Инсомния (джен)

Ночью Поппи не спит.

За две минуты до часа она понимает, что без снотворного не обойтись. Такое иногда с ней бывает, особенно когда снаружи рвет и мечет штормовой ветер. Сегодня ночью он воет так, что слышно даже в замке с его толстыми стенами и наглухо закрытыми окнами. Поппи лежит, вытянувшись, закрыв глаза, отпустив мысли свободно течь, как им вздумается, — все по инструкции — и ждет, когда сможет заснуть. Сон не идет. Проходит час, другой, ей остается спать все меньше, потому что в шесть уже подъем, и мысли начинают сбиваться с размеренного потока. Придется идти за зельем.

Поппи накидывает теплую шаль на ночную рубашку, сует ноги в тапочки. Растрепавшаяся русая коса, в обычное время убранная под белый чепец, лежит на плече.

— Люмос.

Крошечный белый огонек-фонарик вспыхивает на конце палочки, и Поппи выходит из спальни. Бросает взгляд в окно и видит, что к ветру добавился снег.

Раньше она держала все нужные зелья в прикроватной тумбочке, чтобы не ходить далеко, но колдомедик из Святого Мунго сказал, что ей не стоит принимать снотворное без крайней необходимости, а так искушение будет слишком велико. Она повздыхала украдкой, но убрала свой личный флакон и оставила только тот, который был в аптеке больничного крыла. И действительно, искушения стало меньше и иногда ей даже удается заснуть просто так. Но не тогда, когда ревет ветер.

Больничное крыло, наверное, самое тихое место в ночном Хогвартсе. Маленькая уютная комнатка Поппи слишком далеко от апартаментов преподавателей и спален студентов. Здесь и в дневное-то время мало кто бывает, если только навестить больного друга, а уж по ночам и вовсе затишье. Если есть пациенты, то обычно они слишком слабы, чтобы замышлять что-то против правил.

Поппи пересекает короткий коридор и открывает двери в больничную палату. Сейчас здесь пусто. Ряды кроватей тускло поблескивают металлическими частями, похожие на диковинные остовы вымершего вида. Поппи ступает бесшумно по привычке, сформировавшейся в первый же год службы школьной медсестрой. В конце палаты есть еще одна дверь, ведущая в маленькую аптеку, где и хранятся запасы лечебных зелий.

Она приоткрыта сейчас, и в узкой щели мелькает тусклый свет. В ночной темноте его хорошо заметно. Раздается шорох и тихое позвякивание. Поппи гасит палочку невербальным Нокс. Жалкий призрак сна, маячивший на краю сознания, мгновенно отлетает. Инстинкты встают на дыбы. Все в Хогвартсе знают, что за кражу зелий из больничного крыла может грозить исключение. Это слишком серьезно, потому что касается жизни всех обитателей замка. Кто бы ни пробрался в ее аптеку, Поппи застигнет его врасплох и тогда ему или ей несдобровать.

Она распахивает дверь и делает хлесткое движение над головой.

— Экспеллиармус!

Но вместо волшебной палочки из рук визитера выбивает флакон, который разбивается с оглушительным звоном. Сильный характерный запах плывет тяжелыми волнами, и Поппи узнает в нем экстракт бадьяна. Два черных глаза смотрят на нее с ужасом. Две тонких нервных руки взметываются вверх, то ли защищаясь, то ли сдаваясь. Надсаженный голос шепчет:

— Простите...

Поппи снова зажигает огонек-фонарик.

Несколько долгих утомительных секунд они смотрят друг на друга. Поппи знает этого студента. И почему-то она не удивлена.

* * *

Северус Снейп. Слизерин. Седьмой курс. В Хогвартсе есть только один мальчик, который бывает в больничном крыле чаще, чем этот, но сейчас не та фаза луны. Однако, обычно Северус приходит к ней в дневное время, глядя в пол, обходясь только самыми общими фразами. Часто Поппи видит, что он пытался справится сам, но не хватило знаний и опыта. Впрочем, где-то с пятого курса он начал помогать ей с изготовлением зелий, и его визиты стали реже. Но от ее зоркого взгляда никогда не укрывалось, что это не потому, что ему стало меньше доставаться, а потому, что он научился справляться сам лучше. Сейчас, видимо, снова не смог.

Он выглядит просто ужасно. Сероватая кожа, на лбу и висках собрались бисеринки пота, губы искусаны до синяков. Рукав мантии съехал, и Поппи видит на тонком запястье алый браслет воспаленной кожи, какие бывают, если руки держать туго связанными какое-то время.

Она хочет спросить, что он тут делает, но это очевидно, и вместо этого она коротко приказывает:

— Идем со мной.

Северус подчиняется, не сопротивляясь.

В смотровом кабинете Поппи велит ему снять мантию и стоять смирно. И, пока она водит вдоль тела палочкой, диагностируя ущерб, он стоит, опустив голову. Темные волосы закрывают лицо. Под конец диагностики его начинает бить дрожь, его шатает, но он все так же ничего не говорит и ни о чем не просит. Поппи спохватывается, что надо было его положить. Если студент ночью ворует зелья из аптеки, то ему явно очень не очень.

— Северус…

Он косит на нее черным глазом из-под длинной пряди. Глаз блестит лихорадкой и безумием.

— Тебе нужно прилечь и принять зелье. Давай сюда, дорогой. Я сейчас вернусь, и тебе станет лучше.

Поппи укладывает его на кушетку, накрывает его мантией и удаляется в аптеку. То, что она увидела, привело ее в ужас. Ей нужна пауза, чтобы все осмыслить и решить, что делать.

В первый год службы она еще пыталась бороться с ветряными мельницами студенческих шалостей и вражды и шла к директору по любому поводу, который казался ей слишком серьезным, чтобы оставить его без внимания. Случилось несколько бесед и несколько наказаний. Потом случилась месть, и девочка, которая честно рассказала ей, кто наложил на нее проклятье, едва не погибла. После этого Поппи перестала задавать вопросы.

Смешивая состав, обдумывая дальнейшие действия, она снова решает, что главное для нее — помочь, сделать все, что сможет. Нет ничего важнее. Это — ее долг.

В смотровой Северус все так же лежит на кушетке под собственной мантией. Он попытался забраться под нее целиком и укрылся с головой, перевернувшись на бок. Прикоснувшись к его плечу, Поппи чувствует, что его бьет крупной дрожью.

— Северус… — снова зовет она тихо.

Он вздрагивает. Пола мантии отлетает в сторону, и он одним стремительным движением выхватывает палочку и наставляет на нее. Спохватывается в последний момент, и заклинание умирает на губах, не успев родиться. В глазах страх. Лицо искажено страхом. Он источает страх так ощутимо, что его невозможно не заметить. Палочка ходит ходуном в дрожащей руке. Но в следующий момент рука бессильно падает, а сам он сползает по стене, заваливаясь на бок и закатив глаза так, что видны только покрасневшие белки.

Поппи стоит немало усилий привести его в чувство. Его лоб пылает. Пульс на худой шее бьется с бешеной скоростью. Когда он открывает глаза, то в них нет узнавания.

— Ты в Хогвартсе, — мягко говорит Поппи. — Здесь безопасно. Вот, выпей это, тебе станет лучше.

Она придерживает его голову, помогая выпить зелье. По коже идет дрожь, потому что она слышит, как его зубы стучат о край стакана. И еще одно зелье, и еще. Наконец его взгляд проясняется. Откинувшись на кушетку, он снова натягивает на себя мантию. Разлепляет спекшиеся губы и шепчет:

— Нет. Не безопасно. Скоро нигде не будет безопасно.

Поппи не знает, что на это ответить.

— Ты должен пока остаться у меня. И не спорь. Завтра никаких занятий, я сама сообщу директору Дамблдору и декану Слагхорну, что ты болен. Как думаешь, сможешь дойти до палаты?

Он кивает, не раздумывая.

* * *

В палате Поппи укладывает его в постель, без лишних просьб приносит второе одеяло — у нее нет пижам для студентов, и Северусу пришлось раздеться до белья, а он продолжает гореть в температурной лихорадке. Так же без лишних просьб ставит ширму и снова уходит в аптеку.

Приготовляя зелья и мази, она дышит на счет, чтобы взять себя в руки. Как школьная медсестра она всякое повидала за годы службы и думала, что ее уже ничем не удивить, не шокировать. Но это… К такому она оказалась не готова.

Его больше не колотит, а напряженное лицо немного расслаблено, когда Поппи возвращается. Глаза прикрыты веками, и они кажутся тонкими и сухими, похожими на пергамент. Он забился под два одеяла, как в кокон, замотался уязвимой оголенной гусеницей. Поппи ставит на тумбочку поднос с флаконами, подзывает стул и усаживается рядом с кроватью. Северус не делает вид, что спит, в надежде, что она уйдет. Он не спит, и она не уйдет. Распахивает глаза и смотрит на Поппи, не мигая, буравит черным сумрачным взглядом. От этого взгляда не по себе, но ей все равно. Нет, не все равно, конечно, но не сейчас. Она трогает лоб тыльной стороной ладони и с удовлетворением отмечает, что кожа стала прохладнее.

— Мне нужно обработать твои раны, — тихо говорит Поппи. — Ты позволишь?

Он медлит с ответом. За окнами бушует ветер, и его завывания отзываются в гулком помещении гудением и свистом. Палата тонет в темноте и кажется бесконечной, желтоватого теплого света фонаря хватает только на маленькое выгороженное пространство. Во взгляде черных глаз настороженность сменяется страхом, а потом безразличием. Она уже знает. Она все равно уже знает. Северус кивает.

Откинув одеяла, Поппи еще раз проводит диагностику, чтобы убедиться, что не ошиблась в первый раз. Северус снова напряжен, ладони сжаты в кулаки, губы закушены. Поппи не понимает, но до нее доходит, когда она набирает на пальцы мазь и начинает наносить ее на глубокий порез под ключицей. От ее прикосновения он инстинктивно отдергивается и хватается за край одеял, тянет на себя. Бледное лицо идет красными пятнами.

Мерлин, да он смущен! Мальчику семнадцать, а ей самой нет еще и тридцати. Он лежит перед ней полуголый, но не понимает, что сейчас Поппи видит не тело, а раны на нем. Видит не подростка, который, наверное, находится в возбуждении круглосуточно, а человека, которому нужна ее помощь. Она заливается краской от осознания неловкости ситуации, но понимает, что если сейчас она попытается как-то все сгладить, то сделает только хуже, заострив внимание на его смущении. Включает строгость, которая тоже выработалась с годами.

— Лежи смирно. Мне нужно сделать все как следует, чтобы не осталось шрамов.

Шрамы… Они уже есть, видимо, остались после того, как он решал свои проблемы сам. Есть застарелые, года два не меньше, есть совсем свежие. Поппи обрабатывает раны асептическим зельем, потом втирает лечебную мазь и на самые глубокие порезы накладывает повязки. По палате плывет травянистый запах с тяжелыми пряными нотками. От него ли, от усталости или от отсутствия сна начинает немного кружится голова. Это неважно. Она должна исполнить свой долг.

— Перевернись.

Снова испуганный смущенный взгляд. Помедлив немного, Северус переворачивается на живот, опирается на локти и прячет лицо в ладонях. Острые лопатки вздымаются, как крылья, готовые вот-вот прорезаться, выскользнуть из кожи. Отчетливо видна гряда позвоночника. Он слишком худ для своих семнадцати. Кожа не здорова на вид, хотя о чем вообще идет речь.

На спине картина хуже. Кровь засохла и запеклась. Края отекли и порозовели. Поппи водит по его спине кончиками пальцев, стараясь причинить как можно меньше боли, и раздумывает, что надо бы оставить его под надзором на несколько дней. И за эти несколько дней заставить не только лежать, но и нормально есть. И ни в коем случае не допускать сюда других студентов, особенно этих, с Гриффиндора. Порой Поппи недоумевает, как вообще они там оказались. Должно быть, на Распределяющую Шляпу в тот вечер нашло какое-то затмение.

Руки двигаются легко и умело. Поппи настолько глубоко погружена в свои мысли, что в первый момент не понимает, что не так и что за звук добавился к воющему ветру. Выныривает на поверхность.

Лопатки вздрагивают, словно охваченные судорогой. Из скрещенных рук доносится не то стон, не то рыдание — глухо, сдавленно. Черные неопрятные волосы прилипли к напряженной шее. Северус — комок боли, настолько сильной, настолько безысходной, что Поппи ощущает ее на физическом уровне. Так бывает иногда, она знает, когда боль души прорывается наружу, и ее невозможно не заметить. Закончив работу, Поппи бесцельно переставляет флаконы, давая ему возможность успокоиться. Ей бы самой успокоиться, но это будет потом, когда она вернется к себе в спальню и останется одна. Сейчас она не должна реагировать.

Когда он затихает, Поппи выжидает еще немного на всякий случай, и касается его плеча.

— Мне нужно позаботиться о твоих руках.

Северус переворачивает обратно на спину и тут же тянет на себя одеяла, скрываясь, закрываясь. Высовывает одну руку по локоть и дает ей, вкладывает в ее ладони. У него узкие ладони и длинные нервные пальцы. Поппи смазывает кожу и бинтует запястье, не туго, только чтобы мазь лучше впиталась. Как только все готово, рука тут же исчезает под одеялом, но появляется вторая. На предплечье татуировка в виде черепа и змеи. Все повторяется. Поппи делает вид, что не видит дорожек от слез на его лице, не видит покрасневших припухших глаз и частокола слипшихся ресниц.

Когда он снова скрывается под одеялами целиком, когда все флаконы тщательно закрыты и выстроены в нужном порядке, чтобы вернуться в аптеку, Поппи поплотнее закутывает в шаль, делает глубокий вдох, выдох и спрашивает:

— Что с тобой случилось, Северус?

Он вздрагивает и даже под одеялами видно, как он сжимается в комок. Отводит взгляд в сторону. Она знает, что сейчас он солжет, скорее всего, но она должна спросить — на этот раз все слишком серьезно.

Его мантия была мокрой, когда она брала ее перед тем, как им обоим пойти в палату. Его волосы были мокрыми, потому что идет снег. Он тайком уходил из Хогвартса и там с ним случилось что-то очень плохое.

Секунды тянутся бесконечно. Потом он разлепляет губы и отвечает:

— Я упал.

Ну да. Упал. На чью-то волшебную палочку, не иначе, которая выстрелила в него Круцио трижды как минимум. На ножи, чьи острые лезвия оставили глубокие порезы на его груди. И на плеть, которая высекла его спину, пока его руки были связаны, конечно же, случайно. Несколько ребер сломались тоже сами собой. Такое вот неудачное падение, больше похожее на пытки. И это не гриффиндорцы, даже их жестокость никогда не доходила до такого предела.

По всей магической Британии уже не первый год ходят нехорошие слухи насчет темных искусств, запретной магии и злых волшебников. Толком никто ничего не знает, но люди все равно боятся. Поппи снова задумывается, должна ли они на этот раз все же сообщить директору, но вспоминает обрывки разговоров в учительской и понимает, что Дамблдор уже в курсе. Что же… тогда ей остается одно — выполнять свой долг.

Она вздыхает.

— Когда ты упадешь в следующий раз, не воруй мои зелья. Приходи сразу ко мне и не бойся меня разбудить. Хорошо?

Кивает в ответ. Кажется, успокоительный коктейль начал действовать, потому что его взгляд уже слегка расфокусирован. Лицо разгладилось. Поппи снова притрагивается к бледному лбу, жар успокоился.

— Тебе нужно отдохнуть. Спокойной ночи, Северус.

— Спокойной ночи, мадам. Спасибо.

Она возвращается к себе, забыв про снотворное, и остаток ночи проводит в полудреме, слушая ветер и кутаясь в одеяло. Утро начинается с кофе и бодрящего зелья.

Ночью Северус не спит.

Впрочем, у него в принципе сейчас тотальная депривация сна, потому что Темный Лорд, кажется, не спит вовсе и вызывает их преимущественно по ночам. Северус видит, как все они измучены бессонницей, ведь днем нужно делать вид, что ты живешь обычной жизнью — в Хогвартсе, в Министерстве, в свете, дома. Никто не ропщет. Не смеют. Наказание следует немедленно и градус повышается с каждым разом. Особенно достается неофитам, совсем недавно удостоившимся чести принять Темную Метку. Темный Лорд всегда подчеркивает, что это закалит их для будущей борьбы и сделает служение ценнее для них же самих.

Аппарировав в Хогсид где-то после полуночи, Северус понимает, что на этот раз ему досталось по полной. Перед глазами все плывет, в ушах стоит невыносимый звон, кожа под мантией горит и чешется от нанесенных ран. Не устояв на ногах после аппарации, он падает на колени, и его рвет желчью. У него проблемы не только с недостатком сна, но и с недостатком еды. От постоянного нервного напряжения кусок не лезет в горло. В какой-то момент он думает, что на этот раз не сумеет добраться до Хогвартса. Упадет где-нибудь по дороге, потеряв сознание, а замерзший труп найдут только к утру. Если вообще найдут. Снег валит густой пеленой и скоро наверняка наметет сугробы по колено.

Он опоздал на зов, за что и был наказан. Не имело значения, что не было в том его вины. Филч кружил возле тайного прохода, уводящего с территории школы, и Северусу пришлось прятаться и ждать не менее получаса, пока горизонт не освободится. Темному Лорду плевать на все эти нюансы, он желает немедленного подчинения. Северус опоздал, и из него сделали показательный пример.

Подождав, пока отойдет дурнота, он с трудом поднимается на ноги и бредет в нужном направлении. Где-то между Хогвартсом и Хогсмидом есть развалины древнего дольмена, в которых спрятан лаз в школу. Люциус показал ему еще на пятом курсе, когда Северус только примкнул к Пожирателям Смерти. Но до него еще надо дойти. Ветер сбивает с ног и шарит под мантией ледяными пальцами. Снег залепляет глаза. Тело периодически ведет в сторону, как будто отказало чувство равновесия, а центр тяжести гуляет по всем внутренним органам. Мышцы рефлекторно сжимаются от холода, и от этого раны беспокоят сильнее. Только бы дойти.

— Люмос.

Свет от палочки не сильно спасает ситуацию, ночь слишком темна и полна ужаса, а непогода слишком зла. Где-то там спасение. Остается только надеяться, что он не сбился с пути и не кружит по одному месту. Когда громадина вырастает перед ним из темноты, Северус ее не замечает. Утыкается лбом в холодный камень и стоит так какое-то время. Лаз. Ему нужно найти лаз. Ему совсем худо.

Внутри прохода становится чуть легче. Он прямой — не заблудишься. Здесь нет снега и ветра, и света палочки хватает, чтобы видеть дорогу. Северус приободряется. Если он потеряет сознание где-нибудь по дороге здесь, то хотя бы не замерзнет. Ну или замерзнет не сразу, а с некоторым шансом очнуться и дойти все же до Хогвартса. Он упрямо двигается вперед и думает, что завтра ему придется делать вид, будто ничего не произошло. И послезавтра. И еще несколько дней. Ходить на занятия, избегать внимания чертовых гриффиндорцев, которые достают его уже не так часто, как на первых курсах, но более жестоко. А личный запас зелий, который он прячет в сундуке, почти закончился, не хватит даже на один раз, чтобы залечить раны как следует. Зелья расходуются быстрее, чем он успевает их готовить. Слагхорн и так уже задает вопросы, на которые ему очень не хочется отвечать. Перспектива не из лучших. И никто ему не поможет.

Добравшись до школы, Северус облегченно выдыхает, привалившись к стене, чтобы хоть немного набраться сил. Самое сложное позади. Сейчас нужно проскользнуть в подземелья и можно будет отдохнуть. Это легко. За два последних года он отлично научился избегать Филча и других студентов, совершающих незаконные вылазки по ночам, используя обходные пути и дальние коридоры.

Перед глазами снова темнеет, к горлу подкатывает тошнота. Глубокий выдох вызывает в грудной клетке режущую боль. Кожа под мантией зудит, и Северус чувствует, что кое-где ткань успела прилипнуть к ранам. Палочка в руке дрожит.

Нет. Если сейчас он доберется до постели, то дальше не достанет сил на что-то еще. Ему нужны зелья, чтобы минимизировать ущерб, чтобы завтра ни у кого не возникло неудобных вопросов. Ему нужно в больничное крыло. Только один раз. Он сделает это всего один раз, а потом сварит для мадам Помфри такой запас, чтобы она забыла о налете на аптеку. Ему противно от самого себя, но выбора нет. Если сейчас Северус не позаботится о себе, то завтра будут вопросы. Он отлепляется от стены и бредет в больничное крыло, страстно желая, чтобы мадам Помфри крепко спала у себя в спальне, и никто не попался ему на пути.

Повезло. Никто не попался. Бесшумно приоткрыв дверь в палату, Северус просачивается внутрь. Тускло блестят ряды кроватей. Вот бы прилечь сейчас на одну из них, закутаться в одеяло, согреться и уснуть. Желательно примерно до выпускных экзаменов.

Ему не нужно зажигать палочку, Северус отлично ориентируется. В тишине его шаркающие шаги звучат слишком громко, но он уже этого не замечает. Добравшись до аптеки, он все же зажигает огонек-фонарик и рассматривает этикетки. Буквы прыгают, двоятся и не желают складываться в осмысленные названия. А, вот. Кажется, это то, что ему нужно. Северус берет флакон, и в этот момент дверь распахивается.

— Экспеллиармус!

Заклинание хлещет его по сердцу, как удар, выбивает из руки флакон, который разбивается с оглушительным звоном. Запах экстракта бадьяна сбивает с ног, являясь неоспоримым свидетелем преступления. Северус в ужасе. Реальность плывет, и он не очень понимает, кто разоружил его — Темный Лорд, чтобы снова пытать, или кто-то еще. Руки взметаются вверх в бессознательном защитном жесте.

— Простите, — шепчет он, все еще не понимая, перед кем извиняется. Голос не слушается.

Вспыхивает огонек-фонарик на конце чужой палочки.

Женщина перед ним одета в ночную рубашку и шаль, русые волосы убраны в растрепавшуюся косу. Северусу требуется несколько секунд, чтобы понять, что в дверях стоит мадам Помфри, которую Мерлин знает зачем принесло ночью в аптеку.

* * *

Она меряет его взглядом с головы до ног и обратно с ног до головы, и под этим взглядом ему не то чтобы не уютно, а просто кошмарно. Вот сейчас она потащит его к директору Дамблдору, начнутся те самые вопросы, которых он так хотел избежать, а уже завтра он сядет на Хогвартс-Экспресс и вернется в ненавистный дом в Тупике Прядильщиков. Темный Лорд будет разочарован. Люциус будет разочарован. Что ему останется? Если Темный Лорд его не прибьет, то в лучшем случае Северус будет до конца жизни мести полы в «Дырявом Котле». Если повезет.

По загривку ползет ледяной пот. Мысли скачут лихорадочной каруселью. Оглушить ее? Воздействовать на память? Броситься в ноги и умолять о прощении? Несколько часов назад ему пришлось проделать именно это, и память об унижении еще слишком остра и болезненна.

Мадам Помфри заклинанием собирает осколки обратно в целый сосуд, испаряет лужу на полу, а потом бросает:

— Идем со мной.

Северус подчиняется. Спорить не имеет смысла.

Он ожидает, что они покинут больничное крыло, но вместо этого она приводит его в смотровой кабинет. Приказывает снять мантию и стоять смирно. Северус подчиняется снова. Пока она водит вдоль его тела палочкой, тихо выпевая диагностирующие заклинания, он стоит, опустив голову. Он противен сам себе. Стыд снедает его и не позволяет взглянуть ей в глаза.

Все в Хогвартсе знают, что мадам Помфри никогда не задает лишних вопросов и не бегает стучать к директору и деканам. Она бывает строга и холодна, но ее все равно любят. Она умеет хранить секреты. А Северус усомнился в ней. В ней, в той, которая за все годы ни разу не дала повода для сомнений.

От сильных эмоций становится хуже. Колени подгибаются. Реальность размазывается и идет каким-то странными алыми полосами. Ему холодно, и он дрожит. Северус никогда не замечал, что в Хогвартсе так отчаянно холодно. Но он стоит, не смея что-либо сказать или попросить присесть.

— Северус…

Голос мадам Помфри звучит мягко, и он решается бросить на нее быстрый взгляд из-под длинных волос, закрывающих его лицо мокрой завесой.

— Тебе нужно прилечь и принять зелье. Давай сюда, дорогой. Я сейчас вернусь и тебе станет лучше.

Она помогает ему лечь на кушетку, накрывает мантией, все еще влажной от растаявшего снега, и выходит. И только тогда Северус позволяет себе немного расслабится.

Закрыв глаза, он пытается воспроизвести в памяти заклинания, которые она использовала, чтобы понять, что она увидела и поняла. Память подводит. Он слишком ослаблен пытками, усталостью, голодом и бессонницей. Да и какая разница? Она его застукала и вряд ли сейчас просто отпустит в спальни Слизерина. Слишком явно он не в порядке.

Вытащив палочку, Северус пытается применить исцеляющие заклинания сам к себе, но ошибается, и становится только хуже. По телу разливается волна боли. Он шипит сквозь зубы и оставляет попытки. Следом за болью опять приходит холод. Желтый свет фонаря режет воспаленные глаза. Подтянув колени, Северус натягивает мантию в попытке спрятаться под ней, накрывается с головой.

Больше всего он хотел бы сейчас… нет, уже не уснуть и проспать до июня. Больше всего он хотел бы сейчас исчезнуть. Под мантией темно и ему становится спокойнее. В детстве он точно так же накрывался с головой тощим одеялом, чтобы не слышать, как внизу скандалят родители, не слышать удары, грохот и звон ломающейся мебели, когда отец от слов переходил к делу. Ему казалось, что если он никого не видит, то и его никто не найдет. Чудовище его не найдет. Но оно всегда его находило, сдергивало ненадежную защиту и вытаскивало на свет божий. Убежища не было. Спасения не было.

— Северус…

Оно и сейчас его настигло. Трогает за плечо и хочет достать. Только сейчас он взрослый, он сильный. И он научился защищаться. Сейчас чудовище его не тронет.

Мантия отлетает в сторону. Северус резко садится, наставив на чудовище палочку, готовый произнести заклинание. Но вместо монстра видит всего лишь знакомое лицо с расширенными голубыми глазами. Заклинание застревает в глотке. Дрожь усиливается, и палочка теряет прицел. А потом рука отказывает и бессильно падает. Сознание отказывает. Сумерки сгущаются до полной темноты, и Северус отключается. Милосердно.

Сначала он чувствует прохладную руку, трогающую его лоб. Она прикасается нежно, невесомо. Потом проясняется картинка. Женщина с русой косой смотрит на него, и ее взгляд полон сострадания и заботы. Так смотрела на него мама, когда-то давно, до того, как ее взгляд превратился в пустоту.

Кто эта женщина? Почему она здесь, с ним? Среди Пожирателей нет никого с такими глазами.

— Ты в Хогвартсе… — голос плавает, от отдаляясь, то приближаясь. — Здесь безопасно. Вот, выпей это, тебе станет лучше.

Голову придерживают, чтобы он мог выпить зелье, и это так странно. Потом еще, что-то другое, сладкое. И еще что-то, что помогает мыслям немного проясниться.

— Нет, — он мотает головой. Она не понимает. Она не знает, что происходит. — Скоро нигде не будет безопасно.

Придет чудовище и всех убьет.

Женщина… мадам Помфри, это мадам Помфри, он узнал ее сейчас… смотрит на него с недоверием и замешательством. Северус пытается сообразить, что он только что сказал и не сболтнул ли чего лишнего. В памяти пусто.

Растерянность сменяется решительностью.

— Ты должен пока остаться у меня. И не спорь. Завтра никаких занятий, я сама сообщу директору Дамблдору и декану Слагхорну, что ты болен. Как думаешь, сможешь дойти палаты?

Можно подумать, у него есть выбор. Не позволит он левитировать себя, как мешок с тыквами, и не позволит, чтобы его вели, как ребенка, который упал и ушибся. Довольно с него унижений.

Что угодно, лишь бы согреться и уснуть…

* * *

В палате приятный сумрак, и режущая боль в глазах становится чуть меньше. Мадам Помфри ведет его к самой дальней кровати в углу. Когда ему приходится бывать в больничной крыле, она всегда укладывает его здесь, и каждый раз он ей благодарен. Северус не любит большие помещения, чувствует себя в них неуютно… слишком не защищенно.

В первый раз, когда ему было одиннадцать, и он попал сюда после нападения гриффиндорцев, у него едва не случилась истерика от того, что он остался один посреди огромного зала. Мерлин знает, какого невероятного усилия воли стоило ему на расплакаться и не забиться под кровать. Нет, он уже привык постоянно скрывать чувства, особенно страх, потому что дома было не выжить без этого ценного навыка, но здесь все было слишком новым, слишком неопределенным, слишком огромным. Все было — слишком. В спальне Слизерина он всегда тщательно задергивал полог, чтобы утихомирить внутреннюю панику, и терпеть не мог, когда его уединение нарушалось. В тот первый раз мадам Помфри заметила его состояние и тут же устроила ему угол за ширмой, и только тогда он успокоился. И каждый раз потом она делала это. И сейчас тоже не забыла. Его охватывает новой волной вины и раскаяния. Мадам Помфри всегда добра к нему, а он вломился в ее аптеку.

Он медлит прежде, чем начать раздеваться. Здесь нет пижамы, и ему не по себе. Мадам Помфри деликатно отворачивается, и Северус быстро стягивает с себя одежду. Ткань действительно местами присохла к ранам, отрывается с тихим треском и болью, но он не издает ни звука. Ему хочется как можно скорее оказаться под одеялом, где тепло, сухо и чисто. Надо бы сложить вещи на стул аккуратно, но у него нет на это сил, да и руки слушаются плохо, поэтому он бросает их как попало, подспудно ожидая, что сейчас получит укоризненный взгляд за небрежность, а то и выговор. Дома от него всего требуется, чтобы все было в идеальном порядке. Мадам Помфри даже не смотрит в эту сторону, а вместе с ширмой приносит второе одеяло.

Пока она копошится в аптеке, Северус закрывает глаза и пытается успокоиться. Слушает тихое позвякивание из-за полуоткрытой двери. Наслаждается теплом и уютом, под двумя одеялами действительно лучше. Мышцы, сведенные напряжением, расслабляются. Туман в голове уже меньше, мысли не скачут безумным гиппогрифом, хотя сознание все еще ведет. Он в Хогвартсе. Здесь безопасно. Пока еще безопасно.

Слышит, как возвращается мадам Помфри, ставит поднос и садится рядом. Нет смысла делать вид, что он заснул за те несколько минут, пока она выходила. Северус открывает глаза. На секунду видит печаль на ее лице, но тут же его снова закрывает нечитаемая маска. Мадам Помфри трогает его лоб. Невесомое прикосновение прохладной ладони. Ему хочется, чтобы она задержала руку чуть дольше, потому что это так похоже на искреннюю заботу. О нем давно уже никто не заботится.

— Мне нужно обработать твои раны, — голос звучит тихо и очень спокойно. — Ты позволишь?

Северус в ужасе. Сейчас она увидит. Сейчас она все увидит и все поймет. Он не должен этого допустить! Магия безопасности разрушится, как только откроется правда. В следующий момент рациональность берет верх. Она диагностировала его и уже знает. Северус смотрит на набор зелий, который она принесла, он идеально соответствует нанесенному ущербу. Так что… не имеет смысла сопротивляться. И он слишком устал сопротивляться. Ему все равно. Он кивает в ответ.

Она откидывает одеяла и начинает повторную диагностику.

Никто и никогда не видел его раздетым, кроме матери. Даже в Хогварте он старался посещать ванную комнату, когда там не было других студентов. Потом Люциус дал ему пароль от ванной старост, и стало много проще. Он ненавидит свое тело — худое, нескладное, с плохой кожей и выступающими костями. Отмеченное шрамами от прошлых наказаний Темного Лорда, поверх которых сейчас кровоточат новые раны. Спрятаться, спрятать себя. Он сжимает кулаки, и ногти впиваются в ладони. Закусывает губы, и без того изжеванные в мясо. Лицо горит от прилившей крови стыда. Когда мадам Помфри касается пореза под ключицей, он не может больше себя контролировать. Отдернувшись, хватается за одеяла и хочет укрыться, только бы она не видела его.

Тут же звучит строгое:

— Лежи смирно. Мне нужно сделать все как следует, чтобы не осталось шрамов.

К горлу подкатывает истерика. Сколько у него уже тех шрамов? Десятки! Сколько шрамов у него на душе и на сердце? Сотни! Он весь исчерчен шрамами и внутри, и снаружи. Сколько ангелов танцует на конце иглы? Он не знает, сбился со счета.

Руки медсестры порхают над его увечным некрасивым телом, врачуя, потому что она хочет, чтобы шрамов было меньше. Призрачные касания. Внимательный взгляд, чтобы ничего не пропустить. Она не смотрит на его лицо, не потому, что ей все равно, а потому что целиком отдана своей работе сейчас. Между бровями залегла легкая морщинка. Точно такое же выражение обычно было на лице его матери, когда она наносила зелья на разбитые колени и поцарапанные локти.

— Перевернись.

Новая волна паники и смущения. Северус медлит, но неловко переворачивается на живот. Он знает, что спине сегодня досталось еще больше. Темный Лорд высек его в назидание остальным и воспользовался для этого не волшебной палочкой, а плетью. Как мальчишку. Как отец-маггл, который бил его ремнем или веревкой, или тем, что попадется под горячую руку. Сегодня это было унизительно и страшно, но Северус не посмел возразить, потому что боялся, что тогда его исключат из круга Пожирателей, и он снова останется один. Опершись на локти, спрятав лицо в ладони, он старается не вспоминать, как это было, но картинки всплывают в памяти сами собой. Темный Лорд — отец — Темный Лорд — отец.

Кожа горит и чешется. Там, где к ней прикасаются нежные пальцы, зуд успокаивается и огонь становится меньше. Память Северуса продолжает гореть. О нем давно уже никто не заботится, никому до него нет дела. Он и не помнит почти, когда было иначе. Подсознание снова играет с ним злую шутку. Мадам Помфри — мать — мадам Помфри — мать.

От непривычного ощущения ли, от тепла и внимания, или от напряжения, которое отпустило его наконец, Северус окончательно срывается. Истерика прорывается наружу.

Ему больно, и боль не только физическая. Ему страшно, и страх не только за себя. Горячая волна благодарности к женщине, которая сейчас возится с ним вместо того, чтобы спать, смешивается с чувством стыда и вины. Он ненавидит себя. Ему хочется взять ее руку и поцеловать, потому что он переполнен признательностью. Ему невыносимо от этого хаоса внутри.

Слезы прорываются сами собой, Северус хочет их сдержать, но не может. Тяжело сглатывает горлом, из которого наружу рвутся рыдания. Тело скручивает судорогой, и его колотит крупной дрожью. Снова. Но вместе со слезами душу покидает страх, и боль, и безысходность, и вина. Единственное, что доступно ему сейчас, — это довериться заботе, отдаться ей. На несколько минут снова ощутить себя ребенком, который вляпался в неприятности, но знает, что есть кто-то, кто защитит его и укроет от мира. Что-то забытое из детства, когда все было просто. Именно это выворачивает его сейчас наизнанку, доставая из глубин чувства, которые, как ему казалось, были надежно похоронены. Катарсис. Очищение от скверны. Сама того не зная, мадам Помфри сейчас покрывает целебной мазью и накладывает повязки на его душевные раны тоже.

Он не знает, сколько это длится, просто в какой-то момент прикосновения исчезают. Спина больше не ощущается так, словно с нее содрали кожу. Слезы иссякли. Сознание прояснилось.

Мадам Помфри трогает его за плечо.

— Мне нужно позаботиться о твоих руках.

Перевернувшись, Северус тут же заматывается в кокон из одеял, как голый моллюск, которому срочно нужно обратно в раковину, чтобы не погибнуть. Руки, да. Им тоже досталось. Ему до смерти не хочется снова вылезать наружу, поэтому Северус высовывает из-под одеяла сначала одну руку. Доверчиво вкладывает в раскрытые ладони. На запястье остались следы от веревок, которыми его связали, и ему не хочется их видеть. Поверх мази Мадам Помфри накладывает белый бинт, скрывая их, и это приносит облегчение. Запоздало Северус соображает, что на второй руке Темная Метка. Она не должна увидеть!

Но она уже видела. Она уже видела слишком многое. Да Мерлина ради! Разве может быть хуже?

Вторая рука высовывает наружу. Мазь, бинт. Спрятаться.

Закрыв все флаконы на подносе, выстроив их в только ей понятном порядке, мадам Помфри запахивает на груди шаль, как будто ей тоже стало холодно от всего этого.

— Что с тобой случилось, Северус? — спрашивает она, и это то, чего он боялся больше всего.

Он вздрагивает и сжимается. Не может смотреть ей в глаза.

Он не может сказать ей правду. Не может, не может! Он не должен! Темный Лорд будет пытать его до тех пор, пока он не сойдет с ума, если сейчас он все расскажет. Или еще хуже — он станет предателем, изгоем, оставленным в одиночестве. Даже Люциус отвернется от него. В первую очередь Люциус.

Северус знает, что по магической Британии уже не первый год ходят разные слухи о происходящем. Многие не верят. Многие боятся. Дамблдор наверняка в курсе, но кто его знает, хитрый старик всегда себе на уме. Однако, если сейчас он, Северус Снейп, признается, это будет значит одно — подтверждение. Он должен солгать.

Несколько секунд он глупо надеется, что у него будет шанс отмолчаться, что она устанет ждать ответ и уйдет. Но мадам Помфри сидит и смотри на него внимательно и прямо. В итоге он открывает рот и говорит первое, что приходит на ум:

— Я упал.

Она кивает, как будто ничего другого и не ждала. Наверное, он так предсказуем… Вина, стыд и отчаяние. На глазах снова закипают слезы от злости на самого себя. Буря внутри поднимается с новой силой, и она похожа на ту, которая сейчас бушует снаружи. Такая же бессмысленная, беспощадная, ослепляющая и сбивающая с ног. Конечно, мадам Помфри все поняла. Когда падаешь, тебя не бьет Круцио. Падение не сечет, не режет и не ломает ребра.

Больно дышать. Больно смотреть. Больно говорить. Больно чувствовать.

Больно лгать той, что была так добра. Больно ее разочаровать. Впрочем… он всегда всех разочаровывает.

— Когда упадешь в следующий раз, не воруй мои зелья, — говорит она с глубоким вздохом. — Приходи сразу ко мне и не бойся меня разбудить. Хорошо?

Единственное, что он может, это кивнуть в ответ. Горло сдавлено от рвущегося крика, от желания немедленно все объяснить и просить прощения. Слава Мерлину, что именно в этот момент седативное зелье, которое она влила в него перед тем, как начать работать с ранами, наконец разворачивается внутри и начинает действовать в полную силу. Или это последнее нечеловеческое напряжение начало милосердно вырубать ему сознание. Все равно, лишь бы уснуть, пока он не ухудшил все еще больше. Он не выдержит больше.

Поднявшись, мадам Помфри подтыкает ему одеяло и говорит:

— Тебе нужно отдохнуть. Спокойной ночи, Северус.

— Спокойной ночи, мадам. Спасибо.

В узкую щель между рамой и тканью ширмы он смотрит, как она уходит, немного сгорбившись и придерживая на плечах шаль. На пороге останавливается, оборачивается и взмахом палочки гасит фонарь, погружая палату в темноту.

Северус закрывает глаза и тут же проваливается в сон. Ему снятся кошмары. Следующие двадцать лет он сможет спать только на снотворных.

Март 2024 годаКиров