Привет извне (джен)

— Мама, как дела?

— Джим! Я знала, что ты позвонишь.

Её голос звучал искренне и удовлетворённо, и Джим облегчённо вздохнул. Вайнона не жаловалась, что он позвонил только через три дня; она понимала, что подпространственная связь не всегда надёжна, особенно когда ты находишься так далеко от дома.

— Мы... — Он чуть было не сказал «пристыковались», но в последний момент передумал. «Энтерпрайз» больше никогда и нигде не пристыкуется. — Мы в Йорктауне.

Он говорил банальности, ведь она и так могла прекрасно понять по адресу, откуда велась передача, но избитая фраза была всего лишь одним из способов начать разговор.

— Ты сейчас в увольнительной, я права? Передай от меня привет коммодору Пэрис. Мы с ней старые друзья. Давай, переключайся на видео, Джим. Мы сейчас на орбите Андории, здесь должна быть хорошая связь.

— Нет, — поспешно ответил Джим. — Я имею в виду... сейчас на главной передающей вышке проводят ремонтные работы. — «Потому что её практически уничтожили корабли Роя». — Аудио — лучшее, что мы можем сейчас себе позволить.

— Понятно... Я просто хотела увидеть твоё лицо.

«Нет, на самом деле тебе не так уж и хочется».

Он и сам увидел себя в зеркале пару часов назад, когда ему, наконец, позволили встать, но только на короткое время и под бдительным присмотром медсестры. Каждый шаг болезненным эхом отдавался в голове, а лицо было настолько густо покрыто царапинами и синяками, что он с отвращением отвел взгляд от отражения. Когда Джим разглядывал себя в зеркале, его не покидало чувство, что уже когда-то подобное имело место быть. Джим Кирк — самый известный хулиган Риверсайда и командир, не справившийся с возложенной на него ответственностью, — один и тот же человек. Неприятно было осознавать, что независимо от того, насколько он уверен в себе, когда в форме Звёздного флота, он навсегда останется лишь мальчишкой-выскочкой со среднего запада.

Джим натянуто засмеялся:

— Нет, ты просто в очередной раз скажешь, что мне нужно подстричься.

— Тебе нужно постричься?

— Возможно.

Возникла неловкая пауза, которую оба поспешили заполнить ничего не значащими фразами.

— У нас недавно прошла поминальная служба... — сказала Вайнона.

— У меня для тебя тоже плохие новости...

Он замолчал, давая ей время сказать фразу типа: «Что произошло, Джим? Расскажи подробности!» Но нет. Его вообще слышали?

И он ответил, как всегда:

— Ты первая, мам.

Ему совершенно не интересно было слушать рассказ о поминальной службе, но горе и потери матери всегда стояли на первом месте в семье. Сейчас Джим был искренне рад, что она могла слышать только его голос, пока рассказывала последние новости. Вайнона не видела, как он нетерпеливо ёрзает, поправляет капельницу или морщится, проверяя степень подвижности плеча. Он не особо вслушивался в болтовню, лишь изредка вставлял общие фразы, чтобы она ничего не заподозрила и продолжала.

— ...и я получила сообщение от Ли Субри — моей соседки по комнате в Академии. Она и Джордж даже встречались некоторое время, но это было до того, как он познакомился со мной... — продолжила Вайнона.

— Звучит здорово, мам.

Она болтала без умолку, не обращая внимания на равнодушные реплики сына. Раньше на такое поведение он злился сильнее, но теперь Джиму просто было жаль маму и немного скучно.

Капитан находился в переполненном медицинском центре Йорктауна в двухместной палате, в которой обитало ещё три пациента. Комната была поделена занавесками, чтобы хоть немного создать видимость уединения, но всё равно Джим мог слышать каждый храп, стон или ворчание, что нисколько не способствовало отдыху. Соседи, вероятно, также были не в восторге от близкого знакомства с семьёй Кирка, но у них не было особого выбора. Его лечащий врач (не Боунс), которого Джим не видел с тех пор, как очнулся после операции, ясно дал понять, что не выпишет пациента по крайней мере ещё двадцать четыре часа. «И нет, здесь нет свободных палат, капитан».

Джим не надеялся скоро увидеть Боунса. После атаки Кролла было множество пострадавших. Джим знал, что большинство жертв получили серьёзные травмы от разрушенных зданий и случайных обломков. Сейчас Боунс был нужен в другом месте. К тому же Джим не нуждался в сиделке. Но тихий обиженный внутренний голос очень хотел, чтобы Боунс поскорее вернулся, забрал его отсюда и отвез куда-нибудь, где Джим смог бы побыть в одиночестве. Он даже не возражал, если бы доктор начал кричать и говорить, что друг ведет себя по-детски, отказываясь выполнять предписания. Всё неважно, если он сможет закрыть дверь и спрятаться от мира, оплакивая в одиночестве команду и корабль.

К сожалению, ожидания не оправдались, похоже, он застрял в госпитале надолго. К тому же пришлось позвонить маме первым, пока она не услышала о несчастье, постигшем «Энтерпрайз», из других источников. Джим не хотел бы оказаться на месте её невольного информатора.

Тем временем мама перешла к новой теме — скоплению тёмной материи, которую они картографировали в Андорианской системе. Джим мысленно собрался с силами ⁽¹⁾ и приготовился переварить новый поток бессмысленной информации.

— Мам, — перебил он, — послушай, я должен сказать кое-что очень важное.

— В чём дело, Джим? — спросила она внезапно жестким, ледяным голосом, от которого всё внутри похолодело. Такой же голос она использовала, когда сын вытворял что-нибудь нехорошее в детстве.

«Что за глупость ты совершил на этот раз?»

— Нас атаковал превосходящий противник. Корабль был сильно повреждён… — признался Джим.

— Что? Где это произошло? Кто на вас напал? Как вы попали в Йорктаун? — засыпала сына вопросами Вайнона.

— Мы выполняли задание в неисследованной туманности в секторе неподалёку, — вздохнул Джим. — Мне запрещено вдаваться в подробности. Я сказал всё, что смог.

— Понимаю.

И она действительно понимала. Они оба знали, что когда разговор закончится, она сразу же побежит выискивать факты в сети и использует все свои связи, чтобы узнать подробности, не попавшие в официальные отчеты.

— Джим, поверить не могу! С тобой всё в порядке? Что случилось с твоей командой?

Джим нервно сглотнул:

— Мы понесли большие потери: сто тридцать семь погибших, девяносто шесть раненых. «Энтерпрайз» полностью уничтожен.

— О, нет!

— Всё случилось так быстро... Нам пришлось в спешке покинуть корабль.

Мама не ответила, а Джим не мог заставить себя сказать больше, чем уже было сказано. Прошло больше минуты в бессмысленном молчании.

Он не до конца понимал, что мама хочет этим сказать, но догадывался: Вайнона ещё не справилась со старой травмой, и до сих пор переживала ужас последних мгновений на «Кельвине». В своё время она провела не один день, прокручивая в мыслях ужасные картины снова и снова, так что ситуация, в которой оказался Джим, была ей близка и знакома.

Он слышал, как у матери перехватило дыхание от сдавленных рыданий. Да, вот ведь незадача. Он ненавидел себя, когда ненароком причинял боль любимому человеку, вызывал к жизни старые воспоминания или разочаровывал поступками.

— Я хотел сам всё сказать, — тихо промолвил Джим.

— Конечно, — глухо ответила мама, — ты поступил правильно.

— В конце концов мы победили. Йорктаун в безопасности. — Сам не зная кого — себя или её — попытался ободрить Джим.

Еще одна неловкая пауза, а потом она неожиданно спросила:

— Ты ранен?

— Нет, всё в порядке.

Зачем её беспокоить лишний раз? Мама всё равно не видит всей картины. Лучше пусть остаётся в неведении. Конечно, до неё дойдут слухи рано или поздно, когда Вайнона узнает историю целиком от коммодора Пэрис. Но к тому времени Джим уже будет на ногах. И мама не позвонит сыну только для того, чтобы спросить, как он себя чувствует.

— Хорошо.

Она снова замолчала, а Джим пытался придумать, что бы ещё такого сказать, чтобы поддержать разговор.

«Прости» — первое, что пришло в голову. Джим сожалел о случившемся, где-то в глубине души до сих пор жило чувство вины, не озвученное парой бесполезных слов. Да и в любом случае он должен был просить прощения не у матери.

«Я не знаю, что теперь делать» звучало слишком беспомощно, слишком панически. К тому же последнее, чего он хотел, — слушать мамины бесполезные советы.

Он чувствовал почти непреодолимое желание рассказать о принятых решениях и действиях, спасших много жизней, но сейчас подобное прозвучало бы жалко и не возымело бы должного ободряюще-положительного эффекта. Он взрослый человек, и мамино мнение не должно быть важнее, чем его собственное. Тем не менее, когда он разговаривал с Вайноной, то применял по привычке старые шаблоны поведения, инстинктивно желая получить мамино одобрение, как часто делал в детстве. Но теперь она больше никогда не поддержит, не даст подспудно желаемого. Не сейчас, когда он так сильно опозорился.

— Я думаю, мы пробудем здесь, на станции, ещё какое-то время, — наконец сказал он. — Я дам тебе знать позже.

— Да, конечно, — будто с облегчением быстро ответила она. — Мне нужно идти, Джим. Моя смена скоро начнётся.

«Конечно, а как же иначе?»

— Хорошо, мам. Думаю, я, ух… начну с писем-соболезнований родственникам.

— Хорошо.

«Конец передачи».

Чёрт, чёрт, чёрт! Джим чувствовал себя опустошенным и выжатым. И в то же время ему хотелось что-нибудь разбить. Он просто пропустил мимо ушей то, что рассказывала ему мама (уже в который раз), и прикрылся ничего не значащими фразами (как обычно) вместо того, чтобы сказать, что думал на самом деле.

Может быть, потому что не был до конца уверен в том, что именно хотел сказать.

Несколько минут Джим сидел неподвижно, снова и снова прокручивая в голове недавний разговор. Его мышцы свело от напряжения, щёки пылали. Ему потребовалось несколько минут, чтобы понять, что кто-то ещё находится рядом в отгороженной занавеской палате и пристально смотрит на него.

Боунс. Нашёл время, как всегда. Джиму не было нужды гадать, слышал ли он их разговор. Конечно, слышал. Неодобрительная гримаса на лице Боунса было достаточным тому подтверждением. Джим не понимал, что такого сделал, чтобы так разозлить друга, и не был в настроении выяснять.

— Уходи, Боунс. Сейчас не лучшее время.

Естественно, доктор проигнорировал его просьбу и подошёл поближе:

— Ты в порядке?

Джим вздохнул:

— Всё хорошо. Просто надо было сказать маме, что я потерял корабль. Она тяжело восприняла новость.

— Я слышал.

Боунс сделал ещё шаг вперед, оказавшись рядом с кроватью друга. Он привычным движением проверил показания монитора над изголовьем.

Джим нахмурился. Ему не нравилось, что он не может видеть свои биопоказания, а доктора могут. Это всегда казалось вторжением в личную жизнь.

— Думал, ты против подслушивания частных разговоров, — хмуро посмотрел он на Боунса.

Тот оторвался от приборов и снова перевёл взгляд на Джима:

— Я беру пример со Спока. Он всё время так делает, потому что либо его уши чертовски милые, либо ему просто нравится выводить из себя окружающих. Я не собирался подслушивать, а просто пришёл узнать, как ты.

— Ты мог бы подать знак, что находишься рядом! Или уйти, — возразил Джим.

Боунс только пожал плечами, ни в малейшей степени не выглядя виноватым, а у Джима не осталось сил спорить.

— Ладно, проехали. Где ты так долго пропадал? — спросил он.

— Ложись на правый бок, нужно осмотреть твою рану, — деловито скомандовал Боунс. — Где-где... А как ты думаешь? В операционной двенадцать часов к ряду. Правда, успел немного поспать, принял душ и собираюсь снова вернуться к работе. Просто хотел посмотреть, не сбежал ли ты.

Боунс аккуратно снял повязку со спины и осторожно прощупал рану. Это было неприятно, но не больно. Джим начал издалека:

— Теперь, раз уж ты первый начал...

— Нет. И речи быть не может о досрочной выписке. Не в этот раз. Даже не приставай ко мне с подобными просьбами. — Доктор скользнул пальцами по чувствительной коже, обожженной взрывом. — Ожоги неплохо заживают. Но осколок был очень грязным, и рана всё ещё кровоточит. Ты пока останешься здесь.

Боунс проверил капельницу, задал Джиму несколько стандартных вопросов, попросил сделать глубокий вдох, какой только он сможет, коснулся руки и заставил Джима наклониться вперед, ощупывая при этом плечевой сустав.

— Ой! Хватит уже! — попытался отстраниться Джим.

— Тебе понадобится физиотерапия, — постановил Боунс.

— Думал, ты пришёл повидаться со мной, — кисло проговорил Джим, пока Боунс что-то набирал на своём планшете. — В следующий раз просто пришлю тебе копию показаний сенсоров и список своих симптомов.

— Не получится, — нахмурился Боунс. — Собираюсь проверять тебя лично, потому что мы оба знаем, что ты всегда лжёшь.

— Нет, что ты! Как можно! — воскликнул Джим. Боунс криво посмотрел на друга, и Джим сдался. — Ладно... иногда.

— Иногда? А что ты сейчас сделал, по-твоему?

— Ты всё неправильно понял, — запротестовал Джим. — В общем, чувствую я себя неплохо. Или, по крайней мере, чувствовал, пока ты не начал свою проверку. Нравится смотреть на мои страдания?

Боунс, наконец, перестал возиться со своим планшетом, удовлетворенно кивнул и сел на край кровати.

— Я имел в виду, что ты солгал, когда сказал, что с тобой всё в порядке после разговора с матерью, — пояснил он.

Джим отвернулся.

— Брось, Боунс. Это к делу не относится. — Но он знал, судя по тому, как Боунс расправил плечи и бросил на него пронзительный взгляд, красноречиво говорящий «не-прячься-от-меня», что друг этого так просто не оставит.

— Касается, когда ты пациент под моей ответственностью, — немедленно подтвердил Боунс его мысли.

— Технически это не так, —упрямился Джим.

Боунс не значился официальным врачом на станции, хотя это, похоже, ничуть не мешало ему осматривать Джима и вносить записи в его медицинскую карту.

Боунс просто отмахнулся от замечания, как будто медицинская этика имела значение только тогда, когда она применялась к другим людям.

— Кстати, как тебе удалось заполучить комм? Ты же всё ещё восстанавливаешься после операции, — с подозрением уставился он на Джима.

— Ранг имеет свои привилегии. — Джим весело улыбнулся. — Недавно говорил со Споком и попросил, чтобы старшина Рэнд принесла мне прибор.

— Тогда и мне придётся поговорить с ним. Тебе противопоказан стресс, пока находишься в госпитале! — заявил Боунс.

Джим был готов многое стерпеть от друга, но сейчас тот перешёл все границы.

— Ради Бога, это всего лишь звонок маме, а не разговор с адмиралом Ногурой, — вспылил он. — Я же сказал, что позвоню ей. Я звоню ей каждый год в этот день. Это то, что мы делаем в независимости от обстоятельств.

Боунс усмехнулся:

— «Этот день» — так теперь он называется, да? Потому что называть это днем рождения было бы чертовски бесчувственно? Слишком много напоминаний о том, что она должна праздновать день твоего рождения вместо того, чтобы оплакивать прошлые утраты.Так? Она должна звонить тебе, а не наоборот!

— Хватит. — Джим сказал это самым спокойным, самым сдержанным капитанским голосом, но чувствовал при этом, как предательски подрагивает челюсть.

Боунс, в свою очередь, применил к нему свой самый властный докторский тон, плюс жёсткий взгляд, которым буквально пригвоздил к месту.

— Джим, — медленно произнёс он, — ты только что сказал матери, что на тебя напали враги и что пришлось эвакуировать корабль. Ты сказал, что «Энтерпрайз» уничтожен, а половина его команды убита или ранена. Любой дурак поймёт по твоему голосу, как ты разбит, буквально раздавлен. А она была настолько сосредоточена на себе, что не могла даже найти слов утешения.

Фраза повисла в воздухе: резкая и непреклонная. Джим не мог не признать, что друг прав, и на мгновение возненавидел Боунса за то, что тот был таким грубым и прямолинейным. И Боунс всё равно ошибался.

— Ты ничего не понимаешь... Ты не знаешь, через что она прошла, что это с ней сделало... — начал было капитан.

— Мне плевать! Это было тридцать лет назад, Джим! — горячился Боунс. — Она не видит того, что прямо перед носом. Могу поспорить, что она никогда по-настоящему не ценила факт твоего появления на свет, каким бы чудом он ни был!

— Да ладно тебе...

— Почему ты не можешь ткнуть её носом в собственные ошибки?

— Она — моя мама! Нравится тебе это или нет. Что конкретно ты хочешь, чтобы я сделал?

— Я хочу, чтобы ты вытащил голову из задницы и увидел, наконец, как она агрессивно манипулирует тобой, чёрт побери!

— Может быть, я не хочу этого видеть.

Боунс так расстроил его, что он начал говорить как подросток-бунтарь, каким был когда-то раньше.

— Неужели? Когда я пришёл сюда, у тебя давление зашкаливало, и ты выглядел так, будто готов был кого-то ударить.

Нельзя было отрицать подобное. Джим вздохнул и, побежденный, откинулся на подушку.

— Ладно, ты выиграл, — угрюмо проговорил он. — Всё, сказанное тобой о ней, — правда, даже когда это не так. Доволен?

К его чести, Боунс не выглядел победителем. Он выглядел обеспокоенным:

— Конечно, я недоволен, парень. Не могу просто стоять и смотреть, когда позволяешь ей делать такое с тобой.

Джим вытер лицо дрожащей рукой и пояснил:

— Она — моя семья. Её уже не изменить. Я не хочу причинять ей ещё больше боли.

— Понимаю. Ты хочешь быть хорошим сыном. Подожди, принесу тебе воды.

Когда минуту спустя доктор вернулся, Джим уже немного успокоился и смахнул слёзы с уголков глаз. Он с благодарностью взял стакан из рук доктора.

— Она не плохая мать, — сказал Джим, возвращая пустой стакан. — Просто она несколько ограниченный человек. Она не знает, как смотреть на вещи с чьей-либо точки зрения, кроме своей собственной. Она никогда не понимала меня, даже когда я был ребёнком. А теперь ... — он сделал паузу, потом признался: — Думаю, она меня совсем не знает.

— Это её потеря, Джим, не твоя.

Их глаза встретились.

— Спасибо, — сказал Джим. — Думаю, мне нужно было услышать именно это.

— Да, правда. — Боунс сжал здоровое плечо друга, затем повернулся, чтобы уйти. — Вернусь вечером. Постарайся поменьше врать.

Джим ухмыльнулся:

— Не обещаю. Нужно поддерживать репутацию.

Справа от него раздался кашель и стон. Слева, по-видимому, пришла жена пациента с парой детей, которые с энтузиазмом приветствовали отца. Ужас!

— Боунс...

Джиму не нужно было говорить дальше. Друг бросил на него оценивающий взгляд, и Джим попытался принять наиболее жалостливый вид.

— Ладно. Если рана будет выглядеть хорошо, если не будет температуры и если ты поклянёшься выполнять все предписания... — начал доктор.

— ...ты освободишь меня сегодня вечером! — закончил Джим. — Знал, что у меня есть причина держать тебя в штате.

— Да, да, — сказал Боунс, медленно покидая импровизированную палату. — Теперь я должен попросить прибавку к жалованью.

1)

В оригинальном тексте работы встречается такое выражение «Time to bite the bullet». Я его перевела, как — «Собраться с силами», дословно — «время закусить пулю».

«Time to bite the bullet» — мужественно примириться с суровой необходимостью. Выражение восходит к тому времени, когда оперировали без наркоза и раненому давали пулю, чтобы он её сжимал зубами и не кричал (википедия).

Вернуться к тексту