Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
В Верхнем дворце гаснут свечи, и весь павильон плавно погружается во мрак. Слуги скрывают от Небесного Императора свои лица и пятятся в темную прохладу за колоннами.
Юй-ди знает: боятся не его. Боятся, что печаль в их глазах добавит ран сердцу императора.
Жунь Юй тоже им сочувствует. Но не настолько, чтобы разрешить кому-то догадаться о своих тайнах. В его восхождении и без того немало вещей, которых благородному мужу надлежит стыдиться.
И без того нет места грязнее, чем Небесное Царство.
Подданных жаль, но этикет спасает от неискренности всех.
Ибо тайны ценны, если скрывают суть вещей, а для мироздания все — лишь соломенные собаки(1).
Наконец ночная тьма укрывает павильон почти целиком.
Взор императора прячется за жемчугом мянгуани, а слуги прячутся в поклоны и беззвучно исчезают. В кругу лунного света остается лишь Куан Лу. Это хорошо.
Тем, кто в тени, лучше видны те, кто на свету.
Куан Лу особенно жаль. Она умеет хранить секреты и заслуживает откровений. Но с тех пор, как она позволила Цзинь Ми сбежать, он понимает, что не стоит поверять ей подобное. Хотя в этом больше желания оставить все при себе.
Взгляд Небесного Императора впивается в нежное лицо бессменной помощницы. Куан Лу краснеет и отводит глаза первой. Кажется, Небесный Император чуть не допустил небрежность.
С наступлением полуночи его величество остается в одиночестве, снимает мянгуань и всматривается в жемчужные нити.
Когда это началось? Наверное, еще с первых лет здесь.
С тех пор, как императрица стала запирать его в своем дворце, опасаясь за родного сына.
Тогда, устав от рыданий и оббив все ладони о двери, он начал смотреть на мир иначе.
Что разглядишь в узкой щели меж дверей? Полоска света не толще веревки, но это — все еще свет.
В этой тонкой полоске он не один шичень наблюдал, как Сюй Фэн и матушка играли за столом, перебрасывая друг другу язычок пламени.
Вначале — обида, боль и зависть. Сонм вопросов и воззваний к небу. Но высохли слезы — и взор стал чище.
Разум ребенка любого Царства так гибок, податлив и чист, что с легкостью может принять любые фантазии за действительность…
И вот уже он, Жунь Юй, сидит с ними рядом. В его руках сотворенное ими пламя постоянно шипит и гаснет, но от этого азарт игры лишь больше, задор веселее, а смех всех троих лишь громче. Они не позволяют ему перехватить пламя, а он становится все ловчее и отбрасывает его обратно, пока не погасло. Кажется, смертные называли подобное игрой в «горячую картошку»(2). Длиннозубая мачеха в ворохе белых одежд напоминает ему резвого нефритового кролика, лопоухий брат — маленького Сунь Укуна. Не хватает только отца, но тот слишком занят делами Царства, и конечно, они уважают важность его дел.
Юй-ди криво улыбнулся.
Та игра действительно увлекла его. В следующий раз он даже не думал противиться наказанию. Не плакал, не упирался. Мачеха тогда наверняка решила, что он затаил обиду и злобу. А он — наблюдал в просвет меж дверей.
Сюй Фэн тренировался в каллиграфии под присмотром матушки, а он следил за верхним кончиком кисти. Усердно водил по дверям шпилькой, вытянутой из узла. Матушка хвалила брата — а он слышал, как матушка хвалит и его.
Сюй Фэн учился играть на гуцине — а он примораживал к двери семь своих волосков и повторял мелодию, беззвучно перебирая по ним пальцами. Похвалы снова для обоих.
Сюй Фэн выжигал по дереву, а он…
Подпалил бумагу в дверях, за что получил еще шичень заточения и зрелищ.
Даже любопытно, что бы сказала императрица, узнав, как пасынок научился менять природу своих сил. Что бы она сказала, узнав, что это однажды спасет жизнь ее сыну. Что зажженный им огонь спустит на землю птичку Суй Хэ.
Конечно, чтобы мачеха ничего не заподозрила, в детстве приходилось смотреть исподлобья. Волчонком в засаде. Иногда рыдать. Проситься наружу. А когда его оставляли одного слишком долго, всегда можно было направить за ворот брата ледяной воды под предлогом упреждения пожара. И снова стать незримой частью семейных радостей за дверями Дворца Пурпурных Облаков.
Мира достаточно и через щель. Самое опасное место может оказаться самым безопасным.
Губы Небесного Императора чуть дергаются, а голова спешно ныряет к разглядыванию мянгуани, хотя Верхний дворец пуст. Всякий может назвать чужое детство странным.
Да и то, как заманчиво наблюдение, он сам осознал куда позже — когда облачился в белые одеяния Повелителя Ночей.
В то время небожители наверняка думали, что так он хочет быть заметнее в ночи. Он тогда думал, что полезно заставлять других видеть лишь один глаз нарисованной на стене рыбы(3).
Чистота может быть лишь внешней, одежды могут пачкаться изнутри, у облаков может быть серебряная подкладка(4).
Зверь постоянно приносил чужие сны со всех Шести Царств, и глядя в синие и желтые сферы, можно было проживать тысячи осколков чужих жизней. Невероятных, чувственных и совершенно невообразимых для небожителей, осевших в одном месте, словно пыль.
Будучи Повелителем Ночей он столетиями видел те же сны, что демон, с хохотом пьющий кровь.
Что смертный гончар, устало обжегший кувшин.
Цветочная дева, с любопытством рассматривающая дождевого червя.
Цюнь Ци, рыщущий в поисках грибов долголетия.
Озерный житель, с опаской выбирающийся на сушу.
Фея ветра, спугивающая птиц шорохом в ветвях.
Из книг такого не познать.
Он никогда не оставался равнодушен, пока просматривал видения.
Но что такое ощутимое беспокойство, он познал, лишь когда наткнулся на сны служащих Брачного Чертога.
Они постигали весенние картинки и непристойные рассказы — он втайне поглощал их восторги и стыд. Они практиковали парное совершенствование — он унимал томление и копил духовные силы.
Его стыд исчезал намного быстрее. Судить его было некому.
И все же он избегал посещать чертог дяди, отринув домыслы о том, насколько притворны у того обиды. Смотреть в глаза тем, у кого украл сокровенное, казалось по меньшей мере неловким. Тем более что речь шла о тех, кто ниже по положению.
Юй-ди коротко выдохнул, на миг выныривая из воспоминаний. Уже тогда он понял, что использовать других в качестве зеркала(5) было мудрым, но куда больше был прав Лао Цзы, стыдившийся мудрости.
И уж тем более не стоило такую мудрость показывать. Рыбак не разглагольствует о местах с хорошим уловом.
Пальцы Небесного Императора перебрали по жемчужным нитям, как по завесам внутренних покоев озерных глубин.
Встреча с Цзинь Ми ему тоже представилась сном под ивой(6). И она, и все рядом с ней было столь же непредсказуемо и неожиданно. Невообразимое мировоззрение и восприятие, отдающее фантасмагорией. А у него развился тонкий вкус.
За ней было приятно наблюдать и, как оказалось позже, полезно приглядывать.
Усмешка трогает губы Небесного Императора.
Возможно, именно в тот момент, когда он узнал, что она — его невеста, тайное подглядывание окончательно сплелось с удовольствием и волнением. Неудивительно: предвкушение часто приятнее исполненного желания. И убедился он в этом довольно быстро.
Свидания с невестой воочию были полны либо неловкости, либо наигранной простоты, даже после заключения помолвки. Да и по-настоящему искренним человек может быть лишь наедине с собой.
Поэтому он всегда рассматривал Цзинь Ми издали, прежде чем подойти.
Поэтому куда привлекательнее были ее сны, полученные от рогатого помолвочного подарка.
Поэтому присматривать за ней на Искуплении было так занятно.
И Сюй Фэн не был тому помехой. Сюй Фэн тот, кто ставил над сердцем Цзинь Ми те опыты, что он сам себе не позволил бы.
Что позволяло следить за последующим без зазрения совести.
Юй-ди на своем золотом троне качает головой.
В этом не было и капли того любопытства, которым грешил дядя. Для того подглядывание было сродни чтению ветхих страниц. Со своим зеркалом в Царство Смертных тот давно исчерпал вдохновение. Ему же — только пробудившемуся для весны жизни — подобного не могло быть достаточно: ощущение присутствия не шло ни в какое сравнение с тем, чтобы таращиться в следящий артефакт.
Немало времени он провел невидимкой в поместье князя И.
И как бы ни была сильна ревность, он не мог отрицать, что наблюдение питало его душу вдвойне. Он мог чувствовать и трепет Цзинь Ми, и желание Сюй Фэна. Ее избегание и его преследование.
Ветер без препятствий беззвучен, колокольчик без ветра не звенит. Только вместе они рождают музыку. Только сторонний ценитель может беспрепятственно впитывать чужие волнения и присваивать их себе.
И определенно, Темная Дева(7) не зря пестовала сдержанность. Сжатые кулаки и стиснутые зубы хранили возбужденную духовную силу, и вся она доставалась ему одному.
Улыбка Небесного Императора расплывается во тьме.
Именно тогда ему стало ясно, отчего смертные на своих весенних картинах(8) так часто рисуют наблюдателя за пологом внутренних покоев. Третий не лишний. Третий и вместе, и сам по себе.
Хотя, насколько это правдиво, он ощутил, когда узрел красоты у пруда Лю Цзы в жемчужине сна.
В тот момент его взор примерз к откровенности, но явленное в синем свете было таким опаляюще-жарким, что глаза уподобились паре запотевших слив.
Духота в его покоях была такой же, как той ночью, и так же теснилась в груди. Одежды ничего не могли скрыть у всех троих.
Дракон мог лететь вровень с Фениксом, драконье тело было куда весомее птичьего, чтобы подмять цветы.
Внутри металось столько духовной силы, что в конце концов ему пришлось смахнуть жемчужину и сбросить напор Ци в зеркало.
Бронза треснула, а выдох был тяжел. Парное совершенствование в одном теле и не могло быть легче.
Бросив второй взгляд на зеркало, он не пожалел.
Оно являло действительность, а действительность была безобразна.
В синей жемчужине витало прекрасное стремление двух слиться и породить три, единение душ, сияние, огладившее цветы.
Но едва жемчужина развеялась — к мысленному взору вернулся захмелевший до красных глаз брат и лихорадящая невеста. Оба охваченные животным желанием и поверхностной игрой в задетое самолюбие. Заурядный роман. Трусливое бегство от борьбы за желаемое. Деяния без познания сердца. Ни с ним откровенности, ни между собой.
И если он уходил в мечты, являя свой хвост и принимая то, что в любви половина — обман, то эти двое тонули в самообмане, нарочито закрывая глаза на жертвы и последствия. Клялись жертвовать жизнями, втайне надеясь, что жертвовать просто не придется.
Они не показывали ему свои чувства. Они считали, что могут его одурачить. Грубо. Скучно. Не стоит внимания.
Будоражащее вдохновение, окатившее его поначалу, развеялось, а сам он будто вывалялся в грязи. Одежды тоже оказались испачканы.
К приходу Цзинь Ми он успел переодеться. Только зеркало, что он разбил, пока порыв возбуждения был полон чистой духовной силы, осталось зиять черным жирным пауком.
Впрочем, Цзинь Ми и не обратила внимания.
Зато заметила куда более важное:
«Но если цветок цвел, когда ты был рядом, это было не напрасно».
Тогда он был в очередной раз поражен ее проницательностью по наитию. Чувствовал себя пойманным с поличным. Принятым со своим тайным пороком.
Даже осмелился предложить то, что устроило бы всех троих, но Цзинь Ми предпочла сбежать. Возможно, она была права — было уже поздно.
А после он смотрел за ее умиротворенным сном в Цветочном Царстве.
Лунные краски так мягко ложились на ее лицо. Ровное дыхание, живое без суеты, безрассудства и беспокойства.
Такой тишине подходила лишь самая интимная беседа — монолог.
И как же было обидно разрушать эту связь! Не будь пророчества, можно было бы достигнуть гармонии троих.
А вместо этого обман чувств, начавшийся из-за страха почившей Повелительницы Цветов, вырос до трагедии.
И после оставалось лишь приглядывать за Цзинь Ми в Царстве Духов. Она уходила и возвращалась, но плакала так часто, что его слишком зоркое сердце начало болеть. Так он приучился держать глаза и двери открытыми, а сердце — за тысячей печатей.
Жаль, что войны избежать не удалось. Но это было предопределено с самого начала — каждый хочет оставить за собой возможность грезить наяву — с пониманием этого порока или без.
А по итогу он и Сюй Фэн надолго остались витать в облаках и бродить. С вином или в дороге.
Юй-ди поднимает руку, но замирает, передумав явить на столе вино.
Вряд ли Сюй Фэн когда-либо сможет поверить, что его более чем устраивает обязанность императора «менять мир и созерцать живых»(9). И к лучшему то, что тот никогда не сможет понять суть, которую он вкладывает в эти слова.
С этой не лишенной самодовольства мыслью Небесный Император мягко усмехается и покидает Верхний дворец.
Одни называют его интриганом, одержимым шпионажем. Другие — постигшим благость созерцания. Он же не задумываясь назвал бы себя тем, кто нашел высшее удовольствие и совершенствование в наблюдении.
Если захочется удовлетворения — он просто посмотрит вокруг. Если захочется близости — спустится в Царство Смертных проведать брата и невестку. Разумеется, в незримом облике.
Истинное богатство императора в присмотре за подданными. И как всякое богатство, оно либо создает видимость благородства, либо развращает.
Юй-ди предпочитает оба преимущества. В конце концов, драконы по природе своей жадны и распущенны.
Одиночество приучает не делиться. Одиночество приучает найти то, что невозможно отнять.
И как же хорошо, что все принимают за постулат то, что никому не дано познать мысли императора. Как же хорошо, что никто не осмелится строить об этом догадки.
________________
Даосы следуют естеству, дзэн подразумевает созерцание. Совмещая оба учения, вполне возможно получить древнекитайский вуайеризм с просветлением х))
1) отсылка к Дао Дэ Цзин
2) Перебрасывать горячую картошку — образное выражение, означающее перекладывать вину друг на друга.
3) Видеть лишь один глаз нарисованной на стене рыбы — образное выражение, означающее не видеть картину в целом.
4) У всякого облака серебряная подкладка — китайская пословица, эквивалент русской «нет худа без добра».
5) Использовать других в качестве зеркала — образное выражение, означающее сопоставлять свой опыт с опытом других людей.
6) Спать под ивой — образное выражение, означающее иметь связь с женщинами.
7) Советница Хуан-ди в вопросах эротологии (Хуан-ди — легендарный правитель Китая и мифический персонаж, который также считается также основателем даосизма).
8) В Китае под «весенним рисунком» подразумевается рисунок эротического содержания.
9) В дораме есть ошибка перевода относительно слов Жунь Юя в 63 серии. Он называет своей императорской обязанностью не «менять мир, помогать людям», а «менять мир и созерцать людей». И это намного больше отражает то, что его правление схоже с заветами Лао Цзы в Дао Дэ Цзин.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу