Сердце мира (джен)

То, что таинственный Капитан присоединился к бунтовщикам Хострута, было огромной удачей, на которую и надеяться можно было лишь в мечтах, ведь, если верить Миабе и Сьерре — а у пятнадцатилетнего сироты Фабьена Реймоу не было ни единого повода им не верить, — после свержения нынешнего хострутского режима, Капитан должен был исчезнуть в просторах Межмирья.

Фабьену, если уж говорить честно, Капитан не слишком нравился, но он благоразумно помалкивал — в конце концов, кто он был такой, чтобы обсуждать решения тех, кто взял на себя заботу о нём, Фабьене, в то трудное время, когда фрау Реймоу, многострадальная мать Фабьена, погибла на не обеспеченном безопасными условиями труда заводе, а арендатор вышвырнул подростка на улицу? И, если Сьерра, Юстас и Миабе считали, что Капитан был им необходим, разве мог Фабьен проявить эгоизм и неблагодарность, осуждая их решение?..

Капитан был слишком ярким (похожим на канареек из старых фильмов), слишком шумным и слишком разговорчивым. Его металлическая рука и торчащий из-под футболок позвоночник порой переливались золотистым светом, а с губ то и дело слетали всякие обидные маленькие колкости, из-за которых Фабьен старался пореже попадаться Капитану на глаза.

Капитан был в себе до смешного уверен, но эта его уверенность, Фабьен это признавал, заражала окружающих. Давала людям, уже почти отчаявшимся от страданий, голода и множащихся вокруг смертей, неясный призрак надежды. А ещё — в Капитане отчего-то была твёрдо уверена Сьерра Талборд. А в Сьерру от всего сердца верил Юстас, три года назад заменивший Фабьену родителей.

У Капитана был довольно-таки чёткий и весьма смелый — если не сказать безумный — план действий.

Одним из этапов в капитанском плане был поиск некого артефакта под весьма пафосным названием «сердце мира». Если Фабьен правильно понимал, «сердце мира» отвечало за какую-то ужасно важную часть магии, с которой Капитан, по его же собственным словам, собирался как следует поиграться, чтобы заставить Хострут действовать тем образом, который был нужен.

Как именно эта игра должна была происходить, Фабьен не слишком понимал, но даже тех общих сведений, которые успели вложить ему в голову, было достаточно, чтобы почти поверить — если «сердце мира» будет найдено, их дело окажется выполненным как минимум на треть. Фабьен не знал, стоит ли ему верить в это до конца — мысль о том, что их, повстанцев Хострута, победа не за горами, была очень уж соблазнительной. А Фабьен, всё детство промечтавший, что они с матерью купят ферму где-нибудь в захолустье и заживут счастливо, был склонен думать, что соблазнительные мысли обычно не спешили материлизоваться.

К поискам того самого «сердца мира» Капитан почти тут же привлёк своего знакомого, которого называл не иначе как Королём (Капитан вообще привлёк к делу с десяток своих «хороших знакомых», каждый из которых имел свою странную кличку, странную для Хострута внешность и не самый приятный характер), что каким-то образом мог почувствовать «сердце мира», если окажется хотя бы на расстоянии пять-шести метров от него. Король был мрачным, неразговорчивым, носил только чёрное (в отличие от Капитана, пестрящего жёлтыми и оранжевыми оттенками), носил кожаные перчатки (и это в жару) и закрывал шарфом лицо так, что видны были лишь пронзительные до болезненности чёрные глаза. И нравился Король Фабьену, надо сказать, ещё меньше, чем Капитан.

А уж это о чём-то да говорило.

— Я помогаю вам только потому, что хочу вернуться в свой мир, — презрительно поморщившись сказал Король, когда в их первую встречу Фабьен осмелился к нему подойти и заговорить. — И будь моя на то воля — переловил бы вас и казнил так, чтобы другим неповадно было.

Надо ли говорить, что один этот разговор был вполне достаточным поводом, чтобы Фабьен Реймоу старался держаться от Короля подальше. Настолько подальше — чтобы даже лишний раз не попадаться ему на глаза. А Король в свою очередь держался поближе к Капитану, напрочь игнорируя остальных «хороших знакомых» и изредка с презрением и явным неодобрением поглядывая на хострутских бунтовщиков. И за следующие несколько недель после своего первого появления в Хоструте, Король ни с кем — даже с Капитаном — не перемолвился и словом, держась подчёркнуто гордо и обособленно. И эта его молчаливость не нравилась Фабьену ещё больше.

Что было на уме у этого человека, который, казалось, ненавидел бунтовщиков едва ли не сильнее, чем их ненавидела верхушка Хострута? Мог ли он пойти на какую-нибудь подлость? Фабьен не знал, не смел спросить об этом у Юстаса, Сьерры или Миабе, но, вместе с тем, никак не мог выбросить свои страхи, связанные с Королём, из головы. И ему оставалось лишь держаться от Короля как можно дальше. И бояться — впервые за три года молча, потому что поделиться своими страхами с обнадёженным, воспрявшим духом Юстасом, было выше сил Фабьена.

Словно в насмешку, сопровождать Короля в поисках «сердца мира» отчего-то сразу же приказали именно Фабьену Реймоу. В итоге Сьерра потратила, наверное, целый час на объяснение того, как необходим был хострутскому сопротивлению этот чудесный артефакт и какую услугу Фабьен всем окажет, если согласится выполнить это задание, а Капитан — на то, каким образом следует взять этот артефакт, куда положить и как довезти до нужного места.

В целом, задание было ясное — яснее некуда, в общем-то. Следовало отвезти Короля в зону поисков «сердца мира», дать ему возможность отыскать артефакт при помощи магии, положить артефакт в специальную шкатулку с четырьмя запирающими заклинаниями, приехать обратно к Сьерре и Капитану, после чего вручить шкатулку Капитану и ждать, когда тот осуществит свою задумку. Всю идиллию портил лишь один маленький нюанс — зона поиска была из «весьма вероятных», а вовсе не «точных». То бишь, прочёсывая огромную площадь много дней подряд, Фабьен и Король могли и вовсе на «сердце мира» не наткнуться даже случайно.

Так что последние три дня Фабьен и Король ездили на старенькой машине, милостиво предоставленной Сьеррой, по полям, деревням, маленьким городкам да всяким свалкам. Прибыв в каждое из этих мест, Фабьен и Король выходили из машины и подолгу бродили по окрестностям, каждый раз возвращаясь к машине ни с чем. Потом, если Фабьену везло, Король разрешал ему немного отдохнуть в машине, прежде чем вновь пускаться в дорогу. За руль, отчего-то, Король садиться не желал.

Последние часов шесть так Фабьен Реймоу и вовсе мысленно клял последними словами и Сьерру Талборд, верившую во всякие глупости, и Капитана с его безумными, странными планами, и Короля, рядом с которым приходилось тащиться. Король, как назло, шёл быстро, почти не сбавляя темп со временем, и Фабьену стоило больших усилий не отставать от него.

— Может быть, «сердце» вообще кто-нибудь уже давным-давно утащил в свою частную коллекцию, как богачи любят поступать со всякими ненужными и даже не больно-то красивыми штуками, — ворчливо пробормотал Фабьен, когда Король, наконец, соизволил позволить им обоим немного отдохнуть, — и тогда окажется, что мы вообще зря здесь ищем!

Присевший на валун Король застыл ненадолго, словно раздумывая над словами Фабьена, а потом покачал головой.

— Не думаю, что «сердце» могло оказаться в чьих-то руках, — ответил Король задумчиво. — Если «сердце мира» изначально не было под защитой какой-то знатной семьи, вряд ли оно могло попасться кому-то на глаза — подобные артефакты умеют хорошо прятаться, если нужно. А, если бы оно было в руках какого-то почтенного семейства, Капитан бы смог это вычислить.

Расположившийся прямо на земле Фабьен едва не вздрогнул при звуке голоса своего вынужденного напарника — прошедшие три дня Король старался объясняться с ним только жестами. Голос у Короля был глухой и хриплый, и непонятно было — от долгого молчания ли, или голос Короля всегда был таким.

Сегодня было прохладнее, чем последние несколько недель. Почти хорошо было. И сидеть на земле, под огромным деревом, что росло на некотором отдалении от деревни, в которой Фабьен и Король были недавно, оказалось неожиданно приятно. И сердце вновь кольнули воспоминания о том, как, сидя летним душным вечером у окна, маленький Фабьен, которого обнимали заботливые натруженные руки его матери, мечтал вместе с матерью о маленьком домике где-нибудь далеко-далеко от больших городов...

— И как мы тогда его найдём? — поинтересовался Фабьен. — Если «сердце мира» умеет прятаться, разве оно не скроется и от нас тоже?

Король усмехнулся. Во всяком случае, Фабьену показалось, что где-то под закрывавшим всё лицо ниже глаз шарфом Король усмехался. Усмехался с той нескрываемой грустью, с какой иногда улыбался Юстас, и сердце Фабьена кольнуло необъяснимым стыдом, для которого, видят боги, Фабьен не видел ни единого повода.

— Когда-то давно мне доводилось касаться «сердца» моего родного мира каждый месяц, а иногда и чаще, мальчик, — голос у Короля в этот раз стал почти безжизненным, — а это означает, что, когда я приближусь к «сердцу Хострута», мне станет очень больно. Настолько, что я, вероятно, с трудом смогу с этим справляться. Поэтому мне нужен ты, и поэтому мне нельзя садиться за руль.

Фабьен молчал, не зная, что можно на это ответить. Король молчал тоже. Наконец, он поднялся на ноги и кивнул Фабьену, призывая того тоже встать. Покидать дружелюбное местечко, сгодившееся для маленького привала, совсем не хотелось. Хотелось лечь прямо здесь и заночевать, наконец-то, выпрямив до конца ноги. И всё же Фабьен послушно встал и послушно последовал за Королём, когда тот вновь пошёл. Поиски «сердца мира» продолжались.

В тот день, они проходили ещё часа три или четыре, изредка останавливаясь, чтобы перевести дух — или, точнее, чтобы Фабьен смог перевести дух и немного помассировать загудевшие ноги, — прежде чем вернуться в машину. И не раз сегодня поднимались на холмы, которых в этой местности было так много, что Фабьен за всё их путешествие уже перестал считать.

К вечеру Фабьен чувствовал себя таким уставшим, что едва не падал с ног — до холмов ли ему было?..

— Сегодня я видел с холма одну деревню, подозрительно преуспевающую на вид, — сказал Король, устраиваясь на пассажирском сидении. — Капитан не вписал её в наш список, но я считаю, что нам следует завтра же эту деревню посетить. Я что-то чувствую, а объяснить не могу.

Фабьен зевнул, откинул своё кресло назад и вяло кивнул, прежде чем наконец провалиться в сон.