Здравствуй, папа! (джен)

Элегантный кирпичный таунхаус, выкрашенный в белый цвет, еще напоминал тихое гнездышко семьи Поттер, но внутри без женского участия грозился превратиться в мужскую берлогу. Большую часть первого этажа занимала просторная гостиная с большим камином, отделанным изразцами. Она представляла собой зал славы хозяина дома, оформленный в индийском стиле. Стены расписаны сценами, посвящёнными девадаси, кружащих в танцах, и жонглерам, бросающих блестящие кинжалы. Низкие и широкие диваны, крытые восточной шероховатой блестящей материей, окружали бильярдный стол из красного дерева, за которым Хейзел Блюкенен долго охотилась в антикварных лавках. Люстра совершенно оригинальной формы, точное воспроизведение из темного серебра бога Вишну, из пупка которого спускается изумрудный листок лотоса, а каждая из его четырех рук поддерживает лампу в виде индийской пагоды. На одной стене видное место занимала деревянная рама без картины, вокруг нее висели множество фотографий, посвящённых спортивной карьере Джеймса Поттера, рядом же стояла стеклянная витрина с его многочисленными кубками, медалями, вымпелами и другими доказательствами побед и достижений, а другую украшали щиты кшатрий, каски афганских начальников в виде головных уборов со стальными петлями, оправленные золотом, и длинные копья, украшенные белыми лошадиными хвостами. А собранные сборками вишневые шторы падали перед окнами, создавая атмосферу дорогого, поистине королевского убранства.

Джеймс, растянувшийся в кресле, с неким злорадством наблюдал, как в камине догорает их с Хейзел свадебный портрет, и, отсалютовав бывшей жене, опустошил очередной стакан с виски, которое переливалось в бликах огня пламени причудливыми многогранными волнами. Алкоголь обжигающим теплом разлился по крови, вызывая легкое и приятное головокружение. Однако блаженство было быстро прервано приступом кашля — виски попало не в то горло. Джеймс, не найдя салфетку, вытер подбородок газетой, лежавшей на журнальном столике, и развернул ее, пробежав глазами статью. Крупный заголовок во всю ширину листа гласил:

«Развод года завершился: спустя год после расставания Джеймсу Поттеру удалось отсудить все имущество у Хейзел Блюкенен!Новость об официальном разводе Джеймса Поттера, для которого данный брак стал третьим, и Хейзел Блюкенен появилась в СМИ еще в начале января прошлого года. С тех пор обстановка среди поклонников звездной пары накалялась с каждым днем, ведь многие верили, что певица и спортсмен помирятся. Однако надежды фанатов не оправдались, когда Блюкенен подала на развод в марте, устав от пьяных выходок мужа (Читайте в следующем выпуске: «Из-за развода мигом скатился в алкоголизм: психолог о том, почему Поттер стоит на краю своей карьеры»), но судебные тяжбы завершились только сейчас. Двадцать шестого марта этого года стало известно, что иск о разделе совместно нажитого имущества был удовлетворен в пользу профессионального игрока. Подробностей дела нет, но точка в годичном процессе поставлена. Все прошения Поттера были удовлетворены.»

Джеймс скомкал бумагу, не без удовольствия отметив, что на лице Хейзел появились пятна от виски, и швырнул в камин. Он выиграл дело, обобрав уже бывшую жену до нитки, но радости от победы над ней не испытывал. Их роман, ставший причиной краха его второго брака, напоминал вспышку фейерверочной ракеты, когда во все стороны разлетаются, протягивая за собой дымные шлейфы счастья, тысячи ярких огней любви. Казалось, что впереди — только тепло, только лето и только праздничный уклад жизни. Казалось, что так будет всегда. А потом начались ссоры, вспыхивающие по малейшему поводу, а чаще без повода, оскорбления, обиды, хлопанье дверьми и краткосрочные перемирия, во время которых неуверенно зажигалась слабая страсть. Все даже не шло, а вприпрыжку бежало к разладу, но Джеймс, сосредоточенный на ускользающей карьеры, не успел ударить первый, о чем теперь жалел. Впервые ушел не Поттер, а его бросили. Развод он пережил бы с легкостью, но оскорбление стерпеть не смог.

Джеймс потянулся к новой бутылке с шотландским виски, подаренной еще вторым тестем, но уронил ее, вздрогнув от неожиданного звонка. Напиток хлынул на медвежью шкуру, залив ему брюки. Чертыхнувшись, Джеймс поднялся и прошел в прихожую. Поттер ожидал увидеть Бродягу с огромным подарком или уже подвыпивших членов команды, но, открыв дверь, увидел перед собой пустоту, потому что посетитель был намного ниже его обычных гостей.

Перед ним стоял худенький мальчик, лет девяти на вид, с непослушными волосами, чьи зеленые глаза, казавшиеся огромными под очками-велосипедами, восхищенно светились. Он был одет в магловскую школьную форму, причем синий блейзер был явно мал на несколько размеров и из-под его коротких рукавов торчала испачканная чернилами рубашка. Образ типичного ботаника дополнял громадный рюкзак и совершенно уродливые и жутко старомодные черные ботинки, претендовавшие только на то, чтобы провести своего владельца по школьным коридорам, не вызывая замечаний учителей. Поттер осуждающе покачал головой: никто из его знакомых никогда бы не заставил своих детей ходить в подобной громоздкой жути.

— Чего надо? — не слишком приветливо поинтересовался Джеймс, все еще раздосадованный глупой потерей почти полной дорогой бутылки.

— Вы, мистер Поттер? — уточнил малец, не скрывая в голосе восторг.

Джеймс благосклонно кивнул, сменив гнев на милость. Всегда льстит, когда маленькие фанаты честно демонстрируют свои чувства при встрече с кумиром. Их восхищение передается на энергетическом уровне и самому виновнику, превращаясь в веру в себя, в собственные силы и в будущее. Снова появляется позабытая любовь в свое дело, которое успело надоесть и разочаровать.

— Дать тебе автограф? — предложил Джеймс, стараясь дружелюбно улыбаться.

Пацан быстро вытащил из рюкзака черно-белую карточку и нервно протянул ее с ручкой мужчине. Джеймс нахмурился, разглядывая снимок. На ней был запечатлен он сам во время школьного матча: подросток, не знающий, что его фотографируют, замахивается для броска квоффлом и едва не падает с метлы. Джеймс задумчиво повертел в руках колдографию, пытаясь вспомнить, когда предоставил ее для прессы. Он бережно относился к своим детским снимкам, оберегая искреннюю часть своей жизни от лишнего внимания посторонних, и неохотно делился им с публикой. Но эту карточку он видел впервые, да и не была она похоже на копию.

— Как, ты говоришь, тебя зовут? — спросил Джеймс, внимательно рассматривая незваного гостя и с удивлением отметил, что тот чем-то напоминал ему Родерика.

— Гарри, — едва слышно пробормотал мальчик, но тут же смутился и, исправившись, громко и быстро выпалил, словно стремясь поскорее сбросить непосильный груз: — Меня зовут Гарри Эванс, сэр. Вы — мой отец.

Паническая атака, ставшая верной спутницей Джеймса, холодной волной окатила его. На миг сердце будто замерло, остановилось, а на лбу и шее выступил холодный пот. Потом сердце, потешаясь над ним, лихорадочно стукнуло в ребро и забилось часто-часто, нагнетая кровь в голову. Стало жарко, нестерпимо душно, Джеймс с ужасом почувствовал, что задыхается и ему не хватает воздуха. Картинка перед глазами стала расплываться, а в ногах возникла слабость. Джеймс оперся об дверь, пытаясь унять поднимавшуюся панику и вернуть самообладание. Сделать глубокий вдох, по-настоящему большой — и свободно отпустить воздух, не боясь, что он закончиться. Медленно, очень медленно дыхание восстановилось, а очертания стали яснее.

Джеймс провел рукой по вспотевшему лбу, окончательно успокаиваясь, и зло посмотрел на перепуганного мальчишку. Господи, видимо, стоит снова начать ходить на сеансы психотерапии, раз какая-то букашка с легкостью может вывести его из себя. Джеймс оглянулся по сторонам, ища скандальную дамочку или шутника, который подослал к нему очередного «сына». Хотя в этот нужно отдать должное «заказчику» — пацана подобрали настолько похожего на него, что он чуть не купился.

— Проваливай отсюда, — грубо велел Джеймс и собирался закрыть дверь, но мелкий чертенок успел поставить ногу в проем.

— Сэр, пожалуйста, сэр, — затараторил парнишка, пока мужчина пытался вытолкать его на крыльце. — Нам нужно поговорить!

Силы были неравны и после короткой борьбы Джеймс с размаху захлопнул дверь перед носом наглого мальчишки. Он вернулся в гостиную и перевалился через стойку бара, представляющей собой отшлифованную каменную плиту грубой фактуры, в которой там и сям поблескивали янтарного цвета кусочки обточенного морского камня, в поисках новых, еще не опробованных им сортов и марок виски.

Когда Джеймс все же решил перейти на джин, входной звонок настойчиво и длинно заверещал, прерываясь короткими паузами и разбавляясь громким стуком. Поттер уже собирался завести граммофон, но, вспомнив об надвигающемся суде с Грейс по поводу опеки (все же не стоило перед заседанием портить отношения с соседями), был вынужден раздраженно хлопнуть в ладоши. Перед ним сразу же появился домовой эльф.

— Пригласи нашего гостя войти и проведи ко мне, — приказал Джеймс, заняв одно из кресел у камина. — Да, и следи за ним в оба. Если что-то пропадет, то спрошу с тебя.

Скроуп, поклонившись, исчез с хлопком. Через пару минут в гостиную прошел пацан, с интересом глазея по сторонам. Джеймс его отлично понимал — все же Хейзел обставила их, точнее его дом диковинными вещицами. Так, например, над каминном висела настоящая голова дракона, а вышеупомянутый граммофон был настоящим произведениям искусства: сам рупор был расписан сюжетами из исторической баллады, корпус из красного дерева под стать мебели, ручки покрыты белой бронзой, а мембрана была стеклянной, которая подсвечивала пластинку разноцветными огоньками. Впрочем, и коллекция квиддичных мячей с автографами знаменитых игроков не могла не восхитить любого мальчишку.

— Падай, — Поттер кивнул на соседнее кресло и неприятно усмехнулся: — Кто тебя подослал…- Джеймс хотел для большего эффекта назвать ребенка по имени, чтобы у того не осталось сомнений, что он влез в опасную авантюру и при необходимости его легко найдут, но не смог вспомнить, как тот представился. Фамилия, вроде, Эванс, а имя похоже на «Генри», но по-другому: Гэри или Хэнк. Нет, он не вспомнить, да и какая собственно разница как зовут этого проходимца? — Если ты — часть сюрприза Бродяги, то самое время об этом сказать, потому что ваша шутка затянулась.

Малец вытащил из рюкзака яркую папку, на которой был нарисован красно-синий мутантЧеловек-паук в трико, и передал хозяину дома. Джеймс непонимающе раскрыл ее и чем больше читал, тем выше поднимались его брови от удивления, пока не слились с волосами.

— Джеймс Хардвин Поттер родился двадцать седьмого марта тысячи девятьсот шестьдесят первого года в Гудвуд-Хаусе, — монотонно начал мальчик, как будто читал с листа давно заученный текст, — родовом имении чистокровной и старинной семьи Поттер, ветви рода Певерелл, которое находится в Уэстхэипнетте, Чичестере, Западном Сассексе. Отец — Флимонт Генри Поттер, рожденный второго февраля тысячи девятьсот двадцать второго года в Гудвуд-Хаусе, — британский изобретатель, зельевар, предприниматель. Создал волшебное снадобье «Простоблеск». Мать — Юфимия Айседора Поттер, урожденная…

— Стой-стой-стой, — перебил Джеймс, вскакивая на ноги и буравя малого тяжелым взглядом. — Откуда, черт возьми, у тебя досье на меня? — заметив, что мальчик растерялся и замер, испугавшись столь бурной реакции, Поттер прикрикнул: — Живо отвечай!

Все это перестало быть похожим на дружеский розыгрыш в честь дня рождения, а стало больше напоминать зловещий триллер, в конце которого мелкий клон-убийца занимает место главного героя. Джеймс тряхнул головой, отгоняя глупые мысли — нужно бросать читать второсортные романы.

— Мне выдали знающие люди, — пропищал мальчишка, словно издеваясь над мужчиной.

— Кто, когда, зачем и почему? — медленно спросил Джеймс, сменив тактику и угрожающе нависая над мальцом.

— Ваша мать дала мне документы, подтвердив наше родство, — ответил ребенок, а Поттер едва не стукнул себе по лбу, наконец- вспомнив его имя — Гарри. — Мы иногда вместе гуляли после школы.

Джеймс машинально кивнул, удовлетворенный полученной информацией. Это было похоже на правду: сколько он себя помнил, мать занималась пристройством бездомных собак или кошек, а однажды выкупила из зоопарка лекротта, посчитав, что ему там грустно живётся, так что ее возня с бастардиком выглядело вполне реалистично.

— Предательница, — обиженно покачал головой Джеймс и неожиданно для себя сообразил: — Так ты получается сын Лили Эванс?

Гарри кивнул и Поттер, не удержавшись, мечтательно присвистнул. На последних курсах Лили была предметом его юношеских воздыханий и смелых фантазий. А вот сближение между ними произошло аж в семьдесят девятом в Монако. Джеймс, оставив дома надоевшую и опротивевшую супругу с маленьким сыном, с друзьями практически не покидали казино, Лили приехала с подругой залечивать душевные раны после разрыва помолвки. На фоне отсутствия любви и тепла в семье закрутился лёгкий роман. Ничего серьезного, просто раскрепощенное европейское солнце, свободолюбивое Средиземное море, шумные клубные вечеринки, и провоцирующая чувственность атмосферы Лазурного берега. Джеймс невольно улыбнулся, вспоминая их сумасшедшие ночи, но под взглядом пацана слегка смутился. Выходит, что у их интрижки было продолжение, которое сейчас стоит перед ним.

— Жди здесь, — быстро бросил он, выходя в холл.

Джеймс поднялся на второй этаж по широкой дубовой лестнице с бронзовыми перилами с подставками в виде маленьких купидонов. Ее стены были увешаны удивительными гобеленами, изображающими морские кровавые сражения. Он миновал огромную вазу, которая возвышалась на площадке, из японского фарфора, поддерживаемая треножником, чьи ножки были выполнены в виде змей, и прошел в кабинет, который был великолепен — старинная мебель из позолоченного дерева, отделанная мелкой вышивкой ручной работы, вместо ковра — медвежья шкура и сотни редких нетронутых книг за стеклом стеллажей из сосны.

Джеймс вытащил из стола чековую книжку и принялся заполнять документ: написал дату, внес данные бывшей возлюбленной и замялся из-за суммы. Поттер никогда не считал себя жадным, но сейчас был не лучший момент для широкого жеста. Джош Бродмур шепнул Джеймсу на прошлой тренировке, что Министерство заинтересовалось скромными доходами, высокими расходами и мизерными налогами спортсменов. Да и слухи про его неведомую щедрость могли дойти до Грейс и, тогда, чего доброго, эта мегера могла настроить Мерил против него. Джеймс по собственному опыту знал, что ничто так не объединяет бывших жен, как обнаружение супружеской измены и появление гипотетического наследника-конкурента их детей. Кроме того, не хотелось бы крупной суммой подтолкнуть Лили к шантажу. Мужчина вдохнул и, подсчитав приблизительный возраст ребенка, решил остановиться на девяти тысячах галлеонов. Джеймс кивнул сам себе, убеждаясь в справедливости своего решение: небольшая сумма, конечно, но многие семьи живут на меньшее.

Вернувшись в гостиную, Джеймс, не удержавшись, скривился от приступа брезгливости: пацан прижался к витрине, оставляя на стекле смазанные мутные разводы — отпечатки пальцев и носа и пятна от слюны. Поттер посмотрел на прямоугольные часы в резном футляре с башенками и с медным маятником, похожие на лесной домик, мысленно прикидывая, успеют ли эльфы прибрать и продезинфицировать гостиную до прихода гостей. Время поджимало и давно пора было выпроваживать мальчика.

— Передашь матери и попроси ее не обижаться на меня, — сказал Джеймс, подталкивая мальчика к выходу и протягивая ему конверт с чеком и колдографией. — Молодец, что зашел, рад был познакомиться, надеюсь, что больше не увидимся.

— Мне нужен отец, а не Ваши деньги, — быстро выпалил Гарри, видимо, боясь, что если промедлит, то растеряет всю свою уверенность. — Сэр, вы один из самых лучших английских игроков за последние сто лет. Вы на протяжении десяти лет входили в список самых точных охотников в истории квиддича. Я тоже хочу быть таким, как Вы. Таким же крутым в школе, а потом так же круто играть в «Сороках», — мальчишка, решив, что лести достаточно, состроил жалобную мордашку и попросил: — Пожалуйста, сэр, научите меня быть лучшим! Мне больше ничего не нужно от Вас. Ну, пожалуйста, пожалуйста, пап!

Джеймс, не ожидавший такого напора, машинально отступил назад и едва не задохнулся от возмущения. Возможно, он бы согласился, если бы ребенок стал вымогать у него более крупную сумму, но возиться с мелюзгой — это было что-то из области фантастики. Эти низкие люди, шумные, надоедливые и невоспитанные чертята, пожалуй, кроме своих и крестника, раздражали его. Однажды Джеймс даже толкнул целую речь, не имевшую большого успеха у публики, которая, честно говоря, была слабовата и глуповата, о том, что дети — это худший подвид человечества, выведенный для того, чтобы отравлять жизнь более совершенным особям. Но эта была философия, реальная же причина — почему люди добровольно обрекали себя на жалкие и несчастные годы (пусть и отрицали это и врали про цветы жизни) — заключалась в деньгах. Осознанно детей заводили для того, что они содержали родителей, когда те будут не способны самостоятельно заботиться о себе. Обычные рыночные отношения: чем счастливее детство, тем комфортней старость. У Поттера не было проблем с деньгами, но он все-равно совершил ошибку, заделав троих, и больше не собирался наступать на одни и те же грабли.

— Слушай, пацан, — тяжело вздохнул Джеймс, которому успело ужасно надоесть все это представление. — Я допускаю мысль, что когда-нибудь ты угостишь меня выпивкой в пабе и мы душевно поболтаем о жизни, а потом через много-много лет тебя даже пригласят на мои похороны, — мужчина замолчал, на миг представив реакцию Генри, который до сих пор верил, что причиной развода родителей стало рождение Джесси (тут он путал причинно-следственную связь, но в целом был прав), на появление братика с именем, похожим на его, и усмехнулся. — Но сегодня наше знакомство закончится на этом, — он кивнул на конверт, всунув его в карман пиджака Гарри. — С возрастом ты поймешь, что люди моего уровня часто сталкиваются с аферистками, которые их шантажируют с помощью внебрачных детей, и сейчас я трачу на тебя свое время только потому, что моя мать уверовала в то, что ты ее внук, хотя я лично в этом очень сомневаюсь, — Джеймс двумя пальцами, словно боясь испачкаться, взял ребенка за шиворот и повел в холл. — Теперь возвращайся к мамочке. Скажи ее, что ты хочешь играть в квиддич и она оплатит тебе тренировки. Но про меня забудь.

Джеймс собирался открыть дверь, как ребенок, исхитрившись, запрыгнул на него, повиснув на шее. Мужчина дернулся, пытаясь сбросить с себя ребенка, но гаденыш держался крепко, намертво впившись ногтями. Джеймс мысленно вернулся к версии с клоном-убийцей и уже хотел позвать на помощь, но отказался от этого, поняв, что не готов стать посмешищем даже в глазах домовых эльфов.

— Мама никогда не разрешит мне играть в квиддич, — заныло чудовище, подозрительно шмыгая носом. — Она потратит деньги на одежду, на дурацкий французский, на подготовку к Хогвартсу, но только не на квиддич! Ну, пожалуйста, сэр, Вам же знакомо чувство полета!

Происходящее походило на сюрреалистическую картину, нарисованную обезумевшим художником, и напоминало галлюцинации, как тогда, когда Джеймсу стало плохо на вечеринке в Риме. Но странный пацан был реальным и уходить явно не спешил, а Поттер, пошатываясь, успеть устать и от его нытья, и от физической нагрузки (парень-то был пушинкой, но виски действовали расслабляюще). А еще, как опытный папаша, мужчина знал, что детские сопли оставляют противные пятна на рубашке.

— Ладно, победил, только слезь с меня, — недовольно согласился Джеймс и, как только пацан разжал хватку, грубо скинул его. — И хватит разводить здесь сырость! Уговорил, будет тебе подготовка к Хогвартсу, а вот что касается «Сорок», — он придирчиво посмотрел на хилого паренька и спросил: — А ты уверен на счет квиддича? Может тебе лучше попробовать поиграть в шахматы? — Джеймс начал вспоминать известных шахматистов, но, заметив, что пацан снова планирует разреветься, поднял руки вверх и тяжело вдохнул: — Уже и пошутить нельзя. Ты когда-нибудь летал на метле?

Гарри, едва не завизжав от радости, отрицательно помотал головой. Джеймс застонал, задаваясь вопросом: чем же он так прогневал богов? Ну, почему из всех его гипотетических детей от множества любовных связей ему достался именно этот задохлик, которого снесет с ног не то что задира бладжер, а малыш снитч.

— Акцио метла! — крикнул мужчина и, оседлав метлу, кивком пригласил ребенка. — Прыгай, полетаем по дому.

Гарри не нужно было повторять дважды. Он, сияя от восторга, залез сзади, прижавшись к спине Поттера. Джеймс, вздрогнув от прикосновения, повел плечами, сбрасывая руки мальчика, и поднялся под потолок. Комнатный ветерок, гладя приятной прохладой, наполнил тело счастливой бодростью, а чувство полета радостно будоражило душу.

— С силой отталкиваюсь ногами от земли и взлетаю, — сухо объяснил мужчина и сглотнул, ощущая, как выпитый алкоголь угрожающе поднимается к горлу. — Правой рукой крепко держу метлу и контролирую, чтобы она была в ровном положении, это понятно?

— Да, сэр, — послышалось сзади. — А какую максимальную скорость может развить Ваша метла?

— На сегодня достаточно, — сказал Джеймс, проигнорировав вопрос и спустившись вниз.

Поттер оперся об стену — унять головокружение, которое было намеком о том, что ему давно пора бросить пить. Пацан светился от счастья, а в его расширенных глазах было столько радости вперемешку с восхищением, что Джеймс, заряжаясь от него энергией, и сам расплылся в улыбке. В конце концов, развлекать детей было не самым трудным и худшим занятием, если забыть, что он их, мягко говоря, недолюбливает.

— Пообещайте, что подготовите меня к школе и научите всему, что знаете сами, — потребовал пацан, протягивая мизинчик.

— Обещаю, — хмыкнул Джеймс, закатив глаза, но мизинчик пожал. — А теперь вали отсюда! — Мужчина щелкнул пальцами и приказал домовику: — Скроуп, проводи гостя.

Удивительно, но Гарри послушался и, демонстративно спрятав карман только колдографию, последовал за домовиком. Джеймс же растянулся на диване, заложил руки за голову и попытался собраться с мыслями. Авантюра, в которую его втянуло, очень не нравилась мужчине, но перспектива громкой статьи про его внебрачного сына звучала еще хуже. Пусть пока все остается, как есть, а потом он придумает, как избавиться от пацана.

Джеймс нахмурился, заметив лежавшую на полу бумажку, оказавшуюся очередным снимком: рыжеволосая девушка сидела за столиком, закинув роскошные ноги одну на другую, и улыбается, глядя прямо в объектив. Овальное личико, большие зеленые глаза — ласковые и любопытные, а сама кажется настолько хрупкой, что хочется стать ее защитником. Одним словом — настоящая красавица.

— Хозяин Джеймс, — позвал Скроуп, поклонившись. — Гости скоро прибудут.

— Угу, — промычал мужчина, шевеля губами и что-то подсчитывая в уме, и наконец оторвал взгляд от колдографии, которую сначала хотел забросит в ящик стола, но почему-то спрятал в карман.

Десятый бокал поставил жирную точку в их безумном вечере.Таунхаус стремительно наполнялся голосами прибывающих гостей, а в воздухе уже танцевали тончайшими нотами парижские духи, едва уловимый шлейф дорогого виски и тонкий табачный аромат кубинских сигар, что нес в себе намек на чувственность и легкую авантюрность вечера.

Приглашенные — воплощение безупречного вкуса и аристократической элегантности — скользили между колонн, их наряды казались живописными полотнами: мужчины в безупречных костюмах цвета полночи, женщины в шелковых платьях, что переливались подобно расплавленному серебру. Запонки сверкали, как молнии, шелковые галстуки струились невесомыми водопадами, золотые подвески и бриллиантовые колье играли в мягком свете люстр, создавая калейдоскоп мерцающих отражений.

Их приветствия были не просто словами — каждая фраза была маленьким искусством, каждая улыбка — посланием. Звуки множились и переплетались — от тихого журчания легкого смеха до звонких, как колокольчики, реплик дам и глубоких баритонов мужчин. Голоса гостей перетекали один в другой, создавая плотную, почти осязаемую ткань вечера — с тончайшими складками интриг, острыми гранями остроумия и мягкими переливами комплиментов.

Джаз струился по залу, подобно густому, янтарному виски — медленно, обволакивающе, с глубиной и характером, что заставлял трепетать самые тонкие струны души. Каждая нота оркестра звучала так, будто была куплена на аукционе человеческих эмоций, где ценой служила сама страсть. Музыканты — живые скульптуры в безупречных смокингах — извлекали из своих инструментов такие звуки, от которых кружилась голова и перехватывало дыхание. Саксофон стонал, как раненое сердце, контрабас нашёптывал свои темные истории, а барабаны били такт самой жизни — яростной, непредсказуемой, опьяняющей. Мелодия текла, растворялась в хрустальных бокалах, отражалась в глазах гостей. Казалось, музыка — это не просто звуки, а целая вселенная, где каждый аккорд — это судьба, каждая пауза — затаённый вздох, каждая импровизация — маленькое откровение.

Официанты — точно балетные танцовщики — скользили между гостей, их движения были настолько изящны и продуманы, что каждый шаг казался частью сложной хореографической композиции. Белоснежные пиджаки развевались легче шелковых шарфов, серебряные подносы держались с такой точностью, будто были продолжением их рук. Фужеры с шампанским искрились, словно целая россыпь крошечных бриллиантов, пойманных в хрустальный плен. Пузырьки танцевали внутри, переливаясь в мягком свете люстр, создавая иллюзию живого, трепещущего напитка. Закуски — миниатюрные кулинарные шедевры — были настолько изящно выложены, что казались не едой, а настоящими произведениями искусства.

Гости разбивались на изящные группы — небольшие острова оживленной беседы, где правилимногозначительные намёки, вышколенные улыбки и смех. Он перекатывался от одной группы к другой, срываясь то тихими нотками светской иронии, то внезапными серебряными всплесками откровенного веселья. Пробки взлетали к потолку с таким изяществом и легкостью, будто их выпускали не руки официантов, а сама атмосфера праздника. Белоснежные облачка пены оставляли после себя призрачный след, а новые хлопки шампанского разлетались серебристыми брызгами, рассыпаясь легкими, почти невесомыми каплями, которые мерцали в воздухе, словно крошечные драгоценные камни.

Джеймс скользил между группами гостей, воплощение безупречной светскости и обаяния. Каждый его шаг был продуман, каждая улыбка — отточена годами практики. Он легко переключался от одной компании к другой, как опытный дирижер, что управляет сложной партитурой светского вечера. Джеймс умел мгновенно считывать настроение собеседников: здесь требовалась легкая ирония, там — сочувственный кивок, а где-то — едва заметный намек, способный вызвать приглушенный смех. Острые шутки срывались с его языка легко и непринужденно, комплименты дамам были настолько изящны, что казались искренними.

Его роль хозяина была отработана до мельчайших нюансов — радушие без навязчивости, внимание без приторности. Джеймс знал каждый поворот этого негласного сценария: улыбнуться там, поддержать беседу тут, подлить шампанского, бросить многозначительный взгляд. Когда беседа начинала затухать, он появлялся словно из воздуха — с острой репликой, захватывающим анекдотом или многозначительной шуткой. Когда же разговор становился слишком напряжённым, его улыбка моментально гасила назревающее противоречие, переводя общение в русло изящной болтовни. Он был одновременно и центром вечера, и его невидимым дирижером, который незаметно направлял общий ритм и настроение.

Каждый гость чувствовал себя особенным, каждый был уверен, что именно ему Джеймс уделяет максимум внимания. Пожилой банкир ловил его понимающий взгляд, в котором читалось глубокое уважение к его многолетнему опыту. Джеймс слушал его рассказ о финансовых стратегиях с такой сосредоточенностью, будто речь шла о величайшем откровении современной экономики. Каждый кивок, каждая реплика подчеркивали: этот молодой человек не просто вежлив — он действительно впитывает мудрость опытного собеседника. Молодая светская львица чувствовала его восхищение и тонкий комплимент, который казался откровением только для неё. Начинающий спортсмен перехватывал его короткую, но многозначительную улыбку, которая обещала покровительство и признание. Несколько фраз о квиддиче, брошенных, между прочим, звучали как напутствие от старшего товарища, который видит потенциал и готов помочь.

Джеймс заметил группу молодых волшебниц и мгновенно просканировал их взглядом — опытным, цепким, который за долю секунды считывает все детали. Три девушки лет двадцати-двадцати двух, одеты по последней моде: каждая словно сошла с обложки журнала.

Брюнетка в темно-изумрудном шелковом платье от лондонского модельера выглядела безупречно: асимметричный крой подчеркивал её стройную фигуру, серебряная вышивка по подолу играла в свете магических светильников. На запястье — тонкие часы, явно фамильная драгоценность, которая стоила больше, чем годовая зарплата среднего служащего Министерства Магии. Блондинка в платье цвета шампанского с объемными рукавами-фонариками олицетворяла легкость и молодость. Её наряд был продуман до мельчайших деталей: корсетный верх с кружевной отделкой, юбка-годе, которая едва касалась пола, и серьги-каскад, играющие малиновыми искрами при каждом повороте головы. Рыжеволосая в строгом черном платье выглядела более сдержанно, но не менее эффектно. Минималистичный крой с открытой спиной и глубоким разрезом создавал образ современной волшебницы — уверенной и немного дерзкой.

Джеймс поправил воротник мантии и направился к ним с той легкостью, с какой охотник в квиддиче летит за квоффлом — целеустремленно, но без малейшего намека на суетливость. Его движения были подобны отработанной до автоматизма тактике: корпус чуть наклонен вперед, плечи расправлены, взгляд — прямой, уверенный, но не вызывающий. Расстояние между ним и девушками таяло медленно и при этом неумолимо. Джеймс не спешил, но и не медлил — его приближение было похоже на маневр опытного игрока, который знает каждую траекторию полета и каждый возможный поворот событий. За несколько шагов до группы он чуть заметно улыбнулся — той самой улыбкой, которая столько раз помогала ему на светских раутах: обаятельной, многообещающей, но не навязчивой.

Девушки заметили его приближение практически одновременно. Брюнетка чуть повернула голову; блондинка мимолетно поправила прическу — едва уловимое движение, которое было скорее инстинктивным, чем осознанным; а рыжая бросила быстрый оценивающий взгляд.

— Добрый вечер, — поздоровался Джеймс, чуть склонив голову. Его голос звучал негромко, с легкой хрипотцой, которая делала интонации мягче и глубже. — Надеюсь, я не помешал вашей беседе.

Брюнетка первой повернулась к нему — медленно, с той изящной небрежностью, которая была признаком безупречного воспитания. Вблизи она выглядела совсем юной — восемнадцать лет, не больше, — тот прекрасный возраст, когда девушка уже не ребёнок, но ещё только учится быть взрослой. Тонкие черты лица, большие миндалевидные глаза, нежный овал щек. И в этот момент Джеймс вдруг отчетливо увидел сходство — с кем-то из прошлого, из далеких воспоминаний. Что-то в её взгляде, в легком изгибе бровей напоминало его давнюю знакомую — то ли подругу матери, то ли кого-то из родственников, образ которой давно стерся в памяти.

— Мистер Поттер, — произнесла она, чуть прищурившись, с легкой интонацией, в которой чувствовалась насмешка. — Какая честь.

Рыжеволосая придвинулась ближе к нему — плавно, с той откровенной настойчивостью, которая была свойственна девушкам, находящимся в расцвете юности и собственной привлекательности. Её движения выдавали естественную уверенность молодой женщины, которая знает себе цену и не боится этого демонстрировать.

— Джеймс Поттер, — протянула она, чуть прикусив нижнюю губу. — Ваш бросок в последние три секунды на матче в прошлое воскресенье был просто невероятным!

Блондинка тут же вклинилась в разговор, азартно свернув глазами. Несмотря на первый взгляд — нежную, почти воздушную внешность, в ней таилось что-то первозданно хищное. Словно под тонким слоем фарфоровой глазури пряталась сталь дикой птицы — готовой в один миг сорваться с места, распахнуть крылья и схватить добычу точным, выверенным движением.

— Я была на том матче, — сказала девушка, её голос зазвучал мягко, с еле уловимой интонацией восхищения. — Когда вы развернулись и послали квоффл между кольцами… — она чуть замедлила темп, давая понять, что восхищается не только броском, — трибуны просто взорвались.

Джеймс прекрасно понимал игру, которую вели эти девицы. Их тактика была настолько очевидна, что казалась почти комичной — как хорошо отрепетированный, но слишком явный спектакль. Блондинка с её хищным взглядом и рыжеволосая с напором опытных охотниц — обе были настроены решительно, каждая по-своему. Он давно научился распознавать подобные сценарии. Годы светских раутов, три брака и более десятка мимолетных романов сделали его настоящим экспертом в подобных играх. Обычно попытки подобных девушек казались ему забавными — как детские шахматы перед настоящим поединком гроссмейстеров. Но стоило им перейти грань тонкой игры и начать откровенное восхищение, как вся их красота потеряла магию. Женское изящество моментально обернулось дешевой подделкой — словно тонкое кружево, которое небрежно измяли грубыми руками.

Джеймс мгновенно остыл. Их восторженность убила всю интригу, превратив многообещающую встречу в банальный, унылый диалог. Но все же ему, вопреки здравому смыслу, было приятно. И пусть восторг девиц был слишком явным, слишком навязчивым, слишком наигранным, но глубоко внутри Джеймс ловил себя на том, что этот поток восхищения греет его самолюбие.

— Ну что ж, — протянул он с показной небрежностью, — видимо, мой бросок был куда эффектнее, чем сам матч, — Джеймс усмехнулся, и его усмешка была той особой разновидностью мужского торжества — чуть хищной, чуть снисходительной, но настолько обаятельной, что невозможно было не залюбоваться.- Честно говоря, самым опасным соперником в тот день была моя собственная метла. Остальные игроки были просто декорацией.

Рыжая и блондинка с готовностью рассмеялись. Их смех был натянутым, вымученным, с заметной фальшью, которую Джеймс мгновенно уловил. Брюнетка лишь скучающе улыбнулась, даже не пытаясь притворяться, что разделяет их искусственное веселье.

Джеймс решил остановить свое внимание на брюнетке. Не в его правилах было связываться со вчерашними школьницами, но больше ничего стоящего не было. Джеймс окинул её оценивающим взглядом. Слишком юна, определённо. Но в ней было что-то такое, что заставляло против воли задержать взгляд — характер, который не спрячешь за дорогим платьем и свежестью молодости.

Девицы принялись что-то щебетать, но Джеймс их уже не слышал. Он почувствовал ее взгляд — прежде чем увидел, прежде чем повернулся. Это было как внезапное электричество, пробежавшее по позвоночнику, как молчаливый зов, который невозможно игнорировать. Джеймс знал этот особый импульс — тот самый древний, первобытный сигнал, который срабатывает быстрее мысли. Словно тонкая магическая нить натянулась между ними, вибрируя от едва уловимого напряжения. Поттер почувствовал её присутствие раньше, чем повернул голову — за долю секунды до визуального контакта.

Снежок была воплощением редкой, почти неземной красоты. Высокая, с безупречной осанкой, она двигалась, словно парила над паркетом — легко и величественно. Белоснежные волосы цвета расплавленного серебра спадали идеальными волнами, обрамляя овал лица, который можно было списать с полотен старых мастеров. Её кожа отливала перламутром — нежная, почти прозрачная, с таким тонким свечением, словно внутри неё горел мягкий, еле уловимый огонь. Черты лица были настолько совершенны, что казались высеченными из белоснежного мрамора. Точёный нос — без малейшего изъяна, с едва уловимой горделивой линией — был настолько совершенен, что казался скульптурной работой величайшего мастера. Высокие скулы играли игру света и тени, создавая абсолютно безупречный профиль, от которого было невозможно оторвать взгляд. Губы цвета спелой вишни — чуть полные, с едва заметной насмешкой в уголках — были словно созданы для того, чтобы произносить самые нежные и опасные слова.

Её взгляд — отдельная история. Голубые глаза цвета арктического льда, в которых играли серебристые блики, могли одновременно притягивать и отталкивать. Они менялись мгновенно — от ледяного безразличия до обжигающей страсти, от хрупкой нежности до первобытной, животной силы. В них таилась дикая, первобытная сила её магической природы — сила, которую невозможно было укротить светскими условностями. Они были подобны замёрзшему океану — настолько глубокими, что в них можно было утонуть, настолько холодными, что от одного взгляда перехватывало дыхание. Серебристые блики двигались внутри радужки, словно призрачные молнии, создавая впечатление, будто в её взгляде живёт собственная, неукротимая стихия.

Подле Снежка преданно семенил ее муженек, напоминающий упитанного домовика в человеческом обличье. Его лицо было словно написано рукой опытного карикатуриста — круглое с пухлыми щеками, которые румянились от едва сдерживаемого волнения, складками сбегая к аккуратно повязанному галстуку, короткий вздёрнутый носик и усики — идеально выбритые, подкрученные на манер старомодных французских джентльменов — были настолько аккуратны, что казались не то живыми существами, не то частью парадного костюма. Глазки — две живых пуговицы цвета какао — то и дело бегали, выдавая внутреннюю суетливость. Они были удивительно подвижными, способными уловить малейшее движение, — точно два испуганных мышонка, вечно настороже, вечно готовые шмыгнуть в безопасное убежище. Маленькие пухлые руки суетливо двигались — то поправляли очки, то теребили край пиджака, то нервно сжимали элегантную трость, а короткие ножки еле поспевали за величественной походкой Снежка. Они семенили с такой торопливой суетливостью, что создавалось впечатление живого волчка — быстрого, юркого, но абсолютно подчинённого центру своего вращения.

Джеймс хотел к ним подойти, но досадливо прикусил губу. Секунда — и возможность была упущена. Толпа иностранных магов мгновенно поглотила супругов. Послышались французские словечки — легкие, как шелест шампанского в хрустальном бокале: «Mon Dieu, c'est incroyable!»⁽¹⁾. Итальянские шутки срывались звонким каскадом смеха, перемешанным с театральными жестами, а немецкие фразы звучали четко и размеренно. Справа от Снежка французский дипломат небрежно постукивал по запястью магическими часами с танцующими стрелками. Слева итальянский квиддичный тренер что-то горячо доказывал, размахивая руками и периодически вызывая в воздухе крошечные голографические модели метел. Немецкие финансисты слушали с той особой сосредоточенностью, которая была присуща только им — абсолютно бесстрастные, с холодным расчетливым блеском в глазах.

От дальнейшего общения с девицами Джеймса неожиданно спас Барти Крауч-младший. Они никогда не приятельствовали, но Барти достался ему в наследство от второй жены. Грейс, будучи дочерью легендарного Хеймиша МакФерлена⁽²⁾, если не дружила, то неплохо ладила с детьми высокопоставленных чиновников. Представляя мужа в своем кругу, она делала это настолько изящно и естественно, что казалось — они все были знакомы с детства.

Барти подошел к Поттеру с наигранной, почти театральной ухмылкой. Его губы растянулись в подобии любезной гримасы, не затрагивающей холодных глаз.

Рыжеволосая и блондинка мгновенно расцвели улыбками. Их реакция была моментальной и синхронной, доведенной до автоматизма. Однако Барти даже не посмотрел в их сторону. Его взгляд был прикован к брюнетке. Она чуть заметно кивнула, её пальцы на бокале чуть дрогнули — едва уловимый жест, адресованный Краучу.

— С днем рождения, Джеймс, — произнес он с легкой издевкой. — Желаю тебе в этом году… быть предусмотрительным. Некоторые решения, — он чуть заметно улыбнулся, — имеют неожиданные последствия.

— Благодарю за пожелание, Барти, — кивнул Поттер, но сам напрягся.

Он прекрасно понимал: Крауч — хитрый лис, который поддерживал связь и с Грейс, и с кем угодно, кто мог быть полезен. Его голос был подобен шелковой петле — мягкой, но способной затянуться в любой момент. Во фразе не было прямой угрозы, но каждый звук намекал: Барти знает нечто такое, о чем Джеймс даже не подозревает.

Поттер, с безупречной улыбкой светского льва, небрежно повернулся к Барти.

— Не составишь дамам компанию? — попросил Джеймс, поднимая бокал шампанского и легким движением руки заставляя янтарную жидкость плавно скользить по стеклу. — Боюсь, без должного внимания они могут заскучать.

Рыжеволосая и блондинка вытянулись, словно придворные фрейлины, получившие высочайшее внимание. Их взгляды метнулись к Барти с откровенным любопытством и плохо скрытым расчетом. Брюнетке явно не нравилась перспектива провести остаток вечера в компании Крауча.

— С превеликим удовольствием, — выдержав паузу, проговорил Барти, приняв эстафету. — Хотя боюсь утомить дам министерскими историями.

Джеймс медленно отклонился, окидывая взглядом зал в поисках своих старых друзей — мародеров. Его глаза скользили между гостями, выхватывая знакомые силуэты. Первым он заметил Бродягу — тот стоял, чуть ссутулившись, словно огромный хищник, которого загнали в тесные условности светского общества. Сам он выглядел слегка потерянным, послушно кивал, улыбался в нужный момент.

Его жена, Вивьен Блэк, держала его за локоть с такой силой, будто боялась: стоит ослабить хватку — и муж немедленно сорвется. Высокая, безупречно одетая, с безупречно уложенными волосами цвета воронова крыла, она контролировала каждое его движение. Каждое его движение встречала цепким, контролирующим взглядом. Стоило Сириусу чуть повернуть голову — и она уже настороже, готова одернуть малейшее проявление независимости.

Хвост — Питер Петтигрю — суетился неподалеку. Он метался между группками гостей, явно пытаясь заключить очередную сделку и двигался резкими, нервными движениями, напоминая перепуганную птицу. Руки не переставали жестикулировать — то сжимались в кулаки, то нервно поправляли воротник, то судорожно доставали визитки. Улыбка — до боли натянутая, фальшивая — моментально менялась в зависимости от собеседника. То заискивающая, то хищная, то подобострастная. Джеймс знал: за суматошностью Питера скрывается цепкий ум и редкостное чутье на возможности. Это был тот самый человек, который мог превратить случайный разговор в выгодный контракт, а светский прием — в плацдарм для новых проектов.

Джеймс наблюдал за ним с едва заметной усмешкой. Как же они изменились. Бродяга — некогда дикий и неукротимый, теперь прирученный женой, но всё ещё хранящий искорку прежнего бунтаря. Хвост — когда-то робкий, незаметный паренек теперь источал энергию делового хищника, и все же где-то глубоко внутри оставался прежний Питер — немного неуверенный, немного напуганный, но готовый на всё ради друзей. Джеймс видел их прежних — школьных друзей, мародеров, готовых на всё друг за друга. Их связь была крепче светских условностей, жизненных обстоятельств и внешних перемен. Они были его командой — теми, кто знал его насквозь, кто прошёл через огонь и воду, кто был ближе, чем братья.

Джеймс неспешно пересек гостиную, успев переброситься парой фраз с членами команды. Другие игроки не стали подходить к нему сами, а только смотрели издалека — настороженно, с едва скрытым напряжением. Короткий кивок Бродмуру — быстрое, почти механическое движение головы. Натянутая улыбка в сторону запасного вратаря — Гаджена, парнишки лет девятнадцати, который жаждал доказать себя. Безразличное движение головы в сторону охотников — Бирч и Ричардс, два молодых волка, которые были давно готовы разорвать его и уже примеряли на себя его славу. Формальность каждого жеста кричала о дистанции. Джеймс больше не был центром команды — он стал её периферией, тенью прошлого. Каждый кивок, каждая улыбка были похожи на прощальный салют — вежливый, но окончательный.

Раздражение накатило волной — последний сезон давался ему особенно тяжело. Квиддичная карьера отнимала последние силы. Мировой уровень — это не просто игра, это война, где каждый матч может стать последним. Травмы множились, словно проклятие. Левое плечо — его главная проблема. Старая травма, полученная два сезона назад в матче с французской сборной, так и не зажила до конца. Малейший резкий бросок — и острая боль пронзает от лопатки до кончиков пальцев. Синяки, которые не проходили неделями: на бедрах — следы от удержания метлы, на спине — синие разводы от столкновений с другими игроками. Колено — отдельная история. Хроническое воспаление, которое не проходило уже несколько месяцев. При резких поворотах — острый укол боли, предательская слабость в мышцах.

Тренер уже не скрывал досады. Очередной разговор о замене звучал как приговор — Джеймс слишком хорошо понимал, что его звездный час близится к концу. Молодые игроки напирали, их напор был голоден и беспощаден. А он — ветеран, легенда — чувствовал, как уходит азарт, как притупляется та самая звериная реакция, которая когда-то делала его непобедимым.

Наконец-то он поравнялся с четой Блэк — Сириусом и Вивьен, которые стояли в дальнем углу гостиной, словно две идеально высеченные статуи светского раута.

Джеймс тепло хлопнул Бродягу по спине. Хлопок получился громким, резким — тот еще мародерский стиль, от которого некоторые гости даже вздрогнули. Сириус чуть качнулся вперед от силы удара, но тут же выпрямился, и в его глазах мелькнула озорная усмешка — та самая, что была знакома еще со школьных времен. Вивьен, стоявшая рядом, чуть заметно поджала губы.

— Бродяга, рад встрече, — негромко произнес Джеймс, крепко пожав руку друга. Затем он повернулся к миссис Блэк — коснулся её руки легким поцелуем, безупречно соблюдая приличия. — Вивьен, великолепно выглядишь.

— С днем рождения, — проговорила она, чуть заметно наклонив голову.

Сириус, напротив, широко улыбнулся — та самая обезоруживающая улыбка, что некогда заставляла девчонок в школе терять голову.

— Сохатый, старина! — воскликнул он, обнимая друга. — Тридцать лет — серьезная дата. Помнишь, как мы в Хогвартсе думали, что к тридцати будем величайшими волшебниками всех времен? — он хитро прищурился. — А теперь ты знаешь, что такое настоящая магия — уговорить ребенка съесть брокколи.

Джеймс делано рассмеялся, пряча досаду. Его улыбка застыла на лице мгновенной гримасой. Как всегда, с Блэками разговор неумолимо скользил на тему детей — тему, которую он терпеть не мог. Внутри него что-то скрежетало — острое, как наждачная бумага. Трое сыновей от двух бывших жен, и каждый — как незаживающая заноза в его идеально выстроенной жизни. Джеймс невольно вспомнил своего вечернего гостя — мальчика Гарри, утверждающего, что он — его отец. Мальчишка явился прямо домой — в его безупречный, выверенный мир — и заявил о родстве так просто, будто речь шла о погоде.

Сириус продолжал что-то говорить о детях, голос звенел восторженными нотками отцовской гордости. Каждое слово было наполнено такой искренней теплотой, что казалось — он буквально купается в родительском счастье.

Джеймс же чувствовал, как внутри нарастает глухое раздражение. Внутри всё было каменно-холодно. Дети для него были не больше, чем досадной необходимостью, статьей расходов, элементом биографии. А тут Гарри буквально вынудил его поклясться научить играть в квиддич.

— Дети… — процедил Джеймс, растягивая слово и пробуя его на вкус. — Какая… прелесть.

В его голосе была такая откровенная фальшь, что даже Сириус на мгновение замолчал, но потом продолжил с новым запалом:

— Представляешь, Джеймс, — он театрально развел руками, — Вчера Алфи взял книжку Бэрдля Бардда и давай комментировать каждую сказку так, что я чуть со смеха не упал, — Сириус закатил глаза, демонстрируя восхищение маленьким сыном. — А Юффе уже такие фокусы на метле выделывает! Представляешь?

Джеймс не представлял, ему было все равно и на трехлетнего Альфарда, и на пятилетнюю Юфимию, которые в силу возраста не могли представить большого интереса ни для кого, кроме собственных родителей.

— Угу, — рассеянно отозвался Джеймс, даже не потрудившись скрыть полнейшее равнодушие.

Сириус не заметил интонации. Его восторг лился через край, заполняя пространство между ними восторженными историями о детских подвигах. Вивьен гладила мужа по руке — легким, почти невесомым движением. Её пальцы касались его запястья так нежно, словно успокаивали, контролировали, направляли.

К счастью, на них налетел Хвост. Метнувшись от группы важных гостей, Питер моментально переключился, выныривая навстречу с торопливой, чуть нервной улыбкой.

— Джеймс, — выпалил он, — как раз хотел тебя перехватить. У меня кое-какая информация…

Сириус чуть заметно нахмурился, Вивьен чуть отстранилась — её движение было настолько плавным и естественным, что со стороны казалось легким поворотом плеча. Но для посвященных это было очевидное желание дистанцироваться, отгородиться от назойливого присутствия. Словно Питер был мелким раздражающим насекомым, случайно залетевшим в безупречно убранную гостиную.

— Потом, — грубо бросил Поттер, — все дела потом.

Официант в белоснежных перчатках подошел к ним с серебряным подносом, уставленным напитками. Джеймс залпом осушил бокал огненного виски, что был привезен специально для него из Ирландии — янтарная жидкость с легкой дымкой и послевкусием торфяных болот. Виски обожгли горло, принося мгновенное облегчение от назойливости Питера.

Сириус, наконец-то уловив настроение друга, мгновенно переключился. Мгновенно его лицо снова преобразилось — моментальный переход к беззаботному весельчаку. Широкая, лучезарная улыбка озарила его лицо, обнажая белоснежные зубы. Эта улыбка могла бы соперничать с солнечным сиянием — настолько она была яркой и заразительной.

— Именинник прав, — подмигнул он Питеру, — сегодня праздник! — Сириус развернулся к Джеймсу, его рука легла тому на плечо, и он негромко спросил: — Лунатик придет?

Поттер неопределенно пожал плечами. Год назад Ремус Люпин, вопреки всем советам друзей, совершил поступок, который казался им безумием — женился на женщине с ребенком. Пара месяцев назад случилась трагедия. Жена погибла, оставив Ремуса наедине с чужим ребенком и клубком тяжелых юридических проблем. Теперь он был вынужден биться за опеку — человек-оборотень, с клеймом существа, которого боятся и презирают, против системы магического правосудия, что смотрела на него с откровенной неприязнью.

Джеймс не понимал его благородства. Для него забота о чужом ребенке казалась абсолютно бессмысленной тратой времени и сил. Зачем тратить столько энергии на приблудыша? Зачем рисковать репутацией, биться в судебных инстанциях, унижаться перед чиновниками? Ремус мог бы просто махнуть рукой, списать всё как досадное недоразумение и жить дальше — свободно, без этой тяжелой ноши за детскую судьбу.

Джеймс точно знал — он никогда бы не смог полюбить чужого ребенка. Для него существовали только кровные связи, только прямое родство. Собственных детей он и то всегда видел урывками — между тренировками, матчами, вечеринками. До развода — несколько часов в неделю, редкие завтраки, мимолетные объятия перед сном, теперь остались только алименты и встречи пару раз в год.

Нет, он мог сочувствовать, мог помочь, но полюбить — никогда. Ремус же выбрал невозможное. Для Поттера это выглядело почти безумием — таким непрактичным, таким нелогичным подвигом.

— Лунатику сейчас не до вечеринок, — сказал Питер, — судебные слушания. Министерство не даст ему шанса. В опеке считают, — он сделал паузу и понизил голос, — что опасно доверять ребенка оборотню.

— Они не знают Ремуса! —заспорил и мгновенно завелся Сириус, сжав руки в кулаки. — Он любит мальчика, как родного сына.

Вивьен мягким движением сжала его локоть. Сириус — словно подчиняясь негласному приказу, которому невозможно сопротивляться, — медленно выпрямился. Его плечи опустились, острые линии лица смягчились, но глаза всё ещё продолжали сверкать — теперь уже не яростным огнём, а холодным блеском.

Джеймс скептически хмыкнул и отвел взгляд.

От друзей его начинало тошнить. Не физически — нет. Это была особая, почти брезгливая усталость. Тошнота души, что накатывает, когда вокруг слишком много искренности, слишком много эмоций. Когда люди говорят о том, что для него — пустой звук.

Разговор опять съехал на этих проклятых детей — их проблемы, их судьбы, их бесконечные истории. Приемные или родные, они одинаково портили жизнь. Словно паразиты, высасывающие время, энергию, свободу. Каждый ребенок — это маленький тиран с непредсказуемой логикой, существо, способное разрушить самые точные планы одним истерическим воплем или неожиданной болезнью. Ночные кормления, бесконечные слезы, постоянная готовность жертвовать собой — все это казалось Джеймсу какой-то извращенной формой добровольного рабства.

А для человека главное — свобода.

Свобода выбирать, куда пойти или поехать. Сегодня — Лондон, завтра — Париж, послезавтра — неизвестно где. Никаких якорей, никаких обязательств. Свобода не оглядываться на чужие слезы и капризы. Истерики, болезни, бесконечные требования — нет, это не про него. Джеймс не создан для того, чтобы утешать и успокаивать. Его мир — это мир взрослых удовольствий, острых ощущений, моментальных решений. Свобода быть эгоистом, наслаждаться моментом, не неся ответственность за чью-то крошечную, хрупкую жизнь. А дети — это приговор беззаботности, смертельный приговор индивидуальности.

Джеймс отвлекся от своих размышлений, когда заметил, как Снежок и ее муж пробирались к выходу. Ни слова поздравления, ни одной улыбкой, ни еле заметного кивка в его адрес. Её муж, этот ничтожный человечек, даже не удосужился поздороваться. Снежок скользила между гостей — безупречная, как фарфоровая статуэтка. Её профиль — идеальная линия, взгляд — поверх голов, мимо людей. Мимо него. Словно Джеймса Поттера не существовало в природе.

Джеймс почувствовал, как внутри всё сжимается. Желчь моментально поднялась к горлу, а в висках нарастала глухая пульсация. Воздух вокруг него стал густым, липким, будто насыщенный незримым ядом паники, — каждый вдох давался с невероятным трудом. Легкие будто сжимались, превращаясь в два хрупких мешочка, не способных вместить даже крошку кислорода.

Мир вокруг Джеймса превращался в калейдоскоп размытых пятен и искаженных звуков. Смех гостей становился визгливым, режущим, будто кто-то проводил ногтем по стеклу, а их тени казались огромными, уродливыми силуэтами, которые медленно надвигались, сжимая пространство вокруг него. Музыкальные аккорды превращались в болезненные диссонансы, от которых хотелось зажать уши. Каждый звук отдавался острыми иглами где-то глубоко в черепе.

Руки предательски задрожали — сначала легко, едва заметно, а потом всё сильнее и сильнее. Пальцы онемели, превращаясь в чужеродные, негодные конечности. Мелкая дрожь нарастала, превращаясь в настоящую судорогу — от кончиков пальцев до самых плеч. Каждый нерв будто пронзала электрическая молния, заставляя мышцы биться в диком, неконтролируемом ритме.Джеймс инстинктивно вцепился в край колоны, пытаясь удержать равновесие. Холодный мрамор казался единственной точкой опоры в этом сходящем с ума мире. Но даже твердый камень становился зыбким, неустойчивым, будто галлюцинация. Пальцы, впившиеся в мраморную поверхность, не ощущали привычной твердости — казалось, будто они проваливаются сквозь камень, как сквозь желе.

А потом все отпустило. Будто кто-то невидимой рукой выключил панику, сбросил удушающее напряжение. Дыхание постепенно выровнялось — сначала короткими всхлипами, затем — глубокими, размеренными вдохами. Мышечные спазмы отступили, оставив после себя только слабость и противное ощущение разлившейся по телу ватности.

Джеймс медленно выпрямился, чувствуя, как по спине стекает последняя капля холодного пота. Он посмотрел на друзей — Сириус и Вивьен что-то рассказывали, Питер слушал и послушно кивал. Они даже не заметили его состояния. Тоже мне друзья называется.

Поттер быстро окинул взглядом гостиную — брюнетка растворилась в толпе так же внезапно, как и появилась. Барти Крауча тоже не было видно. И почему-то их совместное исчезновение неприятно задело. Хотя Джеймс прекрасно понимал, что между ним и брюнеткой ровным счетом ничего не было: мимолетный взгляд, короткий, почти ничего не значащий разговор и все. Он даже не узнал ее имени, но что-то в ней было такое, что цеплялось за память. Конечно, ей было далеко до Снежка, но как слабое утешение на ночь сгодилась.

Значит оставались блондинка и рыжая.

Блондинка весело щебетала с Бродмуром. Она старательно кокетничала — наклонялась ближе, трогала капитана «Сорок» за рукав, звонко смеялась. Но Бродмур был слишком пьян, чтобы по-настоящему оценить её старания. Его интересовал только спиртное и какие-то свои мысли.

Рыжая скучала с французским послом, который что-то монотонно вещал, явно не замечая её полного равнодушия. Её пальцы нервно барабанили по бокалу с шампанским, а глаза то и дело скользили по залу в поисках хоть какого-то развлечения. Внезапно она перевела взгляд прямо на Джеймса. Их глаза встретились. В её взгляде мелькнуло что-то провокационное — смесь вызова и любопытства. Она чуть заметно приподняла брови, как будто говоря: «Ну что, Поттер, скучаешь так же, как и я?».

Выбор был сделан.

Через минуту они пили уже вместе — края бокалов соприкоснулись, как будто обмениваясь секретом. Джаз становился всё чувственнее, саксофон всхлипывал о чём-то запретном, о страсти, а ее рука случайно коснулась его руки — электрический разряд мгновенно пробежал от запястья до плеча. Джеймс перехватил взгляд девушки — азартный, чуть пьяный, полный скрытых намерений.

Её черное платье с глубоким вырезом чуть-чуть сбилось, оголяя линию ключиц и часть спины. Тонкая ткань соскользнула настолько, что стало видно кружево бретельки. Рыжая знала, что он заметил. И этот момент был частью их игры — молчаливого флирта, происходящего между глотками виски и звуками джаза. Её плечо осталось обнажённым — намеренно или случайно, но это было частью их негласного диалога.

Второй бокал огневиски они пили медленно, с явным наслаждением. Виски обжигал горло, оставляя после себя жар и головокружение. Девушка чуть прикрыла глаза, когда делала глоток, и в этот момент Джеймс смотрел — пристально, изучающе. Её скулы чуть порозовели, дыхание стало чаще. Девушка откинула голову, и прядь рыжих волос скользнула по обнажённому плечу. Музыка становилась всё громче, или это только казалось — пульс бился в висках, заглушая звуки вечеринки.

Третий бокал огневиски стал точкой невозврата. Рыжая взяла бокал твёрдо, без прежней светской изысканности. Пальцы чуть дрогнули, когда виски коснулся губ. Грань между контролем и опьянением размылась, как акварель под каплями спиртного. Джеймс придвинулся ближе — настолько, что она почувствовала тепло его тела. Его рука легла на её талию — чуть ниже талии, туда, где край черного платья встречается с кожей. Прикосновение было едва уловимым, но от него побежали мурашки.

После четвертого бокала грань между осторожностью и страстью окончательно исчезла. Джаз замедлился, будто специально создавая интимное пространство только для них. Девушка чуть прикрыла глаза, когда Джеймс придвинулся совсем близко. Его дыхание — обжигающее, с привкусом виски — коснулось её губ за мгновение до поцелуя. Поцелуй был резким, почти грубым — без предисловий, без нежных прикосновений. Только страсть, алкоголь и азарт момента. Её пальцы впились в плечо Поттера, придерживая равновесие.

Пятый бокал принёс с собой безудержный смех. Они оба понимали — граница между серьезностью вечера и полным абсурдом стерлась. Её смех звенел над приглушённым джазом — звонкий, чуть истеричный, абсолютно не светский. Джеймс подхватил этот смех, становясь соучастником их собственного безумия. Виски окончательно развязал языки и эмоции. Слова сыпались быстро, брызгами шампанского — отрывистые, резкие, хлесткие до боли. Элла, он наконец узнал ее имя, говорила о скуке светских раутов, о том, как ненавидит притворство этого мира. Джеймс ловил каждую её интонацию, вторил, добавляя собственные краски.

Шестой бокал превратился в танец. Джаз внезапно стал их личным ритмом. Элла первой сорвалась с места — резко, без светских церемоний. Её черное платье превратилось в размазанную тень, когда она закружилась между гостями. Джеймс последовал за ней — небрежно, с азартом человека, который больше не притворяется. Их движения были далеки от классических танцев этого вечера. Это было что-то дикое, первобытное — танец двух людей, окончательно освободившихся от оков приличий. Она смеялась — громко, заразительно. Рыжие волосы метались в такт музыке, каблуки черных туфель стучали по паркету яростным, вызывающим ритмом. Джеймс подхватывал её резкие движения, их руки то сплетались, то снова разъединялись.

Седьмой бокал они выпили, поднимаясь по лестнице в его спальню. Джеймс придерживал её за талию — то ли чтобы не дать упасть, то ли из желания чувствовать тепло её тела. Элла чуть откинулась назад, позволяя его руке удержать себя. Её спина коснулась его груди — через тонкую ткань рубашки он ощущал каждый её вздох. Ступеньки казались бесконечными. Их дыхание смешивалось — жаркое, быстрое. Музыка внизу становилась всё тише, уступая место стуку их сердец.

Восьмой бокал стал последней остановкой между реальностью и опьянением. За закрытой дверью воцарилась особая тишина — та, что рождается между словами, между прикосновениями, между дыханием двух людей. Джаз, доносившийся снизу, превратился в далекий шепот. Комната наполнилась другой музыкой — интимной, состоящей из еле уловимых звуков: шороха ткани, прерывистого дыхания, едва слышимых вздохов.

Девятый бокал был не просто глотком виски. Это был глоток свободы — той самой, что жила где-то глубоко внутри, затаившись между социальными масками и приличиями. Свободы, которую они оба так долго прятали за безупречными костюмами и светскими улыбками. Не важно, что будет утром — сейчас был их момент. Абсолютно честный, дикий, неукротимый.

Десятый бокал стал последней каплей. Джеймс резко провалился в темноту — внезапно, как монета, брошенная в бездонный колодец. Мир вокруг него начал расплываться, терять четкие очертания. Его тело стало невесомым и одновременно тяжелым, словно свинцовая статуя, утопающая в густой черноте. Последние проблески сознания были похожи на угасающие искры — яркие, но быстротечные. Он успел почувствовать тепло чьих-то рук, услышать далекий женский смех и острый запах виски. Падение было мгновенным. Как обрыв со скалы в бездонную пропасть. Никаких переходов, никаких промежуточных состояний — только полная, абсолютная темнота.

Десятый бокал поставил жирную точку в их безумном вечере.

1) Боже мой, это потрясающе!

Вернуться к тексту

2) Хамиш МакФерлен — капитан«Стоунхейвенских сорок» в период с 1957 по 1968 год. После завершения успешной карьеры в квиддиче стал главой Отдела магических игр и спорта в британском Министерстве магии

Вернуться к тексту