Алые облака (гет)

По серому хострутскому небу плыли неспешно почти алые облака — предвестник надвигающегося ядовитого тумана. Следом — через час или полтора после появления первого алого облачка — облака принимали вишнёвый оттенок, а через каких-то минут пятнадцать-двадцать на землю опускался столь же вишнёвого цвета туман. Смертоносный туман, которому не следовало попадаться на пути, если каждый дактиль тела не был покрыт крайне дорогой тканью, что не пропускала яд внутрь и не растворялась из-за воздействия этого яда.

В городе зазвонили колокола, как происходило всякий раз, когда туман оказывался близко. Колокола запели со всех сторон и не должны были замолкать, пока туман не пройдёт дальше, оставляя за собой пурпурные лужи, зловонные, но, впрочем, вполне безобидные. Если везло, ветер прогонял туман быстро, вновь возвращая городу жизнь через какие-нибудь пять-шесть часов после того, как всё замирало в ужасе. Если очень везло — то туман мог пронестись через город и вовсе за пару часов. Но бывало — и чаще, чем хотелось бы, — что туман не проходил помногу дней, испытывая хострутцев на прочность.

Бедствие в виде ядовитого тумана, способного разрушить человеческие лёгкие, разъесть кожу до уродливых болезненных язв и выжечь глаза, стало терзать Хострут не одну тысячу лет назад, и теперь казалось почти привычным. Словно сам Хострут был ядовит и опасен всегда, словно никогда не было в этом мире безмятежных лет, безопасных и спокойных…

К плохому люди всегда легко привыкали. Куда быстрее, чем к хорошему, чтобы там ни говорили.

О происхождении тумана ходили легенды одна другой краше. Кто-то говорил, что, туман родился, когда какой-то дурак древности срубил странное дерево, росшее где-то в далёких-далёких краях. И, то ли дерево принадлежало какой-то дриаде, то ли в нём гнездилось воплощение какого-то забытого божества — небо разгневалось, и наслало на Хострут страшную кару. По другой легенде, виноват был алхимик, столь увлёкшийся превращением камней в золото, что и сотворил ненароком этот проклятый туман.

Кенсорину Лэнге вторая легенда всегда казалась более правдоподобной. Уж ему ли было не знать, к чему могли привести изыскания заигравшегося в могущество алхимика?.. В конце-концов, ведь много лет назад именно алхимик ненароком погубил семейство Лэнге.

Кенсорин Лэнге туман почти любил. Туман был красивым при всей своей смертоносности. Божественно красивым, как бы странно это не звучало. В солнечные дни можно было видеть из окна, как туман переливался серебристыми и золотистыми оттенками, а в дождь опускался так низко, что, стоя где-нибудь на крыше небоскрёба, можно было оставаться почти в безопасности, любуясь вишнёвыми облаками как бы сверху вниз…

Изнутри туман был ещё красивее. Кенсорин помнил, что успел это подумать, прежде чем кожу и лёгкие обожгло в тот день, когда он, десятилетний глупый мальчик, решивший спасти упавшего в яму бездомного пса, задержался на улице чуть дольше. Кто-то очень милосердный или же слишком жестокий спас Кенсорину жизнь в тот день, а нахлобученный тогда на голову мотоциклетный шлем спас ему зрение (пусть Кенсорину до сих пор нельзя было подолгу напрягать глаза), однако всё тело Кенсорина ниже переносицы отныне было покрыто уродливыми язвами, а лёгкие порой, казалось, готовы были покинуть тело. Но всё это стало неважным через какое-то время, когда семья Лэнге погибла, и юные братья, семнадцатилетний Кенсорин и Юстас, которому в ту пору только-только исполнилось четырнадцать, остались одни.

Сьерра Талборд тоже была красивой — высокая, гибкая и очень сильная, с горящим взглядом вишнёвых глаз, остриженными до плеч густыми почти чёрными кудрями и чуточку чересчур крупным носом. Сьерра умела быть смертоносной, словно туман, свирепой, словно древние божества, в которые люди давным-давно потеряли веру, и очень храброй, словно не менее древние легендарные герои, о которых все давным-давно позабыли. Иногда Сьерра напоминала Кенсорину ядовитый туман — о чём он, правда, не был готов ей сообщать.

Сьерра Талборд любила Юстаса — давным-давно наделённого внешностью и манерами благородного, смелого и честного рыцаря из детских книжек — и готова была пойти ради него что на подвиг, что на преступление. А Юстас… любил Сьерру, на расстоянии — слишком уж почтительном для влюблённого, пожалуй — восхищался её стойкостью и преданностью идеям, преклонялся перед её дерзостью, перед жизнелюбием, которого братьям Лэнге, честно говоря, пожалуй, не хватало. Только вот Хострут, кажется, значил для Юстаса чуточку больше, и Кенсорину иногда казалось, что это было несколько несправедливо по отношению к Сьерре.

Пора было возвращаться под крышу и запирать двери... Туман надвигался на город. Кенсорин точно не пережил бы второго раза, а, каким бы красивым ни было это явление, помирать в страшных муках ему пока не слишком хотелось.

Кенсорин поднялся, опираясь на трость, и двинулся прочь с крыши. У самых дверей он заметил какую-то странную конструкцию, но, решив, что сейчас определённо не время интересоваться тем, что именно снова придумал приведённый Сьеррой в Хострут таинственный Капитан.

Капитан… Капитан был иномирцем. Ярким, обманчиво жизнерадостным, чрезмерно правдолюбивым (настолько, что это иногда казалось Кенсорину пугающим) и, пожалуй, опасным. Кенсорин чувствовал в нём что-то, чему не мог дать объяснения. И не знал — что именно Сьерра могла предложить Капитану за его помощь. В конце концов, у повстанцев, по сути, не было ничего, что могло являться ценностью для человека, способного захватывать миры. Да и, пожалуй, что мог посчитать важным и ценным тот, кто едва ли не по щелчку пальцев и сам мог это получить?

Но Капитан помогал им. Придумывал планы — дерзкие до абсурдности — и, мало-помалу, добивался их претворения в жизнь. И от того, насколько смелыми были эти планы, Кенсорин почти не сомневался — Капитану, пожалуй, удастся его задумка. Столь самонадеянным людям часто везло. К тому же, казалось, Капитан знал какие-то секреты, позволяющие ему захватывать миры почти бескровно, только создавая вокруг себя хаос.

И, что и говорить, уже сейчас в руках повстанцев находились артефакты «сердце Хострута» и «вместилище Хострута» — очень важные артефакты, иметь которые в руках означало иметь доступ к магии, из которой был соткан сам мир. Уже сейчас повстанцам удалось занять безопасный для них дом, куда, из-за пропитавшей каждый дактиль стен магии, не могли проникнуть полицейские и военные.

А ещё Капитан оказывал Сьерре едва стоящие чего-нибудь знаки внимания и, казалось, старался сделать всё, чтобы помешать ей подолгу находиться рядом с Юстасом. И иногда Сьерра смотрела на Капитана с восхищением. И к своему стыду, Кенсорин иногда ловил себя на мысли, что даже рад этому стечению обстоятельств, хотя, вероятно, должен был желать своему младшему брату взаимности в его чувствах.

И всё же, иногда Кенсорин думал, что это было неправильно — то как Юстас держался со Сьеррой, прекрасно осознавая и свои, и её чувства. То как Юстас раз за разом строил из себя едва ли не святого. То как Юстас раз за разом вынуждал Сьерру — не открыто, конечно, но Кенсорин всегда читал это между строк — идти ради себя и Хострута, что едва ли нужен был Сьерре по-настоящему, на преступления или едва ли не подвиги. И, возможно, Капитан был куда честнее, а Сьерра могла бы почувствовать себя рядом с ним гораздо счастливее, чем когда-либо ощущала себя рядом с Юстасом.

О том, что Сьерра могла когда-нибудь обратить внимание на самого Кенсорина, он не смел и думать. В конце концов, Кенсорин давным-давно свыкся с ролью брата-калеки для Юстаса, которому, на взгляд Кенсорина, всегда слишком нравилось играть в героя, Юстаса, который слишком уж жаждал всеобщей любви, подчас не замечая тех, кто действительно любил его всем сердцем.

Кенсорин спустился с чердака и плотно закрыл вход туда. Звон колоколов почти перестал быть слышен — кажется, тому причиной было действие одного из амулетов, которыми Капитан обвесил весь дом. Колокола можно было услышать лишь на чердаке, где, впрочем, благодаря вполне неплохой изоляции, тоже было вполне безопасно.

На этаже было тихо — по правде говоря, дом, который повстанцам удалось занять, был такой узкий, что на каждом из этажей с трудом помещалась и одна не слишком большая комната, — и только гудел тихонько принесённый из Межмирья артефакт, который, если память Кенсорину Лэнге не изменяла, Капитан называл ноутбуком. Кенсорин прохромал в сторону, откуда шёл этот звук — за старенькую ширму, обитую теперь не менее старым ковром.

Сьерра спала на дощатом полу, укрытая ярко-жёлтой толстовкой Капитана. Сам Капитан сидел рядом, на полу, прислонившись спиной к стене и забросив босые ноги на табурет. Ноутбук покоился на бёдрах у Капитана.

Когда Кенсорин обошёл ширму, Капитан весело подмигнул ему, прижал палец к губам, вероятно, призывая не будить уставшую Сьерру, и снял ноги с табурета, вытягивая их на полу — и словно приглашая Кенсорина присесть. И тот сел, стараясь не задеть ненароком ног Капитана — и, конечно, не разбудить спящую Сьерру.

Было тихо, лишь гудел ноутбук Капитана, и слышно было размеренное дыхание уставшей Сьерры. И Кенсорин сидел тихо, борясь с желанием наклониться к ней, смахнуть кудрявые тёмные волосы с красивого лица и, быть может, даже поцеловать осторожно в смуглую щёку. Борясь с желанием, исполнение которого неминуемо привело бы Сьерру в ярость. И Юстаса, возможно, тоже.

В город, должно быть, уже пришёл туман, давным-давно едва не убивший Кенсорина и оставивший ему на память изъеденную язвами кожу и больные лёгкие... Иногда Кенсорину казалось, что то, что он чувствовал к Сьерре Талборд, было подобно этому ядовитому туману.