когда, будучи молодым агентом Департамента магического правопорядка, я пришел к ней, чтобы отчитать за нарушение Статута секретности.

По толпе прокатился мягкий, одобрительный смех. Министр улыбнулся.

— Уникальный случай, потому что в действительности мать Джиневра крайне редко использовала магию, служа бедным исключительно посредством подручных средств, ласковым словом и пламенным сердцем. Вдохновленные ее примером и другие начинали помогать ей в ее благородном труде. Благодаря этим стараниям голодные были накормлены, бездомные обретали крышу над головой, больные поправлялись, а умирающие отходили в мир иной со спокойной душой. Не считая тех многих тысяч людей, которых она спасла или кому облегчила существование, можно с уверенностью сказать, что и сама она непосредственно спасла жизни почти четырех тысяч человек.

Голос министра почему-то на мгновение дрогнул, и ему пришлось откашляться. Жорж-Жак мысленно согласился с ним, что спасение стольких жизней было потрясающим и очень трогательным достижением.

— Благодаря своему самоотверженному труду со временем к ней пришла слава благотворительницы и даже святой, — продолжил Мейсон. — В последние десять лет своей жизни она была известна огромному количеству людей, не обладающих магией, и ее мнение по вопросам, касающимся бедняков, было весомым и широко обсуждалось в правительственных кругах. Мать Джиневра оказала ощутимое влияние на политику не-магов, а ее рекомендации по изменениям некоторых государственных служб принесли пользу десяткам, а, может, и сотням тысяч человек. Когда стало известно о том, что она умерла, толпы людей захотели присутствовать на ее похоронах, чтобы оплакать ее могилу, но женщина, получившая при рождении имя Джиневры Молли Уизли, оставила завещание, в котором значилось, что ее следует похоронить здесь, в Берроу-парке, рядом с могилой ее незабвенного Гарри, и рядом с ее родителями и братьями. Поскольку она была последней из «Семнадцати», в последний путь ее должны были провожать и авроры и члены семей других героев войны, и вот тут министерство оказалось перед дилеммой: единственный способ, которым человек, не обладающий магией, мог присутствовать на службе, — это дальнейшее изменение памяти. Но какая польза в посещении торжественного ритуала, имеющего огромное личное значение, если человеку запрещено помнить, что это событие существовало в его жизни? Я знал, что мать Джиневра терпеть не могла Статут секретности и что было бы плохой данью уважения применять этот самый статут к ее собственным похоронам. В то время я был заместителем министра департамента и убедил своих коллег найти другой способ решения проблемы.

— Министерство магии осторожно обратилось с этой проблемой к министерству внутренних дел не-магов, и, к нашему огромному удивлению, королевским чиновникам было нетрудно поверить, что Джиневра Манчестерская была волшебницей, потому что они довольно часто слышали фразу: «Ну, если кто-то в этом мире и волшебник, так это только она». Гораздо труднее им было поверить в то, что нас, оказывается, целое сообщество! — он улыбнулся, и по рядам зрителей пронесся одобрительный смех.

— Было выдвинуто несколько самых разных предложений, но ни одно из них не было принято. Вопрос сохранения секретности был под угрозой, и тут все мы совершили совершенно иррациональный скачок веры — просто решили провести похороны, позволив присутствовать всем, кто пожелает, и посмотреть, что произойдет, — широко улыбнулся Мейсон.

— И внезапно случилось то, чего никто из нас, откровенно говоря, не ожидал — волшебники и не-маги, впервые встретившись лицом к лицу, без масок, лжи или притворства, приняли друг друга как данность, без суеты, недоверия или манипуляций. Того, чего мы так долго опасались, не произошло: никаких назойливых просьб о магической помощи, никакого страха или суеверия со стороны не-магов не последовало, как и презрительного фанатизма со стороны волшебников, которые составляли известную часть нашего социума, пока был жив Темный Лорд.

— А потом началось самое главное. То, что известно большинству из вас: я — то есть мы — отменили Статут секретности в Англии. И мы были первыми, кто это сделал. А теперь этот процесс идет по всему миру семимильными шагами. С каждым днем сотрудничество между волшебниками и учеными из числа не-магов крепнет все больше и больше, перекраивая весь привычный нам мир. Еда и кров становятся все более доступными для всех без исключения, и скоро в Англии не останется ни голодных, ни бездомных. Целители и врачи, работая сообща, радикально сократили смертность от болезней, которые можно предотвратить. Генетики-не-маги выявили источники наследственности магии, и, возможно, совсем скоро она станет доступной для всех. Арифмантическая и трансфигурационная теории были применены к проблеме гравитации, создав настоящую единую теорию поля, которая, среди прочего, делает энергию дешевой и доступной, а ведь это открытая дорога к звездам! Не хочу сглазить, но без преувеличения скажу, что мы с вами находимся на пороге создания рая…

Его глаза загорелись неподдельной радостью.

— И все это началось благодаря жизни и смерти одной благословенной женщины. Могла ли мать Джиневра знать, делая в юности свой выбор, к чему приведут ее труды? Конечно, нет. Знала ли она об этих чудесных изменениях перед смертью? Я с сожалением думаю, что не знала. Но она была бы рада этим переменам и приветствовала их с распростертыми объятиями.

— Та, что всегда считала, что совершила дурной поступок, повлекший за собой череду смертей, положила собственную жизнь на алтарь спасения других. И преуспела в этом настолько, что результат превзошел самые смелые ее мечтания: ведь она не только спасала людей, но и положила конец расколу между магами и не-магами, существовавший не одну тысячу лет. Благодаря ей были спасены десятки, да что там — сотни тысяч жизней! Всего один человек, всего одна душа, трудясь терпеливо и самоотверженно, изменила облик нашего мира. Всего лишь одна…

Голос его едва заметно дрогнул, но министр взял себя в руки и процитировал строки одного из псалмов: «Камень, который отвергли строители, стал краеугольным камнем. Это сделано Господом — у нас на глазах свершилось чудо».

Затем взмахнул палочкой над мемориалом, и покров исчез. Ошеломленная толпа восхищенно загудела.

Памятник состоял из двух статуй. В отличие от картин волшебников, статуи волшебников не двигаются, но под влиянием чудесного дара Петры Уайт мрамор, казалось, дышал, и можно было почти почувствовать тепло кожи и влагу глаз. Пожилая женщина, очевидно, мать Джиневра, одетая в привычный рабочий костюм, с волосами, заплетенными в обычную косу, стояла позади девочки лет двенадцати-тринадцати, положив руки на юные плечи в жесте утешения и принятия. Судя по всему, девочка только что перестала плакать. От одиночества, печали, гнева или стыда сказать было невозможно; скульптору удалось мастерски передать застывшую слезу в ее глазу. Однако, от прикосновения любящих рук Джиневры, лицо ее стало спокойным, и складывалось впечатление, что девочка простила кого-то: своего обидчика, весь мир или… саму себя. За что-то ужасное, но совершенное ею по ошибке. Это было похоже на то, как если бы пожилая женщина открыла свое сердце и впитала в себя страдания девочки, успокаивая и утешая ее.

Глаза Жоржа-Жака расширились, и у него перехватило дыхание: он увидел там нечто такое, чего не мог видеть никто другой, кроме, быть может, министра или самого автора скульптуры, и ему на миг показалось, что у него разорвется сердце.

Девочкой была юная Джинни Уизли.

Сквозь внезапные слезы, причины которых никто вокруг не понимал, Жорж-Жак молился, чтобы это так и было: что бесконечное терпение и всеобъемлющая доброта Джиневры простили и, наконец, утешили страдающую Джинни.

Не в силах сдержать беззвучных рыданий, он плакал так, как плакал разве что в детстве, горько и не стыдясь своих слез, пока не почувствовал удивительно легкое прикосновение сильных рук скульптора к его вздрагивающим плечам. Жорж-Жак нехотя поднял голову и повернулся в кресле, глядя в самые черные радужки, которые когда-либо видел. При ярком солнечном свете он не мог разглядеть, где начинаются зрачки Петры Уайт. Глаза эти были полны беспокойства — но также и своего рода узнавания, как будто она знала, почему он плачет, хоть он и не говорил ей о причине.

Похоже, им было что сказать друг другу.

Жорж-Жак снова обратил затуманенный слезами взгляд в сторону памятника.

Надпись на пьедестале гласила:

«Начиная что-то, мы никогда не знаем, чем это закончится, но из любви одного сердца может родиться новый мир».