Как же хочется поцеловать... (гет)

Профессор Снейп («Какой я вам уже профессор, Гермиона, все, вы закончили школу!») проводил ее до ворот Хогвартса, чтобы она могла трансгрессировать из Хогсмида. Пока они шли, с умным видом рассуждали, превратится она в снежок за время трансгрессии под таким снегопадом или нет.

Ей пришлось вернуться в школу после того, как с Волдемортом было покончено, но она не училась со всеми. Она сдавала ЖАБА экстерном, в конце осени и начале зимы, и готовилась к экзаменам самостоятельно в библиотеке и мучая своими заковыристыми вопросами преподавателей.

Правда, они от нее чаще отмахивались: «Мисс Грейнджер, ваши знания превосходят требования к ЖАБА, но если ваш декан напишет мне запрос, я, конечно, дам вам консультацию!» Не отмахнулись только Флитвик, которому было интересно поболтать с умной Гермионой о чем-то за рамками школьной программы, Бинс, который не привык к тому, что кто-то просится к нему на дополнительные занятия, и был польщен, и Снейп.

Но у Снейпа были условия — в обмен на его помощь в подготовке к экзаменам Гермиона должна рассказать ему все, что с ними было в последний год, а также ассистировать ему иногда при изготовлении зелий, которые он по старой памяти делал для мадам Помфри, и на показательных уроках для младшекурсников, на которых он показывал им разные простенькие защитные чары, — за пределами класса презрительно называл это фокусами, но детей это впечатляло и подзадоривало тренироваться. Макгонагалл ворчала (негоже ученице, хоть и старшей, выходить к другим ученикам), но уступила.

Не уступить Снейпу она не могла. Как оказалось, директор Хогвартса — это пожизненно, и школа слушалась Северуса Снейпа, хотя директором была она, Минерва Макгонагалл. Ее Хогвартс тоже слушался, но спорить со Снейпом она все же не решалась.

Снейп сказал ей: «Правьте и царствуйте, Минерва, меня это не трогает, но оставьте в покое Гермиону Грейнджер. Девочка потеряла родных, дом, осталась без сбережений, потому что несколько месяцев кормила на свои этих болванов Уизли и Поттера, а остатки потратила просто на то, чтоб прилично выглядеть. И если я могу дать ей хоть что-то, я дам. Без нее, поверьте, Поттер и пары дней бы не продержался в прошлом году». Он еще ткнул бывшего декана Гриффиндора в то, что вообще-то она должна бы содействовать быстрейшему устройству ее некогда любимой ученицы, пока еще остра память о войне, пока еще не все устаканилось и шансы попасть на хорошую работу у талантливой маглорожденной молоденькой женщины без протекции семьи сейчас выше, чем будут уже через несколько месяцев.

Макгонагалл вздохнула и оставила их в покое.

Северус Снейп после больницы Св.Мунго и судов не собирался возвращаться в Хогвартс. Не верил, что ему будут там рады. Но взрослых рук и мозгов школе не хватало, а он дико тосковал в своем старом, еще более хмуром, чем он сам в темные времена, доме, и боялся, что или сопьется (а это ему претило), или сам себя шарахнет авада кедаврой. И он принял приглашение вернуться в школу. Вел защиту от темных искусств. После полной гибели Сами знаете кого проклятие с должности (по которому ни один преподаватель не задерживался на ней дольше, чем на год) спало, и он работал спокойно и иногда даже с удовольствием. Был, как всегда, презрителен и мрачен, но уже не орал на учеников так, как раньше, спокойно реагировал на их вопросы и даже отвечал на них. И даже начал нравиться не только слизеринцам. Особенно первокурсникам, которые не были в школе в прошлый полный ужаса год и не знали его директором.

Гермиона пришла к нему в начале октября. И прямо спросила, не поможет ли он ей с подготовкой к ЖАБА, первый экзамен через месяц с небольшим. Он удивился. Но поскольку он глубоко уважал эту уже далеко не девочку после того страшного года, поскольку ему было скучно и поскольку в ее глазах было что-то особое, он согласился. Выставив плату за помощь — информация о том, что скрывал от него Дамблдор.

На самом деле в глазах Гермионы не было ничего особенного — только усталость и взрослость. Та взрослость, что появляется, когда человек заглядывает за грань жизни и смерти.

Так вечер за вечером после ужина и до отбоя, а также в выходные, ответив на ее вопросы, разъяснив ей непонятное, сказав ей неизменное «ваш уровень уже значительно выше того, что нужно для ЖАБА» (как ей надоела эта фраза!), он усаживался в кресло, бросал ей плед, потому что, погружаясь в воспоминания, она начинала мерзнуть, и слушал ее рассказ о крестражах, о дарах смерти, о Годриковой впадине, о плене и пытках, об ограблении Гринготтса.

Эмоций не выражал, задавал вопросы и очень внимательно смотрел на нее. Вопросы были обычно по существу — о природе крестражей, о том, как они преодолевали защитные чары в сейфе Лестрейнджей… Хотя спросить хотелось о том, что она ощущала, когда носила на себе душу Темного лорда. И как она вообще все это пережила.

О личном они вообще не говорили. Кроме одного раза.

Гермиона тогда чуть не испортила зелье, что он создал для детей, которые после битвы так и не пришли в себя полностью. Он рассердился, а потом, заметив, что у нее дрожат руки и что она бледна и осунулась, потребовал отчета о том, как она спит и ест. Она отвернулась, сказала отстраненно, что почти не спит, потому что ей снится страшное. Тогда он первый раз прикоснулся к ней, взяв ее за плечи и повернув к себе: «Сами расскажете, что происходит, или мне влить в вас сыворотку правды?»

Так он и узнал, что это она спасла его. Замер и побледнел, когда она сказала просто, что они с Гарри и Роном были там, когда Волдеморт убивал его, и ей теперь снятся его ужасные раны.

Он не помнил ничего после того, как Темный лорд ударил его. Очнулся только в Мунго через месяц. Был удивлен, обнаружив на себе шрам. И еще более удивлен, когда целители спросили, что за неизвестное противоядие обнаружилось в его крови.

Он слушал молча, стоя перед ней и опустив глаза. Она рассказала, как, вырубив его, Волдеморт натравил на него свою змею, как, отправив Гарри в Запретный лес (почему-то не стала говорить, что Гарри сначала пошел к омуту памяти, это была не ее тайна), она собрала с его кожи остатки змеиного яда и они с Роном на месте приготовили противоядие… «С Уизли?!» — вскинул он голову. Да, ответила Гермиона, вокруг Норы много змей, и Рональд с детства помогал матери готовить лекарства на основе их яда. Она ввела в раны противоядие, ужасно боясь сделать ему хуже (Рон говорил, что он все равно не жилец, так что хуже уже не будет, но об этом Снейпу она тоже не сказала), и закрыла раны протовозаклятием к СектумСемпра. Тут Снейп второй раз вскинул голову: «Откуда вы его знаете, мисс Грейнджер?» — «Вы его однажды использовали при Гарри», — ответила Гермиона. — «И что, получилось?» — усмехнулся он. — «Как видите, профессор! Ваша шея была порвала до позвоночника и ниже ключицы, но в Мунго вас привезли только со шрамом!» Сказала еще о том, что целителей в Визжащую хижину отправила тоже она, упомянув, что там тоже есть раненые.

Тут она в первый и единственный раз сама прикоснулась к нему, проведя по его мантии пальцем ровно там, где под ней проходил его шрам. Потом показала: вот тут и вот тут еще дырочки от змеиной хватки. Его охватило жаром и холодом одновременно. Не от ее пальцев, нет. А от того, что вот этот совершенно чужой ему человек знает все (не все, конечно, но…) шрамы на его теле.

Тогда же он первый раз взял ее за руку.

К концу рассказа она молча и почему-то сердито плакала. Он отвел ее руку от лица и сказал: «Гермиона, посмотрите мне в глаза! Я жив, я в безопасности, со мной все будет хорошо. И вы живы и в безопасности, и нам надо сделать так, чтобы и у вас все было хорошо!» Он видел, как она успокаивается, отнес это к силе своих слов и своего взгляда, а она думала о том, какая у него теплая и мягкая рука — рука, способная снимать горести.

Он помог ей не только с зельеварением и защитой. Прогнал ее по всем предметам, дал дельные советы, как строить ответы и как не показать свои сомнения, если что-то знаешь не очень твердо. И как не выходить слишком за рамки вопросов, потому что, скривился он, в комиссии не все такие умные, как вы, мисс Грейнджер.

Он же приготовил для нее успокоительное зелье, которое не туманило голову, но как-то помогало образам, приходящим к ней по ночам, не вызывать уже чувство ужаса. Она начала наконец спать и очень быстро стала выглядеть лучше, а потом даже иногда шутила с ним, заставляя его улыбаться.

Он привык к ней. Когда они наедине работали над котлами с зельями, даже снимал мантию и что там еще под ней всегда было надето, расстегивал ворот и закатывал рукава рубашки — или белой, или черной, без вариантов. Не стесняясь перед ней своей метки.

Но больше не прикасался к ней. И о личном они больше не говорили.

И вот она сдала последний экзамен, дождалась результатов, встретила Рождество в школе и зашла к нему попрощаться.

Он встал ей навстречу и просто и коротко сказал: «Ну что ж, рад за вас!» — и предложил проводить ее до границы Хогвартса. Были каникулы и он был свободен.

Они остановились за воротами школы. Он взял ее за руку и как-то особо глубоко и серьезно посмотрел ей в глаза. Так, как никогда еще не смотрел.

Проговорил тихо и мягко:

— Как же хочется поцеловать… Но...

Она смотрела в расстегнутый ворот его рубашки под джемпером и мантией. Сегодня под мантией у него не было его обычного сюртука с рядом меленьких пуговичек, только черный джемпер и белая рубашка, — вполне себе привлекательный зрелый мужчина. На темные волоски на его груди, дораставшие до самой ямки под кадыком и видные под рубашкой, задувало снег, но он как будто не мерз.

Она поймала себя на том, что ей хочется снять эти снежинки губами...

Она не дала ему договорить, потянулась к нему, легко захватила его губы своими губами. Губы тоже мягкие и теплые. Невероятно уютные, приятные.

Ждала, что он обнимет её.

Он не обнял. И его губы никак не откликнулись на её.

Выждав еще мгновение, она сделала шаг назад и исчезла с хлопком.

Виделись они потом очень редко и только случайно.

А она долго помнила его руку и его губы, не ответившие ей, запах его кабинета. И даже когда уже вышла замуж, в эротических снах ей иногда снился не муж, а он.