Das Katzenlied (джен)

Странные коты

Глядят из темноты

Ночь — для суеты

Утро — для мечты

Прекрасны земли Нижней Саксонии! Вы, мой дорогой читатель, вольны со мной поспорить, ведь в мире много и других, куда более впечатляющих и — прибегнем здесь к немецкоподобному словообразованию — духозахватывающих мест. Однако именно Нижняя Саксония, на мой необъективный и предвзятый взгляд, в нашем бурном веке остаётся образцом традиционной западноевропейской провинции, мало изменившейся века этак с девятнадцатого.

По территории Нижней Саксонии разбросаны, рассеяны небрежной рукой напоминания о былых временах, которые известны нам сегодняшним по одним только работам знаменитых братьев-сказочников.

Почти в центре Нижней Саксонии, например, расположен город Бремен. Он подобен коту: живёт сам по себе, административно независимо, но, скажем так, в коробке, коей и является Нижняя Саксония. Полагаю, вы уже поняли, куда я клоню. Бременские музыканты! Действительно, всемирно известный квартет некогда бродил именно по этому Бремену. Или, к примеру, Гамельнский Крысолов. Город Хамельн, откуда этот негодник двадцать шестого июня тысяча двести восемьдесят четвёртого года увёл всех детей, также находится в Нижней Саксонии. Здесь же расположена Люнебургская пустошь — не думайте, что вересковые пустоши принадлежат одним лишь снобам-англичанам. Наконец, на западе Нижняя Саксония граничит с территорией бывшей Фландрии, где в семнадцатом веке творили десятки прекрасных живописцев.

Вас, мой дорогой читатель, должно быть, утомили эти подробности. Каюсь, я склонен увлекаться. Нынче мне редко удаётся побыть рассказчиком.

Вот уже семьдесят лет я живу и лет сорок работаю в городке Эндорф. От него рукой подать до границы с Нидерландами, а вот от Германии Эндорф отделяет густой лес, про который до сих пор ходят жуткие легенды. Я, смотритель Эндорфского краеведческого музея, обычно рассказываю скучающим посетителям с десяток таких историй, пока они тоскливо изучают местные артефакты. Но к той истории, которую я собираюсь поведать сегодня, эти легенды не имеют никакого отношения, поэтому мы обойдёмся без них.

Итак, всё началось в июне прошлого года, когда в Эндорф вернулся мой блудный внук Эрвин. После школы ему стало скучно в нашем городке, и он подался в Берлин, откуда несколько лет не возвращался.

Современный Берлин больше похож на ад. Во всяком случае, так считает Матти, а сам я не был там лет двадцать семь, если мне не изменяет память… Впрочем, я отвлёкся.

Так вот, с Берлином у Эрвина не сложилось, и он вернулся в Эндорф.

* * *

Самый удобный автобусный маршрут заканчивался за пять километров до поворота на Эндорф на каком-то непонятном перекрёстке. Эрвин слабо представлял себе, как он преодолеет отсчитанные Google Maps ещё почти восемь километров. То есть он, конечно, помнил, как они с Матти и Кларой наматывали столько же, если не больше, по окрестностям безо всякого труда. Но у них не было чемодана и объёмистой сумки, которые надо было бы тащить в одиночку.

Эрвин рос в городке, который близок к фламандцам настолько, насколько это вообще возможно на территории Германии. Его дед работал в музее, наибольшей гордостью которого были подделки Рубенса, Брейгеля и Тенирсов. Разумеется, Эрвин мечтал связать свою жизнь с живописью. Он даже поступил в Берлинскую академию искусств и закончил её с неплохим результатом.

Вот только «мальчик — или ты чувствуешь себя девочкой? — из провинции, застрявшей в позапрошлом веке» никогда не смог бы влиться в местную художественную тусовку. Эрвину ведь даже элита была без надобности, хоть и мечталось, чего уж там, стать новым Вермеером или ван Эйком. Просто… в мире победившего перфоманса романтичные классические акварели никому и даром не сдались.

Шум и ритм большого города, мигранты и политика — ладно, просто цены на жильё, но не признавать же себя нищим? — оказались для Эрвина невыносимыми. И он вернулся в Эндорф, где у него хотя бы был дедушка Айке, всегда готовый приютить.

Впрочем, думал Эрвин, шагая по расползшемуся асфальту, может, и не всегда. Расстались они несколько лет назад со скандалом. Эрвин, уходя, громко хлопнул дверью перед всеми. Злопамятный Матти его, наверное, так и не простил.

В какой-то момент асфальт уступил место простой накатанной колее, которая ныряла вглубь золотисто-изумрудного леса. В детстве Эрвин любил его рисовать и часто сетовал на невозможность запечатлеть акварелью хотя бы один чвик, тук, фьють или так-так, которыми изобиловала здешняя природа.

Искусство — фальшь. Картина не передаст звуков и запахов, кино передаст звуки, но не запахи, и лишь сама жизнь вывалит на тебя всё-всё-всё, включая вечную, неиссушаемую никакими ветрами лесную грязь. Arsch!⁽¹⁾

Кое-как прочистив кроссовки на ближайшем пятачке сухой травы, Эрвин поддёрнул ремень сумки и зашагал дальше.

Чтобы добраться до Эндорфа, надо было нырнуть в самую чащу, пройти по болотистой тропе и пересечь рощу. Можно было, конечно, обогнуть лес по какой-никакой трассе, но пешком крюк получался слишком большим, а шанс поймать попутку — наоборот, ничтожным. Кому нужен Эндорф в первой половине буднего дня?

Эрвин брёл через чащу, насвистывая прилипчивый попсовый мотивчик, когда вдруг почувствовал на своей спине чей-то взгляд. Взгляд этот пробирал до костей, будто не глазами смотрели, а сквозь прицел.

Эрвин медленно обернулся. На толстой ветке, нависавшей над тропой, сидел кот. Он был, как показалось Эрвину, по-тигриному огромен и полосат. Поймав взгляд Эрвина, кот растянулся в улыбке. Улыбка ухитрилась затронуть не только клыкастую пасть, но и всего остального кота.

Эрвин никогда раньше не видел улыбающихся котов, но определённо о них читал — у Кэрролла. Но Кэрролл писал абсурд — коты не улыбаются.

Впрочем, ещё раз взглянув на ветку, Эрвин никакого кота не увидел. Зато листья качались на налетевшем ветру, и их колеблющийся узор вполне можно было принять за чью-то широкую улыбку. Teufel!⁽²⁾ Всего лишь игра света…

Когда лес наконец остался позади, перед Эрвином растянулся каменный городок с разноцветными крышами, весь в извилистых улочках и старомодных клумбах. Казалось, Эндорф навсегда застрял в прошлом. Эрвин подозревал, что даже у реки, в северной и более современной части города, до сих пор нет никаких вендинговых аппаратов или кафе китайско-ближневосточной кухни, которые в Берлине натыканы на каждом углу. Хотя… Эрвин достал телефон и, глянув на значок связи, затолкал его обратно в карман. Тут даже Водафона нет. Тоже, самый лучший оператор!

Дедушка Айке жил почти в центре городка, минутах в трёх от краеведческого музея, в котором работал, кажется, задолго до рождения Эрвина. Дом этот был невысокий, но длинный — в два этажа и пять подъездов. Со стен из светлого щербатого камня свисали черные козырьки и фонари с готическими украшениями. Под окнами копошились июньские цветы, мелкие голубоватые — Эрвин никак не мог запомнить, как они называются. На нескольких подоконниках цвели коты: два дымчатых, чёрно-белый и рыжий, почти котёнок.

Эрвин шёл вдоль дома с обратной стороны и мысленно перечислял жителей. Семьи рабочих с фабрики в соседнем городе, школьный учитель герр Штольц, единственный в Эндорфе иностранец — поляк Пшебржецкий, несколько стариков, включая дедушку. Почти все, наверное, до сих пор живут здесь. Выросшие дети, скорее всего, разъехались по крупным городам… Едва ли Эрвин встретит Матти, Лео или Клару.

Кого он точно встретит, так это фрау Аннемарию ван дер Хорст, местное высшее общество. Эта старая голландка считалась в Эндорфе кем-то вроде богатея, мецената и ценителя искусств в одном лице — фигуры исторической, даже немного архаичной. Лучшим её другом был Эккехарт Кёрнер, смотритель краеведческого музея. Они вдвоём могли часами обсуждать подделки фламандцев или какие-то сокровища из коллекции самой фрау Аннемарии. В полдень, как сейчас, они обычно сидели в старых ротанговых креслах, которые дедушка Айке каждый раз выносил из дома на крыльцо.

Должно быть, фрау Аннемария единственная встретит Эрвина нормально — она ведь несколько лет назад встала на его сторону и даже денег подкинула на первое время. Вот сейчас завернуть за угол, и они оба там сидят…

Однако, к удивлению Эрвина, на крыльце не оказалось не только фрау Аннемарии, но и обоих кресел. Только высохшая фигура дедушки Айке в вязаном жилете торчала там, как ещё один готический фонарь.

Дедушка обернулся на грохот чемоданных колёсиков раньше, чем Эрвин его окликнул.

— Здравствуй, Винни, — проскрипел дедушка. — Уже и не думал, что ты однажды приедешь. Не позвонил ни разу…

— Здравствуй! Так связи же нет, — оправдался Эрвин. — Как бы я дозвонился?

Его здесь… ждали?

— А где фрау Аннемария? — спросил Эрвин, не желая думать о своём поведении хотя бы минут пятнадцать.

Дедушка мигом поник.

— Умерла недавно.

— Умерла?

— Да. Я вот разбираю её наследство… Квартира-то государству отойдёт — подселят к нам каких-нибудь алжирцев… А богатство своё Аннерль музею оставила. — Дедушка Айке вдруг отступил назад и распахнул дверь. — Заходи, Винни, не стой на пороге. Оставь вещи в комнате и приходи обедать.

Эрвин вошёл в сумрачную, пахнущую книгами и краской квартиру и протащил грязный чемодан вглубь.

— Я потом вымою полы, — пообещал он дедушке. Тот только отмахнулся — и не такое видал.

Когда-то они с Матти, хорошенько налазившись по лесу, заваливались к дедушке Айке, чтобы высохнуть и почиститься. К родителям Матти в таком виде было нельзя — его мать за грязь выпороть могла, и плевать ей было на всякую ювенальную юстицию.

На обед сегодня была рыба с овощами, причём у дедушки оказалось не по-немецки много — две порции. Странно для того, кто живёт один.

— Матти должен был прийти, — пояснил дедушка Айке. — Мне тяжело одному с квартирой справляться, он и помогает. А я его обедом угощаю, иначе будет питаться одними бутербродами.

За Матти такое водилось. Мать считала его пропащим кулинаром, а Эрвин думал, что ему просто лень готовить. Вот с отцом в автомастерской торчать — это пожалуйста, а готовить — да ни за что!

После обеда дедушка решил вернуться к разбору наследства, и Эрвин увязался за ним. Ему наверняка придётся о многом рассказать, но пока дедушка Айке был милосерден. Возможно, просто ждал Матти, чтобы Эрвину не пришлось дважды излагать одно и то же.

Наследство — десять объёмных картонных коробок — дедушка Айке расположил в гостиной. Диван, стоявший раньше напротив окна, был отодвинут вбок, и коробки ровной стеной встали на его место. Часть из них была открыта и разобрана. На подоконнике выстроились, как для бала, фарфоровые дамы Галантного века и их кавалеры в треуголках и пернатых шляпах. На стуле в углу лежало восемь потёртых флейт. Наконец, на столике перед диваном, накрытом по такому случаю куском белой ткани, лежала картина. Сравнительно небольшая, навскидку двадцать пять на тридцать сантиметров, она изображала котов.

Эрвин присмотрелся повнимательнее. Странные, будто искажённые невыносимой болью, коты сидели на столе за книгой. Над этой книгой возвышался филин, а внизу, под столом, притаились две обезьяны в человеческих одеждах. Одна обезьяна, облачённая в оранжево-жёлтый наряд, держала трубу и была лучше всех освещена, но, подумал Эрвин, несмотря на этот элемент сенжери⁽³⁾, так любимый фламандцами, картина безраздельно принадлежала котам. Чем дольше Эрвин смотрел на неё, тем больше котов он видел. Коты сидели на столе, под столом, вылезали из стен… Эрвин насчитал восемь котов, но казалось, что их число бесконечно. Посмотри ещё раз — обязательно увидишь нового.

— Фламандцы? — уточнил Эрвин, с трудом оторвав взгляд от котов и принявшись рассматривать плавные переходы света на фоне. (Впрочем, и там он видел выступающие из стен котовьи тени.)

— На вид. Дерево, масло, правдоподобно старая, коты… в духе эпохи.

Почему-то в среде искусствоведов — Эрвин встречал сторонников этого мнения и в Берлине — существовала точка зрения, будто художники научились рисовать кошек только в девятнадцатом веке. Некоторые доходили до того, что обозначали примерную датировку — одновременно с зарождением импрессионизма, то есть уже в самом конце столетия.

— Фрау Аннемария не рассказывала о ней? — спросил Эрвин.

— К моему удивлению, нет. Я впервые увидел эту картину сегодня утром.

Интересно получается… Фрау Аннемария дружила с дедушкой Айке, они часто и увлечённо беседовали о фламандцах и подделках под них, но почтенная голландка ни разу не обмолвилась о том, что у неё самой есть предположительно фламандская картина. Какие-то дамские секретики?

Из раздумий Эрвина вывел жалобный звон и последовавшее за ним совсем не искусствоведческое «Arsch!» от дедушки.

Повернувшись к окну, Эрвин успел заметить пёстро-полосатый кошачий хвост, молниеносно скрывшийся из виду.

На полу под подоконником валялись осколки пары статуэток. Фрагменты платья дамы отлетели куда-то под стол, а её обезглавленный кавалер провожал их печальным взглядом.

1) Задница! (нем.)

Вернуться к тексту

2) Чёрт! (нем.)

Вернуться к тексту

3) Жанр изобразительного искусства, для которого характерны сатирический сюжет и обезьяны в человеческой одежде. Другое название — обезьяний маскарад.

Вернуться к тексту

Наглый уличный кошак бесследно исчез, оставив после себя хаос. Поцарапанные коробки, разбросанные флейты, разбитые фигурки и нарушенный порядок на подоконнике. Дедушка Айке с ворчанием принялся убирать статуэтки с котоопасного места, а Эрвин полез под стол в поисках фарфоровых кружев. Он нашёл фрагменты юбки дамы, ногу кавалера, пару осколков стеклянного стакана и кошачий коготь.

— Он не впервые здесь, — пояснил дедушка. — Заходит время от времени, колбаски надгрызает. Я его Мангоджерри называю. Помнишь, ваш любимый мюзикл?

«Кошки» Джиллиан Линн — конечно, Эрвин помнил его. Они с Кларой — Матти терпеть не мог кошек — засматривали «Кошек» до такой степени, что дедушке даже пришлось купить им новый диск. Мангоджерри был одним из двух котов-воров, которым достался лучший сольный номер. Неудивительно, что дедушка Айке назвал этим именем своего наглого посетителя. Впрочем, на взгляд Эрвина, ему бы больше подошло имя Макавити — за неуловимость.

— Вроде бы года четыре назад новая постановка появилась? — произнёс дедушка Айке, видимо, больше для продолжения разговора, чем из интереса.

— Ну да. — Эрвин скривился. — Всякое там CGI… Даже коты фламандцев лучше выглядят!

— А Кларе понравилось, — заметил дедушка. — Говорит, там Рам Там Таггер лучше, чем в оригинале.

Эрвин пожал плечами. Почему нет? Они выросли и больше не были обязаны делить увлечения. Это в солнечной стране снов, где властвует Аслан или кто-то вроде него, друзья едины во всём. Когда они взрослеют, волшебная страна отвергает их. Или они её — новый мир, не ограниченный цветущей долиной, куда больше, интереснее и перспективнее. Его можно исследовать вечность.

Собственно говоря, именно эта мысль когда-то отгородила Эрвина от всех нерушимой и невидимой стеной. Только фрау Аннемария, в молодости объехавшая весь мир, осталась стоять на мосту между ними.

А с Кларой, если быть честным хотя бы с собой, Эрвин предпочёл бы вообще больше не встречаться. Он не позвал её, когда уезжал в Берлин. Матти, казалось, был этому рад, но радость отнюдь не помешала ему набить Эрвину морду прямо на выпускном.

Учитель Штольц тогда попенял им: «Ваши фамилии — Кёрнер и Пальфи, а люди с такими фамилиями должны держаться вместе». Эрвин никогда не любил книги Кестнера, а после этих слов, наверное, даже возненавидел.

— Матти идёт, — сказал вдруг дедушка, всё ещё возившийся у окна.

Эрвин ждал звонка в дверь, но у Матти были ключи. Войдя, он с порога начал бубнить что-то про ужасного клиента и идиотский итальянский автопром. Заметив грязь, оставшуюся от чемодана, он сменил тему, но ругаться не перестал. Кажется, в поисках дедушки Матти обошёл всю квартиру, но наконец он добрался до гостиной, успев вернуться к своим клиентам.

— …и хотя бы раз в неделю такой осёл попадётся! — сообщил он и, замерев в проходе, констатировал: — Эрвин.

— Привет.

Почему вежливое приветствие в таких случаях звучит настолько глупо? Это же всего лишь ни на что не претендующее «привет». Однако Эрвин сейчас чувствовал себя невероятным идиотом.

— Привет, — повторил Матти и замолчал.

Он по-прежнему был ниже на полголовы, но немного шире в плечах; носил синий рабочий комбинезон в пятнах и берцы. Настолько Матти, насколько им вообще можно быть.

Эрвин отвернулся и полез за шкаф. Он собирал упавшие флейты, и одна из них завалилась в щель между шкафом и стеной. Достать оттуда старый инструмент будет довольно трудно.

— Отойди, — потребовал Матти, оказавшийся вдруг совсем рядом.

Эрвин посторонился, и он вытянулся на полу, засунув руку в щель. Сцепил зубы, как обычно делают, пытаясь до чего-то дотянуться, и вскоре с победным кличем выпрямился, держа флейту в руке.

— Вот. Там ещё, похоже, какие-то бумаги валяются — достать бы. Но надо шкаф двигать.

— Потом, — припечатал дедушка Айке. — Сначала я уберу отсюда всё хрупкое, а потом хоть ирландскую джигу со шкафом танцуйте. Пока лучше вот эти коробки в Меппен отвезите. И флейты, пожалуй. По завещанию Аннерль я должен распорядиться её наследством наилучшим образом, а эти вещи заслуживают, чтобы их видело больше людей, чем когда-либо посещало мой музей. С фрау Имке я договорился — она ждёт.

Быстро он… А впрочем, Матти не выглядел удивлённым, скорее, злым. Видимо, он уже знал, что надо будет ехать в Меппен, но не думал, что с Эрвином.

— Идём, что ли? — без особого энтузиазма спросил Матти.

— Идём.

— Сейчас подгоню машину.

Он вышел, а дедушка Айке тяжело вздохнул и попросил:

— Постарайтесь не поругаться.

Эрвин кивнул и понёс на улицу первую коробку, доверху наполненную какими-то бумагами.

У Матти был серый подержанный внедорожник. Коробок оказалось немного, но они неведомым образом заняли и багажник, и заднее сиденье.

— Там внизу ещё Кларины переноски стоят, — недовольно пояснил Матти. — Она работает в ветлечебнице.

Кларины… У Эрвина возникло неприятное чувство, будто Маттиас Пальфи жил его жизнь. Был внуком Эккехарта Кёрнера, парнем или даже мужем Клары Браун (или Пальфи). На миг невыносимо захотелось обратно в Берлин.

Пока они вдвоём таскали коробки, дедушке Айке пришла в голову светлая мысль показать фрау Имке ещё и картину с котами. В Меппене её можно было подвергнуть более тщательной проверке, чем в Эндорфе.

— Этак мы за полночь вернёмся, — ворчал Матти по пути из города. — Я помню, как ты всегда ныл, что проверять картины — долго и скучно, когда он тебя с собой брал.

— В детстве время ощущается иначе, — заметил Эрвин. — К тому же дедушка всегда болтал с фрау Имке большую часть времени.

У Матти заурчало в животе, и он недовольно заметил:

— Голод — ещё один повод почувствовать, как медленно тянется время. По твоей милости я сегодня остался без обеда.

Эрвин, с одной стороны, хотел спросить, почему Матти так думал, но с другой — Матти надо было как-то выпустить пар. Он не мог знать точно, что его обед достался Эрвину, а значит, просто вымещал плохое настроение. Наверно, если бы его не разозлили в автомастерской, общаться им обоим было бы проще. А может, и нет.

— Можем зайти куда-нибудь, — предложил Эрвин. — За мой счёт.

— Такими фразами в русской мафии на свидание приглашают.

А, ну да, каждый платит за себя и всё такое… Помнится, в детстве не было таких условностей: если они забегали куда-то купить перекус, платил всегда тот, у кого на данный момент были карманные деньги.

— Да пошёл ты! — запоздало буркнул Эрвин.

Матти ухмыльнулся и врубил музыку. Он, как и его отец, слушал тяжёлый рок. Эрвин смог опознать Тилля Линдеманна, Manowar и Sabaton, но последних уже больше из-за тематики. Кому ещё могло прийти в голову написать песню о разграблении Рима в тысяча пятьсот двадцать седьмом? Или о женщинах-лётчиках времён Второй мировой?

Фрау Имке была несколько разочарована, не увидев среди прибывших герра Кёрнера (кажется, дедушка в любом возрасте был тем ещё сердцеедом), но Матти она обрадовалась. Эрвина же, хотя и видела неоднократно, фрау Имке как будто вовсе не узнала.

Коробки она забрала без вопросов, а вот с картиной и флейтами возникли проблемы. Флейт по описи было девять, а в реальности оказалось восемь, считая вытащенную из-под шкафа. Картину же фрау Имке придирчиво осмотрела и, обозначив как подделку, вернула. Ну, не так уж и печально. Выяснить, кого подделали, — и можно выставлять в Эндорфском музее. Хорошие подделки тоже ценятся, Да Винчи не даст соврать.

Пообещав фрау Имке разобраться, закралась ли в опись ошибка или одной флейты действительно не хватало, Матти вежливо, но торопливо с ней распрощался.

— Так что, пойдём куда-нибудь ужинать? — поинтересовался Эрвин, когда они спускались по широким ступеням музея Меппена.

— Пожалуй.

— Куда?

— Кто платит, тот и выбирает.

— Вряд ли ты оценишь кофейню. — Эрвин хмыкнул и под убийственным взглядом Матти трагически возопил: — Что? Да, я люблю сладкое, и это нормально!

— Teufel vögelte⁽¹⁾ эту вашу толерантность! «Это нормально» — самая тупо звучащая фраза на свете.

Эрвин откровенно заржал. Не было, строго говоря, ничего смешного, но Матти сейчас вернул его в дурацкое время, когда им было по двенадцать и покатиться со смеху без какой-либо причины казалось совершенно нормальным. Такое хотя бы раз бывало с каждым: ты просто сидишь, смотришь на друга — и ржёшь.

Ужинали в результате в какой-то турецкой забегаловке, где подавали умопомрачительные донеры. Тёплые, свежие, несмотря на вечер — м-м-м! И пусть прилагавшийся к ним чай был совершенно никакой, ради донеров это можно было простить.

Пока ждали заказ и ели, Эрвин пытался найти в Интернете оригинал картины, а Матти вдохновенно жаловался на зоозащитную деятельность Клары, которая чуть ли не десятками таскала домой котиков разной степени увечности.

Вообще-то, в этом вопросе Эрвин был склонен поддерживать Клару, да и вряд ли котов были действительно десятки — это, чёрт возьми, дорого. Даже если ты ветеринар, на увечных котиках можно разориться. Но… Судя по блистерам из-под таблеток в карманах, к ненависти Матти добавилась ещё и аллергия. И вот тут Эрвин Клару не понимал.

Выходили из забегаловки они уже в глубоких сумерках. Ещё у самой двери Эрвину стало не по себе, словно на него опять кто-то смотрел. Обернувшись, он никого не увидел.

Матти открыл машину: пиликнул замок, вспыхнули фары. Из-под колёс метнулась чёрная полоса. Кот?

В несколько прыжков добравшись до кустов, он остановился и оглянулся. Эрвин разглядел лоснящуюся шерсть, ярко-зелёные глазищи и желтовато-белый полумесяц на лбу.

— Ты идёшь? — поторопил Матти.

Эрвин забрался в машину, и она мягко двинулась с места. В зеркале заднего вида ещё долго светились кошачьи глаза и луна.

Первую половину пути им изредка попадались встречные автомобили, пару километров кто-то даже ехал следом. Однако после поворота на Эндорф они остались на дороге совсем одни. Фонари в целях экономии не горели, и путь освещали только фары, выхватывавшие из тьмы костлявые очертания леса.

За очередным поворотом дорогу преградило упавшее дерево.

— Teufel! — зашипел Матти. — Урагана вроде не было…

К счастью, дерево занимало не всю дорогу, и его можно было объехать. Матти забрал влево и принялся осторожно огибать препятствие. Ветки, высунувшиеся из-под тонких листьев, оглушительно скребли по стеклу.

Когда большая часть дерева осталась позади, что-то с силой ударилось о левый бок машины. Её повело.

— Что за?..

Что-то большое, гладкое и чёрное царапало стекло, оставляя глубокие борозды, которые тут же заполнял лунный свет. Эрвин видел большие карие глаза, жадно изучавшие внутренности машины.

Борозды лунного света хорошо маскировали чёрный силуэт, но блестящая шкура выделяла очертания морды.

— Матти, — просипел Эрвин внезапно севшим голосом, — это чёртова пантера!

По заднему левому стеклу уже ползли трещины. Кошки хорошо умели бить лапами.

— Откуда здесь пантера?

— Какая разница? Едем уже!

— Мы рискуем остаться без колёс, — зло заметил Матти, но скорость прибавил.

Машина вылетела из-за дерева, встала на свою полосу, и он наконец дал по газам. Пантера осталась далеко позади.

— Чем дальше, — пробурчал Матти, — тем сильнее я ненавижу кошек.

Эрвин на всякий случай оглянулся. Упакованная в специальный чехол картина лежала на заднем сидении за водительским креслом.

— Ещё чуть-чуть — и на неё бы попадали осколки.

— Вообще-то, автомобильные стёкла так не разлетаются, — начал Матти.

— Ой, вот только не надо мне лекций! — Эрвин поморщился. — Ещё в школе наслушался.

Матти всегда был фанатом автомобилей и мог часами о них трепаться. Эрвин в такие моменты обычно садился рисовать и комментировал его монологи многозначительными «угу», призванными обозначить внимание и интерес.

До Эндорфа они доехали спокойно. Матти высадил Эрвина у дома дедушки Айке и поехал к себе. Было уже за полночь, как он и предсказывал, и свет в квартире не горел. Дедушка Айке не ждал — какими бы ни были обстоятельства, он всегда ложился спать ровно в десять.

Эрвин вошёл в квартиру, напомнив себе, что хорошо бы всё-таки сообщить о пантере в полицию, а завтра надо будет обязательно помыть полы. Он включил свет в коридоре и отшатнулся.

Перед ним возник кот. Домашний, но огромный, он стоял на задних лапах, а в передних держал винтажную беретту и кипятильник.

— Вроде в оригинале примус фигурировал, — ляпнул Эрвин.

Кот показал белоснежные клыки и ухмыльнулся.

— Ты ещё скажи, что я должен наган носить вместо беретты, — со странным мурчащим акцентом произнёс он. — Где картина, Винни?

Картина-картина… Где картина? А забирал ли он её у Матти? Видимо, нет.

— З-забыл! — пробормотал Эрвин. — Где дедушка… Эккехарт Кёрнер?

— Где забыл? — с нажимом вопросил кот, наставив на него кипятильник.

— В машине.

Осознав свою ошибку, кот опустил лапу с кипятильником и прицелился в Эрвина из беретты.

— Пошли.

— Куда?

— На какой машине ты ездил в Меппен?

— На Маттиаса.

— Вот и пошли к Маттиасу. Hände hoch und marschier-r!⁽²⁾

— Где всё-таки герр Кёрнер? — повторил Эрвин и, получив в ответ недвусмысленный жест береттой, буркнул: — Да иду я, иду!

И он вышел на улицу. И пошёл к Матти, подняв руки. Кот вышагивал сзади, по-прежнему держа в одной лапе беретту, а в другой — кипятильник.

1) Чёрт бы побрал (нем.)

Вернуться к тексту

2) Руки вверх и пшёл! (нем.)

Вернуться к тексту

Город спал. Это в Берлине огни фонарей, фар, окон и клубов никогда не гасли до самого утра. Здесь, в глухой провинции, застрявшей в позапрошлом веке, ночью властвовали тьма и тишина. Даже если кто-то не спал, выглянув в окно, он бы не увидел странного шествия. Максимум силуэт Эрвина, но не Кота.

Кот насвистывал что-то весело-бравурное. Кажется, «Hadschi Halef Omar» — Эрвин слышал эту песню в детстве, когда дедушка доставал из шкафа граммофон и старые пластинки.

Эрвин зажмурился и сделал несколько шагов в полной темноте. Надо было придумать, что делать, а не вспоминать шлягеры времён дедушкиной молодости! Но что он мог сделать против разумного Кота, который к тому же вооружён? Оставалось надеяться, что он хотя бы не колдует.

Пожалуй, подумал Эрвин, у Матти несколько больше шансов с ним справиться. Наверняка увлечённый автомеханик хранит дома какие-нибудь инструменты, а среди этих инструментов наверняка много всяких тяжёлых штук… Не то чтобы это давало преимущество перед револьвером, но всё-таки было лучше, чем абсолютное ничего, которым располагал сам Эрвин.

Да и вообще… Если Матти оставил картину в машине, то Коту достаточно просто разбить стекло, чтобы её достать.

Однако сам Кот придерживался на этот счёт иного мнения. Видимо, он был слишком интеллигентен, чтобы бить стёкла. Или, что вероятнее, Кот, видевший в темноте гораздо лучше Эрвина, уже заметил, что картины в машине нет.

— Звони в квартиру, — потребовал он.

Эрвин поднялся на крыльцо и замер. Рядом с дверью подъезда, естественно, висел стройный ряд звонков с фамилиями жильцов, но в темноте Эрвин не видел ни единой надписи. Номера же квартиры, в которой жил Матти, он вообще не помнил. Второй этаж, первая слева, окнами на фасад — этого было достаточно, чтобы зайти к другу после школы.

— Ну? — поторопил Кот.

— Я номер не помню, — признался Эрвин. — Может, по колесу ударить? Тогда Маттиас выйдет сам.

— Без картины, — заметил Кот.

— У тебя же есть беретта! И кипятильник.

«Что ты делаешь, Dummkopf⁽¹⁾? — спросил себя Эрвин. — Ты же на Матти его натравливаешь!»

Интересно, от Кота можно сбежать? Причём не просто сбежать, а ещё и не получить при этом пулю.

— Иди. — Кот махнул кипятильником в сторону машины.

— А сам?

Вообще-то, злить чело… а-а-а, кого бы то ни было с оружием — последнее дело, если хочешь выжить, но Эрвин не мог не препираться с Котом. Нервное, наверно.

— У меня лапки, — невозмутимо отметил Кот. — Marschier!

Подавив вздох, Эрвин сошёл вниз по ступенькам и уставился на машину, примериваясь, как бы пнуть колесо так, чтобы сработала сигнализация.

За его спиной скрипнула, открываясь, дверь подъезда. Раздался голос:

— Эрвин, чего шатаешься тут среди ночи? Квартиру не помнишь — хоть бы поорал.

Только тут Матти заметил Кота. К несчастью, Кот заметил Матти гораздо раньше.

— Где картина? — требовательно вопросил он, прицелившись.

Матти выругался и захлопнул дверь. Эрвин вновь остался наедине с Котом. Матти бросил его. А ведь сам Эрвин… по крайней мере, раскаивался в том, что привёл к нему Кота.

Тот начинал злиться: поводил хвостом, дыбил шерсть, показывал клыки.

— Идём обратно, — постановил он и рявкнул во тьму: — Маттиас Пальфи! Или ты принесёшь картину в квартиру Кёрнеров, или Винни найдут повешенным на люстре! Hände hoch! — повторил он, обращаясь уже к самому Эрвину.

И они пошли обратно.

* * *

Когда Маттиас вернулся домой, Клара уже спала. Он сам просил не ждать его, потому что собирался в Меппен, но на самом деле с удовольствием провёл бы этот вечер с ней.

Завтра она уедет в Швейцарию — однокурсница пригласила её на какие-то курсы для продвинутых ветеринаров. Маттиас с трудом представлял себе, что это за курсы и почему ради них надо ехать в Швейцарию, но Клара воодушевлённо щебетала что-то про новаторство от зоопсихологии, и он решил не вникать.

Не застав её в гостиной, где Клара обычно смотрела мюзиклы по вечерам, Маттиас заглянул в спальню, чтобы просто удостовериться, что она дома, и вернулся в гостиную. Клара обычно содержала её в образцовом порядке, но сегодня комната оказалась разгромлена: на диване валялись несколько рубашек Маттиаса, расчёска и шлейка для кошки, на полу, прислонённый к креслу, стоял кларнет, а на столике рядом лежала ещё какая-то дудка, маленькая и потёртая. Вдобавок у самого входа Маттиас споткнулся о чемодан, который обычно хранился в недрах кладовки. Видимо, Клара одновременно со сборами затеяла уборку, но не довела её до конца.

Картина с котами, поставленная на кресло, вписалась в интерьер как влитая. Балбес Эрвин забыл её в машине, и Маттиас решил забрать картину на ночь. Подделка подделкой, а обращаться с ней требовалось бережно, чтобы не навлечь на себя гнев двух маньяков от рисования.

Хотя картина, на взгляд Маттиаса, была какой-то… ну-у, даже бледная акварелька Эрвина, висевшая в гостиной ещё со школьных времён, нравилась Маттиасу гораздо больше. Он не любил котов, а уж котов орущих вовсе терпеть не мог. А коты на картине именно орали.

Перед тем как лечь спать, Маттиас налил себе чаю и устроился у окна. Ему надо было обдумать, как чинить машину после нападения пантеры: выправить, что есть, или сразу новые запчасти заказывать? Само нападение тоже, по-хорошему, требовало обдумывания, но машина была важнее. Ещё завтра дорожным службам о дереве сообщить… Вряд ли они сейчас будут что-то делать — скорее, местным придётся убирать дерево самим, а потом платить штраф за работу без разрешения, если это кто-то заметит.

Размышляя, Маттиас лениво осматривал окрестности и вдруг заметил движение. По улице вдоль дома шёл Эрвин. Шёл он как-то странно: медленно и с поднятыми руками.

Эрвин приблизился ко входу и замер под козырьком. Вспомнил про картину, что ли? Но поднятые руки…

Маттиас оставил кружку на подоконнике и выбрался из квартиры. Наверняка этот Dummkopf опять забыл номер звонка, а имя на табличке он в такой темноте ни за что не найдёт.

Маттиас вышел на крыльцо с уже заготовленной фразой, которую повторял из года в год, когда они были детьми, но внезапно перед ним возник револьвер.

— Где картина? — вопросил его хозяин.

— Teufel!

Опознав в говорившем гигантского кота, Маттиас инстинктивно захлопнул дверь. Дьявол? Глюк? Та самая пантера? Нет, глупости — пантере не нужен револьвер. Может, глюки? И Эрвин тоже.

Маттиас хотел было вернуться в квартиру и всё-таки лечь спать, когда его нагнал мягкий голос с мурчащим акцентом:

— Маттиас Пальфи! Или ты принесёшь картину в квартиру Кёрнеров, или Винни найдут повешенным на люстре!

Что за?.. Эрвин пришёл сюда как под конвоем, а теперь гигантский кот собирается его повесить? Маттиас затряс головой. Unsinn!⁽²⁾ Бред!

А если нет?

Эрвин, конечно, с придурью, как все художники, и иногда его поколотить охота, но он чёртов друг!

Маттиас метнулся в гостиную. Нет, не за картиной. За запасной монтировкой, которую хранил дома. Снова налетел на чемодан, разворотил полшкафа и выскочил из дома.

Пешком по переулкам было быстрее, но всё равно путь показался Маттиасу бесконечным. Дома, повороты, тьма…

За каждым углом он видел котов. Они сидели на заборах, подоконниках, бордюрах и провожали его мрачными взглядами. В зеленых, жёлтых и голубых глазах отражались холодные звёзды.

В тенях проулков и подъездов мелькали всё новые и новые тени. Казалось, весь город был наводнён бесконечными котами. И эти коты вопреки природе не издавали ни звука. Ни мява, ни шипения, ни шума при прыжках. Коты хранили полную тишину.

Маттиас нагнал Эрвина и Кота у входа в квартиру Кёрнеров. Домофон у них, к счастью, сломался несколькими днями ранее, так что Маттиас смог войти.

Увы, кот услышал его заранее. Развернулся, прицелился — осечка!

Маттиас занёс над головой монтировку. Время!

Сзади на кота накинулся шарф. Эрвин перехватил его хвосты поудобнее и затянул. Матти приготовился бить — и…

И тут очертания кота поплыли. Чёрная шерсть словно истаяла в воздухе, а на её месте возникли потёртые старые брюки и вязаный клетчатый жилет, который постоянно носил дедушка Айке.

— Эрвин! Эрвин, это не кот! — заорал Маттиас.

— Вижу, — отозвался тот, стряхивая шарф. — Дедушка, какого чёрта тут творится?!

— Гамельнский Крысолов ведёт котов на водопой… — пробормотал тот. — Прочь, прочь из города…

— Чего?

— Скорую, Матти, — попросил Эрвин. — Она нам всем не помешает.

Маттиас хрипло выдохнул, хотя наружу рвался едкий смешок. Какая, к чёрту, скорая в Эндорфе?

А, ладно, местная пародия на больницу пока ещё работает. И туда, в общем-то, можно позвонить по стационарному телефону. Скорая, конечно, не явится, но доктор Шпигель придёт, если ей нечем заняться. Ossi⁽³⁾ — само по себе немного диагноз, а она ещё и в русской школе вроде как училась.

Вдвоём с Эрвином они отнесли дедушку в его комнату, и, пока Эрвин искал домашнюю аптечку, Маттиас пошёл звонить.

— Как мы объясним, что произошло? — спросил Эрвин, показавшись в коридоре, где располагался телефон.

— Я просто сказал, что герру Кёрнеру стало плохо. — Маттиас пожал плечами. — Как он там?

— Давление упало, ну, и сознание спутанное. Но это только то, что я вижу.

Он наклонился и подобрал револьвер. Повертел его в руках и отнёс в гостиную, где спрятал в коробку.

— Вот так просто?

— Наверное… — неуверенно протянул Эрвин. — Беретта — фирма, работающая с тысяча пятьсот какого-то, конкретно этот револьвер выглядит антикварным… Короче говоря, не будет ничего странного, если он полежит там. Тем более, скорее всего, он и так оттуда. Иначе где бы его взял дедушка?

— Твой дедушка собирался повесить тебя на люстре, а ты сомневаешься, что он мог достать револьвер?

При упоминании люстры Эрвин отчётливо вздрогнул. Маттиас вспомнил, что друг, вообще-то, тот ещё Filterraucher⁽⁴⁾, да и для нормального человека ситуация не из приятных.

— Ты сам-то как?

— Чуть не задушил дедушку… Если не считать этого, то нормально.

В дверь позвонили. Маттиас с подозрением открыл, но на пороге оказалась всего лишь доктор Шпигель. Она осмотрела дедушку Айке и решила забрать его с собой с подозрением на инсульт. Маттиас и Эрвин помогли отнести его до машины и получили предписание явиться завтра.

Проводив взглядом старый микроавтобус якобы скорой помощи, Маттиас потащил Эрвина обратно в квартиру.

Какое-то время они молча сидели на диване в гостиной. Маттиас трепал в руках кошачью игрушку — бантик на проволоке, валявшийся на столе поверх пыльных документов. Эрвин смотрел в окно.

— Теперь надо разобраться, что это было, — наконец сказал Маттиас. — Ставлю на то, что дело в картине.

А картина осталась у Маттиаса, и Клара — с ней наедине. Спит и даже не подозревает, в какой оказалась опасности.

— Нет. — Эрвин покачал головой. — Дедушка говорил про Крысолова.

— Мало ли что он в бреду наговорил! Картина, про которую фрау ван дер Хорст никому не сказала. На ней — коты. И вокруг нас — коты!

На подоконник вспрыгнул пёстрый кошак, и Маттиас с яростью швырнул в него подушку. Кошак сбежал.

Эрвин взял со стола бумагу и принялся читать, как будто содержание старых документов имело сейчас какое-то значение.

— Помнишь, фрау Имке не нашла одну флейту?

— Ну.

— А вот бумаги, которые ты хотел достать из-под шкафа. — Эрвин для верности помахал листом, который держал в руке. — Я не представляю, как они могли завалиться туда случайно. Возможно, их там спрятали.

— И? Что там?

— Флейта, атрибутированная как инструмент, на котором мог играть Гамельнский Крысолов. Тысяча двухсотые, Хамельн. Смотри.

Маттиас вчитался в текст. Ну да, всё так. Но…

— Разве флейты изобрели не в пятнадцатом веке? Ну, первая светская музыка, всё такое…

Эрвин посмотрел на Маттиаса с явным сомнением.

— История флейты измеряется тысячелетиями. Клара не говорила?

— Вероятно, я её не слушал. Так, значит, флейта Крысолова. Звучит как бред.

— Кота ведь видели мы оба?

— Оба.

— Ну вот. Флейта не менее бредова. Да и… никто не говорил, что легенда про похищенных детей — правда. Может, тут просто какие-то частоты, которые слышат крысы и кошки? — предположил Эрвин, переворачивая бумажку.

— Може… Teufel! Клара! — Маттиас вскочил и бросился к выходу.

На оборотной стороне листа оказалась фотография флейты. Это была та самая дудка, которую Маттиас видел дома.

1) Дурак (нем.)

Вернуться к тексту

2) Чушь! (нем.)

Вернуться к тексту

3) Выходец из Восточной Германии, ГДР.

Вернуться к тексту

4) Не мужик, неженка (дословно — тот, кто курит с фильтром). Слово из списка синонимов для «недостаточно мужика»: https://www.gerstlauer.de/andreas/fun/warmduscher.html

Вернуться к тексту

Казалось, в какой-то момент эмоции просто отключились. Люстра, дедушка вместо Кота… Матти, который всё-таки пришёл… Подозрение на инсульт…

Эрвин взялся рассматривать бумаги, чтобы не думать. Не анализировать эпизод с превращением.

Шиза. Что, если он, как многие художники до него, в какой-то момент поехал крышей? Что — реальность? Где реальность?

Крысолов. Эрвин вцепился в эту теорию, как охотничья собака в заячье ухо. Матти сперва не верил, подозревал картину, а потом просто взял и сорвался с места. К Кларе.

Эрвин бы не успел за ним. Да и… у него как будто не было сил ещё куда-то бежать по ночному городу.

Он продолжил читать про флейту. В бумагах нашлись ноты — какая-то коротенькая мелодия. Эрвин не разбирался в музыке, но напротив но были заботливо оставлены пометки: народная музыка, Хамельн, флейта… Называлась мелодия «Кошачья поступь».

Где-то тикали часы. Тик-так, тик-так.

На подоконник запрыгнул новый кот. Его движения были степенными, плавными, как в замедленной съёмке.

Серый кот, чья шерсть больше похожа на медвежью. Старый кот.

Он смотрел на Эрвина серьёзными голубыми глазами. А Эрвин в ответ смотрел на него.

Старик Второзаконие, который сидит на ограде храма или кладбища. Древний кот, который застал самого Гамельнского Крысолова.

Кот смотрел на Эрвина, а Эрвин видел, как по улицам старого городка бредёт, пританцовывая, Крысолов с флейтой. За ним следует целая процессия из людей и кошек. Эти люди и кошки без конца превращаются друг в друга, меняются местами…

Спустя много-много лет на флейте играет Клара. И коты — те самые, что цвели на окнах — устремляются к ней. Они вьются вокруг неё, струятся, повинуются малейшему её жесту… И вновь к ним присоединяются люди. И дедушка Айке, и многие, многие, многие… Они также послушных воле флейты, как и коты. Они жаждут заполучить картину, которая нужна Кларе… Но Клара боится. Сила, скрытая во флейте, неподвластна ей.

Спросить бы: что это за сила? Но даже Старик Второзаконие видел не всё. А может быть, видел, но не расскажет — он ведь кот. А коты, как известно, себе на уме.

Где-то тикали часы. Тик-так, тик-так. Небо отчётливо серело. Уже почти четыре?

Кота на подоконнике не было.

Хлопнула дверь. В комнату ворвался бледный Матти, взъерошенный ещё сильнее, чем обычно.

— Это Клара! — выкрикнул он и замер на полушаге. — Ты что, всё это время тут просидел?

Эрвин с трудом пошевелился и потёр глаза. Он только сейчас заметил, насколько на самом деле устал. Мышцы от долгой неподвижности онемели, сильно болела голова.

Матти сел рядом, как будто не зная, что сказать.

— Это Клара, — наконец повторил он. — Я видел эту флейту у нас дома. Думал, она себе новую приблуду купила перед отъездом в Швейцарию на какие-то курсы ветеринарные.

Так Эрвин был прав: они действительно живут вместе. Господи, о чём он вообще думает? Какая разница?

— Потом ты мне её показал, — продолжал Матти. — Ну… Я подумал, что Клара, если флейта у неё, тоже в опасности. Побежал домой — а её нет. Клары.

Матти замолчал. Он встал, поднял подушку, которую сам же и бросил в кота несколько часов назад, положил на диван.

— Всё это время я носился по городу. Искал Клару. Не нашёл. Вернулся к себе — и понял, что я дурак. Дома ни чемодана её, ни картины.

— Так, может, Клара просто уехала, а картину кто-то другой спёр?

— Я сдуру позвонил её подружке, которая её в Швейцарию звала. Та меня обматерила — ночь же! Короче, нет никаких курсов.

Эрвин не нашёлся, что ему сказать в такой ситуации. По всему выходило, если это, конечно, не галлюцинации, что Клара непродуманно ограбила дедушку Айке при помощи флейты Гамельнского Крысолова и котов. Теперь дедушка в больнице, а Эрвин и Матти — свидетели.

Добропорядочно и мстительно сообщить в полицию или побыть хорошим другом Матти и не выдавать его девушку?

— А флейту я нашёл разломанной на части. По ней как будто ещё и потоптались, — сказал Матти. — Ценный экспонат, да?

— К чёрту.

— Ладно. Что полиции будем говорить? Соседи вызвали… На шум, вообще-то, но я в запале ляпнул, что Клара картину украла. Они обещали утром к тебе прийти… Я сказал, что ты забыл картину у меня, я решил вернуть утром, а потом — Клара.

— Поддержу эту версию. Про котов не говорим?

Матти замахал руками.

— Нет. Тем более без флейты они закончились.

— А дедушка?

— А про дедушку мы ничего не знаем. Если что, он видел глюки. А ты… — Матти строго посмотрел на Эрвина. — …сидел дома.

— Ладно.

Шаткая версия. Один случайный сосед, выглянувший в окно или услышавший шум в подъезде, — и ей конец.

— Я скажу, что она украла картину, подозрительно похожую на «Кошачий концерт» из Новой пинакотеки. Тенирс-младший, фламандцы — в общем…

— Лучше не говори, — перебил Матти. — Картина и картина. Меньше подробностей — меньше интереса.

Может быть… Эрвин уже не соображал, как будет лучше. Он не спал с пяти утра прошлого дня и…

— Иди спать. Когда припрутся, я тебя разбужу.

— Спасибо, — пробормотал Эрвин и съехал головой на подлокотник.

— Э, нет, не здесь. Нормально спать иди.

Пришлось встать и дотащиться до своей кровати. Раздеваться Эрвин уже не стал, просто завернулся в одеяло и рухнул лицом в подушку.

Устраиваясь поудобнее, он на миг приоткрыл глаза. На подоконнике, освещённый ранним июньским солнцем, сидел серый кот с шерстью, похожей на медвежью. Старик Второзаконие неотрывно смотрел на Эрвина.

* * *

Такова история, мой дорогой читатель, которая однажды случилась в глубоко провинциальном Эндорфе.

Разумеется, просто так она закончиться не могла, и я говорю отнюдь не про Старика Второзаконие. Клару поймали, картину вернули в музей… Правда, её почти сразу же облили красной краской какие-то заезжие зоозащитники. Клара хотела продать картину ради помощи бездомным кошкам, и они сочли, что она была в своём праве.

Клару мне, несмотря ни на что, даже жаль. Она слишком громко кричала про флейту и особую мелодию, что подарили ей власть над котами. Мистические силы, как я успел убедиться, вполне реальны, но психиатры в них не верят.

Впрочем, вернёмся к вещам действительным. Картину, к сожалению, восстановить не удалось. Она, конечно, была поддельной, но вы даже не представляете, мой дорогой читатель, до чего хороша была эта подделка! Я, смотритель Эндорфского краеведческого музея, знаю в этом толк.

Воландовские же мистификации я отныне не жалую. Подумать только, я едва не повесил собственного внука! Эрвин, правда, на меня не в обиде и даже не сбежал обратно в Берлин. Однако недели две после того происшествия он, казалось, не знал, как со мной разговаривать.

Сейчас Эрвин помогает мне с музеем. Кот Мангоджерри живёт у него в комнате и больше не устраивает разрушений. Матти от него не в восторге, но приходит ничуть не реже, чем раньше. Если до происшествия хотя бы Клара иногда что-то готовила, то теперь Матти может спокойно продать свои плиту и холодильник.

Готовит чаще всего Эрвин, который где-то нахватался заморских рецептов. Я уже три месяца убеждаю его приготовить наш традиционный Eintopf⁽¹⁾ по-нижнесаксонски, но он ни в какую не соглашается.

Ах, мой дорогой читатель, эта молодёжь… А впрочем, о них ещё Сократ всё сказал.

1) Вариация на тему жаркого.

Вернуться к тексту