Простые заботы (джен)

Если Сэм появляется на пороге комнаты Дина с ножницами в руках, значит, сегодня тот самый день. День, который терпеть не может Дин (условно) и который обожает Сэм (втайне). Дин для вида ворчит какое-то время, а потом сам тащит стул в ванную и усаживает на него Сэма. Повязывает ему на шею специально купленную когда-то для этого накидку, долго разглаживает складки и закономерно интересуется:

— Налысо или лесенку? Или модную, как у Рианны? Тебе подошло бы.

Сэм в ответ делает ему страшные глаза, глядя через зеркало, но Дин и бровью не ведет.

И с легким вздохом начинает работу. Он уже точно знает, что и как.

Сначала расчесывает: тянет расческой по всей длине прядей, медленно, чуть надавливая на кожу головы, посылая легкими нажатиями зубчиков приятные мурашки по всему телу Сэма. Сэм, пока Дин, полностью поглощенный расчесыванием, не видит, невольно зажмуривается от удовольствия и давит в себе счастливые вздохи. Приятно.

Когда волосы Сэма, по мнению Дина, приобретают пригодный для стрижки вид, он берется за ножницы.

Несмотря на все подначки и ехидные комментарии в процессе, он стрижет точно так же, как делает... все. Как чистит ружья, как точит ножи, как охотится — аккуратно, щепетильно, следя за каждой деталью. Да и Сэм, отрежь он лишнего или попробуй пошутить, сразу оскалит зубы. Ножницы щелкают уже привычно быстро, ловко, волосы так и летят на синий кафель и на колени Сэма.

Это все началось еще с детства, — когда у отца не было времени сводить Сэма в парикмахерскую, потом не было на нее денег, а после этого Дин уже вполне нормально и сам научился стричь и Сэма, и себя. Первые разы, конечно, выходил тот еще кошмар, Сэм даже ревел, орал, что больше никогда не позволит приблизиться к своей голове, а потом приходил снова сам, протягивая Дину ножницы и сверкая просящим взглядом. Так и повелось.

Они молчат все оставшееся время стрижки. Дин следит, не отрываясь, за движением ножниц и своих пальцев, Сэм — так же внимательно за Дином, через зеркало. Дин выглядит серьезным и собранным, как и на охоте. Подравнивает кончики, сверяет длину, зажимая пряди между расческой и пальцами, и от усердия даже высовывает язык. Сэм, конечно, это замечает и пытается скрыть улыбку за свисающими на лицо уже подровненными волосами.

Справляется Дин довольно быстро и, закончив, напоследок еще около пары минут с деловитым и одновременно отстраненным видом водит расческой по волосам брата. Он прекрасно знает, насколько Сэму это нравится, хотя тот никогда не признается. Его довольное лицо говорит само за себя. Если бы он начал делать Сэму еще и массаж головы после стрижки, Сэм наверняка приходил бы стричься раза в три чаще, придумывая самые разные оправдания.

— Мне пора уже брать с тебя плату, — сообщает Дин, развязывая узел на шее Сэма и стряхивая волосы с накидки на пол. — Я бы столько мог заработать за эти годы.

Сэм встает, разминая плечи, и кидает на него взгляд через зеркало.

— Тогда некому было бы признавать твой талант парикмахера.

Дин угрожающе щелкает ножницами и сжимает губы, но глаза у него смеются.

— Но если тебе так не хочется, я могу ходить стричься к сексапильным дамочкам, тратя твое бабло, — говорит Сэм, и Дин лишь с кривой улыбкой качает головой сам себе и начинает сгребать в кучу волосы Сэма, разбросанные по всему полу.

Они оба прекрасно знают, что через несколько месяцев Сэм, пряча смущенный взгляд, придет к нему снова и с виноватой улыбкой протянет ножницы.

Странно, что еще ни разу в такие дни они не занимались охотой. Словно чувствовали. Последствия могли бы быть самые разные — в зависимости от того, на какой стадии работы они находились бы в тот момент, когда у Дина прихватывало спину.

Такие дни случались редко, но если случались, то с размахом. Дин едва мог ходить, у него жутко сводило мышцы и ломило поясницу. Сэм сначала смеялся, дразнил старческой болезнью, а потом, когда понял, насколько Дину больно при всей его браваде, резко перестал и включил режим наседки.

Они закупались в аптеке спазмолитическими средствами, всякими мазями, но Дину они не сильно помогали. Все проходило само — на следующий день или немного позже, так же резко, как и начиналось. Словно по волшебству. Но до этого Дина крючило так, что он мог только пластом лежать на кровати на животе и, уткнувшись в подушку, сдерживать стоны боли.

И ждать Сэма.

Сэм приходил всегда и без лишних слов усаживался на край кровати.

— Снова, да? — коротко с тревогой спрашивал он и, получив в ответ еще один тихий мученический стон, заглушенный подушкой, закатывал рукава рубашки и задирал вверх полы рубашки Дина. Массажист из Сэма был никакой, но Дину вроде становилось легче. По крайней мере, он никогда не просил остановиться и молча растекался по кровати, как кисель, позволяя Сэму массировать плечи, шею и спину.

Никаких специальных инструментов для массажа у них не имелось, так что Сэм пользовался тем, что у него было, — собственными руками. Надавливал, сминал то пястными косточками, то лишь кончиками пальцев, гладил круговыми движениями большими ладонями, иногда легко, мягко стучал кулаками — от шеи до поясницы.

Когда он по неосторожности слишком сильно надавливал на больное место, Дин вздрагивал и напрягался, но молчал. Тогда Сэм сразу убирал руки, шептал извинения и начинал снова — уже с другой стороны и более аккуратно. И Дин снова расслаблялся.

И еще реже он подавал голос, просил сам, не отрывая головы от подушки.

— Сэм, пройдись там, под левой лопаткой, а? Тянет, сил нет. О, да, вот так. Спасибо, старик.

Несколько раз Дин засыпал, прямо под его руками, и Сэм не дразнил его после только потому, что знал — когда Дин спит, ему легче терпеть боль. Заикнись он об этом, Дин тут же приложит все усилия, чтобы не уйти в отключку во время массажа, а этого Сэму не надо было.

Если Дин засыпал, то Сэм просто тихо уходил, аккуратно поправив ему рубашку и накрыв покрывалом. Но это случалось не часто. Обычно спустя пятнадцать минут массажа Дин, пряча в голосе неловкость, спрашивал:

— Не надоело тебе месить меня, как тесто?

Сэм в ответ только с силой хлопал Дина по плечу и бормотал:

— Лежи уже.

Он знал, что Дин никогда сам остановиться явно не попросит. Просто потому, что ему вряд ли хотелось, чтобы он останавливался. Но смущение все-таки перебарывало все остальное, и он пытался свести все к шутке.

Сэм заканчивал только тогда, когда у самого начинало ломить руки, но Дину становилось заметно лучше, хотя бы на время. Дин вслух его никогда не благодарил, да они об этом и не говорили. Но каждый раз, в тот день, когда он снова вставал на ноги и становился прежним собой, с утра на кухонном столе Сэма всегда ждали чашка свежесваренного кофе и теплые сдобные булочки.

Дин болеет нечасто, но тяжело, в отличие от Сэма, который шмыгает носом несколько раз в году, но дальше этого у него почти не заходит. Дин же каждый раз валится с температурой, сухим кашлем и дикой слабостью во всем теле.

Конечно, он все отрицает и строит из себя героя до последнего, пока температура не подскакивает до опасных высот, но, когда у Сэма лопается терпение, и он насильно запихивает Дина в кровать, то не сопротивляется и позволяет себя лечить. Просто сил у него ни на что другое, в общем-то, и не остается. Только подставлять Сэму лоб под новые холодные компрессы и открывать рот, чтобы он мог накормить его таблетками.

И своим куриным лечебным бульоном.

Каждый раз, когда Дин болеет, Сэм варит бульон. Он знает, что это лучшее лекарство. После того как Дин, напичканный пилюлями и сморенный температурой и слабостью, засыпает, он уходит в магазин за продуктами для бульона.

Куриный бульон для Дина Сэм умеет и любит делать. Бульон всегда получается насыщенным и наваристым, светло-золотистым.

Дин просыпается почти сразу, когда Сэм заканчивает готовить. Улавливает невероятный запах и прячет слабую, но довольную улыбку за уголком подушки в ожидании, когда Сэм принесет ему своего горячего бульона в кружке. Он никогда не открывает глаз, притворяясь по-прежнему спящим, ждет, когда Сэм его «разбудит». Чтобы Сэм не загордился чудодейственными бодрящими силами своего бульона.

Несмотря на тяжелую болезнь, Дин всегда съедает свою порцию и еще просит добавки — одними глазами. Сэм усмехается, но протягивает ему вторую кружку, которую заранее принес с собой вместе с первой. Дин пьет медленно, смакуя каждый глоток и прикрывая глаза от наслаждения, а Сэм в это время сидит рядом на стуле и довольно улыбается. Только когда Дин болеет, он действительно дает о себе позаботиться.

При помощи Сэма, таблеток и, конечно же, бульона Дин поправляется быстро и уже через пару дней чувствует себя намного лучше. Он может встать и самостоятельно добрести до туалета. Еще через день Дин почти как огурчик, и постельный режим ему больше не требуется.

Но он позволяет себе поваляться лишний денек, сделав вид, что болезнь не отступила до конца. Для них — для Сэма в первую очередь — это такой редкий, внеплановый выходной. А для него лично — еще парочка кружек с горячим ароматным куриным бульоном, приготовленным ему Сэмом.

Сэм просыпается посреди ночи от шлепанья босых ног в коридоре. Резко распахнув глаза, он смотрит в темный потолок и прислушивается. Дин идет тихо, осторожно, крадется почти как кот, но он мог бы и не стараться — сон у обоих слишком чуткий. Задержав дыхание, Сэм слушает, как удаляются шаги, и через некоторое время становится совсем тихо.

Буквально через пару минут звук повторяется снова — Дин медленно возвращается обратно в комнату. Вдруг он издает тихое шипение и негромкую ругань — по всей видимости, наступил на что-то — и уже быстро уходит дальше. Следом щелкает дверь.

Сэм со вздохом поворачивается на кровати на бок. Это повторяется уже четвертый раз за неделю. У Дина снова бессонница, с которой он никак не может справиться. Дин, конечно, ничего не говорит, но Сэм знает все и без слов. Видит — по огромным синякам под его глазами по утрам, слышит — по шагам в коридоре, чувствует, — когда Дин словно невзначай предлагает ему повести Импалу, а сам пытается хоть ненадолго задремать на пассажирском сидении. Сэм не знает только, не засыпает ли Дин вообще или просыпается посреди ночи, от кошмаров, о которых он ему не рассказывает. Но почти каждое утро Сэму не дают покоя его изможденный вид и запавшие глаза, несмотря на то, что Дин всеми силами пытается скрыть от него свою слабость.

Сэм не знает, сколько проходит времени, но кажется, что не больше пяти минут, как из поверхностного, тревожного сна его снова вырывает звук шагов. Сэм садится на кровати и, не заморачиваясь поиском тапок, встает, тихонько открывает дверь и выходит из комнаты.

Дин, как можно было ожидать, обнаруживается на кухне. Он сидит за столом, одетый в джинсы и футболку, уронив голову на руки, и вся его поза выдает жуткую усталость. У Сэма от этого почему-то щемит сердце. Он бесшумно подходит к брату и мягко трогает его за плечо. В Дине мгновенно словно разворачивается пружина, и только потому, что Сэм ожидал этого, он вовремя перехватывает кулак, метящий ему прямо в нос.

— Прости, прости, — торопливо говорит Сэм. — Я не хотел тебя напугать.

— Пресвятая матерь Божья, — отчего-то слабым голосом выдыхает Дин и падает обратно на стул. — А если бы у меня был чертов нож?

Сэм решает оставить без ответа этот вопрос и спрашивает сам:

— У тебя снова бессонница?

Дин тут же каменеет и садится прямо.

— Я знаю, — признается Сэм, глядя на лицо брата сбоку. — Слышу, как ты ходишь ночами. Дин, опять кошмары, да?

Дин молча трет лицо ладонями, и Сэму не требуется слов, чтобы все понять. Ему хочется, нестерпимо хочется спросить, что ему снилось, но он знает, что Дин никогда ему не расскажет. Только закроется от него, спрячется за своими стенами и будет пытаться сделать так, чтобы Сэм не смог больше заметить ничего вообще.

— Снотворные пить пробовал?

Дин издает невеселый смешок, но не спешит отвечать.

— Я после них как хренов зомби, — глухо говорит он наконец, не отрывая лица от ладоней.

— А так будто бы нет, — парирует Сэм, но он вынужден признать, что Дин прав. После таблеток Дин еле заставляет себя подняться и потом полдня ходит вялый и осунувшийся, ничем не лучше, чем после бессонной ночи. По какой-то причине его организм практически отвергал действие снотворных, не приносящих Дину ни малейшего облегчения.

Дин напряжен, как натянутая струна, которая, кажется, порвется сразу же, только слегка ее коснешься.

Но Сэм все равно идет на риск. Делает осторожный шаг вправо и вперед и кладет обе ладони на плечи брата. Он почти ожидает удара током, но Дин только вздрагивает, резко отнимает ладони от лица и напрягается еще сильнее, готовый, похоже, сорваться с места и скрыться в комнате, лишь бы Сэм не вторгался в его пресловутое личное пространство.

— Успокойся ты, — почему-то шепотом просит Сэм и увереннее обхватывает его плечи. — Я не собираюсь тебя допрашивать. Ну же.

Сэм не видит его лица, но почти уверен, что сейчас на нем выражение сомнения и внутренней борьбы: последовать просьбе или собственным принципам. Через несколько секунд Дин все же расслабляется, опускает плечи, и Сэм еле слышно выдыхает, возведя очи горе и одними губами прошептав «спасибо».

Теперь, когда Дин позволил себе капитулировать, под руками Сэма он ощущается хрупким и словно рассохшимся, как Атлас, наконец-то освободившийся от небосвода. Сэм сглатывает взявшийся из ниоткуда противный комок и начинает осторожно массировать окаменевшие мышцы Дина. Дин вновь столбенеет, так стремительно, словно дикобраз, выставивший свои иголки, но Сэм только крепче, чуть ли не до боли, сжимает пальцы.

Не отпущу.

— Боже ты мой, — Сэму все же не удается сдержать раздражение в голосе. — Я не собираюсь делать тебе иглоукалывание. Просто посиди спокойно. Спо-кой-но. Дин, пожалуйста.

— Вот приставучий огромный репейник, — тихо бормочет Дин с теплом в голосе, но Сэм его слышит и не сдерживает довольную усмешку.

— А то ты не знал, — подтверждает он и, ослабив хватку, ободряюще похлопывает брата по плечам. Дин по его безмолвной просьбе растекается на стуле и, склонив голову, прикрывает глаза. Под веками мелькают белые точки и вспыхивают яркие пятна, отдающиеся стучащей болью в висках, но ощущение теплых крепких ладоней, массирующих шею и плечи, позволяет немного забыться.

Вдобавок к этому его начинает убаюкивать тихое сопение Сэма над ним. Дину приходится тряхнуть головой, чтобы прогнать сонливость. Не хватало вырубиться прямо на кухонном столе, Сэм его потом засмеет. Дин хотел так думать. Потому что точно знал, что Сэм именно этого и пытается добиться, помочь ему, но, если он ослабит хватку, Сэм поймет, что ему на самом деле требуется эта помощь.

Но язык отчего-то ощущается ватным, а веки — бетонными, и все слова, которые он приготовил, оседают тихим беспомощным вздохом.

Несмотря на то, что Сэм видит брата только со спины, он совершенно точно угадывает тот момент, когда Дин начинает терять контроль над реальностью. Продолжая мягкие движения пальцами вдоль шейных позвонков, Сэм внимательно, как хищник, наблюдает за малейшим изменением в позе Дина. Тот, упрямый идиот, как и обычно, удерживается из последних сил, сопротивляется накатывающей волнами слабости. Сэму хочется встряхнуть его, проорать на ухо «Это же я, я, черт возьми, почему ты прячешься от меня?», но это только оттолкнуло бы Дина дальше от берега, с которого Сэм пытался до него добраться. Поэтому он только на секунду закрывает глаза, со свистом выдыхая сквозь зубы, и убирает с плеч Дина правую руку, которую внезапно прошивает мелкая дрожь.

Через несколько минут Дин начинает клевать носом, и Сэм с горькой улыбкой прекращает массаж, мягко треплет Дина по плечу.

— Дин, — тихо зовет он. — Пойдем. Если ты заснешь здесь, то завтра не разогнешься.

Дин издает невнятное мычание, в котором Сэм едва разбирает слова:

— Домкрат в гараже.

— Я хреново им пользуюсь, — усмехается Сэм и, обхватив Дина рукой за плечи, помогает подняться. Дин резко открывает затуманенные глаза, и его слегка пошатывает. Сэм прекрасно знает, что Дин сейчас вырвется из его рук и, отказавшись от помощи, сам неровным шагом пойдет в комнату, и меньше, чем за десять несчастных футов, он растеряет всю свою сонливость и снова себя накрутит. Поэтому Сэм крепче вцепляется в брата, не давая ему пути на отступление, и ведет его в комнату сам. Дин что-то сварливо бормочет, но все же не пытается отстраниться. Уже у входа в комнату он запнулся о ноги Сэма и чуть не рухнул носом в пол, но Сэм вовремя успевает его подхватить.

— Отрастил ласты, жираф, — ворчит Дин, но Сэм слишком хорошо его знает и безмолвное, понятное только ему одному «Спасибо, Сэмми», скрытое во фразе, читает между слов.

— А ты ходишь как утка, — беззлобно огрызается Сэм и сгружает Дина на кровать, как и был, в одежде, и накрывает его одеялом. На выходе из комнаты он оборачивается. Дин уже спит, и будто небо снова вернулось на его плечи. Сэм прерывисто выдыхает и, не закрыв дверь, исчезает в коридоре. Сегодня у него будет бессонная ночь.

«Не за что».