Тридцать сиклей (джен)

Напрасны мольбы и бесплодны молитвы —

Здесь время гуляет по лезвию бритвы.

И все мы гуляем по лезвию бритвы,

По лезвию бритвы…

Король и Шут, песня «Счастье» из альбома TODD

Лютный переулок сложно было назвать местом приятным: грязь, толкотня, своды глубоких арок и крыши домов вместо неба… Он душил, толкал в спину и холодил дыхание — и вместе с тем хранил тайны так, как не умел хранить их никто иной.

— Ведьминские пальчики, сэр? — возник вдруг где-то снизу тонкий скрипучий голос. — Не откажите, сэр, себе в удовольствии…

Хагрид остановился, наклонил голову: у серой, полуосыпавшейся стены стояла ведьма. Ведьма улыбалась, показывая наполовину черные зубы, протягивала лоток, на котором в самом деле лежали чьи-то сухие, с толстыми желтыми ногтями пальцы.

— Чего говорите?

— Пальчики, сэр, аппетитные ведьминские пальчики, — повторила она, не отводя дикого, не мигающего взгляда, манерно растянула «сэр». — В вас ведь есть великанья кровь, сэр, а ни для кого не секрет, что великаны любят сладкие, хрустящие…

Хагрид ничего не ответил, только сдвинул косматые брови и быстрым шагом пошел дальше, стараясь ни с кем не встречаться глазами, что при его росте было делом нехитрым. Он шел, шел, прижимая к груди свою сумку, наталкиваясь на плечи и спины — и обращенные к нему глаза, запах улицы и голоса торговцев смешивались в кислое, весьма поганое ощущение.

Наконец, перед ним возникла едва освещенная витрина, дверь и вывеска: «Горбин и Беркес». Хагрид взялся за ручку двери…

— Мерлиновы панталоны, чой-та я делаю, а?

Он не стал заходить — точнее, не сразу. Он отпустил ручку, расчесал рукой бороду, смотря на свое едва различимое за пылью отражение в стекле витрины, поправил ремень сумки, перекинутой через плечо, оглянулся по сторонам, проговорил про себя: «Добрый день, мне нужен яд»… Сморщился, помотал головой, проговорил про себя другое: «День добрый, мне б продать кой-что, а вы, то есть, вам?..»

Тяжело вздохнул: нельзя было выбрать, но нельзя было и не выбирать, никак нельзя. И все же, наконец, распахнул, едва не выломав петли, дверь, вошел внутрь — прозвучала короткая испуганная трель дверного колокольчика. Хагрид схватил его пальцами, гася звук, и как мог тише притворил дверь за собой.

— Это, день добрый, хозяин. Мне надо бы, э-э, кое-что?.. В общем, дело есть, — он сказал это громко, во весь голос и только потом заметил, что за прилавком никого не было.

С одной стороны, это было досадно. С другой — давало отсрочку. Хагрид вздохнул, достал из кармана сложенный листок бумаги, расправил: аккуратным почерком зелеными чернилами было выведено: «Нигде так не теряют след вещи и люди, как в «Горбине и Беркесе». Без подписи. Без следов. Он снова сунул в карман записку, щелкнул по колокольчику над дверью, ненавязчиво намекая на свое присутствие, а после медленно, поднимая ботинками пыль, прошел вглубь магазина. Пыльные полки, чьи-то кости, многие кости: он различил лопатку, бедренную, лучевую, причем лучевая была совсем короткой, карличьей. Или, может, эльфийской.

— Матерь божья…

Хагрид отвернулся, сморщившись, постарался об этом не думать, пошел дальше — хрустальные глаза, маски, ожерелья, кольца, книги за толстыми стеклами… Пыль, паутина — и паутина же, но отлитая в серебре, оплетающая камни в кольцах, в маскарадных масках, паутина — тесненная золотом на обложках книг, паутина — в зрачках хрустальных глаз, где-то глубоко-глубоко, если приглядеться. И Хагрид все шел вдоль прилавка, вдоль стеллажей и, может, именно от этой паутины на душе становилось все гаже.

Ему мучительно хотелось уйти, но сумка оттягивала плечо и не шло из головы обещание, данное им Альбусу Дамблдору: «Я разберусь, уж на меня-то можете положиться». Рубеус остановился, посмотрел на высушенную человеческую руку, стоявшую на одной из полок.

— Можете положиться, значит-ца, — он сказал это, обращаясь к руке. — Разберусь, значит-ца. А как разберусь, а? Зачем сказал только? Эх-х, типун мне на язык…

Рука оставалась безучастной.

— Как я жить-то буду с такой ношей на душе, а? — он сказал это шепотом, оглушительно шмыгнул носом. — Что так, что эдак — такая ноша, а?

И вдруг заметил: по высушенной руке полз паук. Совсем маленький, тонкий, очаровательно-глянцевый, восьминогий, восьмиглазый, простой и удивительный, трогательный в своей простоте — он упорно шел по большому пальцу к располовиненному трещиной ногтю.

Хагрид умиленно улыбнулся, стер выступившие на глазах слезы. Протянул руку, так, чтобы паучку удобно было перейти с мертвой руки на его ноготь. Паучок застыл, испуганно поджал передние ножки.

— Но-но, не бойся, — он улыбнулся, чуть ближе подставил ноготь. — Экой ты такой маленький, глупыш.

Паучок опасливо прошел пару шагов, щелкнул хелицерами, отчего улыбка на грубом и все же до странного добром лице Хагрида стала шире. Шаги тонких быстрых ног стали смелее — шаг, шаг, еще шаг…

И вдруг черная, сухая рука неестественно быстро сжалась в кулак, с коротким щелчком навеки похоронив черное тельце. Теперь — только труп.

Только труп.

— Рады видеть вас в нашей скромной лавке, — вдруг послышался за его спиной до тошноты елейный голос.

Хагрид рывком обернулся, едва не сбив люстру висевшую над его головой и все так же сжавшуюся в кулак проклятую руку: за еще недавно пустым прилавком стоял человек. Человек неприятный, с сальными, зачесанными назад волосами, почтительно сложенными руками и глазами, в которых, напротив, нельзя было прочесть ничего, похожего на почтительность.

— Чем могу служить? Может, вы ищите что-то… особенное? Недавно у нас было очень крупное поступление по весьма умеренным ценам.

— Вы, стал быть, мистер Горбун?

— Мистер Горбин, сэр. А вы, я полагаю, мистер?..

— Мистер, это… Мистер Смит, — назвал Хагрид первую попавшуюся фамилию. — И я не ищу ничего такого. Но раз уж вы об этом заговорили, я бы хотел, чтобы мой визит остался…

— Остался в тайне? Что же, мистер Смит, об этом просили многие, и мне никогда не хватало духу им возразить. Кто я? Я всего лишь скромный совладелец очень скромной магической лавки и меня не интересуют вопросы помимо денежных-с, — он поклонился, но тут же поднял голову, и его жидко-серые глаза встретились с черными глазами Хагрида. — Если вы понимаете, о чем я.

Прошли долгие десять секунд.

«Что за олух», — подумал мистер Горбин.

«Он чего-то ждет», — догадался Хагрид.

— А?.. О.

Кивнул, достал из кармана куртки потертый сикль, положил его на прилавок, — монета тут же исчезла в кармане мистера Горбина, — после чего лесник откашлялся и начал.

— Тут такое дело, э-э, есть вопрос, как грится… — лесник смолк, сдвинул брови. Набрал в грудь воздуха и мужества, снова начал, — Это, дело такое, что…

И снова замолчал. Мистер Горбин сщурился, оценивая, прикидывая…

— Вы, я полагаю, хотите что-то продать, я прав? — что-то проскользнуло нехорошее в улыбке мистера Горбина, голосе мистера Горбина. — Видите ли, я уже много лет работаю здесь и вижу каждого, у кого есть для меня товар, хороший товар. Особенно когда это написано, знаете, на лице. Или, может, я ошибся?

— Ошиблись? Да не-е… то бишь, да, стал быть, э-э-э… — Хагрид сглотнул скопившуюся вдруг слюну, сильнее сжал рукой ремень сумки и забегал глазами туда-сюда: полки, витрина, стеллажи и… Кости. Длинные. Желтые. Белые, совсем мелкие: может, эльф, может, ребенок. — Товар? Какой эт товар? Никакого товара-то и нет, чтоб меня, этого… того. Нет товара.

Хагрид облокотился на витрину, нервно рассмеялся, но не встретив в жидких глазах лавочника ни радости, ни участия, смолк.

— Даже если я напомню вам, что сотрудничество с нами есть сотрудничество безопасное, защищающее что продавцов, что покупателей от… Ну что же, выходит, я ошибся. Не товар?

— Да не-е, какой уж там, того, товар-то? Грю же, так, по… по другому вопросу.

— Но если вы здесь не продавец — выходит, что покупатель?

— В-выходит, — дрогнувшим голосом согласился Рубеус.

Мистер Горбин соединил в домик узловатые пальцы.

— Что ж, тогда «Горбин и Беркес» могут предложить широкий выбор различных магических предметов, амулетов, темных рун, ядов?..

На «ядов» Хагрид чуть заметно кивнул, помотал головой, снова кивнул.

«Сказочный, просто сказочный олух», — подумал уже изрядно раздраженный мистер Горбин, но он знал, что и у олухов водятся блестящие галлеоны или, во всяком случае, звонкие сикли, очаровательные кнаты…

— Так значит, яд?

Глаза Хагрида сами стали с галлеон каждый:

— А как вы?..

— Профессиональная интуиция, милсдарь, профессиональная интуиция. Так что же — яды?

— Да, знаете, мистер Горбун…

— Мистер Горбин, — убийственно вежливо поправил тот.

— Словом, мне надобно бы отравы, то бишь, яд, — последнее слово он еле выговорил, скорее даже выдавил из себя. — У вас такое дОлжно быть.

— Есть разные варианты, в зависимости от вкуса, потребностей и кошелька. За скромную, насколько это возможно, плату, разумеется, — любезно ответил продавец. — Есть то, что убивает не сразу, но наверняка, то, что нельзя обнаружить никакими заклинаниями, есть то, что убивает безболезненно, есть то, что причиняет боль.

Мистер Горбин вдруг улыбнулся, показывая желтые крепкие зубы.

— Есть яды, что вызывают судороги, и те, что сдавливают дыхание, те, что расщепляют нервы… те, которых достаточно капли и от которых не поможет даже безоар. Но за них придется заплатить.

И без того черные глаза Хагрида вдруг потемнели, он молчал, о чем-то думая и все порываясь и не решаясь что-то сказать, один раз тоскливо обернулся на дверь, но все же остался, все же сказал:

— Капли, значит-ца… а есть объемы, ну, поболее?

Хагрид развел руки, показывая это «поболее», а мистер Горбин вздернул брови:

— Поболее, сэр? И сколько же?

— Думаю, ведер двадцать должно-то хватить. И чтоб без мучения. Я хочу… я хочу чтобы они просто уснули, м-мои… мои маленькие…

И вдруг голос Хагрида дрогнул, он сдавленно взвыл и по щекам, по густой бороде потекли горячие слезы. Улыбка померкла на бледном лице мистера Горбина, он сжал рот в напряженную линию: он презирал слезы, как презирал любые эмоции, мешающие легкой и выгодной торговле.

Слезами просили снизить цену за покупаемое, слезами просили повысить цену за продаваемое — и все без толку.

«Меня не интересуют вопросы помимо денежных-с».

— Двадцать ведер, сэр? Весьма нескромно, — сухо сказал он, смерил Хагрида взглядом, удивительным образом умудряясь смотреть сверху вниз на того, кто был раза в два его выше.

Хагрид кивнул, достал из-за пазухи огромный и уже насквозь мокрый носовой платок, шумно высморкался, тем же платком вытер глаза, щеки.

— Горе-то какое, — сказал Хагрид, облокотился на прилавок, отчего дерево звучно хрустнуло, но выдержало. — За что мне это, а? Как же можно своими-то руками на тот свет отправить с сотню паучков? А совсем молодых? Еще глупеньких, таких гол… голодненьки-их, бедненьки-их?

— Паучков? Что же, могу посоветовать… — начал Горбин, что-то переставляя, ища из-под прилавка. — Скажем, был у нас один амулет, сейчас-сейчас, сэр… Говоря откровенно, мы не специализируется на такой… примитивной бытовой магии, как борьба с насекомыми…

— Они арахниды: восемь лапок, восемь глазок, раз, два, три, четыре, п-пять…

Хагрид взвыл еще яростнее.

— Это совершенно неважно, — раздраженно перебил Горбин, невольно повышая голос. — Значит, говорю, что разнообразие не так велико, однако…

— Своими же руками, а! — Хагрид вдруг сжал кулаки, поднял глаза: в них была боль, ненависть. — Вот скажите мне, пожалуйста, разве можно ругать ребенка за то, что он случайно скушал другого ребенка, ась? Это же… это непедагогически! Непедагогически! У-у-у…

Мистер Горбин вдруг перестал что-то искать и уже значительно более заинтересованно показался над прилавком:

— Простите, сэр?

— Вот я и грю, что эт неправильно, просто ужасно! — вдруг он сжал кулак и ударил по столешнице, по дереву пошла трещина. — Ну что могу поделать-то, когда это для акромантуликов естественно, а Бобби всегда был такой… такой непоседа — то лосенка, то олененка, то, вон, в тамошнем году братца… Но кто их считает-то, этих пауков, да? Одним больше, одним меньше… а что скажешь-то им, когда ему кушать хочется? Ну откуда они знали, что нельзя было этого дурака кушать? Откуда?!

Хагрид вдруг схватил мистера Горбина за грудки, поднял в десяти сантиметрах от пола, но тут же спохватился, вернул на землю — и весь как-то обмяк, уронил косматую голову на руки:

—А теперь что? Ме-ерлин, говорил я им, не надобно ходить в Запретный лес, нет там ничего для них, да что я — каждый преподаватель в Хогвартсе говорит это, а толку-то, а, кого когда ученики слушали-то? О горе мне, горе…

— Э-э-э?..

— И что же? И теперь мне было сказано, чтоб я их убил, пока, стал быть, о них не узнал кто-то, кому не… не надобно знать о них и, и…

Что было после «и» Горбин так и не узнал, поскольку рыдания стали столь оглушительны, что в них нельзя было разобрать ни слова. Горбин, опасливо отступив на пару шагов назад, начал:

— Ну что ж, сэр, если речь и в самом деле об акромантулах, то нет ничего проще: могу порекомендовать одно средство, всего тридцать сиклей, какие-то смешные тридцать сиклей — и сотни… нет, что сотни! Да хоть тысячи этих существ…

Безрезультатно.

— Трид-цать сик-лей, — медленно, разделяя слоги, проговорил лавочник, три раза показал десять пальцев. — И нет проблем! Тридцать сиклей, что скажете, сэр? Это выгодная цена, очень выгодная, верно?

И вдруг Хагрид затих. Расправил плечи, вытер нос рукавом, сказал неожиданно спокойным, странно глухим голосом:

— Тридцать сиклей, гришь?

— Именно так, сэр, — облегченно кивнул наконец услышанный Горбин. — Всего…

— Тридцать сиклей, а? О, да пропади все пропадом — как жить мне после такого будет-то? Я ж не паука, я друга продаю!.. Да что там продаю, я, я же… Да уж лучше уж пусть я, я эт во всем виноват. Пусть скажут, что я это сделал, что я убил, а? Лишь бы совесть меня не мучила, места я себе не нахожу, мне ж теперь что в рай, что в ад, пусть даже к дементорам, лучше… лучше уж мне…

— Так зачем же вы тратите мое время, раз решили сами себя сдать в Азкабан? — ядовито и вежливо процедил лавочник, сузил серые глаза. — Или, может, вас привело в эти стены что-то помимо желания исповедаться, я прав, сэр?

Хагрид молчал. И вдруг так же молча, не поднимая глаз снял с плеча сумку, отстегнул ремень и коротким движением вывалил на прилавок, прямо перед Горбином, ее содержимое: кости. Белые, со следами хелицер, кое-где с застрявшей на ней паутиной, с розовой, еще теплившейся внутри жизнью — без сомнений, это были человеческие кости.

— Интересно, — сказал Горбин, поднял брови. — Что ж, если мы сочтем некоторые хлопоты уместными, то… Это был маггл? Может, все же волшебник?

— Маггл, — глухо сказал лесник.

— Жаль. Ну что же?..

Горбин долго, внимательно смотрел на полувеликана, словно взвешивая, измеряя, оценивая. И все же он сжал губы, достал волшебную палочку и провел ей над костью, бубня себе под нос:

— Так-так, что тут у нас… насильственная смерть, следы… да, определенно яд, и?.. Что же, маг, да, определенно маг… редкость, какая редкость, может… нет, даже наверняка…

Хагрид смотрел на это отрешенно, не слушал, почти не понимал. Но на душе у него было как-то до странного легко, все становилось как-то далеко, неважно — и ему самому была странна, непонятна это легкость.

Что в ад, что в рай, что в рай, что в ад…

И лесник все повторял про себя: «Арагог, если тебе или детям твоим и придется умереть, то я не стану этому причиной. Ни за что не стану».

Наконец, мистер Горбин убрал палочку в карман мантии, поднял на посетителя хитрые, налившиеся вдруг азартом, радостью глаза. Хагрид был готов, что он тут же, у прилавка отправит в министерство сову, — должна же у него быть сова, — был готов, что сделает он это молча, не считая нужным что-то объяснять. Однако — радость? Почему радость?

— Маггл? Ах, зачем же врать — в бизнесе не должно быть место лжи в настолько важных вопросах. Как нехорошо, как нехорошо, ведь это определенно маг. Я ведь не ошибся? Как не ошибся и в тот раз — о, какой товар!

Лавочник укоризненно поцокал языком, покачал головой. И вдруг поднял к Хагриду голову, посмотрел ему в глаза беззастенчиво, прямо:

— Вы не хотите, чтобы вас мучила совесть, сэр? Но вы не находите, какая это противная штука, совесть? Совесть… что значит это слово, как вы полагаете? Не предавать старого друга, не прощать преступления, не допускать нового, может? — он вдруг сухо рассмеялся, не отводя цепких, красных по краям глаз от Хагрида. — О, если бы у меня была совесть, она бы убила меня еще в том далеком году, когда мы с моим дорогим другом мистером Беркесом начинали вести дела. Знаете, что такое моя совесть, сэр, знаете, что позволяет мне вести бизнес легко и приятно, в благостном расположении духа, что помогает хорошо есть, хорошо спать? Умение пренебрегать лишним.

Хагрид посмотрел на лавочника, на вываленные на прилавок кости, на свои руки, глухо сказал:

— Но как же я…

— Видите ли, такие кости — очень редкий, а потому ценный товар, сэр, хотя и… хлопотный. Сомневаюсь, что вы способны осознать, насколько они могут быть полезны для не страдающего совестливостью мага, но я вам помогу прикинуть некоторый… денежный эквивалент. Что скажете?

Он осторожно, почти любовно взял одну из, провел пальцами по еще липко-скользкому хрящу сочленения.

— Скажем… может, около тридцати сиклей? Но не потратить, а приобрести, что скажете? О, тридцать сиклей — и история этой плоти навсегда оборвется в этих стенах, никаких хлопот, никаких следствий, поисков, о, никто и не вспомнит о… — и вдруг он замолчал и на полуслове же застыли пальцы у поверхности кости, он вернул ее на прилавок. — Люди так легко исчезают, вы так не думаете? В любом случае, вы, готов поспорить, слышали, что нигде не теряют след вещи и люди так, как в «Горбине и Беркесе»?

Ему ответило молчание. Хагрид отошел назад, все вокруг показалось ему вдруг далеким, нереальным — только обрывался в ушах короткий хруст раздавливаемого паука, раз за разом, раз за…

Горбин достал откуда-то кусок полотна, педантично, кость за костью, сложил товар, и когда столешницы с тихим звоном коснулась три стопки серебряных монет, лавочник ласково произнес:

— Умейте пренебрегать лишним, и тогда настроение станет пренебрегаемо безоблачным. И не забывайте, что вам всегда будут рады как другу в «Горбине и Беркесе», мистер С…

— Хагрид. Мое имя Рубеус Хагрид, — сказал полувеликан, сгреб в сумку монеты, и через пару секунд за ним с грохотом захлопнулась дверь.